Марина Бухтилова «Дети политических репрессированных о родителях и о себе (опыт социологического анализа)»
Рубрика Россия лагерная
Челябинская область,
г.Троицк, школа № 13,
11-й класс
Научный руководитель
Р.Н.Гизатуллин
Вторая премия
Даже по официальным данным, за годы советской власти репрессиям было подвергнуто несколько миллионов человек. Как правило, это были взрослые люди в расцвете сил, имеющие семьи. Их детей должно быть в несколько раз больше… Именно дети были избраны в качестве объекта данного исследования, а целью его было – проследить, как драматические события в жизни родителей отразились в их сознании, как воспринималась ими трагедия семьи, каково их нынешнее отношение к прошлому, современности и своей судьбе.
Кроме того, интересен и краеведческий аспект темы, независимо от того – идет ли речь об уральцах или приезжих. Земли за Уралом традиционно осваивались и заселялись теми категориями населения, которых правительство подозревало в нелояльности.
Сыграли свою роль и личные мотивы: мой прадед – Александр Васильевич Махортов, 1899 года рождения, был осужден в 1939 году и спустя два года погиб в сталинских лагерях.
Основная трудность данного исследования заключается в ограниченности источников; например, было бы интересно сопоставить результат опроса с данными из следственных дел самих репрессированных. Следует сразу оговориться, что информация, используемая в работе (в том числе сведения фактологического характера), получена от респондентов. Это информация «личного происхождения» – отсюда неизбежен налет субъективности. Эта информация отражает изучаемую реальность лишь в том виде, как она «преломилась» в сознании участников опроса.
Всего было взято 100 интервью, на основе которых были составлены электронные таблицы. Эти сведения и послужили основным источником работы.
Репрессии и их жертвы по результатам опроса
Из 100 человек 15 (10 мужчин, 5 женщин в возрасте от 60 до 85 лет) отказались от участия в опросе, указав различные причины: 5 человек (33%) сослались на то, что до сих пор «боятся за свою жизнь», 8 человек (53%) сказали, что «это слишком тяжело вспоминать», а 2 человека (14%) отказались, заявив: «Это мое дело!»
Весь контингент репрессированных, по нашей выборке, составили отцы респондентов, за исключением 14%, относящихся к категории «раскулаченные». Необходимо отметить, что если юридически наказывался глава хозяйства, то фактически в ссылку отправлялась вся семья. Из 12 респондентов-«спецпереселенцев» только 3 родились уже в ссылке.
Из остальных 51 человек (60%) шли по 58-й статье УК со стандарт-ными приговорами – «расстрел» или «10 лет лишения свободы без права переписки» (по сути, тоже смертный приговор).
Из 85 человек домой вернулись только 30 (36%), при этом почти половину из них составляли 12 раскулаченных. Получается, что из числа всех осужденных по ст.58 выжили и вернулись менее четверти (24,6%). А ведь были крепкие, здоровые мужчины в возрасте около 40 лет (у раскулаченных возраст главы семьи был побольше – в среднем 66 лет).
Без документов было трудно установить социальное положение большинства репрессированных. Со слов респондентов удалось выяснить следующее: рабочих было больше всего – 31%; крестьян – 23%; служащих – 18%; партийные, комсомольские функционеры, хозяйственные руководители, советские работники – 1%; отдельно выделена группа ИТР (инженеры) в силу их особого положения в 30-е годы – 7%. Врачей, учителей, музыкантов было решено объединить в категорию «интеллигенция» – 10%.
Полученные цифры противоречат расхожим представлениям, что «Сталин сажал только начальников» или что главным объектом репрессий стала русская деревня, принесенная в жертву форсированной индустриализации. На первом месте в Троицке оказалась «опора режима» – молодой советский рабочий класс.
Возможна ли подобная интерпретация?
