Завод «Термогенератор». Пушкино

При Хрущёве начались беспрерывные перемены. Его темпераментные, простонародные и непредсказуемые речи, парадоксальные и неожиданные решения породили множество анекдотов. Его импульсивность и малограмотность отодвинула на 20 лет развитие нашей сельскохозяйственной науки. Трижды из-за Хрущёва мир был на пороге гибели – при кризисе на Кубе, при восстании в Польше, которое он собирался подавить, и при индонезийском конфликте с Америкой, когда он посылал для Сукарно русские подлодки.

Семилетняя Олечка в лагере высказалась, испугав воспитательницу:

– А Хрущёв дурак! Так папа говорит, а он лучше знает!

Однако через десять лет после военного разорения Хрущёв нашёл деньги, чтоб построить квартиры для большинства нуждающихся. Создал птицефабрики, они нас до сих пор кормят. Освободил политзаключённых, дал им пенсию. Покончил, наконец, с четыресталетним крепостным правом – дал крестьянам паспорта и назначил пенсию. Разоблачил Сталина и его приспешников, покаялся сам.

Но от хрущёвских перемен пострадал, увы, и правдинский техникум. Его ликвидировали (чтоб позже снова открыть). Я устроилась тут же, на Правде, на завод полупроводниковых приборов «Термогенератор», в КБ конструктором по приспособлениям. На первом же совещании у директора, на котором я оказалась, по поводу выполнения плана выступил начальник прессового цеха и пожаловался:

– Как я могу план выполнять, у меня прессы тридцатых годов, не отремонтируешь. Чем я буду прессовать?

Директор встал во весь свой монументальный рост и гаркнул:

– Прессуй задницей!

Больше вопросов не было.

Перед выходными праздниками во всех цехах собирали «по рыжему» (рубль был рыжего цвета), добавляли казённый спирт и отмечали завтрашний день. Воровство было привычным. В проходной изредка кого-нибудь задерживали. Однако неизвестно, чьи машины ремонтировали во дворе и пропускали через проходную. Целые агрегаты перебрасывали через забор. Отреагировали только, когда из прессового цеха украли всю дневную продукцию.

У директора в кабинете стоял подслушивающий приемник, микрофоны прятали во всех цехах, любые разговоры по желанию прослушивались.

Но план выполняли. Когда требовалось, вся контора и КБ собирали тройники и розетки.

В прессовом цеху – непрерывный, оглушительный грохот и тошнотворный душный запах термореактивного порошка, от которого прессовщиц мучила жестокая аллергия.

Через год меня уволили по сокращению штатов. По правде говоря, там и без меня конструкторам делать было нечего. Но подозреваю, что сокращение подстроили, чтоб уволить меня – я высказалась против директора, а он этого не терпел.

 

 

После этого Аня Коллодий взяла меня к себе в КБ экспериментальных мастерских пушкинского института ВНИИЛМ (Всесоюзный научно-исследовательский институт леса и мелиорации), старшим конструктором. Работали по БРИЗу (бюро рабочего изобретательства), по предложениям и идеям изобретателей. Оставались сверхурочно, чтоб выполнить план и получить премию. Большинство готовых проектов, однако, пылились на полках.

В 1962 г. моя машина для молотьбы шишек пошла в серию. Перед этим в мае была командировка в Тбилиси, к изобретателю. Век не забуду эту поездку.

Соседка по купе оказалась грузинкой. Её муж при Сталине был заместителем министра электростанций и другом Орджоникидзе. Обоих Сталин уничтожил. Попутчица моя отозвалась о вожде с ненавистью:

– Этот мерзавец даже после смерти погубил наших мальчиков. Они вышли на улицу, требовали реабилитировать своего кумира. Их расстреляли, а кто виноват?

 

Поезд проходил над долиной реки Риони, по уступу горы. На сырых зелёных равнинах стояли домики на сваях с галереями. Под домами – открытые кухни. Ночью мы долго ехали вдоль берега моря. Я вышла в тамбур, открыла дверь. Над ночным морем, над пустыми бесконечными пляжами мерцали оранжевыми огоньками мириады летающих светлячков, будто на незнакомой планете…

На вокзале спутница дала мне записочку с адресом.

 – У нас сейчас праздник, сорокалетие Грузии, гостиницы переполнены. Если не найдёте места, приезжайте, я вам расскажу много интересного.

