МИМЭСХ: Московский институт механизации и электрификации сельского хозяйства

 

Нас разместили в последнем, четвёртом кирпичном двухэтажном корпусе на Лиственничной аллее, около Дмитровского шоссе. За шоссе виднелись деревенские домики. С нашей стороны улицы до самой Тимирязевки – несколько кирпичных двухэтажных корпусов. С другой стороны – поля, пруд, часовенка, редкие деревья. Улица обсажена пушистыми лиственницами. Недаром маме когда-то здесь понравилось, она специально ездила в Тимирязевку, потом уговаривала меня перейти туда учиться.

Валя был в институте. Он его уже закончил, оформлял документы для поездки на место работы, в станицу Константиновскую, недалеко от Ростова на Дону.

Поселиться мы договорились вместе с Риточкой. Выбрали комнату, где, по слухам, лежал раненый Рокоссовский, когда в этом корпусе был госпиталь. Квадратная, светлая, стены отделаны панелями с набрызгом. Раздобыли внизу двустворчатый гардероб, принесли из душевой банный диван с тремя номерами на высокой спинке, поставили стол, стулья, две кровати, нашли чертёжную доску. Диван поставили углом, номера замаскировали кружевной дорожкой. В большом отделении шкафа положили на табурет кирпичи, на них – керамики со спиралями, заменяющие две плитки. Будет камин. А вешалку сделаем за шкафом. Гостиная, а не общежитие!

Пришёл из института Валя. За расставаньем снова встреча, за встречей расставанье. Через десять дней он уезжал в Константиновскую вместе с друзьями, Гурой Чирковым и Мишей Лысовым. Оба чудесные люди, притом непьющие. Особенно Гура – способный, даже талантливый, голова умная, руки хорошие, скромный, добрый. Но абсолютно непробивной. Позже его изобретения всегда присваивало начальство.

Перед отъездом Валя успел купить мне на рынке мешок картошки и сделать в шкафу скрытую проводку с переключателем со 120 на 220 вольт.

Скучать однако было некогда. Во-первых, вокруг поселились люди, с которыми не соскучишься – Нюра, Лиля, Люська Соловьёва, Д.П., Исаак, Женя Форостенко – неплохое общество. Во-вторых, я поступила на работу – лаборанткой на кафедру начерталки и черчения, к Давиду Львовичу. Восемь часов в чертёжке – придется пропускать занятия. Но будет же там время, когда нет уроков черчения, и тогда можно позаниматься.

Однако я ошиблась. Сначала надо было обставить и оборудовать помещение при полном отсутствии денег. Детали для черчения – задвижки, домкраты, различные части механизмов, выклянчила в институте ВИСХОМ, недалеко, на Лиственничной аллее. Пришлось самой их таскать, чугунки неподъёмные. Освещение слабое, а нужно срочно яркое, да чтоб в глаза не било. Достала лампу 500 вт, приладила снизу отражатель из белой бумаги. Потом чертила плакаты, образцы, настенные инструкции.

А дальше каждый день – то составить карточки-задания, то проверить ошибки в чертежах студентов и даже чертить Давиду деталировки для проектов, которые он брал для заработка – он плохо видел чертежи. В свободное время Давид Львович мечтательно вспоминал, как хорошо он жил до войны, когда ещё жива была жена. Они ездили в театры на такси и покупали в антрактах двойные пирожные…

Почему-то многие тогда вспоминали именно о пирожных и жалели, что мало их ели. Даже про бедную жизнь студента 20-х годов Давид вспоминал с ностальгией – как покупал в обжорном ряду колбасные обрезки и пирожки с потрохами, почти задаром, сейчас бы такие!

 

Валя пишет, что зима принесла голод, он чуть не отравился насмерть косточками от жерделей, наколол и съел сразу много, хотя хозяйка предупредила, что это опасно. Он ждёт весны, будет путина на Дону, появится рыба. Вышлет мне вызов к нему на практику  

В общежитии почти не топят. Гура приехал ненадолго, сложил своей жене Вере Белозор печурку с трубой в окно. У них уже двое детей, Костя и Леночка. Когда Вера попросила меня присмотреть за ними, пока она будет консультироваться по диплому, я застала такую картину: трёхлетний Костя лупит картошку в мундире и даёт годовалой Леночке. Она ждёт в самодельной кроватке между стеной и столом, загороженная чертёжной доской, и раскрывает рот трубочкой навстречу картошке.

Мы с Нюрой ходим по утрам в ледяной душ, делаем зарядку, на завтрак вынимаем из-под подушки капусту, заработанную в магазине на засолке – топтали её в бочке, в резиновых сапогах. Под подушкой капусту держим, чтоб не замёрзла. Но у нас с Риточкой сравнительно тепло. Когда приходим домой, включаем плитки в шкафу, греемся перед ними. Нюра живёт с Лилей в комнате напротив, от холода по ночам кашляет, одеяла у неё нет, пальто тоже, а цигейковая курточка закрывает или плечи, или ноги.

