Павел Кривенко «Колхозники и рабочие Кубани в период голода и денежной реформы. Вторая половина 40-х годов (по воспоминаниям и документам)»

 

Рубрика Россия крестьянская
г.Краснодар,
гимназия № 23,
10-й класс
Научный руководитель
Т.А.Басенко
Третья премия

Сейчас люди старшего поколения часто говорят, что при Сталине после войны жизнь была лучше, сытнее. Скорее всего, те, кто так говорит, принадлежали к элите советского общества, той сравнительно небольшой группе населения, которую составляли руководящие работники партии и промышленных предприятий, высшие офицеры армии и различных спецслужб, крупные ученые. Мне в этой работе хотелось показать, как жило большинство населения Советского Союза, то есть колхозники и простые рабочие.

Еще меня привлекла возможность опросить людей, живших в то время. Их воспоминания пропитаны духом минувшей эпохи, содержат факты, скрывавшиеся властями. Воспоминания моей бабушки Александры Ивановны Кривенко и Зинаиды Ефимовны Дороховой (Продашко) описывают голод, постигший плодородную Кубань в 1947 году. Воспоминания Анатолия Яковлевича Меженского содержат описание быта простых рабочих.

Александра Ивановна Кривенко (до замужества Сотникова) родилась 14 августа 1929 года. Отец (Сотников Иван Алексеевич) и мать (Зинаида Дмитриевна) – колхозники. По уровню благосостояния семья была середняческой. До 1948 года Александра Ивановна жила в станице Старокорсунской.

В 1948 году она окончила десять классов средней школы и переехала в Ставрополь, где поступила в Ставропольский государственный педагогический институт иностранных языков. После окончания института Александра Ивановна работала учительницей английского языка в городе Краснодаре.

Зинаида Ефимовна Дорохова (Продашко) родилась 7 февраля 1927 года в семье казаков-середняков в станице Нововеличковской. Отец до войны работал счетоводом в конторе колхоза «Соцтемп», в 1943 году он погиб на фронте. Мать не работала по причине болезни. Образование Зинаиды Ефимовны было прервано фашистской оккупацией – она окончила шесть классов средней школы. Сразу после окончания войны Зинаида Ефимовна пошла работать в колхоз «Соцтемп». До весны 1947 года она работала в полеводческой бригаде. Зимой 1947 года, окончив курсы трактористов, Зинаида Ефимовна перевелась в тракторную бригаду. В 1949 году она завербовалась на работы по восстановлению Краснодара и, несмотря на противодействие колхозного руководства, переехала из Нововеличковской в Краснодар.

Меженский Анатолий Яковлевич родился 14 января 1930 года в селе Преображенском Красногвардейского района Адыгеи. Окончил семь классов средней школы в 1946 году. В сентябре 1946 года Анатолий Яковлевич поступил в ФЗО города Майкопа. После его окончания (срок обучения в ФЗО – шесть месяцев), получив профессию слесаря, по распределению попал в город Кропоткин, где до 1950 года работал строителем на восстановлении железнодорожного вокзала и депо. 

Конец Великой Отечественной войны, ожидания населения
Краснодарский край был полностью освобожден в феврале 1943 года. И перед его населением встала трудная задача восстановления хозяйства. Чего ждали колхозники и рабочие от конца войны? Джузеппе Боффа в своей книге «История Советского Союза» писал, что колхозники ожидали ослабления давления, которое было характерно для сталинской политики по отношению к деревне в период 30-х годов, облегчения существования[1]. Однако воспоминания очевидцев говорят о том, что колхозники ждали только окончания войны. По словам моей бабушки, «мы только думали о том, чтобы закончилась война, потому что было невозможно тяжело: все время приходили извещения о гибели людей, думали, что потеряем и последних защитников наших». Примерно теми же словами описывает свои ожидания, связанные с концом войны, и Дорохова Зинаида Ефимовна. Анатолий Яковлевич Меженский рассказывал: «У всех одна мысль была – когда кончится война, чтобы мы стали жить мирно». Эти воспоминания свидетельствуют о том, что у большинства населения не было определенных надежд, все только ждали мирного времени и верили, что после конца войны жизнь станет лучше, но как лучше и насколько, об этом многие и не думали. Но стали возвращаться с фронта солдаты, в станицах Краснодарского края начали распространяться слухи об отмене колхозов. Из воспоминаний моей бабушки: «Когда отец вернулся с фронта, он сказал, что Жуков обещал, что отменят колхозный строй». Однако последующие действия и заявления развеяли эти надежды. Суть этих заявлений состояла в том, что если колхозный строй и вообще советский государственный строй прошел проверку войной, то его надо восстанавливать в том же виде после войны.

