Ирина Батракова, Сергей Люков, Николай Уразов «Тайны дела №П-19389»

Рубрика Россия лагерная
Воронежская область,
Аннинский район,
с.Новый Курлак,
средняя школа, 9-й и 11-й классы
Научный руководитель Н.А.Макаров
Первая премия

Предыстория

Времена сталинских репрессий – одна из самых закрытых эпох двадцатого века. Поэтому так хочется проникнуть в ее тайны. Сделать это и сейчас, в эру демократических перемен, далеко не просто.

Да, уголовные дела на безвинно пострадавших людей хранятся в архивах, куда вполне возможен доступ. Но как найти среди чудовищной лавины дел нужные, те, что касаются наших земляков?

И все-таки нам, новокурлакским краеведам, удалось немалое. Мы выявили имена шестнадцати наших односельчан, попавших в тиски ОГПУ-НКВД.

Затем нас ждала кропотливая работа в архиве – Центре документации новейшей истории в городе Воронеже.

Мы листали страшные папки с протоколами допросов, очных ставок, свидетельских показаний, с аккуратно подшитыми актами о приведении в исполнение приговоров…

Однажды (это было в мае 1999 года) мы отправились к старожилу села Новый Курлак Горынину Василию Ивановичу. Мы знали, что он многое мог рассказать о судьбе новокурлакской церкви, а тогда мы занимались именно этим вопросом.

Василий Иванович родился в 1927 году в Новом Курлаке, в той его стороне, что до сих пор называется Село. Он чрезвычайно интересный собеседник, обладает прекрасной памятью на детали.

В этом разговоре о новокурлакской церкви, прекратившей своё существование, по словам рассказчика, приблизительно в 1937 году, мы услышали имя семнадцатого новокурлаковца, ставшего жертвой политических репрессий. Десятилетний Вася хорошо запомнил, что одного из его соседей, Сысовского Кирилла Ивановича, увезли куда-то в 1937 году. Домой он так и не вернулся.

«Он в колхоз не шёл. Варил на дому мыло и продавал. А был говорливый, не умел держать язык за зубами, ругал советские порядки. Лет пятьдесят ему было. В семье росло четверо сыновей, двое, Василий и Николай, – мои погодки, мы вместе водились», – рассказывал Василий Иванович.

Мы поспешили сделать запрос в Управление ФСБ по Воронежской области и вскоре получили ответ. Нам писали, что

«Сысовский Кирилл Иванович осуждён тройкой УНКВД 25 сентября 1937 года по ст. 58–10 ч.1, 58–11 УК РСФСР (контрреволюционная агитация, участие в организации) к ВМН – расстрелу. Постановлением президиума Воронежского областного суда от 24 ноября 1960 года постановление тройки отменено, и дело производством прекращено за недоказанностью предъявленного обвинения. По данному делу Сысовский К.И. считается реабилитированным. Архивное уголовное дело находится на хранении в Центре документации новейшей истории за № П–19389».

В ноябре 1999 года, на осенних каникулах, мы поехали в Воронеж. Мы ожидали, что дело № П–19389 окажется тоненькой папкой. Нам не раз уже встречались такие дела. Они состояли из ордера на обыск и арест (где обычно помечалось: ничего не обнаружили), постановления об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения, протокола допроса обвиняемого (который, как правило, всё отрицал), показаний двух-трёх свидетелей, протоколов нескольких очных ставок, постановления о передаче дела на рассмотрение тройки УНКВД, протокола постановления тройки и выписки из акта о приведении в исполнение приговора.

Поэтому мы очень удивились, когда нам принесли пухлый том, и сначала даже подумали, что работники архива ошиблись. Но никакой ошибки не было. Сысовский Кирилл Иванович действительно проходил по делу № П–19389. Однако, кроме него, мы увидели имена ещё четверых обвиняемых. Сысовский К.И. был осуждён, в том числе, и за «участие в организации».

Кто же входил в это «осиное гнездо»? Три священника из соседних сел: Бродового (Станков Капитон Иванович), Нового Курлака (Юменский Андрей Афиногенович) и Старого Курлака (Потапов Александр Андреевич), житель степного посёлка Орловка Корчагин Михаил Иванович и уже известный нам Сысовский Кирилл Иванович.

Дело № П–19389 хранит много тайн. Вернее, хранило. Мы их открыли. А теперь постараемся поведать о них миру.

Судьбы

Разными жизненными дорогами двигались обвиняемые по делу № П–19389 к 1937 году. Некоторые пересекались, другие же находились далеко друг от друга. А сошлись в одной точке.

Все пятеро были объединены волей «органов» в контрреволюционную организацию, стали «врагами народа».

Дело № П–19389 позволило нам живо представить себе этих людей. Мы видели их, мы слышали их голоса.

Скупые данные анкет, протоколы допросов, воспоминания тех, кто их знал, дали возможность проследить за судьбами наших героев.

Станков Капитон Иванович родился 6 марта 1870 года, в семье деревенского дьячка. Его малая родина – село Николаевка Бирюченского уезда Воронежской губернии.

В 1890 году он закончил духовную семинарию в Воронеже. Тогда же женился. В 1891 году у него и жены Елены Михайловны появился первенец – сын Александр. В 1897 году родилась дочь Нина, а младшие дети увидели свет уже в двадцатом веке: в 1903 – Кирилл, в 1905 – Зоя.

В 1916 году Станков К.И. переехал с семьёй в село Бродовое. Он надеялся, видимо, обрести здесь тихую пристань.

Однако в XX веке, особенно в первой его половине, в России невозможно было отыскать такое место. Революция, гражданская война, антицерковная политика новых властителей, колхозное закабаление крестьянства не оставляли шансов на выживание священникам.

Станков Капитон Иванович понимал это. У него отобрали дом – пришлось снять квартиру. Дети разъехались, обзавелись собственными семьями, а ему с матушкой много ли надо.

Видел Капитон Иванович, как гибнет крестьянство, страдал всей душой и не молчал. Открыто говорил, что коллективизация – это губительный шаг советской власти, что так называемые кулаки – это лучшие представители села, истинные труженики. Всё это будет зачтено ему в тридцать седьмом.

Слышал Станков и о том, что повсюду забирают священников, но остался непоколебим в своём решении – продолжать службу. «Нам нужно держаться до конца и не бросать своё дело», – убеждал он новокурлакского собрата А.А. Юменского.

В этих словах – нравственный выбор человека, сделанный в страшное время. Отрекись он тогда от церкви, скройся где-нибудь у родственников – и трудно было бы нам сейчас осуждать его. Но он поступил иначе.

Капитон Иванович Станков не совершил «громкого» подвига, а «лишь» не предал своей веры. Это стоило ему жизни.

Потапов Александр Андреевич родился 29 августа 1881 года (арест 28 августа 1937 года стал для него зловещим «подарком» на кануне дня рождения) в селе Крылове Воронежского уезда Воронежской губернии. Он был сыном псаломщика, что и открыло ему дорогу в духовную семинарию, которую он окончил в 1903 году.