Для проверки полученных данных был проведен пересчет только по троичанам и жителям района. Полученные данные – почти половину реальных и мнимых «врагов народа» составляли рабочие – подтверждают этот тезис. Это не диктатура пролетариата, а какая-то унтер-офицерская вдова…
Хронология репрессий, которым подвергались родители наших респондентов, не представляет из себя чего-то нового. По частоте ответов лидирует печально известный 37-й год – 36,4%, затем 38-й – 24,3%. Разоблачение «ежовщины», кстати, помогло только двоим – один отсидел год, другой вернулся в том же 38-м году, проведя на Беломорканале и Севере 10 лет.
На третьем месте – 14 % – 1930-й, год массового раскулачивания.
Интересно здесь, пожалуй, другое – расклад по годам причин (или поводов) для репрессий, по мнению наших собеседников. Так, по 30-му году превалирует мнение – «брали для галочки», «по доносу» и «из зависти». Менее категоричны респонденты при анализе причин ареста в 37-м году. Треть вообще заявила, что им причина неизвестна. Далее – «донос» и, в равных пропорциях, «политический анекдот» и национальность репрессированного. По 38-му году на первое место в ряду причин ареста выходит национальность и вместе с «высокой должностью» дает половину объяснений по этому году.
Были и примеры курьезных высказываний, за которые люди поплатились свободой. Так, в 1937 году работник сберкассы «ляпнул» сослуживцу: «Пачками ведут людей в милицию, но меня не возьмут»… и сглазил. Тракторист из Троицкого района сказал, что из колодца пахнет керосином. Может быть, он действительно так пропитался соляркой на работе, что для него все пахло горючим, а может, это был первый «гринписовец», борец за экологию Урала… Если этим двоим повезло – они вернулись из лагерей живыми, то многие за свои неосторожные слова так и сгинули в ГУЛАГе.
Конечно, реальные поводы арестов можно выяснить, лишь прочитав следственные дела осужденных. Но никто из наших собеседников с ними не знакомился – во-первых, мало кто знает о такой возможности, во-вторых, мешает географическая удаленность областных городов, в которых находятся архивы административных органов. Для большинства справка из прокуратуры – единственный документ, раскрывающий судьбу их родителей. Почти четверть (23,8%) респондентов вообще не знают, почему был арестован их отец.
Проще раскулаченным – они и охотнее вспоминают сами, и передают разговоры старших о событиях тех лет. Да и подсознательной вины за собой они не чувствуют – «раскулачивали для галочки».
Обращает на себя внимание то, что среди причин ареста по 58-й статье после «высокой должности» (теперь понятен весь феномен «застоя» при Брежневе, когда любой мало-мальски значительный пост перестал быть смертельно опасным и кадры почти не сменялись) и «доносов» идет «национальность» – 10% среди этой группы. О том, что это правда, говорит то, что, за исключением одного украинца и одного еврея, все арестованные были поляками и немцами, пусть даже и российскими. Что уж говорить о тех, кто учился за границей, подобно инженеру из Магнитки. На фоне превентивной вины большинства поступок 67-летнего сторожа городского сада в Троицке выглядит активным противодействием. В день религиозного праздника он вместе с другими стариками отправился к закрытой властями мечети. Собравшиеся начали молиться перед закрытыми дверями храма, не поддаваясь на уговоры милиции разойтись. Все престарелые участники «контрреволюционного выступления» были схвачены и преданы суду.
По словам респондентов, половина всех «расстрельных» приговоров была вынесена «функционерам» и «интеллигентам», рабоче-крестьянская группа в этом печальном списке составила 25%. При этом все они были привлечены в 1937–1938 годах, когда следствие работало упрощенно.
Остальные отправлялись в лагеря, где использовались на лесозаготовках либо в горнодобывающей и угольной промышленности. Если говорить о местах их заключения, то можно сказать, что у нас представлена вся география ГУЛАГа: от Архангельска до Якутии, от Воркуты до Карлага. О том, что пережили эти люди, говорит число вернувшихся, напомним – вернулись менее четверти (с раскулаченными – лишь каждый третий).
Наибольшая сенсация ожидала нас здесь – после смерти Сталина, в 1953–1954 годах, вернулись только 3. Все остальные были освобождены еще при жизни диктатора (5 человек еще в конце 1930-х, 22 – в конце 1940-х–начале 1950-х гг.).