Жизнь колхозников и рабочих Краснодарского края практически не улучшилась по сравнению с военным временем. 

Время голода: зима 1946 – лето 1947 годов
В 1946-м, первом послевоенном году, из-за засухи и нехватки рабочих рук для уборки урожая погибли большие площади зерновых культур в основных хлебопроизводящих регионах страны. Газета «Советская Кубань» в статье «По-большевистски организовать послевоенный подъем сельского хоз-ва» писала: «Необходимо сказать, что засуха 1946 года, конечно, сильно нам помешала в деле восстановления сельского хоз-ва. В сообщении Госплана указаны размеры засухи, из чего видно, что засуха была очень серьезной, и можно без всякого преувеличения сказать, что если бы не колхозный строй и не советская власть, такая засуха означала сильный голод в стране. У нас этого не случилось. Как только стало ясным, что Воронежская, Курская, Орловская, Тамбовская, часть областей Украины, Молдавия и другие подверглись засухе, товарищ Сталин решительно поставил вопрос о продовольственной и фуражной помощи колхозным крестьянским хозяйствам из резерва помощи тракторами и всем необходимым для предупреждения последствий засухи, что и было сделано»[2]. В число «и других» в силу своего географического положения входил и Краснодарский край. Но эта статья искажала истинное положение вещей, так как во всех перечисленных областях, в том числе и в Краснодарском крае, был довольно сильный голод. Однако (касательно Краснодарского края) причиной голода была не засуха, а продуктовая политика государства.

Моя бабушка, Александра Ивановна Кривенко, вспоминала: «Урожай был (имеется в виду урожай пшеницы. – Примеч. авт.), но его вывозили, все колхоз сдавал, ничего людям не давал, и потом ни картофель не уродился, ни фасоль».

Но все же, несмотря на засуху и, как ее следствие, неурожай картофеля и других культур, выращиваемых в личных хозяйствах крестьян, нормы обязательных продуктовых поставок не были снижены, а нормы поставок молока даже были увеличены по сравнению с 1945 годом. К примеру, мой прадед Сотников Иван Алексеевич, проживавший в станице Старокорсунской, по данным им обязательствам поставил государству картофеля 0,39 ц при посевной площади 0,03 га. Норма сдачи картофеля в 1946 году составляла 13 ц с гектара. Также мой прадедушка поставил на заготовительный пункт мяса в живом весе 40 кг, яиц 150 штук. Как видно, размеры поставок продуктов весьма велики для неурожайного года. Тем более примечательно увеличение норм поставок молока – основного источника дохода семьи моего прадедушки.

Из воспоминаний моей бабушки: «Мама (Зинаида Дмитриевна Сотникова – моя прабабушка. – Примеч. авт.) молоко продавала, копила и на вырученные деньги покупала одежду, а во время голода – хлеб». 15 ноября 1945 года мой прадедушка получил обязательство, в котором говорилось, что он должен поставить на пункт маслозавода в станице Старокорсунской за 1946 год 220 л молока (кстати, в документе некоторая нестыковка – говорится о сдаче 220 л молока, а при распределении по месяцам в сумме получается 239 л, то есть на 19 л больше, вполне возможно, что ошибка допущена не случайно), а 6 апреля 1946 года он получил второе обязательство на поставку молока за тем же номером и серией, что и первое (этот факт может говорить о нежелании чиновников нести ответственность за прошлые, оказавшиеся слишком «мягкими» решения). Во втором обязательстве говорилось: «Ранее выданное Вам обязательство в части сдачи молока считается недействительным. На основе постановления Правительства от 19.03.46 за № 619 об обязательной поставке молока Вы обязаны сдать государству в 1946 году по государственным заготовительным ценам: молока базисной жирности 260 литров или масла топленого 10,4 кг или масла сливочного (сырец) 13,7 кг».

