«Ясно, что нас в итоге арестуют». Натан Щаранский — памяти Юрия Орлова
Я познакомился с Юрием Орловым, когда он уже состоялся и как физик, и как диссидент. Это было в 1974 или 1975 году в Москве. Тогда я был активистом еврейского движения, отказником. Мы участвовали в демонстрациях, организовывали петиции, нас поддерживал целый ряд международных организаций. Постепенно я стал неофициальным спикером движения — человеком, который связывает активистов с журналистами, с международными организациями, передает информацию. Тогда же на одном из политических судов я встретился с Андреем Сахаровым, который заочно оказал на меня огромное влияние своей гражданской позицией. Обнаружив, что у него не такие отлаженные коммуникации с журналистами, как у еврейского движения, я стал помогать ему в связях с прессой. Через Виталия Рубина, который был профессором, диссидентом и отказником, я познакомился с Людмилой Алексеевой, с которой у нас сразу завязалась дружба. А она уже представила меня Юрию Орлову.
Мы систематически встречались. Ни у кого из нас не было работы: всех поувольняли. Подрабатывали мы, в частности, тем, что давали друг другу уроки. Я давал уроки английского языка для тех, кто собирается уехать в Америку. Людмила Алексеева и ее муж Николай стали моими учениками одной группе из четырех человек. А Юрий Орлов вместе с женой Ириной и Андреем Амальриком — в другой. Мы занимались английским, в основном обсуждая проблемы диссидентского движения. Юрий Орлов отличался тем, что по происхождению он не был из интеллигенции, его семья жила в селе. И у него был здоровый, и трезвый взгляд на жизнь. Его мало интересовала иллюзорная привлекательность диссидентской жизни: возможность встретиться с важными иностранцами, журналистами, услышать свою фамилию по BBC. Он был физик-теоретик, и он был теоретик диссидентской жизни. До этого он был вынужден из-за своих взглядов уехать из Москвы в Армению, где стал членом-корреспондентом Академии наук. Но ему показалось, что пришло вернуться в Москву, он и вернулся.
Дальше произошло, как со временем стало ясно, очень важное событие: было подписано соглашение в Хельсинки. Его подписали 35 стран, включая СССР. В соглашении было три «корзины» договоренностей. Первая — политическая: признаются результаты Второй мировой войны и гарантируется, что не будут изменяться границы, а значит наконец-то признается право Советского Союза на владение захваченными частями Польши и Прибалтикой. Вторая часть — об экономическом сотрудничестве, в котором СССР был очень заинтересован. И третья — non-binding, соблюдение прав человека, в том числе указывалось право на воссоединение семей, на свободу мысли и так далее.
В среде диссидентов Хельсинские соглашения были восприняты почти как предательство со стороны Запада. Весь наш опыт показывал, что Советский Союз наконец-то получил то, что хотел политически и экономически, а что касается прав человека, то это окажется исключительно лицемерие и показуха. СССР будет, как обычно, говорить красивые слова, объяснять, что у него свое понимание прав человека, что зато на Западе много безработных, что иногда там «негров вешают». У нас тоже был огромный скепсис и пессимизм. Хотя все приезжавшие в Москву американские сенаторы и конгрессмены, с которыми я встречался и водил на встречи с Сахаровым и еврейскими отказниками, говорили: теперь они смогут проверить, насколько намерения Советского Союза серьезны.
Тогда мы — я, Юрий Орлов, Андрей Амальрик и Людмила Алексеева — начали обсуждать, как затруднить Советскому Союзу задачу превратить выполнение этой части соглашений в показуху. Я, опираясь на опыт еврейского движения, предложил написать письма разным международным организациям (особенно левым), что мы — граждане СССР, чьи права нарушаются, или свидетели нарушения чужих прав. И мы опасаемся, что Советский Союз попытается исказить смысл Хельсинских соглашений. Поэтому мы считаем важным выработать критерии их выполнения. Амальрику понравилась идея, он даже собрал 30 или 40 подписей разных диссидентов под таким письмом, но тут его выслали из страны.
Когда мы возвращались из аэропорта после проводов Амальрика, Юрий Орлов сказал мне: «Знаешь, я подумал и решил: опять будет говорильня, опять будем писать — нет времени. Если мы хотим, чтобы мир серьезно отнесся к вопросу выполнения Советским Союзом Хельсинских соглашений, мы должны сами провозгласить организацию, которая возьмет на себя наблюдение за тем, как они будут выполняться. Мы начнем публиковать документы, — их будет очень много, — пересылать их во все инстанции и добиваться того, чтобы они были в центре внимания».