Интересно проанализировать социальное положение вернувшихся. Большую часть составили крестьяне – возможно, им, более привычным к аскетическому образу жизни, тяжелому физическому труду, легче было выжить в нечеловеческих условиях.
Аналогичная ситуация и с рабочими. В списке вернувшихся нет ни одного функционера – они или были сразу расстреляны, или погибли в лагере. Дефицит технических специалистов приводил к тому, что фактически все инженеры, не погибшие в ходе следствия и не расстрелянные, оказывались в лагерях в лучших условиях. Но кем бы ни были эти «счастливцы», они возвращались часто надломленными, опустошенными, смирившимися. По крайней мере, даже близким они мало рассказывали о пережитом. Что их ожидало дома? Бедность, если не нищета, ограничения в выборе места жительства и передвижении, надзор административных органов, отчужденность, а иногда вражда окружающих и вечное клеймо неблагонадежного. Только половина вернувшихся дожили до реабилитации (из них 1 был реабилитирован за год до смерти, а 2 умерли в тот же год). Для большинства реабилитация произошла слишком поздно. Как это ни странно, но на перестроечное и постперестроечное время приходится менее 13% реабилитаций. Возможно, это объясняется тем, что большинство из участников тех трагических лет умерли, их дети мало что знали, а чаще люди, особенно на селе, даже и не знают или не хотят ничего знать об этом. К сожалению, правовая и политическая культура не только старшего поколения, но и моих ровесников остается очень слабой…
Дети репрессированных о своем прошлом и о себе
Наверное, в самые тяжелые минуты человек вспоминает своих близких. Мысленно обращались к родным шедшие на расстрел или умирающие в бараках лагерей. Надежда на встречу с семьей согревала и укрепляла тех, кто выжил.
Как же жилось семьям репрессированных?.. Сказать, что трудно, – ничего не сказать. Очень многие респонденты, рассказывая о том времени, говорят не столько о страхе и обиде, сколько о голоде и нищете.
После ареста отца (часто он был единственным кормильцем) на руках у матерей оставалась куча ребятишек, которых надо было кормить и одевать. В среднем по выборке на каждую семью приходилось более 3 детей. Конечно, были семьи и со взрослыми детьми: среди наших респондентов – 11 человек, родившихся в период с 1915 по 1925 год. Но больше всего рождений пришлось на 1926–1928 и 1936–1938 годы.
В бланках интервью не было специального вопроса о самоубийствах, но в 8 случаях респонденты сами рассказали, что их матери пытались покончить с собой, удержала их только мысль о том, что нужно поднимать детей.
Кроме того, на психику растущих детей сильно влияли атмосфера в семье и отношение окружающих. Почти половина (47%) респондентов отметили, что преобладающим настроением в семье был страх за свою жизнь: люди боялись, что их тоже заберут; 43% заявили, что они ждали возвращения отца, а 10% сказали, что они надеялись на лучшее и, как заметил один из респондентов, «старались поддерживать друг друга».
Говоря об отношении окружающих, 29,4% отметили негативную реакцию («унижали», «издевались», «презирали», «обзывали детьми врагов народа, кулаками», «выгоняли из села» и др.); 17,6% акцентировали позитивные оценки («помогали», «сочувствовали», «поддерживали»). Треть опрошенных отметили нейтральное отношение или отсутствие яркой реакции («относились нормально», «кто как», «безразлично»).
Интересно, что 20% собеседников сказали, что окружающие не знали о факте ареста их отца, так как семья скрывала это. Возможно, что соседи или знакомые догадывались о причинах отсутствия главы семьи, но просто инстинктивно остерегались поднимать этот вопрос в разговорах. Война с ее огромными потерями затем вообще сняла эту проблему («Мои без вести пропавшие, твои безвинно севшие» – так пел о тех годах В.Высоцкий). Действительно, в послевоенное время больше вопросов (а также зависть и ревность) вызывало наличие живого отца в семье, нежели его отсутствие.