Косвенно из материалов дела можно узнать, что до приезда в село Старый Курлак А.А. Потапов работал священником в Никольской волости Землянского уезда Воронежской губернии. Архивная справка от 10 сентября 1960 года гласит:

«В документальных материалах архивного фонда Воронежского губернского отдела управления за 1922 г. в списке лиц, лишённых избирательных прав по Никольской волости Землянского уезда Воронежской губернии, значится Потапов Александр (отчество не указано), 40 лет, до революции и после революции священник, лишён избирательных прав как священник».

Новая власть не оставляла Потапова в покое, не случайно в 1937 году он в разговоре со своим коллегой из соседнего села в сердцах бросил:

«До чего довела нас советская власть, три раза я обзаводился хозяйством, и каждый раз меня грабила эта власть».

Из анкеты, помещённой в деле, следует, что у Потапова А.А. в 1937 году была семья: жена Олимпиада Павловна, 49 лет, и десятилетняя дочь Антонина.

К сожалению, дополнить скудные данные из дела № П–19389 мы так и не смогли. Никто из старожилов, с которыми мы беседовали, не вспомнил Потапова А.А.: в Старом Курлаке он прожил не более пяти лет (об этом говорит один из свидетелей дела).

И всё-таки именно он вызвал наше наибольшее уважение и восхищение – за стойкость, несгибаемость, верность человеческим и Божеским законам.

Юменский Андрей Афиногенович, ещё один сельский священник, родился в 1884 году в селе Верхняя Тойда Бобровского уезда Воронежской губернии. Это совсем близко от Нового Курлака, где судьбой ему было предначертано завершить земной круг, – по прямой около двадцати километров.

В Новом Курлаке он появился в 1934 году. По всей видимости, у него не было специального духовного образования, но тогда не хватало священников: уже очень многие стали жертвами репрессий.

В том же Новом Курлаке с 1929 года вообще не было настоятеля церкви. В 1927 г. органами ОГПУ был арестован Тростянский Константин Васильевич, а через два года – сменивший его Рыбников Дмитрий Андреевич.

Андрей Афиногенович старался честно выполнять свою работу. Те старожилы, которые его еще помнят, говорили нам, что он был хорошим человеком. Жил на квартире, семьи не имел, никакими богатствами не обладал.

«Поп Юменский устраивал крестные ходы по селу с иконами без ведома сельского совета»,

– говорится в справке, выданной местной властью по запросу райотдела НКВД. Вот и все улики, ставшие «оправданием» ареста, а затем и расстрела Юменского А.А.

Почему в конце августа 1937 года арестовали священников? Можно высказывать различные предположениям, но мы остановились на одном: райотдел НКВД просто-напросто «недотягивал» до выполнения месячного плана по разоблачению «врагов народа».

Может быть, уже в 1937 г. Сталин и его окружение готовились к войне с Гитлером, и спешили избавиться от «балласта» – уцелевших «кулаков», «служителей религиозного культа» и других «бывших людей» (все эти характеристики взяты нами из дела № П–19389). Вот и убирали «неблагонадежных», сотнями, тысячами – цифрами в масштабах страны мы, конечно, не располагаем, – и дело № П–19389 – лишь капля в этом общем океане. На «служителей религиозного культа» всегда можно было «накопать» так называемые компрометирующие материалы. Трое священников – это уже «организация» (раскрытие целого «вражеского гнезда» ценилось, без сомнения, куда выше в глазах начальства). А для того, чтобы организация выглядела солиднее, оставалось «вытрясти» из «попов» их «сообщников».

«Пособниками» оказались Корчагин Михаил Иванович и Сысовский Кирилл Иванович, крестьяне, чей социальный статус единоличники – никак не устраивал власти, которые утверждали, будто движение к коммунистическому раю должно сопровождаться усилением классовой борьбы.

М.И. Корчагин родился 8 ноября 1884 года в селе Бродовое Бобровского уезда Воронежской губернии, рос в обычной многодетной семье, где рано прививалось уважение к труду.

В 1905 году он женился, выделился в собственное хозяйство. А затем подоспела воинская служба: с 1907 по 1910 г.г. Михаил Иванович был солдатом 4-го Андижанского резервного полка, размещавшего в городе Новый Маргилан.

А вернувшись домой, крепко взялся за работу. Он был энергичным, оборотистым, смекалистым, не боялся никакого труда. Из года в год семья увеличивалась. У Корчагиных было шестеро детей.

Михаила Ивановича мало интересовала политика. Главное – обеспечить всем необходимым семью. Он работал у помещика Хренникова, корчевал пни. Платили строевым лесом.

После революции 1917 года М.И. Корчагин переехал в степной посёлок Орловка, справил добротную избу. На своем участке выращивал арбузы и продавал их. В хозяйстве содержал 5 коров, 5 лошадей, овец, свиней. Сам трудился от темна до темна, помогали подраставшие дети.

А в 1930 г. все нажитое добро у него отобрали: грянула «сплошная коллективизация». «Мироеда» сослали на три года на Урал. Семья ютилась кое-как в землянке, вырытой поблизости от родного дома.

Как тут не озлобиться, не отчаяться?.. Возвратившись из высылки, М.И. Корчагин не вступил в колхоз. Там люди не получали ни копейки, выращенный ими хлеб уплывал неизвестно куда. А жизнь всё ухудшалась. Так, считал Михаил Иванович, долго продолжаться не может. Он говорил односельчанам, что колхозы обязательно распадутся, иначе все неминуемо умрут от голода. За это он и погиб в 1937-м…

Кирилл Иванович Сысовский, самый младший из пяти «заговорщиков», родился в 1887 году в селе Новый Курлак Бобровского уезда Воронежской губернии в бедняцкой семье. Да и сам никогда богатым не был. В деле № П–19389 имеется справка о его имущественном положении. В графе «на момент ареста» значится: «Земля под обработкой – нет. Домов (дач, складов) – 1. Хозпостроек – нет. С/х машин – нет. Скота – нет».

Семья состояла из шести человек: сам Кирилл Иванович, жена Екатерина и четверо сыновей.

Кирилл Иванович был несдержанным на язык, острым на словцо, частенько нелестно отзывался о колхозных активистах, которые ещё совсем недавно слыли лодырями и бездельниками, а теперь добрались до доходных должностей.

«Пусть я бедняк, – рассуждал он. – Да всё, что у меня есть, – мое. Ни за что не пойду в колхоз». Чтобы сводить концы с концами, Кирилл Иванович занимался на дому мыловарением, торговал нужным на селе продуктом. Его так и звали – мыловар.