При этом уже сданные за январь, февраль и март 38 л молока в зачет нового обязательства не пошли, то есть мой прадедушка (так как за ним недоимок не числилось) сдал государству за 1946 год в общей сложности 293 л молока при наличии только одной коровы, что не могло не отразиться на положении его семьи. Несмотря на большие размеры поставок, они не приносили колхозникам никакой прибыли из-за низких закупочных цен (к примеру, яйца стоили 25 копеек за штуку, в то время как пайковые цены были в два раза больше, а рыночные и коммерческие в десять и более раз выше), к тому же, как вспоминает моя бабушка: «За продуктовые поставки ничего не платили». Что подтверждает еще и отсутствие подписей о получении денег (где оно предусматривалось) на зачетных квитанциях. Помимо продуктовых обязательных поставок, с колхозников взимали сельскохозяйственный налог (мой прадед уплатил за 1946 год 708 рублей 96 копеек). В платежном извещении значится, что мой прадед получил доход в размере 5254 рублей, в среднем на месяц приходилось 437,84 рубля, что было ниже средней заработной платы рабочего (475 руб.)[3], но в действительности доход был много ниже, так как официально входившая в него плата за обязательные продуктовые поставки и работу в колхозе не выплачивались.

Моя бабушка, Александра Ивановна, рассказывала об оплате за трудодни так: «В колхозе только трудодень давали и больше ничего – палочку ставили, что вышел, отработал». Примерно теми же словами это подтверждает и Зинаида Ефимовна Дорохова, проживавшая в то время в станице Нововеличковской и работавшая в полеводческой бригаде колхоза «Соцтемп».

Кроме сельскохозяйственного налога, крестьяне платили еще и государственные обязательные страховые взносы, малосемейные (до трех детей) – налог на бездетность или малосемейность и некоторые другие. В Краснодарском крае к тому же планы хлебопоставок сплошь и рядом выполнялись и перевыполнялись за счет изъятия личных запасов хлеба у колхозников – это была так называемая инициатива снизу, исходящая от колхозного руководства, которое определяло и размеры изъятия. Вот как вспоминает об этом моя бабушка: «Если колхоз («Мировой Октябрь». – Примеч. авт.) не выполняет план, то у колхозников независимо от желания отбирали запасы хлеба, картофеля и других продуктов». В газетах это явление подавалось как сдача крестьянами хлеба по доброй воле или, например, по поводу выборов в Верховный Совет РСФСР (зима 1946 – ранняя весна 1947).

Масштаб этой кампании можно оценить благодаря сводкам о сдаче хлеба в разделе «Хлеб – государству!» газеты «Советская Кубань». Эти сведения периодически публиковались вплоть до середины февраля 1947 года, то есть вплоть до начала массового голода в Краснодарском крае. К примеру, в номере от 3 января 1947 года в разделе «Хлеб – государству!» «Советская Кубань» писала: «Лабинский плодово-ягодный совхоз сдал государству сверх плана 3900 пудов хлеба, из них 130 пудов из личных запасов колхозников. Ейск. Колхозники сельскохозяйственной артели имени Второй Пятилетки сдали государству из личных запасов 1908 пудов зерна. От колхозников сельскохозяйственной артели КИМ на государственный заготовительный пункт поступило 1638 пудов зерна». Заканчивался этот и другие разделы словами: «Сдача хлеба продолжается»[4].

Голод в Краснодарском крае стал неизбежен, так как хлеб просто вывозился за пределы края. Голода можно было избежать, если бы политика местных властей была более продуманной и чиновники не старались бы выслуживаться перед вышестоящим начальством.

Послевоенный быт колхозников и рабочих был очень тяжел: не хватало промышленных товаров, простейших предметов гигиены, лекарств, продуктов питания, жилых помещений.

Голод 1946–1947 годов еще более усугубил и без того тяжелую ситуацию. И если рабочему государство еще помогало справляться со многими трудностями быта, то колхозник был оставлен один на один со своими бытовыми неурядицами и страшным врагом – голодом.