Риточка приехала из Вятки, она там возле матери и тётки проходила практику. Рассказывала свои дорожные приключения. После Аршо она твёрдо решила замуж не выходить. Лучше случайные встречи, ни к чему не обязывающие. В дороге за ней усиленно ухаживал какой-то инженер, но ей не понравился. Зато на пересадке, в Горьком, растрогал какой-то мальчик, военный, донёс ей чемодан от трамвая до вокзала. Разговорились и обменялись адресами.

За этого трамвайного знакомого, Сашу Минина, младше её на четыре года, она вышла замуж, родила пять детей, теперь у них 12 внуков и 6 правнучек. Саша оказался сыном известного биолога и экономиста Минина. В тридцатом году, когда Саше было 6 лет, отца арестовали, вместе с его другом, Чаяновым, по тому же делу «Крестьянской трудовой партии». Дали 10 лет лагерей. Арестовали и жену, но выпустили через 3 месяца. Она каждый год возила к отцу четверых детей. Когда Саше исполнилось 16 лет, отца, просидевшего 10 лет, расстреляли.

Рита защитилась и уехала в Вятку. А мне подселили первокурсницу Галю, розовый такой поросёночек – папа выкормил, директор витаминного завода.

Однажды в общежитие заявилась комиссия, проверять, кто незаконно включает электроприборы. Вера как раз пекла на плитке блины и попросила соседей повесить для виду ей на дверь незапертый замок. Контролёры учуяли запах, сдёрнули замок. Монтёр Мишка отдёрнул скатерть, заглянул под стол. Там спряталась Вера, горячие блины остались на выключенной плитке. Вера показала кулак, Мишка опустил скатерть, и они ушли. Ко мне пришли, не нашли ничего. В шкафу варилась пшённая каша, а дверцу я успела запереть. Ключ спрятала, в спешке забыла куда. Мишка обнаружил, что в шкаф сзади входит проводка. Председатель комиссии Расовский требует открыть шкаф. Я нашла ключ, Расовский открывает дверцу, кипящая каша плюет ему в лицо. Выносят решение – составить акт, плитки и шкаф отобрать.

Оказалось, что именно шкаф был целью проверки. В общежитии поселили работника министерства Сизова, с женой и двухлетней девочкой Пупой. Ему срочно понадобился шкаф. На следующий день, пока я была на работе, Галя впустила непрошеных гостей и шкаф отнесли к Сизову. Галя, совершив чёрное дело, ушла на квартиру, которую ей снял папа. 

Фаня, узнав, что я в Москве, пристроилась в поезд, в котором ехали из Казани в Москву сотрудники Академии Наук. Ни вызова, ни билета у неё не было, за бутылку водки проводница разместила её в верхнем багажнике купе, да ещё дала матрас и постель. В Москве на вокзале Фаня в толпе прошмыгнула турникет.

Мы встретились, когда у меня ещё были рис и масло. Сварила трёхлитровую кастрюлю каши с маслом. Фаня стала есть, больше не может. И заплакала…

Они в Казани очень бедствовали и голодали. Папа, оказывается, лежал в больнице с дистрофией и флегмоной на ноге. Мама и Фаня носили ему свои пайки, а Фаня ещё и кровь сдавала. После чего её тошнило, и голова кружилась. Дома спали на полу, в тесноте, 6 человек на 9-ти метрах, температура ниже нуля. Фане разрешили спать в школе на парте. Учителя её не спрашивали, она на уроках спала, никто её не будил.

После приезда Фаня поступила в автодорожный институт и получила общежитие на Балчуге. Институт ей не нравился, чертить она терпеть не могла. Я ей чертила, она мне стирала, чтоб компенсировать затрату времени.

Мы жили небольшой коммуной – Нюра, Лиля, я, Риточка, первокурсницы Инка и Фаня. Случалось, первокурсницы теряли карточки, мы докупали их на рынке. Когда Инка нашла пропавшего отца и уехала в Киев, она прислала нам посылку с салом.

Хлеба по карточкам давали 550 грамм – 350 чёрного и булочку 200 г. Из чёрного хлеба варили соус со сладким техническим глицерином, за булочку покупали на базаре кило картошки, морковину и пучок укропа. Вместо пирожных посыпали по праздникам тонкие ломтики чёрного хлеба яичным порошком с сахаром. Карточки отоваривали в Фанином распределителе, лучше, чем у нас в ОРСе. Талантливый Гура перед отъездом смастерил нам фальшивую печать для прикрепления к магазину.

