Саратов

Достаточно было выпить стакан кипятку с незнакомыми людьми и погреться с ними у железной печурки, чтобы появилось сочувствие. Они принесли меня на трамвайную остановку и поторопились в свой эшелон. Подошёл милиционер.

– Гражданка, здесь лежать нельзя. Уходите!

– Не могу я встать. Может, поможете в трамвай сесть?

Посадил, вещи внёс. На последней остановке высадили пассажиры, и указали, где дом, который я ищу. Ремни с одеялом за спиной, лямка от рюкзака в зубах, чемодан в руке, доползла на руках по снегу до крыльца. На стук откликнулась женщина:

 – Кто там?

– Шевелёвы здесь живут?

– Вчера уехали.

– Пожалуйста, впустите меня, я в сенях отдохну, заболела. А может, вызовете скорую?

– А вы не Люся?

– Люся.

Открывается дверь, женщина сокрушается:

– Что ж вы сразу не сказали, сейчас мы вас уложим.

Положили на диван, дали большую тарелку горячей лапши, я провалилась в сон, проспала четырнадцать часов. В одиннадцать вечера проснулась, горшок с цветами на меня с полки свалился, вся в земле. Спросила наконец, куда моя семья уехала.

– Спи спокойно, они переехали в центр, утром тебя заберут.

Я проспала еще девять часов. Проснулась – ноги ожили! Чудо! Сама обулась, встала. Спасли меня хозяева, спасибо им.

Утром мама привезла меня к себе на квартиру. Калитку открыл седой старик. Да это же папа! Узнать невозможно, был черноволосый и моложавый. Позже поняла, что он изменился не только внешне. Потрясения его сломали.

Фаня лежит в больнице после тяжёлого дифтерита, еле выжила, врачи спасли. Но осложнение на сердце и опухла – аллергия от сыворотки. Сыпь какая-то, всё чешется.

Мама молодец! Худенькая, но прямая, ванька-встанька. По ночам не спит, волнуется за Абу. Работает в обкомовской поликлинике. Условия хорошие, пациенты интересные – у нее лечатся артисты МХАТа. Они быстрей приспособились к новой жизни. Скупили в магазинах весь нафталин, топили им печки. Дёшево, компактно, безотходно и тепло. Спектакли ставят в оперном театре. На одном из них я побывала, «Царь Фёдор Иоаннович». Необыкновенно играл Москвин, забыла, что на сцене актер, а не царь Фёдор.

В столовой поликлиники обеды без карточек, в буфете фруктовое мороженое. Всё это мама приносит домой. Из мороженого я варю с пшеном конфеты.

Мне дали рабочую карточку, хотя я ещё нигде не работала. Это 800 г хлеба. В Саратове рабочие получали хлеба больше всех. Служащие 600 г, дети 400 г. Высшим категориям чиновников давали, кроме рабочей карточки, литеры А и Б, продукты в особых распределителях и скрытые льготы. А эвакуированным из Москвы – всем рабочие карточки.

Эвакуированных принудительно вселяли к тем, у кого, как считалось тогда, лишняя жилплощадь. Дом близ Волги, в Нескучном переулке, куда подселили нашу семью – большой, добротный, с садом, крытой галереей от дома до калитки, ставни запираются изнутри на болтах, глухой высокий забор. Половина дома холодная – там кладовые, погреб, дровяник. В теплой половине четыре комнаты, большой зал, кухня. Нам отвели две комнаты с мебелью. Хозяева – врач-гинеколог и её дочь, студентка инъяза. Собака-овчарка помогает ей учить английский, вместо собеседника. Возможно, наше появление лишило хозяйку частных пациенток, а значит – заработка. Как помощники по хозяйству мы тоже не годились, с трудом для себя дрова пилили. Поэтому отношения были натянутые.

Через несколько дней у меня невыносимо заболели суставы. Особенно колени, на них красные опухоли, размером с арбуз-скороспелку. Приехала скорая, вынесли на носилках, причем ногами вперед. В больнице остригли наголо – в дороге завелись вши.

Больница – клиника мединститута и одновременно госпиталь. В соседней мужской палате больные отчаянно кричали, стонали и звали сестру. Оказалось, что там тяжелораненые, им давали морфий, теперь они выздоровели, а без морфия не могут.

– Зачем же вы мне понтапон принесли, в нём как раз морфий?

– Так ведь больно, спать не будешь!

– Нет уж, спасибо за наглядное пособие. Стерплю.