Конечно, в тоталитарном государстве скрыть факт репрессии от местных властей было невозможно, и это порождало огромное количество проблем. Но на первое место многие респонденты (27%) ставят нищету: для них фактически стоял вопрос о физическом выживании. На втором месте стоит проблема, связанная именно с этим, – 16,5% отметили трудности с устройством на работу матери или брата (сестры), самого респондента или вернувшегося из лагеря отца. 8,2%, наоборот, заявили, что их заставляли много работать, давали самую тяжелую и грязную работу. Если в первом случае большинство респондентов из «интеллигентных семей» («матери не давали работать учительницей»), то во втором речь идет о детях из рабоче-крестьянских семей. 15,3% собеседников жаловались на то, что им препятствовали в получении образования. Хотелось бы подчеркнуть еще раз: речь идет о субъективных ощущениях самих членов семей репрессированных. Возможно, что любые свои житейские неудачи они списывали на преследование со стороны государства.
Однако даже анализ «Книги приказов и распоряжений по Троицкому ветеринарному институту» за 1930–1940 годы показал, что в случае выявления студентов из семей раскулаченных они тут же исключались.
Необходимо также учитывать, что часто для получения образования не хватало денег. По воспоминаниям респондентов, неполное среднее образование было бесплатным, а за учебу в 9–11-м классах приходилось платить. Обучение в институте стоило где-то около 150 рублей в год. Для семей репрессированных это была значительная сумма. 13 человек из нашей выборки имеют высшее образование, полученное уже в 1960–1970-е годы, в основном заочно, в большинстве это пединституты.
Следует отметить и единичные заявления о притеснениях: «брата не брали в армию», «лишали прописки и высылали из города (Ленинград и Киев), села, дома», «пытались посадить в тюрьму», «мать четыре года отсидела в психушке».
Некоторые опрашиваемые рассказывали поистине трагичные истории, описывающие, как им мешало то, что их семьи были подвергнуты репрессиям (это мешало практически всем, кто не скрывал правды, – это 61 человек). Н.Фисенко рассказывала, что спустя несколько лет после ареста отца к ней посватался сын председателя колхоза. Любовь, по ее словам, была невероятная. Но его отец прямо посреди села встал перед сыном на колени, умоляя не губить его партийную карьеру и отступиться от дочки врага народа. Сын не выдержал давления со стороны отца и уехал. Спустя некоторое время уехала и наша респондентка.
Естественно, что на вопрос о правомерности репрессий абсолютное большинство ответило «нет». Исключение составили только 2 человека, ответивших утвердительно. В одном случае это объясняется тем, что отец из-за своих религиозных принципов обрек восьмерых детей на тяжелую жизнь, в другом случае дочь заявила, что ее отец был иностранным шпионом (скорее всего, она психически нездорова).
Остальные же считают виновниками семейной трагедии:
· местных коммунистов – 20%;
· советскую власть – 19%;
· Сталина (лично) – 9%;
· доносчиков – 9%;
· не знают, кто виноват – 11,5%;
· вообще никого не винят («время было такое…») – 28%.
Еще более удивительными оказались ответы на вопрос об отношении к советской власти. 57% заявили о «хорошем» отношении к ней, причем 7% подчеркнули, что лучше всего было при Сталине. Для этой группы характерно следующее – у большинства из них отцы вернулись, как правило, еще при жизни «лучшего друга советских детей», 75% из них состояли в партии, а причиной репрессий считают доносчиков и перегибы местных властей.
Нейтрально-позитивно относятся к советской власти четверть всех респондентов. Категорично негативно лишь 18%. 2/3 этой группы составляют рабочие, связывающие с теми годами тяжелое материальное положение и всяческие ущемления их прав.
Лояльных к советской власти 82% – это достаточно неожиданно и требует объяснения. Его, видимо, надо искать не в прошлом, а в настоящем. Плохо относятся к современной российской власти 54%, причем большая часть указывает причину – «все дорого». Положительно – 25%, причем 19% возлагают большие надежды на нынешнего президента РФ В.В.Путина. Причины этого явления несомненны – последствия социально-экономического кризиса конца ХХ века, связываемые большинством населения страны с современной российской демократией, перевесили весь груз обид, нанесенных в свое время советской властью. Тем более, что в послесталинское время многим респондентам удалось получить образование и хорошую работу.