Местные власти косо поглядывали на Сысовского: в колхоз не записывается да ещё мутит народ своими разговорами. В характеристике, выданной на него сельсоветом, Кирилл Иванович изображен так, что невозможно не признать в нем «ярого врага»:

«Характеристика

на гражданина села Н-Курлак Садовского р-на Сысовского Кирилла Ивановича, 1887 г. рождения. В прошлом имел кулацкое хозяйство: земли надельной 14, дом с надворной постройкой, плуг 1, борона 1, лошадей 4, коров 2, овец до 100 штук, свиней до 50 голов. Содержал постоянных батраков 3 человека. Как до, а также и после революции имел кустарное мыловаренное производство, а также занимался торговлей мылом, мясом и другим. Хозяйство в 1930 г. раскулачено как крупного торговца. Из родственников имеет раскулаченных – из родных жены. Состоял членом церковной двадцатки. В настоящее время без определенных занятий. Систематически проводит антисоветскую агитацию против колхозного строительства. Высказывает террористические намерения против сельского актива, а также настроение пораженческого характера.

Антипов – председатель

Шубин – секретарь

11.9.1937»

В этой характеристике нет и сотой доли истины…

Итак, пять человек, совершенно разных, оказались, если следовать выкладкам дела № П–19389, в одной связке. Но, вчитавшись в материалы дела, мы поняли, что «контрреволюционная поповско-кулацкая организация» – самая настоящая стряпня тогдашней энкавэдэшной кухни. Да, Станков К.И., Юменский А.А. и Потапов А.А. были хорошо знакомы друг с другом, нередко имели общие дела по роду службы. Но Корчагин М.И. знал лишь Станкова К.И. и никогда в жизни не видел всех остальных «рецидивистов», а Сысовскому К.И. хоть и доводилось иногда встречать бродовского и старокурлакского священников, однако он даже не имел понятия о том, как их звали.

Хроника шести недель

Когда мы уже достаточно подробно изучили дело № П–19389 и все, казалось бы, осмыслили, вдруг начали появляться вопросы. Почему тогда, в тридцать седьмом, царила такая жестокость? Почему «народ безмолвствовал»? Неужели никто не видел, что безвинно гибло огромное число людей? Разве сотрудники карательных органов не понимали, что они «клепали» «липовые» дела?

Мы искали в «Коммуне» (тогда – главная газета Воронежской обл., в 1937 г. официальное название – «Коммуна. Ежедневная газета Воронежского областного и городского комитетов ВКП (б) и Облисполкома. – Сост.) материалы о церкви и священнослужителях. И, конечно, нашли. Наиболее показательна, на наш взгляд, вот эта статья, напечатанная 21 августа:

«Наруку (так в газете) церковникам.

За окном раздался гром. Учительница замолчала на полуслове и, посмотрев в окно, за которым лил проливной дождь, начала вдруг торопливо креститься. Её примеру последовали многие ученики.

Это произошло не когда-нибудь, а в 1937 году в одной из сельских школ Бобровского района. Об этом факте знают и райком партии и райком комсомола, но никаких критических выводов не делают.

Вообще некоторые советские и партийные работники в Бобровском районе с религией живут в ладах. Антирелигиозной работой здесь не занимаются. Попы этим очень довольны и благоденствуют.

Но церковники не довольствуются только молебнами. Они очень активно вмешиваются и в мирские дела. Среди советских работников находятся ещё беспечные деляги и ротозеи, услугами которых они пользуются. Так, при содействии зав. районо Римко поп Васильев заделался преподавателем лукановской школы переростков. В колхозных детских яслях сельскохозяйственной артели им. Куйбышева какие-то мракобесы дошли в своей наглости до того, что вывесили иконы.

Попы, которые прочно свили себе гнездо в ряде сёл Бобровского района, особенно активизируются во время проведения каких-нибудь массовых политических мероприятий. Так, во время всесоюзной переписи населения церковники вели антисоветскую агитацию, уговаривая колхозников и единоличников уклоняться от переписи, называя переписчиков посланцами «антихриста».

Сейчас попы зашевелились в связи с предстоящими выборами в Верховный Совет. А поп чукановской церкви настолько обнаглел, что открыто говорит – выбирайте меня в совет. По-видимому, этот пройдоха рассчитывал на ротозейство чукановских коммунистов и комсомольцев, которые, кстати сказать, не ведут среди колхозников никакой антирелигиозной пропаганды. Попы за это им только благодарны.

Г. Левин.»

Всё ясно: священникам не отводилось места в социалистическом обществе, они являлись врагами уже фактом своего существования…

На обложке дела № П–19389 написано: «Начато 22 августа 1937 года». Приговор тройки УНКВД по Воронежской области в отношении Станкова К.И., Потапова А.А., Юменского А.А., Корчагина М.И., Сысовского К.И. – расстрел – был приведён в исполнение 2 октября 1937 года. Между двумя датами – временной отрезок в шесть недель. Миг в истории XX века. Мы попробуем остановить его.

Нам придётся придерживаться датировки, которая имеется в деле, хотя насчёт её достоверности у нас возникли большие сомнения. Настороженность вызвала уже дата открытия дела: мы выяснили, что 22 августа 1937 года было воскресеньем. Значит, райотдел НКВД работал тогда без выходных дней?

Подозрителен и ещё один факт: почему после 22 августа в деле вплоть до двадцать седьмого числа не появилось ни одного документа? Или какие-то бумаги были изъяты? Однако, опись, предваряющую дело, составили в том же, 1937 году. А может, сотрудники райотдела были загружены другой работой – на её отсутствие им, видимо, жаловаться не приходилось.

Так или иначе, но самой ранней датой в деле – 27 августа – помечены ордера на обыск и арест Станкова К.И., Потапова А.А. и Юменского А.А.

Арестовали всех троих 28 августа.

В тот же день обвиняемых допросили.

Станков Капитон Иванович показал, что он «никогда нигде контрреволюционных действий не проводил».

Юменский А.А. повёл себя по-другому. Вот выдержки из протокола этого допроса:

«…Я лично контрреволюционной деятельности не проводил, но мне известно враждебное отношение к советской власти, контрреволюционные взгляды и высказывания следующих лиц:

Служителя религиозного культа Станкова К.И., кулака-раскулаченного Сысовского Кирилла Ивановича, служителя религиозного культа Потапова Александра Андреевича, проживающего в с. Старый Курлак.

…Будучи служителем религиозного культа, мне неоднократно приходилось встречаться со Станковым К.И., Сысовским К.И. и Потаповым А.А., последние крайне враждебно настроены к советской власти, высказывались о необходимости её гибели и возврате капитализма.

…В июле 1937 года меня на квартиру к себе пригласил Станков К.И. и в беседе со мной рассказал следующее: «В Москве с руководителями Советской власти неблагополучно, все выступают против политики Сталина и сейчас идут массовые расстрелы, расстреляли Тухачевского и др., но всех не перестреляют, ибо военная верхушка выступает против советской власти…» В начале августа 1937 года Станков говорил: «Сейчас всюду идут аресты священников», на мой вопрос, не бросить ли нам, а то и нас арестуют, он ответил: «Бросать службу не надо, надо служить до конца, скоро должна быть перемена и мы её дождёмся… Советская власть втёрла очки крестьянам и нам церковникам, т.е. не дала никаких демократических прав, а за границей эту конституцию безусловно поняли, а будущая война все это развяжет».