Мест не оказалось. В гостинице мне посоветовали заночевать в подвале соседнего дома у некой Тамары-Ханум. Длинный полутёмный зал со множеством кроватей. Перед сном я попыталась выпить чаю. Увы, во всех ресторанчиках еды сколько угодно, а чаю в Тбилиси вечером не найдёшь. К счастью, в какой-то закусочной мойщица посуды принесла два стакана кипятка.

Наутро всё же дали номер в гостинице на проспекте Руставели. Изобретателя на работе не оказалось, уехал в деревню на похороны. Раньше чем через три дня не появится – святое дело. В Грузии к похоронным обрядам относятся трепетно. На кладбище над могилами, под навесами можно увидеть целую комнату с обстановкой из вещей покойного.

Отношения между сотрудниками конторы похожи на семейные. Все живут в том же доме, где работают, каждый принимает живейшее участие в событиях у соседних семей. Одна сотрудница, узнав, что гостиничный номер у меня на двоих, тут же пригласила меня к себе:

– Зачем вам жить с каким-то незнакомым человеком? Я сегодня уезжаю в командировку, квартира пустая, там комната, кухня. Ванны нет, но я скажу соседям, они для вас колонку протопят. И не возражайте, вы мне удачу принесли – как раз сегодня я получила извещение, пришла моя очередь купить эстонскую мебель! А ключ оставьте соседям.

 

Три свободных дня, весь город успею посмотреть! В открытой кабине подвесной дороги проплыла высоко над городом, прямо из вышки на станции метро к вершине горы Мтацминда, у подножия которой похоронен Грибоедов. Позавтракала на веранде, город оттуда виден сверху, глубокая панорама. Обратно вернулась на фуникулёре.

Этнографический музей – на высоком холме. Лихой таксист почти взлетел туда, с непозволительной скоростью срезая повороты. Экспозиция с воспроизведением сцен из быта ушедших времен вознаградила меня за страх.

Повидала я Верейские сады, побывала на двух выставках, приготовленных к юбилейным торжествам и приезду Хрущёва: выставке картин Пиросмани, занявшей все залы художественного музея, и роскошной выставке цветов – между куртинами экзотических цветов и растений – миниатюрные водопады, фонтаны, ручейки, камни.

Не утерпела и вымылась в древней бане с водой из горячих источников.

Старый город – как в 19-м веке. В крутом глинистом обрыве над быстрой и мутной Курой, вырыты открытые комнаты-пещеры, в них – лавочки, мастерские, уличные сапожники.

Вокруг внутренних двориков теснятся небольшие двухэтажные деревянные дома. С галерей и балконов свисает бельё, переговариваются женщины. Мужчины во дворе играют в нарды. Столы иногда окружают какой-нибудь платан.

Люди – неравнодушные, горячие, общительные. Некоторые принимали меня за грузинку, укоряли, что забыла родной язык. Узнав, что я из Москвы, угощали вином – попробуйте, в Москве такого не найдёте!

На базаре мясо, рыба, десятки сортов сыра и орехов, брынзы. Горы зелени, редиски, черешни, огурцов. Покупатели не торопятся. Пробуют, переходят от продавца к продавцу, торгуются.

По утрам я жарила редиску с сулугуни, заливала яйцами с зеленью. Обедала в каком-нибудь уютном полуподвальчике, с цветами в кадках и фонтаном.

Приехал изобретатель. В конторе даже разговаривать не захотел:

– Сейчас перерыв. Я обедаю дома и вас приглашаю. Узнаете, что едят грузины. Всё свежее, из деревни привёз, вино молодое, такого в магазинах нет! И не возражайте, отказываться неприлично и бессмысленно. Машина всё равно стоит в моём подвале.

Пришлось пообедать. За большим овальным столом – вся семья, семь человек. Много мяса, зелени, большая миска простокваши с кинзой.

 – Что вы кинзу не берёте? У вас в Москве её не едят? Что же там тогда едят?

Вино и впрямь необыкновенно вкусное и ароматное.

Свой агрегат он уже сварил, но хочет выпустить серийную машину, сделанную по всем правилам.

На обратном пути по побережью ехали днем, с зелёных склонов сплошь свисали ярко-голубые и белые весенние цветы. Дома порадовала детей черешней, зеленью, пшатой и чурчхелой.