Более или менее по сравнению с военным временем устроили свой быт те семьи колхозников, в которые после войны вернулся работоспособный мужчина, глава и опора семьи, он взял на себя всю тяжесть ведения хозяйства. В число таких семей входила и семья моей бабушки Александры Ивановны Кривенко. Приведу ее рассказ о жизни во время голода: «Когда отец пришел с фронта (1946 год. – Примеч. авт.), он всю тяжесть снял, а то ж мама болела, лежала, а на мне было все хозяйство: и дрова, и трава, и все что угодно было на моих плечах. А когда отец вернулся, я только об учебе думала, – кусок хлеба отец добывал, зарабатывал. 1946 (конец 1946 года. – Примеч. авт.) – 1947 годы голод был, целый год. Урожай был, но его сдавали, колхоз людям ничего не оставлял, и потом, ни картофель не уродился, ни фасоль. Из еды вообще ничего не было. Если бы не плавни, в Старокорсунской были плавни, где сейчас море (Краснодарское водохранилище. – Примеч. авт.), погибли бы все, вся станица. В плавнях рос камыш, рогоз рос, и люди копали корни рогоза, потому что в нем крахмала было много, а потом варили – это была наша основная еда. Но мне было легче, у меня папа пришел домой, он работал, и корова у нас была – спасала нас: молоко продавали, хлеб покупали. Но все равно было голодно. Пока я ходила в школу, нас очень часто заставляли работать в колхозе вместо уроков, иногда занятий неделями и месяцами не было – в колхозе работали: пололи, поля очищали – корни выдергивали, убирали кукурузу, подсолнечник. Только в десятом классе (1948 год. – Примеч. авт.) нас перестали заставлять работать».

Тяжело было с товарами, которые не производились в станице. По воспоминаниям моей бабушки: «Нам полагалось по карточкам, как иждивенцам, давать хлеб, маргарин, сахар, а также одежду и обувь, но очень часто какого-то продукта не хватало. Магазин один-единственный в центре станицы был. Ночами выстаивали в очереди, чтобы ситца метр или два отпустили. И то кому досталось, а кому и нет. Сахара мы, можно сказать, и не видели. Это у кого здоровье было, выстаивали, а если не можешь выстоять, то значит и не получишь. А одежду только на рынке покупали. Мама продавала молоко, скопила деньги и купила мне английские ботинки, хотя нога в них чуть ли не проворачивалась в этих ботинках, но все же ноги были сухие. А в основном тогда люди ходили в посталах. Их делали из куска сырой необработанной кожи, обдирали с павшей скотины, вырезали что-то вроде квадрата, чуть-чуть сшивали, продергивая шнурок, затягивали, завязывали и набивали туда соломы, чтобы ноги не мерзли».

Несмотря на всю тяжесть послевоенного быта семей, куда вернулись с фронта мужчины, в том числе и семьи моей бабушки, они все же считались благополучными. Жизнь тех семей, кормильцы которых погибли на войне, была еще тяжелей, и именно эти семьи больше всего пострадали от голода 1946–1947 годов. По сути дела, большинство таких семей не жили, а боролись за выживание. В такой семье жила Зинаида Ефимовна Дорохова (Продашко), ее отец погиб на фронте в 1943 году. «После войны я пошла работать в колхоз “Соцтемп” в полеводческую бригаду. Работа была тяжелая: не было ни тракторов, ни комбайнов, пахали на коровах, причем не на колхозных, а на своих собственных, сеяли вручную. За работу ставились трудодни, за которые ничего не получали. Работали в основном женщины. Питались тем, что вырастет в огороде. Во время голода и кусочек макухи вспахивали на своей корове, чужие огороды, собирали семена, перемалывали их, варили и ели. До 1947 года я проработала в полевой бригаде, а зимой 1947 года в колхоз завезли тракторы «Универсал», и я перешла работать в тракторную бригаду. Весной 1947 года за перевыполнение плана вспашки мне дали премию 100 рублей. Но я ее так и не получила: продагент сказал, что у моей семьи долг по обязательным продуктовым поставкам, и заставил расписаться в квитанции о передаче премии в счет погашения долга. А после он пришел и описал за долги «Зингер» (швейная машинка. – Примеч. авт.) и корову.