Как-то Фаня привезла сала, мы получили на крупяные талоны горох, поставили варить гороховый суп с салом и картошкой и предвкушали, как будет замечательно. Суп варился десять дней. То полнакала, то свет гаснет, то плитку отберут, не по графику включили. Мне поручили включать суп ночью, если дадут свет – всё равно я не спала, поскольку почти за полгода до этого обварила ногу. Язва от ожога не заживала до лета, пока не улучшилось питание.

Суп съели с удовольствием. На эту тему мы с Лилей и Нюрой написали пьесу «Похищение спирали», где действовали Он, Она, Оно и Труп под серым одеялом. Поместили пьесу в газете «Кайда барас сен?» (Куда идешь?). Эту газету мы стряпали втроем с Лилей и Нюрой с большим удовольствием и вывешивали в субботу перед танцами тайком – у меня был ключ от дипломки, где устраивали танцы. Там же, под заголовком «Получение соды по Д.П.», описывалась Димкина семейная история.

Димка с Женей Форостянко свою соль хранили в нашей комнате и потихоньку продавали по 65 рублей стакан. Не без приключений. Был случай, когда Женька продавал, а Димка стоял на стрёме, караулил милиционера. Оба близорукие. Димка заметил милиционера, когда тот уже вёл Женю в милицию.

Наторговав нужную сумму, Димка выхлопотал командировку в Пермь. Там он разыскал после двухлетних поисков свою любовь, Веру Конь. В Перми за соль можно было дёшево купить соду и дорого продать в Москве, окупив поездку. Д.П. отыскал любимую замужем, с восьмимесячным ребенком. Муж вперёд напророчил:

– Забирай. Слава Богу. Ты с ней ещё наплачешься!

Вера Конь – красотка с большими голубыми глазами, длинной светлорусой косой, пышной грудью и тонкой талией. Очень хороша, пока не заговорит. До войны они почти не разговаривали, некогда было, целовались ночи напролет. Разговоры с ней обнаружили грубость и даже стервозность. Она материлась и требовала от Димки невозможного.

Девочка Томочка – прелесть невыразимая. Все её обожали, первый – Димка. В комнате пелёнки мерзнут, она стоит в кроватке, в тёплой кофточке, сшитой первокурсницами, с синим носиком и радостно улыбается. После защиты они уехали в Калугу, чтоб никто не знал, что Д.П. не родной отец Томочки.

Когда выросли дети, Тома и Женя (общий сын), родители разошлись. Димка женился вторично, очень счастливо.

 

В декабре всех студентов, кроме семейных, переселили в учебный корпус. В общежитии отключили воду и отопление, печка была только у Веры Белозор-Чирковой. К ней матери приводили своих детей, забирали после работы. Воду носили с улицы, готовили на плитках. Среди Вериных временных детей оказалась Пупа Сизова. Эта Пупочка, славная девочка, мучила Веру весь день. Беспрерывно и жалобно твердила:

– Тётя Верочка, я хочу домой! Я хочу домой! …

Жива ли ты, Пупочка, дитя войны?

В учебном корпусе всех студентов нашей группы поселили в двух смежных комнатах. Для удобства мы выгородили шкафами коридорчик между комнатами. Вскоре появился ещё один жилец, двухмесячный щенок Теранги, названный так по имени героя голливудского фильма «Ураган». Лиля продала за 200 рублей свою юбку и купила в подарок брату щенка овчарки. Брат в Киеве, его день рождения летом, до этого дня щенок поселился у нас. Пищал, делал лужи, прятал обувь, разносил блох. Блохи оседали на Нюриных валенках. Их, несмотря на дырки, одалживали все.

Блох мы не боялись, ходили в соседнюю баню два раза в неделю – там давали по кусочку мыла, оставалось еще на стирку. Заодно в бане же стирали.

В одиннадцать вечера свет в комнате гасили. Одна студентка, Ада, именно в это время любезничала за дверью со своим Серёжей. Спала Ада рядом со мной на раскладушке. Слышу, она вошла, заперла крючок, легла. Через минуту шепчет:

– Люська, слышишь? Здесь кто-то ходит!

– Отстань, спать не даёшь. Это Теранги.

– Да нет, ты только послушай, бегемот какой-то!

Бегемот шарахнулся об стол, Теранги залаял. Первый раз в жизни  

Я обозлилась, вылезла в коридор:

– Кто там?

Робкий мужской голос:

– Это я.

Тут все выскочили, с двух сторон, в ночных рубашках, надо посмотреть, спички ищут.

Тот же голос:

– У меня есть спички.

Он зажигает спичку. Засветили свечу – молоденький солдатик, смущённый, виноватый, объясняет, что ошибся этажом. Мы его отпустили, проверив сначала, не пропало ли что-нибудь.

