Прасковья Елисеевна

 

Весной 1946 года приехала Валина мама. Она из коренной поволжской крестьянской семьи. Когда Валя увидел в Третьяковке картину Левитана «На пашне», то обрадовался:

Это мой дедушка Елисей пашет.

По паспорту Прасковье Елисеевне не было пятидесяти пяти лет. На деле – около шестидесяти. Когда-то, чтоб казаться моложе, она потеряла паспорт, в новом уже было на пять лет меньше. Неработающие женщины моложе пятидесяти лет считались тунеядками, никаких карточек им не давали.

Валя предупреждал, что мать собирается жить именно с ним. Характер у неё тяжелый, если понравишься – всю душу отдаст. Но уж кого невзлюбит – плохо тому придётся. Я полагала, что уживусь с кем угодно. Странное заблуждение – в Москву я уехала в основном оттого, что не могла терпеть маминого деспотизма, хотя любила её и жалела.

При встрече я и не подумала назвать свекровь мамой. Мою маму Валя тоже звал по имени-отчеству. Встреча у Вали с мамой была радостной и шумной. Не виделись пять лет, сидели до двух часов ночи, пол засыпали шелухой от семечек. Я заметила, что надо бы говорить потише, Елизавета Захаровна рано спать ложится.

– Кому спать хочется, уснёт и так!

Началась другая жизнь. С Елизаветой Захаровной свекровь не считалась вовсе. Наша добрая хозяйка смотрела на всё происходящее грустной улыбкой. Поняв, что всё неотвратимо меняется, собралась и уехала к дочери, сникшая и потухшая. По заведенному крестьянскому обычаю, Прасковья Елисеевна готовилась стать в доме хозяйкой. Но мои родители приехали на Правду ещё раньше, и тоже считали себя в доме хозяевами. Хотя жили самостоятельно, оба работали и получили от мебельной фабрики, где папа работал плановиком-экономистом, комнату 12 кв.м., с печкой и погребом. Даже Фаня хотела установить нужный ей порядок.

Моя родня и Прасковья Елисеевна были из разных миров, абсолютно несовместимых.

Деньги мы с Валей держали при себе. Я отоваривала карточки в Москве, Валя на Правде. Пока я работала в главке, приезжала вечером, как в чужую семью. Ужин съеден целиком, пустые сковородки и грязные кастрюли.

Валю как заведующего отделением каждый вечер вызывал в техникум завуч Василь Палыч, якобы на работу. На самом деле завучу скучно было пить в одиночестве. Как-то вечером Вали долго не было. Прасковья Елисеевна мне посочувствовала:

– Что задумалась? Они, Сурковы, все такие. Его отец меня на руках носил, а после первого ребёнка – что ни день, то в кабаке с дружками. Мамынька хороший совет дала. Не изводись, говорит, его не переделаешь. Деньги тебе приносит, и ладно.

  

Только после того, как я объяснилась с Валей, он стал дожидаться меня с ужином. Меня их семейные отношения удивляли. Иногда мы с Валей ездили в Москву. Он покупал две булочки, себе и мне. Я спросила – почему бы матери гостинец не привезти? Он отмахнулся:

– Она себя не обидит. Свои заработки прячет. А если мне не хватает до получки, пока ты в командировке, делает вид, что заняла у соседей и даёт в долг.

Она действительно хорошо зарабатывала – шила, вышивала, вязала ажурные платки, стегала одеяла. Шила без выкроек, рисовала прямо на ткани. Узоры для одеял тоже рисовала мелом на материале, одним росчерком делала изящные виньетки. На каждом одеяле – свой, неповторяющийся рисунок. На кружевные платки, которые тоже не повторялись, не было отбоя от заказов. И пела хорошо, чисто, низким контральто, даже в старости.

Но денежки действительно прятала. Она подозревала, что я часть своих денег отдаю родителям. Они бы у меня не взяли, оба работали, я только из командировок им что-нибудь из продуктов привозила. А вообще всё в дом. Чтобы сэкономить талоны, даже не обедала на работе, довольствовалась порцией мороженого.

 

Природа одарила мою свекровь, а вашу прабабушку способностями и красотой. К старости от красоты ничего не осталось. А с фотопортрета смотрела юная девушка с нежным овалом лица, тонкими чертами, пышными волосами. Жаль, портрет пропал в конце шестидесятых вместе с чемоданом, который Валя, после того как мы разъехались, выставил под лестницу, в коридор.

Прасковья Елисеевна была способнее своего брата Григория. Но тот кончил институт, а её забрали после третьего класса – девочке учиться ни к чему, пусть ведёт хозяйство и детей рожает. Из шестерых её детей выжили трое – обычная цифра для тогдашней деревни. Старший сын Миша, дочь Люся. Младший – Валя. Муж умер, когда Вале было 13 лет. Вдова работала в бане и торговала водкой. Когда старшие дети свою судьбу определили, она вышла замуж за обеспеченного старика и уехала с ним в Ейск.

Оставшись в 13 лет один, Валя выращивал помидоры и играл с духовым оркестром на свадьбах и похоронах. С лабухами водку не пил, свою долю брал деньгами. Думаю, что в душе у него осталась обида. Хотя мать вскоре вернулась и разошлась с новым мужем, невзлюбившим пасынка.