Вообще жили мы очень бедно: на всю семью (пять человек. – Примеч. авт.) была одна (!) телогрейка, ходили в постолах. Один раз я нашла на дороге, по которой гнали военнопленных, солдатскую шинель, втоптанную в грязь. Мама ее выстирала, из самой ткани сшила маленькому брату куртку, а мне из подкладки шубу. Мыло делали из клещевины, до поздней ночи мы лущили ее зерна, а потом мама варила из них мыло. Оно получалось черное и, когда им мылись, сильно царапало кожу кусочками скорлупы. А за солью ездили в Приморско-Ахтарск за 120 километров, добирались туда на возу двое суток. Когда туда доехали, весь берег лимана был просто облеплен людьми, все набирали воду для того, чтобы получить соль, потому что ее не хватало. Мы набрали соленую воду в бочки, и пока ехали домой, вода испарилась и осталась соль».

Рассказ Зинаиды Ефимовны полон драматизма, по нему видно, какими усилиями добывалась одежда, продукты во время голода конца 1946 – первой половины 1947 года. (Одежда и продукты именно добывались, а не приобретались, иначе это не назовешь.) Более защищенным от голода был рабочий (благодаря системе государственного обеспечения). Но все же голод коснулся и рабочих. По воспоминаниям Анатолия Яковлевича Меженского: «1 сентября 1946 года я и еще несколько человек из моего села Преображенского района поступили в ФЗО в городе Майкопе. В ФЗО нас кормили сытно, нам хватало, голода мы не чувствовали. Нас там воспитывали, одевали. В феврале 1947 года мы закончили ФЗО, нам выдали на человека одну пару сапог, трико, гимнастерку и телогрейку. По распределению мы попали в город Кропоткин на восстановление депо и вокзала. Кропоткин – большая узловая станция железнодорожной ветки Москва–Тихорецк–Кропоткин–Армавир–Баку. Мы там работали в ПЧР (пункт частичных работ), а правление было в Ростове. За свою работу мы, как железнодорожники, получали 600 граммов хлеба в день и нам выдавалась на месяц карточка, по которой питались в столовой. Подвижной состав – машинисты, помощники машиниста – получали больше – 800 граммов. Когда мы в феврале 1947 года только приехали в Кропоткин, ничего не было – голод. Раньше хоть на базаре можно было что-то купить, а то и на базаре ничего нет. А мы работали тяжело, строили, восстанавливали депо, так, когда мы приходили с работы на квартиру (за нас правление квартплату платило), мы сразу ставни закрывали и спать, потому что кушать нечего было».

Из этого рассказа видно, что голод затронул и городское население.

Весьма интересна точка зрения Анатолия Яковлевича Меженского на причины голода 1946–1947 годов. Он говорит, что хлеба не было, потому что его вообще нигде не было из-за засухи. Также он считает, что государство делало все возможное для помощи людям. Очевидно, что его точка зрения формировалась в отрыве от деревни, под влиянием газетных публикаций и выступлений производственных агитаторов. В то же время моя бабушка и Зинаида Ефимовна Дорохова, живя во время голода в станице, склонны винить в нем государство, местные власти.

Подводя общий итог, можно сказать, что голод 1946–1947 годов явился крупным кризисом советского сельского хозяйства. Он показал, что сельское хозяйство при колхозном строе не способно прокормить страну. Показал, что усиление административного давления не улучшает положения с продовольствием в деревне. Голод оставил после себя тяжелые социальные последствия, так как целое поколение детей колхозников и рабочих было лишено возможности нормально питаться, что позже сказалось на их работоспособности и здоровье. К сожалению, высшее руководство страны решило ничего не менять, то есть сохранились колхозы, тем самым оно обрекло страну на постоянную нехватку продовольствия. Последствия тех решений ощущается и сейчас: наша страна до сих пор не может полностью обеспечить себя продовольствием.

Денежная реформа и отмена карточек на продовольственные и промышленные товары в декабре 1947 года
15 декабря 1947 года в газете «Советская Кубань» было опубликовано постановление Совета Министров и ЦК ВКП(б) о проведении денежной реформы и отмене карточек на продовольственные и промышленные товары[5].

Денежная реформа в первую очередь ударила по зажиточному и среднему крестьянству, так как зажиточные крестьяне и середняки имели некоторые сбережения и хранили их в наличных деньгах. Норма обмена (10:1) наличных денег просто разорила их. Еще более усугубил ситуацию порядок обмена денег. По воспоминанием моей бабушки: «На всю станицу (Старокорсунскую. – Примеч. авт.) была только одна сберкасса, и меняли только один день (официальный срок обмена – неделя. – Примеч. авт.). Очередь была огромная, и кто выстаивал в очереди, тому обменивали деньги, а кто не успевал, у того деньги просто так пропадали. Очень много денег пропадало, у богатых людей мешками деньги пропадали».