…В конце августа месяца 1937 года я зашёл на огород к Сысовскому К.И. в беседе с ним он мне задал вопрос, что пишут в газетах и когда это только начнётся война…

После, восстановления новой власти я буду жить по-старому, т.е. буду заниматься торговлей, а сейчас я при советской власти стал нищим».

Мы считаем, что не вправе сейчас каким-либо образом судить о поступках людей той поры. Трудно представить, как бы повел себя каждый из нас, если бы мы оказались на их месте. К тому же мы почти уверены в том, что Юменский сказал все это не 28 августа, а несколько позже, после соответствующей «обработки». Вполне возможно, ему обещали сохранить жизнь.

Протокол допроса А.А. Потапова нам хотелось бы привести полностью:

«Вопрос: Расскажите следствию о вашей антисоветской агитации и участии в контрреволюционной организации.

Ответ: В предъявленном мне обвинении виновным себя не признаю. Я никогда никакой агитации не проводил и ни в какой организации не участвовал.

Вопрос: Вам зачитываются показания свидетеля <…>. Вы признаёте это?

Ответ: Отрицаю.

Вопрос: Вам зачитываются показания <…>. Вы и это будете отрицать?

Ответ: Да, отрицаю, я считаю их ложными.

Вопрос: Вы лжёте и говорите неправду. Следствие требует от вас правдивого показания.

Ответ: Я показываю правду, а все показания считаю ложными.»

Здесь не возникает и тени сомнений в том, что этот протокол никак не мог датироваться 28 августа, ведь обвиняемому были зачитаны показания свидетелей, которых (если опять же верить и этой дате) допрашивали 4 сентября.

В деле больше нет протоколов допросов Потапова. На него не подействовали ни угрозы, ни обещания, ни побои – он отказался оговаривать себя и других.

Итак, 4 сентября в райотдел вызвали свидетелей, которые могли бы подтвердить, что Потапов занимался контрреволюционной деятельностью, что они и не замедлили сделать.

Мы намеренно не указываем имён свидетелей. Их, конечно, давно нет в живых, но дети, внуки, правнуки живы, причём многие в тех же сёлах.

Мы считаем, что нельзя сейчас выводить на суд тех людей. Мы, теперешние старшеклассники, лишь читаем о том, что такое тоталитарное государство в учебниках, а они были втиснуты в рамки диктата, являлись «винтиками», или, по меткому выражению Евгения Замятина, «нумерами». Мы воспользовались идеей русского писателя и, прибегнув к несложному шифру (секрета которого, однако, не откроем), присвоили всем свидетелям, проходившим по делу, соответствующую литеру и набор цифр – нам кажется, так будет лучше.

Свидетель R-1716 был весьма словоохотливым. Среди прочего он сказал:

«Потапов А.А. проводил активную открытую антисоветскую агитацию, направленную на подрыв колхозного строительства, «благодаря» его агитации отдельные граждане вышли из колхоза, а некоторые, находясь под его влиянием абсолютно отстранились от работы в колхозе».

Свидетель S-105 немногословен, но лепту в разоблачение «врага» он внес:

«Благодаря его агитации по-соседски проживающие с ним граждане в 1936 году вышли из колхоза: Орехов Алексей Терентьевич, Щетинина Наталия Ксенофонтовна и другие, фамилии которых я не помню, а также гр-н Кривопусков Фёдор Фёдорович попал под его влияние и абсолютно бросил работать в колхозе».

Двух свидетельских показаний было вполне достаточно для подведения итоговой черты под судьбой Потапова А.А., однако затем нашли ещё двух «очевидцев» преступных деяний старокурлакского священника. Но мы не будем забегать вперед.

Шестым сентября оформлен протокол второго (и последнего) допроса Станкова Капитона Ивановича. (Заметим в скобках: большинство допросов вел сержант госбезопасности Б.Г. Фролов, и лишь иногда на помощь ему приходил сам начальник райотдела младший лейтенант А.В. Прасолов.)

Капитона Ивановича сумели сломить, заставили назвать имена других «контрреволюционеров», но от своих убеждений он не отрёкся:

«Я на предыдущем допросе (значит, допрос был не один, хотя запротоколирован единственный – 28 августа) правдивого показания не дал, но сейчас понял, что дальнейшее моё молчание ни к чему не приведёт и решил показать правду.

Будучи служителем религиозного культа в селе Бродовом, совершая всевозможные религиозные обряды, меня всегда осуждала бывших раскулаченных кучка людей, недовольная советской властью. Недовольство последних выражалось в следующем: Что советская власть загнала крестьян насильно в колхозы и эти колхозы довели крестьянство до нищеты. Вследствие чего эта кучка раскулаченных людей высказывали мнение о необходимости заменить руководство и распустить колхозы.

Вместе с этим, я лично убедился, что советская власть проводит неправильную политику по отношению с/х. На наше мнение с/х не растёт, а падает. На основе этого мы считаем, что советская власть ошиблась, раскулачила кулаков, действительных тружеников крестьян, а в руководство допустила бедноту, которая никогда не имела своего хозяйства и безусловно руководить не может, а при руководстве бедноты с/х находится в упадке, а крестьянство умирает с голода.

На основе вышеизложенного я, как священник, находил на селе бывших раскулаченных людей, с которыми разделял контрреволюционные взгляды против политики советской власти, деля выводы о необходимости гибели советской власти, если не изменится политика в отношении всего крестьянства.

Вопрос: Назовите участников вашей контрреволюционной организации.

Ответ: Корчагин М.И., в прошлом кулак. Скоров Никанор Фёдорович, Поляков Пётр Афанасьевич.

Вопрос: Расскажите о фактах контрреволюционной деятельности Корчагина М.И., Скорова и Полякова. (Невозможно воздержаться от восклицания: тот же самый райотдел, быть может, даже тот же самый «опер» Фролов месяц назад отправил Скорова и Полякова на гильотину тройки!)

Ответ: С Корчагиным М.И. я встречался приблизительно в конце лета 1936 г. в селе Бродовом на лужайке. Он заявил: «Скоро советская власть погибнет и жизнь пойдёт по-старому». На заданный мной ему вопрос, откуда всё это ему известно, он мне ответил: «А разве вам не видно, что в колхозах колхозники умирают с голода». Со всем им сказанным я был вполне согласен.

Вопрос: Следствие располагает данными, что на каждом сборище служителей религиозного культа проводились контрреволюционные беседы. Расскажите содержание этих бесед.

Ответ: Мы при сборищах контрреволюционных бесед не проводили и о контрреволюционных действиях со стороны Потапова и Юменского мне ничего не известно.

Вопрос: Вы лжёте и скрываете контрреволюционную деятельность Потапова, Юменского и свою.

Ответ: Возможно, и были контрреволюционные высказывания со стороны Потапова, Юменского и меня лично, но сейчас не помню».

К 13 сентября, когда состоялся повторный допрос А.А. Юменского, в недрах райотдела, видимо, уже выработали окончательный план. Пять человек составили «контрреволюционную организацию». Их участь была предрешена.

