Москва, 1928 год
Отрывок из воспоминаний Л.С. Сурковой «Жизнь советского обывателя, описанная им самим»
МОСКВА, 28 ГОД
Летом двадцать восьмого года произошли три события:
Флеминг изобрёл пенициллин и получил Нобелевскую премию.
Равель написал болеро.
Правитель Афганистана Аманулла-хан приехал в Москву.
Афганистан первым признал СССР. Никто тогда не предвидел, к чему это приведёт.
Поэтому Амануллу-хана встречали с почестями, кортеж следовал по Поварской в посольство, путь иллюминировали крашенные электрические лампочки. После этого иллюминация, которую не успели снять, приветствовала маму и меня. Мы приехали на извозчике на угол Большой Молчановки и Трубниковского переулка. В угловом доме, деревянном, двухэтажном, жила семья дяди Бэры. Парадное заколотили, мы вошли через дворик, похожий на поленовский. По чёрной лестнице, пропахшей керосином и кошками, поднялись на второй этаж.
До революции дом принадлежал купцу, у которого в смоленской конторе служил папа.
Уезжая за рубеж, купец попросил папу пожить у него в московском доме. Если не вернётся, папе достанется всё имущество. Папа возразил, что это противоречит его убеждениям, и предложил своего племянника Самуила, или Мулю. Так семья дяди Бэры перекочевала на Молчановку. Их там оказалось девять человек, кроме Бэлы, жившей с мужем на Арбате. Заняли три комнаты и холл между ними. Остались кухня, ванная, уборная, четыре комнаты, где жили три знакомые семьи, и комната для прислуги, занятая оставшейся от купца горничной Павловной с племянником.
Старшие сыновья дяди и Бэла учились в ЛГУ, Паша в консерватории. Когда объявили НЭП, Муля ушёл с химфака и открыл пуговичную фабрику, сманив Ерёму и Бэлу. Когда НЭП оказался под угрозой, Муля закрыл пуговичную фабрику, припрятав деньги, и остальную жизнь провёл в референтах у академика Несмеянова. Ерёма подался в Главхимпром, Бэла родила Мишку и жила на иждивении мужа, железнодорожного инженера.
Паша, которой сулили блестящее будущее, спела один раз Чио-чио-сан в Большом. Больше солировать не дали – для других ролей мала ростом, а может и ещё что-нибудь подковёрное было. Она пела в филармонии, разочаровалась и вела домашнее хозяйство на Молчановке.
Когда мы приехали, Муля ещё процветал. Возил нас обедать в «Прагу», катал на извозчике по Москве, купил абонемент в ложу Большого театра. На обеде в «Праге» я таращилась на зеркальный потолок. Оттуда Муля повёз всех на «Евгения Онегина» в Большой. Ложа, которую Муля открыл своим ключом, поразила меня больше, чем театр. Целая комната – балкон, и передняя, с занавеской! Татьяну пела Кругликова, она училась вместе с Пашей, я о ней слыхала. Ложа – третья от сцены, я глаз не могла отвести от Татьяны. А какие декорации, рассвет, когда она письмо пишет, волшебство! Но в арии Грёмина и текст, и смысл изменили. Нечестно искажать Пушкина!
На второй день я удостоилась, наконец, побывать на Красной площади. Но наш смоленский кремль даже лучше. Вид с колокольни храма Христа Спасителя показался более замечательным, грандиозная панорама, множество церквей, невысокие дома тонут в зелени. Но когда стали спускаться по винтовой лестнице, в просвете чугунных узоров ступенек показалась бездна, голова закружилась, еле меня оттуда стащили.
На третий день двоюродный брат Неех повёз меня на извозчике по Тверской, по узкой булыжной Тверской-Ямской, к Петровскому дворцу. На обратном пути посмотрели в Мюзик-холле водяную пантомиму с музыкой. Арену превратили в озеро с горбатыми мостиками. Вокруг прогуливались нарядные пейзане со снопами, из которых вырывались маленькие фейерверки. Цветные лучи прожекторов отражались в воде. Феерия, я восторгалась. Теперь такие зрелища осточертели.
Самое лучшее было на четвертый день, в музее изящных искусств на Волхонке. Дворец, а не музей. Розовая мраморная лестница, галерея с балюстрадой. Колоссальный Давид, как символ мощи. Предметы древнего Египта, пластика, картины, греческий дворик, пересмотреть не успеешь. Я всё сочла подлинным.
Пятый день выдался дождливый. Я провела его в запертом парадном, где хранились книги Мулиного приёмного сына Ади, уехавшего к сестре в Ленинград учиться на лётчика. Шикарные иллюстрированные издания. История искусств Вазари. Биография Александра Македонского, «Отверженные» Гюго. Я читала весь день.
Молчановка – улица тихая, малолюдная. Но с шести утра грохочут по булыжнику ломовые извозчики с пустыми молочными бидонами. Как жить при таком шуме? Пора домой – в Смоленске спозаранку разве что рожок пастуха услышишь. И мы уехали.