Лечили старательно. Диатермия, световые ванны – колпак вроде увеличенного чехла от швейной машины, внутри лампы. Мама достала дефицитную салицилку. Антибиотиков в СССР не было.

Пролежала до марта. Тепло, восемнадцать градусов. Кормят без карточек, всё свежее и вкусное. Для больных анемией ежедневно приносили с бойни печень, рубили с луком и солью. Кто ел, выздоравливал. Радистку Валю рвало, она умерла.

Много лежало гнойных больных – язвы, флегмоны, рожа. От недоедания пропадал иммунитет. Часто отключали электричество, инструменты кипятили на примусе, уколы делали при свечах. Одна опытная сестра в этих условиях ввела моей соседке воздух в вену, та ослепла. К счастью, через день прошло.

Когда я стала вставать, сёстры тайком давали мне читать истории болезни. Начитаешься – свои беды кажутся пустяками.

Катя, двадцатишестилетняя лётчица из эскадрильи Расковой, всё спрашивала, когда её выпишут, и просила подлечить глаза. В истории болезни стояло: «Гломерулонефрит злокачественный. Исход летальный».

Я удосужилась, лёжа в кровати, дважды прослушать курс диагностики и лечения сердечно-сосудистых заболеваний. Его вела завотделением, палатный врач, преподаватель мединститута Софья Владимировна, в нашей палате.

В марте меня выписали, и я устроилась на работу в саратовский облпроекттрест в геологический отдел старшим коллектором. Причём младшего не было. Чудная была эта работа и чудный коллектив. Каждый мог заменить другого. Если работы мало – уходили домой, а в книге писали: «Ушёл на УДЗ». Похоже, что на завод. На самом деле, по уговору, означало «Ушёл До Завтра». Когда работы много, сидели по ночам, чертили, строили геологические профили, высчитывали допустимые нагрузки.

Мне нравилось, что много времени можно проводить на улице, брать образцы из шурфов, иногда заменять бурмастера. Любила я и ходить по заводам, заключать договора. Заодно знакомиться с людьми и обстановкой.

Трудно было слушать постоянные разговоры про питание. Все сотрудники местные, поддерживают себя продажей вещей на базаре. А у меня вещей – одеться не хватает. Они жалуются – «Надоел чёрный хлеб, хочу калачика!», или «Каждый день пшённая каша, да ещё без масла!» Я слушаю и думаю про себя: «Мне бы чёрный хлеб и пшёнку досыта, ничего лучше не надо. Масло вроде бы панские вытребеньки».

Дома раскладывала каждому порции на завтрак, обед и ужин. А то съедят сразу и весь день будут голодные.

В мае появилась надежда вырастить свои овощи. На работе посадили бахчу, землю дали в подшефном колхозе. Рабочих не хватало, мы ездили туда в посевную и на прополку с большим удовольствием. Там кормили! Не могу забыть, как дали раз по тарелке ячневой каши со шкварками и по ломтю чёрного хлеба с зелёным луком.

Фаня пришла из больницы ослабевшая, сверх аллергии заразилась чесоткой и заразила нас. Мама вылечила всех, по методу Демьяновича, за два дня, но это было трудно, пришлось всё до мелочи перестирать и перегладить.

Наша начальница собралась вместе с мужем и ребенком в экспедицию, на разведку Урало-Эмбинского нефтяного месторождения. Пригласила всех с собой. Я одновременно ходила в читальный зал, готовилась заочно кончить геологоразведочный институт. Но мама нашла мне более выгодную работу, рабочей на шоколадной фабрике. Там можно есть сколько хочешь, и дают дополнительный хлеб, очень важно.

С почты тем временем приносят тридцать писем от Вали, он их писал на старый адрес, который нашёл через разыскное бюро в Бугуруслане, там собирали адреса эвакуированных.

В то октябрьское утро он бегал по платформам Ярославского вокзала, потерянный и опустошенный, не мог поверить, что я уехала. Юра в армию не пошёл, и Валя уехал с институтом в Кзыл-орду.

Очень просит меня туда приехать, вызов прислал из института.

Между тем мне пришла повестка из военкомата. Всех женщин до 25 лет, не учившихся в институте, призывали в армию. Мама опять в слезах. Я распрощалась со всеми. Но комиссия забраковала по зрению.

И я решилась ехать в Кзыл-Орду, не слушая никого, оставив всех и всё.

Опять мама дала мне в дорогу сухариков, опять плакала на вокзале…