Юменский на допросе сказал:

«В предыдущем допросе я упустил известный мне факт контрреволюционного содержания, в присутствии меня, со стороны Сысовского К.И.

В конце декабря месяца 1936 г. во время переписи населения я как служитель культа перед праздником ходил по приходу и зашел в квартиру к гражданину Сысовскому К.И., где был в это время секретарь с/с по вопросу переписи, но так как в это время мне не представлялось возможности произвести службу, я ушёл в соседний двор и, пройдя два двора, меня вернул Сысовский К.И. к себе в квартиру, так как секретарь с/с уже ушёл, и в беседе со мной говорил: «Скорей бы война, а в этой войне нашу Россию разделят, коммунисты маленькие люди, их после разгрома Советского Союза я всех перевешаю».

В тот же день, 13 сентября, в КПЗ Садовского райотдела НКВД доставили М.И. Корчагина и К.И. Сысовского. Протоколы их допросов датированы 14 и 18 сентября соответственно. Оба полностью отвергали обвинения в проведении антисоветской агитации.

Но это не смутило оперуполномоченного Фролова. 18 и 20 сентября он посвятил допросам свидетелей (19 сентября, в воскресенье, райотдел позволил себе передышку.)

Вот фрагменты из свидетельских показаний, комментировать которые вряд ли нужно.

G-412:

«Весной в мае месяце 1937 г. я зашёл к своей сестре, где встретил Юменского А.А. и в личной беседе он мне заявил: «Вы народ тёмный, ещё не понимаете новой конституции, а я её понял очень хорошо, она даст нам, духовенству, хорошие и большие права. Как грамотного меня обязательно изберут председателем с/совета, но я тогда поставлю не так, как эти ваши коммунисты, а кое-кому покажем, как притеснять религию.

В другой раз он мне в беседе сообщил: « Мы теперь имеем право собирать собрания верующих, издавать свою печать».

S-615:

«В августе месяце 1937 г. я, проходя мимо двора Сысовского, увидел его сидящим с газетой, в это время он меня подозвал и завел беседу о новостях. Он с явной иронией заявил: «У нас на селе есть активисты, но при приходе белых первых будут расстреливать эту «сволочь», но надо подождать, когда придут белые».

R-1517:

«Сысовский К.И. имел прошлое, связанное с бандитизмом, обижен советской властью, занимается антисоветской агитацией, делая угрозу сельскому активу.

В июле месяце 1937 года Сысовский К.И. в присутствии меня высказывал контрреволюционные террористические намерения по адресу сельского актива, заявил: «Скоро придут белые и будут расстреливать наших активистов на селе, а мы (бывшие раскулаченные) будем их первыми помощниками».

M-1720:

«В конце 1936 г. служитель религиозного культа Станков ходил по селу с молитвами, в это время он зашел ко мне на квартиру, где также по разрешению моей жены совершил религиозный обряд. Затем он стал расспрашивать меня, как я живу, на что я ответил, что живу неплохо. На мои слова Станков заявил, что если ты сейчас живешь неплохо, то в дальнейшем будешь жить плохо, вот видишь, советская власть построила колхозы, но в этих колхозах нет порядка, так что колхозы распадутся, а если не распадутся, то всем в них жить будет плохо. Колхозники будут умирать с голоду, об этом написано в Евангелии. При этом разговоре моя жена не присутствовала, так как она после совершения религиозного обряда из хаты вышла по хозяйству.

Кроме этого необходимо указать, что в 1931 году, когда в селе Бродовом раскулачивали кулаков, и вот в одну ночь у нас в селе представители районных организаций забрали несколько кулаков. В это время Станков организовал восстание крестьян. Он хотел залезть на колокольню и бить в набат, но я как раз был сторожем от сельского совета по особому поручению, чтобы никого не допустить. Когда я его не допускал, то он мне заявил, ты разве не видишь, что делает советская власть, которая грабит крестьян и выселяет, ведь кулаки наши труженики, без них все крестьяне погибнут».

Дело близилось к концу. 21 сентября произвели медосмотр обвиняемых. Нас более всего поразили и возмутили маленькие клочки бумаги, где неразборчивым почерком написано:

«При наружном медосмотре Станкова К.И. [или Потапова А.А. и т.д.] не обнаружено заразных заболеваний. Здоров.

Доктор (подпись)».

21 и 22 сентября, процедуры ради, были проведены очные ставки. Никто из обвиняемых не подтвердил показаний свидетелей. Только Станков К.И. сказал:

«Да, в июле месяце 1937 г. Юменский А.А. у меня был, разговор о неблагополучии в Москве у нас был, я говорил:

«В Москве с руководителями советской власти неблагополучно, расстреляли Тухачевского и других, а нам священникам надо держаться и не бросать своё дело».

В июле месяце 1937 г. я в квартире у Юменского был и в беседе с ним говорил: «Сейчас всюду идут аресты священников, но бросать службу не надо».

Двадцать второго же сентября сержант Фролов поспешил составить обвинительное заключение. В нём, в частности, говорится:

«Под руководством священника Станкова Капитона Ивановича группа, состоявшая из священнослужителей и бывших кулаков – раскулаченных, на территории Садовского района проводила активную, открытую организованную контрреволюционную деятельность, т.е. выше указанные лица высказывали террористические намерения по адресу сельского актива, настроение пораженческого характера, возводили клевету на мероприятия партии и Советского правительства, проводили агитацию, направленную на разложение колхозов, т.е. совершили преступление, предусмотренное ст. 58–10 ч. 1, ч. 2 и 58–11 УК РСФСР».

Справка, помещённая в конце листа, гласит: «Арестованные содержатся с 22 сентября месяца 1937 г. в Воронежской тюрьме». От села Садовое (бывшего в 1935 – 1957 гг. районным центром) до Воронежа 120 километров. То есть надо управиться с очными ставками, успеть отпечатать обвинительное заключение и доставить обречённых на смерть в город. Ничего не скажешь – оперативность отменная.

25 сентября дело слушала тройка УНКВД. Это был субботний день – наверное, единственный, когда первый секретарь обкома, областной прокурор и начальник УНКВД могли собраться для «свершения правосудия». Можно себе представить, сколько дел накапливалось за неделю. Передача дела на рассмотрение тройки означало в 1937 году только одно: расстрел.

Мы установили, что в сентябре 1937 года во всесильную тройку УНКВД по Воронежской области входили: М. Е. Михайлов (первый секретарь обкома), Никиточкин (облпрокурор) и П.А. Коркин (начальник УНКВД). Все эти палачи вскоре сами стали жертвами…

День 2-е октября – последний в хронике шести недель. Настала очередь заключительной фразы: «Дело сдать в архив».

Завершающим документом дела, относящимся к 1937 году, является конверт, куда вложен паспорт К.И. Сысовского, изъятый во время обыска. Понятно зачем – нет паспорта, нет и человека. Будто и не было никогда.

