Путь в Саратов

Мы выбрали электричку, которая ехала через Шарью. У Лизы в Шарье дом, у меня пересадка. Я попросила Лизу выйти посмотреть, ищет ли меня Валька. Если да, то выйду, останусь. Но его не было. На душе – кошки скребут. Значит, судьба.

В Шарье мы вышли. Я опоздала, поезд на Горький ушел, будет завтра. Лиза привела меня к себе. Боже, как у них было тепло и уютно! Их четверо, родители и две дочки, Лиза и Нина. Отец столяр, мама повар. Поэтому так вкусно пахнет, когда она готовит. Вечером собираются за столом. Мать прядёт кроличий пух, девочки вяжут шапки на продажу, отец читает им Тургенева…

Через день пошли с Лизой на разъезд. Поезд отменили. Хозяйка разъезда пригласила переночевать в своем кирпичном домике. Мы попрощались, Лиза ушла. Хозяйка угостила чаем с рябиной на меду. Договорилась со знакомым шофёром Сашей, он завтра едет в Горький, и меня возьмёт. За день доедем, дорога подмерзла. С собой у меня сто рублей, два батона и кольцо коммерческой колбасы.

В дороге снег стал таять. Пассажиры, молодые парни, вылезали и толкали машину. В ближайшей деревне они сошли, перепачканные и уставшие. Саша повёл меня к знакомым. Хозяева встретили, как дорогих гостей. Набежали соседи, гости здесь редкость, нет ни газет, ни радио, ни электричества. Народу собралось много, изба просторная. Все принесли еды – картошку, огурчики, капусту, грибы. Я выложила колбасу. Расспрашивают, как Москва, что на фронте?

Два дня я спала на обширных полатях рядом с хозяйской дочкой, ходила с ней в субботу на вечорку, удивлялась, с какими каменными лицами они водят хороводы и какими живыми становятся, когда прячутся по углам, разбившись на пары.

Наконец подморозило. Саша опять набрал пассажиров. Когда таяло, они толкали. Ещё три дня прожили в деревне недалеко от Горького – на дороге жидкая грязь. Близко город, поэтому все двери на запоре, и пускать в дом боятся. Но у Саши и здесь знакомые.

У хозяйки пятеро детей, старшему десять лет. Когда мужа взяли на войну, младшенькой года не было. Прощаясь, он пожелал: «Хоть бы она умерла. Не прокормишь без меня».

Через месяц его убили.

Саша спросил, как она справляется одна.

– На трудодни два мешка гороха получила. Ребята остатки с полей подбирали. Да что говорить, посылаю их воровать на станцию. Приносят зерно, уголь. Не помирать же.

Накормила нас пареным горохом. Я вытащила из рюкзака батон, она обрадовалась:

– Тащи его сюда, пусть дети попробуют, они никогда белого хлеба не видели.

Наутро истопила парную баню. Какая радость – разогревшись, выбежать на улицу, обтереться свежевыпавшим снегом!

Хозяйка детей вымыла, вшей вычесала, предложила мне гребешок.

– Не надо, у меня голова чистая!

– Не может того быть, чтоб у жинки в голове ничего не было!

Шестого ноября Саша довёз меня до места. Денег не взял. На просьбу отвезти меня с собой в Москву ответил, что без пропуска не может, раньше надо было думать…

Повидалась с родственниками, прожила два дня. Без карточек. Невозможно их объедать. Забрала тёплые вещи, поехала в Саратов. Без билета, на багажной полке, пятьдесят рублей в кармане, полбуханки чёрного в рюкзаке. В Ртищево пересадка, последняя, Саратов уже близко.

Но не тут-то было. Станция забита эшелонами, все едут на восток. Ветер насквозь пробирает, мороз всё крепче. Села в тамбур какого-то эшелона. Охранник прогнал – в поезде везут заключённых. Пальто холодное, чулки тонкие. Замёрзла, пошевелиться не могу. Хлеб съеден. В здании вокзала мороз, пахнет куревом и туалетом.

Вышла на платформу. Из паровоза кричит машинист:

– Девочка, замёрзла? Лезь сюда, погреешься, пока стоим.

Я уже и влезть не могу. Он втащил сам. От топки жарко, я разомлела, глаза смыкаются. Но машинист торопит уйти, дали звонок.

Опять на мороз, наверное, не вынесу. Уселась на тормозную площадку товарняка, на вокзале сказали, что он первый отправляется. Приходят два тормозных кондуктора в рыжих овчинных шубах:

– Ты чего здесь уселась? Не знаешь, что это наше место? Слезай!

– Не могу, мне деваться некуда.

Расспросили, оставили. Отрезали большой кусок пышного саратовского калача, никогда такого не ела. Один решает:

– Ладно, пойду искать тебе место в теплушке.

В теплушках места не нашлось, своих набито до отказа.

Ангел-хранитель кондуктор подвёл меня к открытой платформе. На ней стояла маленькая итальянская легковушка «Фиат». Внутри – водитель и мальчик лет пятнадцати. Сиденья разложены. Тулупы внизу, тулупы сверху. Крыша и окна – в инее. Положили меня в середину, согреться.

И впрямь тепло стало, мальчишка вообще как печка. Ворочается во сне, сопит. Наутро его с тяжелой ангиной положили в медпункт. Шофёр, оставшись наедине со мной, недвусмысленно заигрывает. Получив отпор, решает:

– Ну и чёрт с тобой. Пойду дежурить, от греха подальше.

В одиночестве холодно. Весь салон – в длинных иглах инея, ледяная пещера. На каждом полустанке стоим. Под утро останавливаемся на большой станции, слышен голос из динамика: «Станция Саратов, остановка 30 минут». Тороплюсь встать – ноги как мёртвые, обуться не могу. А поезд трогается. Через час, на остановке, является шофер. – Ты ещё здесь? Что же ты в Саратове не вышла?

– Не могу встать, ноги отнялись.

Он меня обул, надел пальто, снял с платформы и отбуксировал в теплушку. В вагоне пили горячий чай с сухарями, мне дали. Поезд тронулся. И остановился – на товарной станции Саратов!