И дальше он сказал: «Мне ясно, что нас в итоге арестуют. Но после этого Запад не сможет игнорировать эти нарушения». Он предполагал, что арестуют нас по 64-й статье УК, за «измену Родине», потому что это будет большой удар по Советскому Союзу изнутри. Но только так можно добиться реальных изменений. Я был более оптимистичен: сомневался, что это будет 64-я статья, мы же не при Сталине живем, — будет 70-я, «Антисоветская агитация и пропаганда». Но сказал, что если Юрий хочет этим заняться, то я присоединяюсь.
Через несколько дней он провозгласил создание группы, заявление об этом подписали 11 человек. А через 9 месяцев нас лидеров группы либо арестовали, либо выслали за границу. Но за эти 9 месяцев было издано 19 документов. Каждый такой документ — это десятки или даже сотни конкретных примеров нарушения прав. Чтобы издать его. надо было собрать массу информации. Конечно, у того же Александра Гинзбурга уже было много информации: он был распорядителем «Русского общественного фонда помощи преследуемым и их семьям», и поэтому большой документ о положении политзаключенных сразу же был подготовлен по его материалам. По еврейской эмиграции много информации было у меня. Но, например, мы выпустили документ о преследовании пятидесятников. Они обратились к нам, и мы послали к ним человека, который проверил, что там действительно арестовывают людей за то, что они обучают своих детей своей вере. Они ушли глубоко в Сибирь, отступили почти до Владивостока, но Советская власть и там их преследовала и сажала. Было много возмутительных случаев — например, человека в 75 лет посадили в третий раз за то, что он продолжал воспитывать своих детей и внуков в своей вере.
Надо было собирать эти материалы и проверять их. Потом КГБ-шники на допросах пытались заявить, что все это ложь, но не смогли найти ни одного свидетеля, который бы опроверг хоть какой-то из сотен описанных нами случаев. Затем надо было их распространить. Устраивали пресс-конференцию — это делал я под руководством Юрия Орлова. Он был на связи с украинцами, литовцами, — на Украине создали свою Хельсинскую группу во главе с Миколой Руденко, а в Вильнюсе — свою. Потом на Западе начали создаваться общественные группы солидарности. Одна из них возникла в Нью-Йорке. Шум по этому поводу нарастал. Дошло до того, что в Конгрессе США создали специальный комитет, существующий до сегодняшнего дня, который занимался только одним вопросом: соблюдением прав человека в странах, подписавших Хельсинские соглашения. В него вошли представители Сената, Конгресса, администрации президента. В итоге, если раньше я должен был скрытно передавать наши документы американслим дипломатам, то теперь американский посол просто обращался ко мне и просил передавать их прямо в день пресс-конференции. Естественно, после такого меня задерживали, допрашивали, запугивали, но все эти документы поступали на обсуждение прямо в американский Конгресс. И через 9 месяцев, когда нас арестовали, этот вопрос выполнения соглашений Советским Союзом был настолько в центре внимания, что стоял на всех международных переговорах с участием СССР вплоть до падения последнего.
Юрий был центром всего этого. Можно сказать, что Алексеева была мотором, я — языком, Гинзбург — архивом, а мозгом Хельсинской группы был Юрий Орлов. он был физик-теоретик, и именно он теоретически спланировал, как сделать права человека главным вопросом международных отношений. И если окажется, что для этого надо сыграть жертвенную роль, пойти в тюрьму, — он решил: значит, пойдем в тюрьму. А мы все уже следовали за ним.
В начале февраля обстановка накалилась до предела. Советский Союз был совершенно взбешен. К власти в США пришел Джимми Картер, который провозгласил права человека важнейшей частью своей политики, и это произошло в том числе благодаря деятельности нашей группы. Было очевидно, что вот-вот начнутся аресты. У нас был контакт в КГБ, Виктор Орехов — позднее стало известно, что это уникальный случай: оперативник госбезопасности стал помогать людям, за которыми должен был следить и вербовать. Мы, кстати, не очень ему доверяли, вплоть до его ареста. Но через него поступили сведения, что собираются арестовать Юрия Орлова. Юрию это, естественно, передали, да он и сам видел вокруг себя слежку и понимал, что происходит что-то серьезное. В ночь на 4 февраля, когда его должны были арестовать, он выпрыгнул из окна своего дома на первом этаже и убежал. С утра за ним пришли, а жена говорит, что его нет, и она не знает, где он. Юрия начали срочно искать по всем другим домам, поехали к его родственникам в деревню, но не нашли. Тогда они в тот же день арестовали Александра Гинзбурга.