Оттепель

Двадцать три года дело № П–19389 пылилось на архивной полке, но «оттепель» в общественной жизни не дала ему кануть в Лету. Робко, с оглядкой на ужасы прошлых лет родственники расстрелянных в 1937 году «контрреволюционеров» начали наводить справки.

Невозможно без душевного трепета читать сейчас письмо Анисьи Васильевны Корчагиной в УКГБ СССР по Воронежской области. Вот оно (мы не решились «править» стиль, орфографию и пунктуацию):

«Воронеж УКГБ

по Воронежской области

от гр-не Корчагиной Анисии

Василивне

прожив. с. Бродовое Узкая

улица Аннинского р-н

Воронежской обл.

Просьба

Прошу вас сообщить где находится мой муж Корчагин Михаил Иванович родился в 1883 г. который был взят 13 сентября 1937 г. и до сих пор мне неизвесно где находится сейчас мой муж.

Мне сейчас 82 года возраст мой старый мне неизвесна судьба моего мужа у нас шестеро детей один погиб на фронте.

Я вас буду просить чтобы мне сообщили о моем муже Корчагиным Михаилом Ивановичем в чём прошу не отказать моей просьбе.

Проситель Корчагина 26 мая 1960 года.

(На письме – резолюция: «Просмотреть»)»

Это послание не застало чекистов врасплох. После XX съезда КПСС прошло четыре года, давным-давно был отлажен механизм ответа на такие вопросы: надо полагать, они поступали тысячами. Был даже отпечатан специальный бланк: наверное, если бы сотрудники областных управлений КГБ писали документы от руки, у них постоянно не хватало бы времени.

Оттепель – это ещё не тепло. В ответ на слёзные прошения родственников шла полуправда, а вернее – ложь. Действительно, неспроста среди зимних оттепелей таким густым бывает туман.

Нельзя было тогда признавать массовые убийства 30 – 40 годов. Иначе запятнали бы святыню – КПСС: ведь и в 1937 году она «руководила и направляла».

Анисье Васильевне Корчагиной сообщили, что её мужа осудили на 10 лет исправительно-трудовых лагерей и что он умер в местах заключения 20 января 1942 года от рака печени. (Мы обратили внимание на одну деталь. Оперуполномоченному учётно-архивного отдела УКГБ по Воронежской области капитану Осипову, который подписывал эти фальшивки, почему-то нравились двадцатые числа 1942 года. Позднее, в 1961 году, «смертный час» Станкова К.И. он назначил на 20 октября 1942 года.)

Очень ловко оформлялись свидетельства о смерти: в районный ЗАГС отправляли секретный циркуляр, и там «фиксировали» факт смерти нужной датой.

Повторное обращение А. В. Корчагиной в УКГБ по Воронежской области (мы не можем не выразить восхищения этим смелым и по тем временам поступком) вынудило следственный отдел управления приступить к процедуре перепроверки дела. Анисья Васильевна писала:

«Мой муж Корчагин Михаил Иванович был взят в 1937 г. в сентябре и умер в 1942 г. 20 января. Прошу Вас выслать мне справку с какого и по какое время находился в местах заключение мой муж. Я буду вас просить. Мой возраст с 1882 г. муж с 1884 г. рождения и мой возраст старый мне нужна какая нибудь помощь и вот прошу ещё вас прислать мне справку о реалибитации моего мужа для оформления пенсии в чём прошу не отказать моей просбе.

Корчагина. 6/Х- 60».

Дело по обвинению наших земляков оказалось в областной прокуратуре, откуда его возвратили в УКГБ с таким сопроводительным письмом:

«18. VII. 1960 г.

Начальнику управления КГБ при Совете Министров СССР по

Воронежской области генерал-майору т. Богомолову Б.И.

Направляется архивно-следственное дело по обвинению Кочергина (так в документе) Михаила Ивановича и других вместе с заявлением Кочергиной А.В., в котором она ставит вопрос пересмотреть дело на ее мужа, для проверки обоснованности осуждения Кочергина и других.

В ходе проверки следует перепросить свидетелей по существу их показаний от 1937 года, проверить их взаимоотношение с осуждёнными и социальное происхождение и положение обвиняемых.

Дело с заключением следователя прошу возвратить нам к 17 августа 1960 год.

Приложение: дело в одном томе и жалоба.

Зам. Прокурора области старший советник юстиции И. Панферов.»

(На документе – две резолюции:

1) т. Мартыненко В.А. Провести проверку. 21/VII (подпись).

2) т. Михайлину Н.В.- Для проверки. 21/VII Мартыненко.)

Подчёркивание в тексте сделано нами. Мы считаем, что главным критерием принятия решения о реабилитации в период «оттепели» являлся как раз фактор социального происхождения и положения.

Следователи (по званию оба капитаны) В.А. Мартыненко и Н.В. Михайлин добротно выполнили поставленную перед ними задачу (хотя и не уложились в указанные прокурором сроки). Они потратили два месяца на изучение обстоятельств давно минувших событий: делали всевозможные запросы и установки, вели розыск свидетелей.

И целый световой день ушёл у них на работу с «человеческим материалом». Рано поутру 20 августа 1960 года они приехали в село Бродовое, а затем перебрались в Новый Курлак. Первый допрос начался в 8 часов 40 минут, а последний завершился в 18. 20.

Мартыненко и Михайлин опрашивали не только тех, кто давал показания в 1937 году (некоторых из них уже не было в живых), но и других жителей сёл Бродовое, Новый Курлак и Старый Курлак, знавших участников «антисоветского заговора».

Так было ещё раз подтверждено то, что не вызывало наших сомнений и раньше: пять человек погибло в 1937 году безвинно. Никто из допрошенных не вспомнил, чтобы кто-либо из репрессированных односельчан высказывался против советской власти и заявлял о скорой победе фашизма.

Весьма интересны «монологи» 1960 года «нумеров» образца 1937. Перед тем как их читать, необходимо положить закладку на том листе, где помещены их былые «откровения», и делать сравнения.

Поистине – нет художника более гениального, чем сама жизнь. Вновь не требуются комментарии к свидетельским словам. Пожалуй, всё-таки надо заметить, что в 1960 году они были правдивее и на них не оказывалось такого давления.

М-1720:

«Священника Станкова К.И. я знаю хорошо, он длительное время проживал в с. Бродовое и служил в бродовской церкви. Еще в довоенные годы он из села куда-то уехал. Я слышал, что затем где-то был арестован, но за что я не знаю. Отношения между нами были нормальные, личных ссор я с ним не имел и зла к нему не питал.

Во время раскулачивания в 1930 г. меня как члена с/с председатель с/с послал дежурить в колокольню церкви, чтобы никто не мог поднять тревогу. Когда я стоял на посту, то Станков вышел из дому и направился к колокольне. Я спросил, зачем он идёт. Он ответил, что ему надо закрыть дверь церкви. В ответ на это я ему сказал, что делать ему нечего, и он сразу же вернулся. Какую цель он имел, я не знаю. Других разговоров между нами не было. Будучи взрослым, в церковь я не ходил. Мой дом он иногда посещал в молебных целях. Сам я неверующий, а моя жена богомольная.

