Надежда Скрипко «Памяти детства»
Рубрика Россия на войне
Республика Карелия,
г.Петрозаводск,
школа № 10 им. А.С.Пушкина,
9-й класс
Научный руководитель
Е.И.Клинова
Третья премия
Так случилось, что рассказ моего дедушки, Кипрушкина Валерьяна Петровича, о своем детстве малолетнего узника финского лагеря для переселенцев в период оккупации Карелии финнами совпал с информацией, полученной на уроках исторического краеведения о Карелии в годы Великой Отечественной войны. Я «вдруг» узнала, что в городе Петрозаводске, где я родилась и живу, в годы оккупации было шесть концлагерей:
«№ 1 размещался в районе микрорайона Кукковка (1000 человек),
№ 2 размещался в районе Северной Точки (1500 человек),
№ 3 размещался в районе Лыжной фабрики (3000 человек),
№ 4 размещался в районе Онегзавода и улицы Калинина (3000 человек),
№ 5 размещался в районе Рыбачьего поселка (7000 человек),
№ 6 размещался в районе Перевалочной биржи (7000 человек)»1.
Бывшие малолетние узники, как и мой дедушка, рассказывали о своем детстве и детских впечатлениях, а я ловила себя на мысли: а были ли они вообще детьми? Да, игры, шалости, игрушки, школа, романтика приключений – все это было, но, как в Королевстве кривых зеркал, уж очень все странно и неузнаваемо.
Воспоминания (коллективные, автобиографические или посвященные конкретным событиям) позволили воссоздать, как мне кажется, реальную картину детства моих земляков в годы оккупации Петрозаводска. Часть воспоминаний я обнаружила в архивах (Центральный государственный архив Республики Карелия, Государственный архив общественно-политических движений и формирований, архив мэрии города Петрозаводска), часть – в местной периодике, часть – это устные рассказы или интервью членов городского Общества бывших малолетних узников. Я понимала, что воспоминания являются весьма специфическим источником. Во-первых, они полны субъективных суждений, во-вторых, на них накладывается груз прожитых лет, в-третьих, сказываются идеологические штампы. Поэтому я попыталась сопоставить их с документальными материалами. А так как я работала не только с советскими, но и с финскими документами, то появилась возможность взглянуть на тот или иной факт с различных точек зрения.
Беседуя с бывшими малолетними узниками концлагерей или читая их воспоминания, я заметила, что большинство из них начинают рассказ с описания оккупантов. Интересно, что судьба сводила моих информаторов и с людьми порядочными (хоть и врагами), и с откровенными злодеями. Их детское сознание, еще не исковерканное идеологическими штампами, отмечало, на мой взгляд, весьма объективно реальность происходящего. Вот, например, что рассказал мне мой дедушка:
«Относились они (финны) к нам по-разному, так как сами финны были разными. Но надо сказать, что большинство относилось к нам неплохо. Например, мы часто просили покатать нас на машине, и нас почти всегда брали. Помню, один шофер взял меня и даже посадил на сиденье, что делали финны очень редко. Так вот, там в кабине сидел еще какой-то военный. Этот военный и шофер о чем-то горячо говорили, потом этот разговор перешел в спор. И когда этот военный совсем разозлился, он резко что-то крикнул, наверное, чтоб шофер остановил, так как машина резко затормозила, и он просто взял меня за шиворот и выкинул из машины.
Был еще другой случай. Я просто стоял на дороге (наверное, ждал ребят, не помню), на другой стороне стоял финский военный, скорее всего, он был какой-нибудь командир, так как потом, когда я его видел на улице, я приметил, что значков у него на погонах было больше, чем у других солдат. Так вот, стоял я, стоял, а у меня в ногах терся кот, может, он был голодный или больной, так как он орал на всю улицу благим матом. Это финна, наверное, и взбесило, потому что через пару минут раздался выстрел. Я, конечно же, испугался, но ни с места. Слышу, ор кота прекратился, что-то жалобно запищало и упало мне на ноги. Смотрю я вниз, а у меня в ногах эта самая кошка, только застреленная. Я только сейчас понял, что, промахнись этот солдат, и я лежал бы вместо кошки».
Михаил Калинкин вспоминает:
«Мы бросились к полевым кухням. Еще не зная финского языка, мы пытались общаться с финскими солдатами. Начинали с простого: “Сета, анна, пура лейппя” (“Дядя, дай каши и хлеба”). Солдаты относились к нам довольно дружелюбно. Вскоре наши котелки наполнялись оставшимися от обеда супом и кашей».
«Большинство финнов-охранников к нам относилось хорошо. Почти все они были молодыми солдатами, которых ранило на войне, они уже не могли служить на фронте, вот их и посылали нас охранять. А которые солдаты постарше, могли и избить до смерти, и застрелить, и больного на тяжелую работу послать. Был у нас один случай, когда двенадцатилетняя девочка от охранника забеременела, так он ее в Финляндию к родителям тайком выслал, и родители приняли ее! По-моему, до сих пор в Финляндии живет», – рассказала Раиса Тимофеевна Иванова, с которой я познакомилась в Обществе бывших малолетних узников города Петрозаводска. Это воспоминание, записанное мною при личной встрече, я привожу дословно.
Детям свойственно все воспринимать в черно-белых тонах: «хорошо» или «плохо». И сколько бы ребенку ни внушали, что это враг, все равно тот, кто накормил, когда голод совсем одолел, или пожалел, для него – хороший человек. Или, наоборот, если что-то делается из добрых побуждений, но ребенком воспринимается как насилие над ним, тогда люди, участвующие в этом, – злодеи.
