3 февраля 2011
Москва, 1937. Дом-коммуна
Отрывок из воспоминаний Л.С. Сурковой «Жизнь советского обывателя, описанная им самим»
МОСКВА
Поезд прибыл на Белорусский вокзал в три часа ночи. Туман сгущался мелкими каплями, накрапывал дождик. Во дворе дома на Большой Грузинской, где жил мамин брат дядя Гиля с женой, улеглась спать под скамейкой, на газеты. Рюкзак под голову, корзина и чемодан сбоку. Не будить же стариков. В восемь утра разбудил дворник.
Тётя и дядя встретили с искренним гостеприимством. Единственные из многочисленной московской родни пригласили к себе жить. Я прикинула: они в девять вечера ложатся, в девять утра встают и принимаются шлифовать гребёнки для инвалидной артели. В комнате грязь, которую они не видят – оба полуслепые. И клопы, мучители коммунальных квартир. Поблагодарила от души и поехала в институт.
В начале Большой Калужской улицы, в большом пятиэтажном сером доме, бывшей усадьбе Полторацких, расположилась в виде каре бывшая Горная академия. В центре – горный институт, справа институт стали, слева – цветметзолота. Вход в Горный – высокий портик с монументальными фигурами шахтёров сверху.
Приемная комиссия уже работала. Но мне объяснили, что с этого года геологоразведочный факультет закрыли. На электротехнический прием закончен. Остались два факультета, эксплоатационный и экономический. Декан экономического факультета пригласил:
– Девушка, идите ко мне на экономический. Самый легкий и выгодный. Я зарабатываю больше всех в институте!
Боже, какое несчастье! Есть ли хуже, чем, как папа, всю жизнь просидеть над бумагами…
Вытерла слезы и подала на эксплоатационный. Но там подземные работы, надо пройти медкомиссию. А у меня близорукость, пять диоптрий, 0,1 нормы. Выучила испытательную таблицу наизусть. Не помогло – не разглядела даже, в какую строку тычут указку.
Всё равно взяли, у них был недобор.
Общежитие предложили на выбор. Ближнее, дом-коммуна, прозвище «Жуть на ножках», и дальнее, квартирного типа. Ехать поздно, заночевала на пятом этаже, в пятой аудитории. Оттуда только что разъехались абитуриенты. Остались только железные кровати и чернобровая украинка Нина. Она рада, что провалилась, завтра уезжает домой, где мама с папой по вечерам поют дуэты из «Запорожца за Дунаем», а мама вылечит ей ангину намыленным шерстяным чулком. Славная девочка.
Утром выглянула в окно. Слева – исполинские шахтеры в решительных позах, вооруженные инструментами. Спереди передо мною – бескрайняя Москва. Полная свобода. Только кому я здесь нужна?
ДОМ-КОММУНА
Ещё один дом в стиле конструктивизма. С неба смотрится, как самолет.
Внутри семиэтажных пластин-крыльев, на опорах-ножках, тысяча кабин, по два человека в каждой, с выдвижными ленточными окнами и выдвижными дверьми в коридор. В кабине – две малогабаритные железные койки, на стенах у кроватей радионаушники. Между кроватями столик. За головой по тумбочке. На тумбочках по этажерке. Две табуретки.
Над крыльями – длинная плоская плитчатая крыша, 200 м, с парапетом, с торцов крытые выходы. В парапетах двери на шесть пожарных балкончиков из арматурных прутьев, с каждого спускается лестница из таких же прутьев.
Мы поняли. Балкончики – идеальный приют для влюбленных. Сколько их простаивали там ночи! Не разжимая объятий, висели в пространстве. Сверху – звездная бездна, внизу – Москва в огоньках. «Весь мир покрыт лазурью голубою, подернут тенью шёлковых ресниц», – из тетради стихов Володи Шевченко. Заняты балкончики – гуляем по стенам соседнего Донского монастыря или в Нескучном саду, где за нравственностью в любую погоду и в любой час следили дежурные милиционеры.
На крыше делали зарядку, тренировались в беге, танцевали под патефон, загорали. В жаркую погоду с седьмого этажа приносили матрасы, ночевали под навесом.
В высоких этажах фюзеляжа разместились общественные помещения: балконы, умывалки с душевыми, мойками, магазин, сапожная мастерская, библиотека, огромные читальные залы с фонарями в потолке, кинозал со сценой, помещения для работы кружков. Вестибюль, он же танцзал, с диванами по стенам и автоматической радиолой, физкультурный зал, столовая, база проката спортинвентаря, почтовое и телеграфное отделение, раздевалка.
Готовить негде, на 2000 студентов несколько плиток и кипятильник-титан, в подвале под лестницей. В кабинах розетки только для радио, хочешь включить плитку – выкрути лампочку, вместо неё вверни «жулик» с дырочками для вилки.
Во дворе цветники, теннисный корт, волейбольная площадка, зимой каток.
Кроме студентов из Горного, занимающих шестой и седьмой этажи, на втором этаже живут студенты архитектурного, выше – института стали и цветметзолота.
Дом строили для американских студентов, но в тридцатые годы их уже не приглашали. В 37 году все диваны в вестибюле были покрыты коврами, спускавшимися со стен. На следующий год ковры исчезли, обнажив черный дерматин. Бельё меняли только архитекторам, у них были казённые коврики и будильники. Нам, на седьмом этаже, достались матрасы, подушки и клопы, которых мы четыре раза в год посыпали персидским порошком и уезжали на ночь стирать бельё, коврики и одеяла в механическую прачечную. После занятий подметали клопов, наводили блеск и засыпали, сутки прочь.
Я появилась в общежитии, когда все уже расселились. Свободной оказалась кабина 473 север, в середине северного крыла, с треснувшим температурным швом над окном, через него ночью звёзды видно. В коридоре маялась с чемоданом девочка, стриженная под мальчика. Никто не захотел с ней жить, она курила. С этой Иринкой мы прожили до 1941 года. Деньги с непривычки кончились до стипендии, пригодилась корзина с яйцами – взбивали гоголь-моголь, заедали батоном.
Посуду взяли в столовой – маленькие тарелочки с надписью «общепит», маленькие ножи и вилки с гравировкой «дети – цветы жизни», гранёные стаканы из мутного, с пузырьками толстого стекла. Раз в месяц посуду забирали официантки, оставляя минимум. Надпись о детях способствовала рождаемости. Семейным давали две кабины. В одной родители, в другой нянька с ребенком, недорого.
Свою кабину мы обставили, как белорозовую бонбоньерку. Матовые стекла в коридор завесили одеждой и задёрнули шторами. Иногда всё отодвигали – показывали на стене теневые карикатуры. Вентиляционные щели в двери заклеили, вставили английский замок вместо висячего. Теперь можно притвориться, что нас нет дома и избежать назойливых визитов.
Однако в праздники, как в московских кухнях 60-х годов, в кабине помещалось до пятнадцати человек. На Новый год даже ёлку ставили, ездили за ней на последнюю остановку трамвая, Калужскую заставу. Дальше шли деревни, МГУ и в помине не было. Я забыла там в трамвае кошелёк с деньгами, через неделю получила его в складе забытых вещей, рубль вычли за хранение.