Я от него разговоров о советской власти, колхозных и других мероприятий советской власти не слыхал. При мне он не мог вести такие разговоры, потому что он меня боялся как члена с/совета.

Меня в отношении Станкова никогда не допрашивали.

После ознакомления с протоколами допроса от 20/1Х – 37 г. могу сказать, что подписи в этом протоколе мои, но факта самого допроса я не помню».

S-105:

«Кто был священником в селе Старый Курлак, я не знаю. Помню, что за несколько лет до начала Отечественной войны в нашем селе священником был какой-то старик, с которым у меня никакого общения не было. В годы коллективизации я был бригадиром, являлся членом с/совета. Допрашивался ли я органами НКВД до начала Отечественной войны – не помню.

Ознакомившись с протоколом допроса от 4/1Х – 37 г., я вспоминаю, что действительно в 1936 г. некоторые гр-не села Ст. Курлак выходили из колхозов, в том числе: Орехов Алексей Терентьевич, Щетинина Наталья Ксенофонтовна, Кривопусков Фёдор Фёдорович и другие. Все эти лица проживали по соседству с тем священником-стариком, который в 1936 г. отправлял молебны в селе Ст. Курлак. Я лично не слышал, чтобы этот поп агитировал названных колхозников выходить из колхозов, и они сами об этом не говорили, но я считаю, что только поп мог их сагитировать выйти из колхоза, потому что эти лица посещали квартиру этого священника и там молились. В то время (в 1937 г.) я, конечно, помнил его фамилию.

С нас, активистов, вышестоящие представители требовали ускорить темпы охвата колхозом крестьянских хозяйств, и были случаи выхода из колхоза, а поп своим присутствием в селе влиял на крестьян».

R-1710:

«В 1930–1937 гг. я проживал в с. Старый Курлак. Потапова А.А. я знал как священника. Он был попом в течение примерно двух-трёх лет, а может быть, и больше. Личных счётов у меня с ним не было.

Примерно в 1935–36 г.г. я работал кладовщиком в колхозе им. Кирова. По разрешению местных органов власти половина церкви (с противоположной стороны входа в церковь) была передана в распоряжение колхоза под ссыпку хлеба. В церкви мы сортировали зерно почти каждый день, в том числе и в дни религиозных праздников. Мне, как кладовщику, Потапов неоднократно говорил, чтобы во время служения в церкви зерно не сортировали, т.к. перегородка очень тонкая и мы мешаем ему трескотней во время сортировки. Но в связи с тем, что в церкви справлялись религиозные обряды почти каждый день, то мы сортировку зерна не прекращали.

В беседах со мной Потапов говорил, что якобы скоро придёт время, и вся церковь будет полностью восстановлена, т.к. колхозы прекратят своё существование.

Примерно в 1937 г. меня в отношении Потапова допрашивали, но какие я давал показания о нём, я не помню».

S-615:

«От Сысовского я не слышал высказываний против активистов и надежд на приход белых.

До Отечественной войны меня о Сысовском допрашивали. Я вспомнил, что однажды мы с Сысовским сидели у него на лавочке во дворе. В это время шли мимо его двора активисты села Гудков Николай Петрович и Гоголев Фёдор Иванович. Увидев их, Сысовский сказал: «Скоро будем с «Гудка» и «Медведя» шкуру сдирать». Гоголева дразнили медведем. Сказав это, Сысовский засмеялся. О сказанных словах Сысовским я никому не говорил. Об этом случае я рассказал на допросе органам НКВД.

По существу прочитанного мне протокола от 20/1Х-37 г. заявляю, что так я не показывал, я показывал так, как на настоящем допросе. Осмотрев подписи на этом протоколе, я не могу утверждать, что они сделаны мною, но похожи на мои».

G-2210:

«Священника Юменского я знал, он проживал до Отечественной войны в с. Н. Курлак. Хозяйства своего он не имел, проживал на квартире. Об идеологии Юменского мне ничего не известно. Никаких разговоров мне слышать не приходилось.

О Сысовском К.И. мне известно, что вышел он из бедняцкой семьи, занимался торговлей мылом, которое изготовлял сам. В колхоз не вступал, раскулачиванию не подвергался. В период коллективизации Сысовский мне говорил, что нас, активистов, посекут. Это было сказано в связи с тем, что я как активист и другие ходили по домам и агитировали крестьян вступать в колхоз.

Сысовский был в близких отношениям со священником Юменским. За что их арестовали, я не знаю».

R-1517:

«До революции и после Сысовский занимался скупкой и перепродажей с/х продукции. Торговал он мясом, варил мыло на продажу, привозил откуда-то селёдку и продавал населению. В общем, жил он на нетрудовые доходы. Однако жил он небогато, в своём хозяйстве имел одну корову, раскулачиванию не подвергался.

В 1934 г. вступил в колхоз, однако в колхозном производстве участия никакого не принимал, за что и был исключён. Я ничего от него высказываний против советской власти не слыхал.

Меня в 1937 году органы НКВД допрашивали, но о чём и какие показания я давал в то время, я уже не помню.

Ознакомившись с протоколом допроса от 20/1Х-37 г. поясняю, что таких показаний я не давал. Возможно, я и давал такие показания, но все равно они неверные. Возможно, то, что написано в протоколе, мне было известно со слов других, но лично мне он, как активисту, угроз не высказывал и в моём присутствии антисоветской агитации не вёл.

В отношении очной ставки между мной и Сысовским от 21/1Х-37 г. заявляю, что я не помню, проводилась она или нет, но подпись на этом протоколе стоит моя. Изложенное в этом протоколе очной ставки я не подтверждаю. Как я мог подписать такой протокол, объяснить не могу».

Свидетелей, давших в 1937 году показания против Корчагина М.И., следователям найти не удалось, как не смогли они добыть информацию о его антисоветской деятельности.

20 сентября 1960 г. появляется следственное заключение по делу № П-19389, подписанное капитаном Михайлиным. Он цитирует здесь показания обвиняемых и свидетелей (как из 1937, так и 1960 годов).

Главная смысловая нагрузка этого документа падает, на наш взгляд, на следующий абзац:

«В процессе дополнительной проверки в 1960 г. установлено, что Станков К.И., Юменский А.А. и Потапов А.А. до 1937 года являлись священниками церквей в сёлах Анненского района Воронежской области, Корчагин М.И. являлся торговцем, за что подвергался раскулачиванию в годы коллективизации, а Сысовский К.И. по соц. происхождению и имущественному положению был крестьянином-середняком, раскулачиванию не подвергался».

То есть, вот она, суть «оттепели»: реабилитировали одного Сысовского К.И. только из-за «соц. положения». Время «отпущения грехов» «попам» и «кулакам» ещё не настало.