Осенью 46-го года наши друзья Чирковы, оставшись без крова, ночевали с детьми в электричках. Мы предложили им пожить у нас. В тесноте да не в обиде. Приезжаю из командировки – Чирковых нет! Прасковья Елисеевна заявила им, что у нас и без того тесно…

К счастью, их приютил преподаватель техникума Николай Николаевич Ионов. Позже Прасковья Елисеевна сосватала ему свою племянницу Верочку, дочь брата Григория, за что получила в подарок овчинную шубу.

Одно время Валя жил у дяди в Саратове, Верочка помогала ему по математике. Ещё в институте Валя признался, что любил её, она как ангел небесный. Я удивилась – что же разлюбил?

– Тебя встретил.

Полюбил, встретил другую, разлюбил, легко как-то…

Так у вас, детки, появились ещё родственники, Ионовы. У Верочки трое детей и шестеро внуков.

Летом 47-го года у нас побывал валин брат Миша. Его из Петровска-Забайкальского, где он работал старшим зоотехником, перевели в Брянск директором, поднимать отстающий совхоз. Миша привёз сына сестры, девятилетнего Вову. Валя когда-то, придя в восторг от красивого и смышлёного ребенка, пообещал Люсе взять мальчика к себе, если ей будет трудно. А у Люси мужа убили, ей было нелегко, и она верила, что Валя будет для Вовы лучшим воспитателем.

Вова и впрямь был славный мальчик, складный, большеглазый. Какой-то незащищённый, настороженный. Бабушка его шпыняла, всё время ставила в пример сестру, Любочку. Я спросила, зачем она это делает.

– А ты бы посмотрела на Любочку, какая она ласковая, послушная. А этот – неслух, нелюдим, матери и письма не напишет!

Такое отношение не помешало ей шить внуку из обносков, найденных в сарае, рубашки и шаровары такой ширины, что Вова носил в штанах учебники.

В июле я забеременела, подала заявление об увольнении и поступила в техникум преподавателем теплотехники. Не самое удачное время для рождения ребенка. Со всеми привилегиями я рассталась, а 47-й год был в Подмосковье голодным. В июне выпал снег и погубил картошку. На прощанье мне выдали в министерстве ордер на 10 метров льняного полотна на пелёнки, я была очень довольна, одной заботой меньше.

Но Прасковья Елисеевна немедленно сшила себе из полотна постельное бельё. То ли на скандал нарывалась, то ли уже чувствовала, что недолго ей жить оставалось. У нее, несмотря на голод, пропал аппетит, от картошки тошнило.

Питались мы в тот год гораздо хуже, чем в институте. У Прасковьи Елисеевны карточки не было, Вове по детской карточке давали 400 г хлеба, мне и Вале – по 600 г. Всего по 400 г на человека, как в Кзыл-Орде, только не было ни фруктов, ни риса. На всю крупу по загородным карточкам брали толокно, оно экономное, и питались толокняным супом с крапивой. Иногда какую-то сочную светлую травку с огорода подкладывала. Летом оказалось, что это табак-самосад. Когда пошли грибы, суп стал ещё и с грибами. На огороде мы посадили одну картошку, выгодней всего. Но на этот раз она замёрзла.

Мне покупали, ради будущего ребенка, поллитра молока в день. Другой ребёнок, Вова, молча смотрел на это молоко. Изредка давали мясо, 2 кг в месяц на семью, не всегда. Родители тоже жили скудно, но у них, не помню откуда, была в погребе картошка, а в сарае дрова – отходы с фабрики. Это было очень кстати, после военных передряг сил у них стало меньше. К тому же у папы спина не сгибалась от люмбаго. Он сделал себе длинную палку с гвоздём на конце, и доставал через творило из подпола по одной картошке, втыкая в неё гвоздь. Пол мыла я.

Вскоре все, кроме меня, поехали к Мише в совхоз, подкормиться – Валя, его мать, и Вова. Оттуда они привезли большую корзину луговой клубники. Зеленоватые, невзрачные ягоды, но вкуснее клубники – слаще, ароматнее. Поставили передо мной корзину – ешь! Я набросилась, оторваться не могу. Пришла мама, возмутилась:

– Брось сейчас же эту гадость, зеленую, немытую!

Я продолжаю есть, но чувствую – может начаться скандал…

Как жить между двумя жерновами, когда воздух пропитан ненавистью и нетерпимостью?

Терпение лопнуло, и мы решили поехать с Ионовыми на Сахалин на два года, по контракту, на строительство лесотехникума. Сохранялись по возвращении квартира и работа. Заодно и подработать – там северные платят.

Тут обе матери всполошились, пообещали оставить нас в покое, лишь бы не уезжали. Прасковья Елисеевна дождалась рождения Наташи. Осмотрела её, сделала вывод:

– Не наша порода, может, и не внучка. Настоящие внуки только от дочери.

– Зачем вы так обо мне?

Она засмеялась.

 – Вырастешь, узнаешь.

И заторопилась к дочери. Особенно к Любочке, обожала её.

Люся, потерявшая первого мужа в войну, второй раз вышла замуж, родила Серёжу. Понравится ли новый муж матери?