НЭП

С началом НЭПа удивительно быстро появились продукты, мануфактура, галантерея. Зарплату стали выдавать деньгами.

Дядин сын Муля в Москве открыл пуговичную фабрику. Наша землячка Алта установила крупорушку в своём саду за Никольскими воротами, машину крутили лошади. По соседству с нами пекли и продавали бублики и баранки. Студентки-медички вязали на машинке чулки.

К нам из Лядов приехала краснолицая худощавая Паша, с фантастической энергией, город посмотреть, хотя бы и домработницей. Отгородила себе место в прихожей, около цилиндрической печки-контрамарки, все печи уже топились. Порядок навела, как никогда. Кровати застелены со складкой. На подушках накидки. Обедали на скатерти, по три тарелки каждому. На пасху пекла мацу. На русскую пасху куличи.

На базар берёт меня с собой. За трёхпролётными Молоховскими воротами у входа на базар на ящиках, как на трибунах, сидят нищие и слепцы, устремив вверх незрячие глаза. Они поют шлягеры тех лет – «Яблочко», «Купите бублики», «Кирпичики» – их много. Тексты, напечатанные через синюю копирку на Ундервуде, слепцы продают, Паша покупает, я ей читаю. Она неграмотная, что не мешает ей быстро и безошибочно считать. Накупив всякой снеди, Паша ведёт меня домой.

На углу Интернациональной и Никольской, во дворе – два подслеповатых домика. Один, где жили пашины друзья из Лядов, был интересен для Паши. Другой, в котором жила Розочка Лапицкая, был интересен для меня. Паша у друзей узнавала новости, они болтали, выпивали по рюмочке, пели те самые шлягеры. Мы играли с Розочкой. Кудрявая головка, звонкий голосок, весёлый нрав, с ней хорошо. А поделки её старшего брата Додика и вовсе удивительны. Он собрал аккуратный детекторный приёмник в деревянной полированной коробочке, с наушниками и настройкой. Рукоятка с кнопкой двигалась по дуге блестящих медных шляпок. Если в наушниках зазвучит музыка – восторг! Радиотрансляция была у избранных.

Иногда приходила третья подружка, Ира Штейнер, она жила через дорогу.

Всех Лапицких я пережила. Старая, сморщенная Ира Штейнер живёт в Твери, у неё внуки, сын. Мы иногда встречаемся. Память у неё катастрофически слабеет.

Ярмарки, на которые Паша меня водила – зрелище незабываемое. Пёстрый, изобильный праздник, горы снеди, балаганы, карусели, зазывалы, обжорные ряды. Рядом с площадкой для продажи скота выставляли свои изделия гончары. Антисанитарные свистульки и дудочки мама покупать не разрешала. Но крохотные мисочки, криночки и махоточки мне иногда перепадали – такие прелестные!

 

Мама ждала ребёнка, на год взяла отпуск и работала по патенту дома. Папа ей оборудовал в прихожей амбулаторию. Единственный диплом, который у него был – диплом маляра. Пришлось когда-то выучиться, чтобы получить право жительства.

Сразу появились деньги. И время.

Обменяли льняное полотно на шредеровский кабинетный рояль. Дядина дочка Паша проверила мой слух и посоветовала учить музыке. Учительница тоже слух проверила, сразу взяла. Меня поразило, что две большие девочки, лет шестнадцати, не могли правильно повторить ни одной ноты!

Первую учительницу Полину Ивановну Мэртенс я обожала. Ласковая, внимательная. Её муж, художник, сажал меня на колени и учил рисовать. Уроки я готовила старательно и с удовольствием. Но мама решила, что я ещё не доросла, и уроки кончились. Когда я пошла в школу, нас с Абой отдали другой учительнице, Сабуровой. Эта крупная седая дама при малейшей неточности визгливо кричала «фальшь, фальшь!» и звала домработницу. Та натирала ей виски одеколоном.

Обстановка у ней непривычная. Около рояля, перед креслом, большая медвежья шкура. Стены сплошь увешаны фотографиями какого-то офицера, зачем так много?

Мы с Абой отказались у неё учиться – она злая, плохая. Мама возразила:

– Не плохая, а несчастная. Она знаменитая виолончелистка и пианистка. Её сына, белого офицера, расстреляли во время революции. А в революции она винит евреев.

Новая учительница, Елизавета Дмитриевна, считала, что мне надо готовиться стать пианисткой. Но у меня пропал абсолютный слух, и желания не было.

Первый зачёт в школе я приготовила безукоризненно. Сабурова, сидевшая в жюри, удивилась – та ли это девочка, что училась у неё. Позже мне стало лень заниматься по 2 – 3 часа в день, и совестно обманывать Елизавету Дмитриевну. Я, как и Аба, бросила музыку, зачем зря тратить деньги?

Думаю, пианистки из меня бы не вышло. Руки не те, и вкуса нет достаточного. Но какое-то развитие получила.