Через несколько дней я получаю звонок от Люды Алексеевой. Она мне говорит: «Очень вас прошу, приезжайте сейчас». Я говорю: послушайте, я сейчас занят, приеду к вам после 2-3 часов. Она отвечает: «Ой, Толя, ну что же, никто обо мне не думает, а я так плохо себя чувствую, нездорова, мне нужна помощь…». Это было совершенно не похоже на нее. И я понял, что что-то происходит, о чем она не может сказать по телефону. Я срочно приехал к ней. Захожу, а из-за угла появляется Юрий Орлов. Я совершенно поражен, он, естественно, знаками просит не говорить ничего, потому что квартира прослушивается. Юрий, переодетый в какого-то рабочего, утром пришел к Алексеевой и сидит там тихо. И пишет мне: «Я хочу, чтобы ты организовал мне пресс-конференцию». Я отвечаю: «Юра, ты с ума сошел, тебя ищут по всей стране! Как только я приведу первого же корреспондента, он придут и арестуют тебя». А он пишет: «Мы — общественная организация. Наша сила в том, чтобы говорить слово правды миру. Скрываться больше невозможно».
Я привел двух корреспондентов. Он сделал свое последнее политическое заявление. Я пошел проверить, есть ли свободные выходы, а они все закрыты. КГБ-шники, которых я уже знаю в лицо, изображают целующиеся парочки. Я пошел в соседний подъезд, куда можно пройти через крышу, а и снаружи стоят машины КГБ. Тогда мы спели вместе «Возьемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке» Окуджавы и разошлись. На рассвете за Юрой пришли и забрали его.
После конференции мы уже говорили открыто, не скрываясь. Я говорю ему: «Ты не жалеешь, что начал это?». А он отвечает: «Абсолютно нет». Он чувствовал, что все идет как он запланировал. Единственное отклонение было в том, что его арестовали по 70-й статье, а меня, через четыре недели, по 64-й. То есть он предсказал мою судьбу, а я — его.
Дальше он очень честно и мужественно отсидел свои 7 лет. Потом он был в ссылке, и через полгода после меня его освободили.
В тюрьме мы не пересекались. Но на следствии у нас было много параллельных процессов. Все документы Хельсинской группы были у меня, у него и у Александра Гинзбурга. Естественно, когда допрашивают параллельно, всегда пытаются поймать на противоречиях. Я был совершенно спокоен, что ни Орлов, ни Гинзбург не будут придумывать никаких версий. Они скажут: я беру на себя всю ответственность, считаю, что это была правильная работа, никаких подробностей сообщать не буду. Это была наша общая позиция. Было очень удобно иметь их подельниками, и не имея никакой связи, не зная, что происходит, быть полностью уверенными друг в друге.
После освобождения я встречался с ним несколько раз. Один раз в Конгрессе США, где мы вместе давали показания в 1987 году в той самой комиссии, созданной в ответ на наши действия. Потом он приезжал по моему приглашению в Израиль. У него уже была новая жена, американка, с которой они прожили долго и счастливо. И что интересно: это единственный случай, который я знаю, когда человек после стольких лет отрыва от своей науки вернулся и стал очень успешным физиком. Он стал работать в Корнеллском университете. И когда я встретил его на 25-й годовщине Хельсинской группы в Москве, он почти все время говорил со мной о физике. Буквально два года назад у него в университете был очень важный семинар по физике и дополнительно он вел семинар по правам человека.
В диссидентском движении было довольно много интеллектуалов. Но как правило, они мало занимались практикой. Были практики (скажем, Буковский, Александр Гинзбург или я), которые особенно не занимались теоретическими выкладками. Человек, который подходил к правам человека как к науке, как интеллектуальной задаче, но в то же время был готов не задумываясь поставить на кон свою свободу и жизнь ради успеха борьбы за права человека в Советском Союзе — вот кем был Юрий Орлов.
Тот факт, что Хельсинская группа была создана, что она так сильно повлияла на международные события — в основе всего этого лежала готовность Юрия совмещать все наши теоретические рассуждения с очень драматическими, сильными практическими шагами.
Мы, диссиденты, очень любили дискутировать на кухнях. потом это выходило в «Хронику текущих событий», в какие-то письма и так далее. А он сказал: надо заняться делом, которое, скорее всего, приведет нас в тюрьму, но только так мы достигнем того, чего мы хотим. Он был единственным, кто сказал это четко и ясно, пошел вперед, — и мы присоединились.