Почти половина людей из нашей выборки закончили вузы и техникумы, что обеспечило им профессиональный и социальный рост.
В годы советской власти социальная карьера человека во многом зависела от его лояльности к правящему режиму, формальным проявлением которой было членство во всевозможных общественных организациях (прежде всего комсомольско-партийных). Судя опять-таки по разговорам старших, это членство, особенно при Л.И.Брежневе, было действительно формальным. Так, если в 1940-х–начале 1950-х годов в пионеры не взяли (так говорят респонденты) 28%, то чуть позже четверть из них оказалась в комсомоле. Налицо явное снижение требований к вступающим в члены ВЛКСМ (имеется в виду чистота социального происхождения). 37,6% респондентов благополучно прошли традиционные для обычной советской молодежи ступеньки: пионерия–комсомол. Удивительно, что каждый пятый – 20,5% нашей выборки – был не только пионером и комсомольцем, но и членом КПСС. Или эти люди были «перекованы» в строителей коммунизма и были надежны с точки зрения системы, или в партию стали принимать чуть ли не всех подряд, без разбору? Наверное, оба этих объяснения годятся для нас. И, думается, все это подтачивало правящий режим, который «рухнул, как весенний сугроб».
Еще одна особенность представленной схемы заключается в том, как респонденты ответили на вопрос: «сложилась ли, состоялась ваша жизнь?» Из респондентов, считающих, что при «советской власти было хорошо, а сейчас – плохо» (таковых 48% от общего числа опрошенных), большинство (70%) считают, что их жизнь сложилась. Действительно, им есть чем гордиться, – несмотря на драматические события в их ранней биографии они смогли все преодолеть и добиться в жизни более или менее устойчивого положения. Как не уважать таких людей! А ведь у них были очень плохие стартовые позиции!
А если бы жизнь их семьи проходила нормально? Каких бы успехов смогли достичь они… Видимо, есть что-то в генах этих людей, какая-то сила духа, стойкость. Эти люди сделали сами себя!
Далее идет группа толерантных, довольных любой властью людей (28%). Больше половины из них (60%) считают, что их жизнь удалась. Интересно, что именно среди них количественно больше всего возлагающих надежды на Путина. Думается, они представляют самую терпеливую часть народа.
Затем идут «антисоветчики» – отрицательно относящиеся к советской власти. Из них лишь 40% считают, что у них сложилась жизнь. Интересно, что в этой группе самый высокий процент – 70% – «пропутинцев».
И абсолютно вся группа «разочарованных» считает, что у них жизнь не сложилась. Это самая обездоленная часть выборки.
Такие вот разные взгляды, разные судьбы, но у всех у них есть общая боль в прошлом. К сожалению, жанр работы не позволяет рассказать обо всех переживаниях, эмоциях, о том, сколько чая было выпито во время полевого исследования. То, что осталось в душе, в рабочих карточках, может быть, самая ценная часть этой работы.
Трудно сказать, насколько данная работа получилась и соответствуют ли ее выводы поставленным целям. Она оказалась с большим уклоном в социологию. Так получилось, что респонденты более охотно отвечали на вопросы не о своих эмоциях и переживаниях, а на социально-демографические. Причина в том, что многие сильно волновались, переживали, вспоминая свое детство, а некоторые до сих пор боятся откровенничать. Им легче было заполнить «паспортичку» бланка интервью, чем открыть душу.
Отдавая должную дань этим людям (в числе которых и мои родные), совершившим житейский и трудовой подвиг, нужно сказать, что мало кто из них осознал истинные причины этой трагедии, извлек политические уроки. А ведь почти половину из них составляет техническая и гуманитарная интеллигенция. Более того, преобладающим настроением является ностальгия по советским временам! Что это? Тоска по годам трудной, но все-таки молодости или это то, о чем писал Н.А.Некрасов?
Люди холопского званья
Сущие псы иногда;
Чем тяжелей наказанье,
Тем им милей господа!