Однако беднейшие слои крестьянства Кубани последствий денежной реформы на себе не ощутили, потому что у них не было денежных сбережений, которые надо было бы обменивать. Примером могут служить воспоминания Зинаиды Ефимовны Дороховой: «Денежной реформы не заметили, да у нас и денег не было».

В городах ситуация была несколько иной. Рабочие хранили большинство своих сбережений во вкладах сбербанка и облигациях государственного займа. Их сбережения были обменены по более льготному курсу. Наиболее низкооплачиваемые и не имевшие сбережений рабочие просто получили зарплату новыми деньгами. Это подтверждается и воспоминаниями Анатолия Яковлевича Меженского.

Отмене карточной системы в Краснодарском крае предшествовал голод. Несмотря на довольно высокий урожай зерновых и начавшуюся оплату в колхозах трудодней пшеницей, полностью ликвидировать дефицит продовольственных товаров в станицах не удалось. По воспоминаниям моей бабушки: «В 1947 году был хороший урожай, и в колхозе («Мировой Октябрь». – Примеч. авт.) стали давать пшено за трудодень, ее мололи, и можно уже было хлеб испечь. Не так голодно стало».

Р.Г.Пихоя в книге «История власти» пишет, что в послевоенный период быстро рос денежный налог[6]. Однако, судя по платежным извещениям моего прадедушки, сумма денежного налога в 1947 году (137 руб. 28 коп.) уменьшилась по сравнению с 1946 годом (708 руб. 96 коп.) – это снижение вызвано не только уменьшением дохода, но и снижением ставки налогообложения (в 1947 году – 11%, а с 20%-ной надбавкой – 13% против 8% в 1947 году). Здесь видно явное противоречие.

Тем не менее, наряду с денежными налогами – сельскохозяйственный налог, налог на малосемейных, обязательное государственное страхование, самообложение (в 1947 году мой прадедушка Сотников Иван Алексеевич уплатил 211,98 руб. денежных платежей) – существовали еще обязательные продовольственные поставки, и их размеры были весьма велики. Так, норма сдачи пшеницы, исходя из обязательства моего прадеда, для личного хозяйства колхозника составляла 280 кг с гектара, что на 90 кг больше максимальной сдачи в колхозах степной зоны («Мировой Октябрь» относится именно к этой зоне. – Примеч. авт.), которая составляла 190 кг с гектара[7]. Фактически государству сдавалась треть всего урожая пшеницы, выращенного на приусадебном участке (при условии, что урожайность была не ниже 8,8 ц с гектара[8]). К примеру, мой прадед с площади посева в 0,04 га сдал государству 31 августа 1947 года 17 кг рядовой пшеницы. Столь высокие объемы поставок заставляли колхозников покупать хлеб. В то же время закупочные цены были очень низки (цена одного центнера рядовой пшеницы составляла 8 рублей 75 копеек!). Доходы от выполнения обязательств не могли компенсировать затраты не только на покупку продуктов, но и даже денежные налоги, что вынуждало колхозника идти на рынок торговать молоком, фруктами и прочим, что у него было в избытке, тем самым он сбивал цену. Такая государственная политика разоряла станицы Краснодарского края.

Однако, несмотря на обеднение колхозников вследствие денежной реформы, после отмены карточек на продовольственные и промышленные товары их быт улучшился.

Как вспоминает моя бабушка: «Когда отменили карточки, мы стали ходить покупать в Краснодаре хлеб, потому что в станицы он завозился только в больницы и школы. Можно было теперь хоть и в очереди постоять, но купить. Правда, были ограничения – одна булка в руки. Но за хлебом мы ходили по нескольку человек – крутились в очереди, кому сколько надо набирали. Хотя было такое, что и отбирали тут же, у прилавка. Но все равно легче уже».

Реальная заработная плата рабочих в результате отмены карточной системы снизилась, так как новые единые государственные цены были в большинстве своем выше пайковых.

В заключение этой главы скажу, что денежная реформа 1947 года носила явный конфискационный характер, то есть государство решало свои экономические проблемы за счет своих граждан. Наиболее пострадавшим классом советского общества было крестьянство, сильно обедневшее в результате денежной реформы.