Прокурор Воронежской области Государственный советник юстиции 3-го класса Жгутов, ознакомившись со следственным заключением, направил в Президиум Воронежского областного суда «Протест в порядке надзора» по делу Сысовского К.И. Он аргументирует отмену постановления тройки УНКВД так:

• Доказательства о принадлежности Сысовского к контрреволюционной группе в материалах дела отсутствуют.
• Арестован Сысовский без санкции прокурора на непроверенных показаниях Юменского, осужденного по настоящему делу.
• После ареста Сысовского допрошены свидетели S-615 и R-1517, заявившие, что Сысовский в разное время проводил антисоветскую агитацию. Каких-либо других доказательств о виновности Сысовского следствием добыто не было, сам он предъявленное обвинение отрицал.
• В 1960 г. свидетели заявили, что от обвиняемого антисоветских высказываний им слышать никогда не приходилось. Своих прежних показаний они не подтверждают.
• Вновь допрошенные 6 человек свидетелей охарактеризовали Сысовского положительно.

24 ноября 1960 года Президиум Воронежского областного суда постановил протест прокурора удовлетворить, а «постановление тройки УНКВД по Воронежской области от 25 сентября 1937 года в отношении Сысовского Кирилла Ивановича отменить и дело о нём производством прекратить за недоказанностью предъявленного обвинения». Этот важный документ подписан председателем Президиума облсуда Чичериным.

Всё ясно. И вроде бы частично восстановлена справедливость. Но вот именно – частично. Разве по отношению к Станкову К.И., Потапову А.А и Корчагину М.И. не совершалось противоправных действий и их вину доказали?

Анисья Васильевна Корчагина так и не дождалась справки о «реалибитации» мужа.

Впоследствии, в 1961 и 1963 годах, в УКГБ обращались дети Станкова К.И. (Махалова Зоя Капитоновна) и Сысовского К.И. (Сысовский Василий Кириллович), Зое Капитоновне выдали фальшивое свидетельство о смерти, а Василию Кирилловичу ответили, что его отец реабилитирован, ни словом не упомянув о расстреле.

За окном продолжалась оттепель. Но мы знаем, что очень скоро вернутся холода, быть может, ещё более сильные, чем прежде. Дело № П–19389 снова перекочевало в архив.

Ледоход

В природе приход весны неизбежен, какой бы затяжной ни выдалась зима. У истории иные законы, зачастую они не поддаются разумному объяснению. И всё-таки и тут существует определённая смена сезонов. Нам кажется, что «оттепель» была предвестницей «тотального потепления», нахлынувшего в конце 80-х годов, ведь на мировоззрение лидера страны той поры, М.С. Горбачева, во многом повлияла атмосфера 60-х.

В 1988 году отмечалось тысячелетие крещения Руси. Помпезных празднеств не наблюдалось, однако, судя по тогдашней прессе, особых препятствий верующим также не чинилось. Изменилось и отношение к «кулакам»: их перестали клеймить как злостных вредителей и врагов социализма. Реабилитационный процесс принял массовый характер.

Он коснулся и наших героев. Они погибли более полувека назад, а их имена снова появились на официальных бумагах. В деле № П–19389 открылся новый раздел.

Семнадцатым ноября подписан «Протест (в порядке надзора)». Теперь облпрокурор Ю.М. Горшенев, в отличие от своих коллег из 1960 года, не усмотрел в действиях Станкова К.И., Потапова А.А., Юменского А.А. и Корчагина М.И. состава преступления. Текст постановления Президиума Воронежского областного суда было несложно предугадать. Собственно, вся эта процедура представляла собой обыкновенную формальность. И все же день подписания этого документа – 28 ноября 1988 года – мы считаем знаменательным.

Честно говоря, за время работы в архиве и затем, когда материалы «подвергались» нашему дотошному изучению, мы настолько «вжились» в них, так напряжённо следили за развитием событий, что наше неподдельное ликование не покажется странным.

Сух и казенен язык чиновников из прокуратуры и суда, но эти два документа мы читали как изысканный образец классической литературы.

Правда, и тут мы обнаружили ложку дёгтя. На «Протесте» и «Постановлении» стоит гриф секретности – значит, о факте полной реабилитации знали лишь сотрудники «компетентных органов». Никто не удосужился разыскать и известить родственников.

18 октября 1991 года (после знаменитого путча, но ещё при номинальном существовании СССР) принят закон РФ «О реабилитации жертв политических репрессий», а 12 августа 1994 г. вышло в свет постановление правительства России № 296 «Об утверждении Положения о порядке возврата гражданам незаконно конфискованного, изъятого или вышедшего иным путём из владения в связи с политическими репрессиями имущества, возмещения его стоимости или компенсации» (ну и названьице!).

В начале 90-х годов дела на пострадавших от сталинского режима начали рассекречивать и передавать на хранение в государственные архивы. В нашем Воронеже это Центр документации новейшей истории (бывший партархив Воронежского обкома КПСС).

Дело № П–19389 обрело новый «дом». Для нас это дело превратилось в некий живой организм (пусть подобная реплика и даст повод уличить нас в приверженности к мистике). Мы уверены: тогда, в начале 90-х, оно ждало, что будет кем-то востребовано, надеялось на то, что доберутся и до его тайн.

Так и случилось. В 1995 году в архиве побывали родные Корчагина Михаила Ивановича: внук Максименков Валерий Петрович и дети – Максименкова Евгения Михайловна и Корчагин Александр Михайлович. По их заявлениям выдавались различные справки: о реабилитации и имущественном положении Корчагина М.И., о признании его детей пострадавшими от политических репрессий. Важно то, что детям разрешили ознакомиться с делом.

Е.М. Максименкова и А.М. Корчагин живут в районном центре – Анне, откуда совсем недалеко до Воронежа. А вот родственников других осуждённых по делу отделяет от столицы Черноземья огромное (даже по российским масштабам) расстояние. Но и они сумели найти тропинку к делу № П–19389.

В 1997 году в ЦДНИ г. Воронежа пришёл запрос из Управления федеральной службы безопасности РФ по Новосибирской области, в котором Станков Сергей Кириллович (внук Капитона Ивановича) высказывает желание получить сведения о судьбе деда. В его адрес направили архивную справку, где сказано о том, в чём обвинялся Станков К.И., о мере наказания (расстрел) и о реабилитации в 1988 году.

В 1998 году в архив обратился Сысовский Николай Кириллович, сын Сысовского К.И., который проживает в Омске. И ему ответили надлежащим образом. По его просьбе Аннинский ЗАГС выписал свидетельство о смерти Сысовского Кирилла Ивановича.

Там содержится (наконец-то) точная информация:

«Дата смерти – 2 октября 1937г.

Место смерти – г. Воронеж.

Причина смерти – расстрел.»

О Потапове А.А. и Юменском А.А. никто никогда не справлялся. Ни в одном из ЗАГСов нет записи о регистрации их смерти.

8 ноября 2000 г. – такая дата стоит на последнем документе, подшитом к делу № П– 9389. Это наша просьба о возможности поработать в архиве.

В начале работы мы самоуверенно заявили, что открыли все тайны дела № П – 19389. Мы сделали это, конечно, сгоряча. Многие секреты ХХ век так и не захотел нам выдавать.