Взятие Киева. Возвращение в Москву

 

Шестого ноября мы шли большой компанией из кино, Д.П. уронил очки, минус 12 диоптрий. Без них он не видел ничего. Как человек обстоятельный, всё возможное для поисков пространство он разбил на квадраты. Каждый искал на своем квадрате. Очки быстро нашлись.

Навстречу нам шли студенты на следующий сеанс. Крикнули нам:

– Что вы в земле копаетесь? Не знаете, небось, что наши Киев взяли!

Люська Соловьёва, киевлянка, завопила:

– Покупаю машину арбузов и приглашаю всё общежитие!!!

Арбузы со склада в подвале общежития свалили в нашей комнате. Всю ночь радовались, поглощали арбузы. Недозрелые бросали в угол. Ходили отливать, возвращались. Разошлись утром, оставив в углу курган битых арбузов и корок. Эти отходы тут же обменяли на молоко, три ведра на четвертинку молока. А деньги Люське мы собрали. Праздник-то общий!

 

 

За неделю до отъезда Исаак выхлопотал в торге, чтобы нам отоварили месячные талоны на мясо и жиры. Каждый получил по поллитра топлёного масла и батону краковской колбасы. К вечеру всё было съедено, но с непривычки два дня в уборную стояли очереди.

В ноябре институт окончательно переехал в Москву. Дирекция и преподаватели, кроме оборудования, везли вагон с овцами, пустые ящики в вагонах с лабораторными приборами, с клеймом лаборатории. В пути их заполнили солью, забили и запломбировали. На этой соли нажились, помимо преподавателей, студенты, сопровождавшие вагон.

Для овец нужно было сено. Послали за Дарью трёхтонку, шофёром Сашку Михеева, грузчиками меня и двух первокурсников. Стога стояли длинным рядом, мы погрузили сено под холодным ураганным ветром. Мотор остыл, не заводится. Сашка разогрел факелом, завёл. Ветер отнёс искры к стогам, они загорались один за другим. Погасить огонь телогрейками не удалось. Подъехали к реке, потушили тлевшие ватники и сиденья и вернулись на пароме в город, оставив за собой горевшие стога.

Перед отъездом я осталась почти без одежды. Когда Валька уезжал, мы продали всё, что можно было, купили спирт, он в Москве был в десять раз дороже. Валька собирался его продать и прислать мне деньги. Что он с ним сделал, не знаю, денег я не получила. Сарафан, сшитый в Кзыл-Орде, погиб в учхозе. Когда я попыталась в нём искупаться после молотьбы, низ отделился и уплыл. Белое платье разлезлось. Остались пальто, лыжный костюм и синее крепдешиновое платье. Накануне отъезда, выходя из кино, я зацепилась за гвоздь и разорвала платье наискось. Были ещё стёганые сапоги с галошами, две пары длинных чулок в резинку, коробок спичек, две дыни, арбуз и тридцать рублей.

Перед Аралом к поезду стали подходить продавцы соли. Я поменяла спички на мешочек соли. Торговля шла бойко, все набили солью свою тару. А у меня нет денег.

У Аральского моря была долгая остановка. Я побежала к берегу, плотно набила солью все четыре длинных чулка, карманы набила мелкой рыбёшкой, выброшенной на берег. Соль спрятала в чемодан, рыбу разложила вялить на крыше вагона. Пригревало солнышко, кругом степное раздолье, подсохшая рыба – вкуснее копчушек. Откуда ни возьмись, прямо на вагон летит орел! Я кубарем скатилась вниз по лесенке. Но он ничего не съел, не стал мелочиться.

Ночью в вагон заявилась бригада по борьбе со спекуляцией солью. Мы заранее спрятали соль так, чтоб её неудобно было найти. Расовский, завкафедрой электротехники, провожавший бригаду, успокоил проверяющих:

– Если вы здесь ничего не нашли, то в преподавательском вагоне и искать нечего!

А там везли соль чемоданами, не говоря уже о лабораторных ящиках.

После Оренбурга два чулка соли я поменяла на хлеб, пятилитровую кастрюлю топлёного масла и шесть килограммов риса.