А Теранги как залаял, не мог уже остановиться. Не обращая внимания на то, что напротив – деканат, справа – военная кафедра, слева дипломка, она же место свиданий, она же аудитория. Щенок вечно был голоден, но ел избирательно. Наш любимый продукт – какавеллу, из шкурок бобов-какао с сахаром – презирал. Шоколадом пахнет, сладко – ему не нравится! Суфле морковное, детям давали, отвергал, задом поворачивался, аристократ… Хотя оказался даже не овчаркой, хвост бубликом. Пришлось его отдать зав. столовой, дачу сторожить.

Через четыре месяца после приезда, в конце марта, я уволилась с работы. Объяснила Давиду, что зарплата маленькая, заниматься некогда, скоро последняя сессия. Он забеспокоился:

– Люся, я вам дам УДП!

 УДП – карточка на усиленное дополнительное питание. К тому же нам и без того дали ДВГ – дополнительное второе горячее, скупая порция овсянки.

Сессию без работы сдавать голодно, а зарабатывать некогда. Пришлось сдавать кровь. За это, кроме денег и обеда в пункте сдачи крови, прикрепляли в донорский распределитель на Кузнецком мосту. Там по карточкам выдавали лярд (топленое свиное сало), американскую ветчину в банках, американский сыр в банках, сгущёнку, конфеты. Однажды дали копчёные бараньи рёбра, мы их варили после использования ещё два раза.

Всей этой едой нас кормили по ленд-лизу, присылали из Америки. Не только продовольствие присылали союзники, много военных грузовиков-студебеккеров, джипов-виллисов. Из Исландии приплывали морем военные конвои с самолетами. Размеры этой помощи были так велики, что, думаю, без неё тыл бы вымер, да и армия ослабла бы.

В столовой завтрак, обед, ужин, УДП, ДВГ съедали в один присест. Это называлось «трёхразовый обед».

Однажды я получила в донорском пайке на месяц 700 г. плавленого американского сыра в банке, такую же банку сгущённого молока. Взяла хлеб на два дня, буханку чёрного, 1100 г. Съела весь трехразовый обед – завтрак, обед, ужин, ДВГ. Не наелась. Ну, думаю, хоть раз сыта буду. И съела весь паек – молоко, сыр, буханку. Вот теперь, наконец, вполне довольна. Без запинки, без неприятных последствий.

Теоретический курс заканчивается. Некоторых лекторов вижу впервые – некогда было слушать.

Преподаватель расчётного курса автомобиля Прокофьев урок ведёт занудно. От скуки садимся с Нюрой и Лилей на заднюю парту, пишем эпиграмму:

Добрый животновод Кудряшов, кроткий, как ягненок, оставляет после урока свёклу, морковь, брюкву как наглядное пособие по расчёту кормовых рационов. Мы ему благодарны.

Анохин, молодой-неженатый – жена ушла к другому, читает курс ремонта и эксплуатации автомобилей. Чертежи – загляденье. Анохин тоже. Книгу только что издал, учебник. Нюра пишет шуточное признание автору, там слова:

Листок со стихами повесила в нашем коридорчике. Лаборант Анохина, студент Вова Поз, показал стихи своему шефу. Застенчивый Анохин не пришёл на вечер в честь окончания теоретического курса.

Хороший был вечер. Два ведра винегрета, пайковая водка, оладьи из сырой картошки. Все вырядились, на семи девочках были Лилькины платья, её отец был обеспеченным человеком.

Перед каждым лежали стихотворные пожеланья. Своё я помню:

Лисью рыжую горжетку, морда без нижней челюсти, подарил мне Муля – без воротника пальто было холодным. В трамвайной толкучке лисе оторвали хвост, потом в очереди в кассу – сразу всю лису с плеч сняли.

В результате нам заказали стихотворные пожеланья для преподавательских вечеров. Заплатили лучше, чем за трамбовку квашеной капусты в подвале ОРСа.

ОРС – отдел рабочего снабжения, пародийно – Обеспечь Раньше Себя; Обеспечь Рабочих и Служащих; Остальное Раздай Студентам.

Бородый профессор в солдатской шинели Борис Эдуардович Шпринк читал расчётный курс тракторов. Приезжал на лекции из загорода, ни разу не опоздал. Опаздывали студенты, хотя жили в соседней комнате. Знал, что мы из оккупированных мест, без денег, без одежды. Пусть хоть поспят подольше. Рассказывал медленно, логично, понятно. Только жаль, половину материала пришлось одолевать самим – он не успел.

Через сорок лет я узнала, что Борис Эдуардович преподает в Болшеве, в сельхозинституте, и поздравила его с Новым Годом. Он ответил на шести страницах, что нашу группу помнит поимённо. Рассказал о своей кипучей деятельности за эти годы, пригласил на празднование своего девяностолетия и семидесятилетнего трудового юбилея. Жаль, я не смогла приехать.