Например, в Положении финского оккупационного Военного управления Восточной Карелии о концентрационных лагерях от 31 мая 1942 года мы читаем в главе 2: «Находящиеся в лагере должны соблюдать порядок и чистоту. Они должны убирать свои комнаты и по очереди общие коридоры и туалеты».
К.А.Нюппиева спустя десятки лет вспоминает «чистоту по-фински» следующим образом: «Помню, как люди падали в обморок от жары в так называемой бане, а затем их обливали холодной водой. Помню дезинфекцию бараков, после которой шумело в ушах и у многих шла носом кровь, и ту парилку, где с большим “старанием” обрабатывали все наше тряпье. Однажды парилка сгорела, лишив многих людей последней одежды».
Да, конечно, для ослабленных людей это испытание… Но не будь этого в местах такого скопления людей (от 3000 до 7000 человек), эпидемий и инфекционных заболеваний не избежать. И тогда число жертв было бы во стократ больше. Если обратиться к спискам мужчин, женщин и детей, умерших в финских переселенческих лагерях, то видно, что дети в основном умирали по причине общей слабости.
Я поняла, что лагерные дети, а теперь взрослые, пожилые люди, хранят в памяти именно детские обиды и страхи в мельчайших подробностях.
В «Оперативной сводке разведывательного отдела штаба Карельского фронта об оккупационном режиме на занятой финнами территории Карелии от 4 июня 1942 года» говорится: «Дети по глупости пролезают под проволоку, которой огорожен лагерь. За это преступление охранники прутьями избивали детей на глазах у матерей. Если мать своим телом прикрывала ребенка, то охранники избивали и мать».
Подтверждают эти факты показания солдата Мартти Пятомяки: «Служа в переселенческом лагере № 2, я видел, как прутьями избивали мальчиков за то, что они уходили в город. Избиения проходили в конторе на столе. Наказываемого держали за ноги и за голову и били по спине. Таких случаев было 2–3 ежедневно».
Зная о таких жестоких наказаниях, ребята все равно убегали за пределы лагеря. Зачем? Большинство из них объясняли это желанием добыть что-нибудь из еды. Но были и другие причины. Вот пример из интервью Раисы Тимофеевны Ивановой: «По вечерам часто убегали в город. Парни колючую проволоку перекусают (где кусачки брали, не говорили) и убегали группой в город. Сначала по помойкам все бегали, сами наедались и домой приносили. Сама я через охрану не могла пронести, так я отцу относила, и он передавал. Позже, как полегче с едой стало да поосмотрелись в городе, стали убегать и на вечера с танцами. Мы знали несколько домов, где была гармошка да хозяева не против наших собраний (ведь туда и городские приходили)».
Как видно, и романтика приключений тоже присутствовала. Вот еще одно свидетельство Михаила Калинкина: «Все происходящее воспринималось романтически, что скрашивало нашу жизнь и возвышало ее. Как-то я подошел к проруби на Онежском озере и увидел лежащий на льду топор с длинной ручкой, окованной железом. Оглянулся – вокруг никого. Столкнул ногой топор в прорубь и ушел. Это была моя первая диверсия в тылу врага».
А если учесть, что в городе в период оккупации работали два кинотеатра, театр, летний сад… Попробовали бы вы в тринадцать-пятнадцать лет усидеть за колючей проволокой!..
Кстати, в Государственном архиве общественно-политических движений и формирований я обнаружила краткое описание двух фильмов, демонстрировавшихся в то время: «В фильме “Огненное озеро” показывалось, как у двух знатных людей в Финляндии были сын и дочь. Во время свадьбы сына вспыхнуло народное восстание. Счастье молодых людей было нарушено. В фильме “Взятие Медвежьегорска” на протяжении всей картины показываются колонны пленных красноармейцев».
Выясняется, что ворота лагерей не были наглухо закрытыми. По воспоминаниям Павла Жарникова, «городскому населению, бывшему в концлагерях, разрешается жить и в городе. Нашу семью тоже выпускают из лагеря, так как у отца была городская прописка».
Наличие паспорта было обязательно. Причем цвет паспорта разделял население на русских (они получали паспорт красного цвета) и карелов, вепсов и финнов (им выдавался паспорт голубого цвета).
Более детальное описание паспортов я встретила в воспоминаниях Екатерины Латаковой: «Осенью 1943 года финские власти выдали лагерные паспорта. Они представляли собой две тонкие карточки, внутри которых были написаны фамилия, имя, отчество и год рождения владельца этого документа, а также рост, цвет волос, глаз и внесены отпечатки трех пальцев. Русским паспорта выдавали бордового цвета, финнам, вепсам и карелам – серо-голубого».
Ясно, что к обладателям серо-голубого документа отношение властей было более лояльное. Замечу, что до 1943 года лагерники имели лишь личные карточки.
Но паспорта – это документ для взрослых. А для детей? Для детей – клеймо! Правда, это зверство не коснулось всех поголовно, но тем не менее… Вот как почти через шестьдесят лет описывает врач из нашей петрозаводской поликлиники это прекрасно сохранившееся клеймо, выжженное на ноге маленького Ивана в 1942 году раскаленным железом: «На передней поверхности левого бедра келоидный рубец – 1–2 см. Это круглое клеймо, в центре которого латинская буква V, отливающая бурым цветом. Это начальная буква “vauki”, что в переводе означает “заключенный”, “пленный”»13. Этот «документ» в огне не горит, не смывается, не стирается временем и в архив его не сдать…
Когда я просила моих одноклассников, родителей, бабушку с дедушкой (то есть людей разных поколений) назвать слова, с которыми ассоциируется у них детство, то почти все в первую очередь произносили «мама» и «школа».
Сейчас одиннадцать лет из нашей сознательной жизни – это школьные годы.
Я думаю, что вполне объяснимо, почему мне захотелось узнать, была ли в их детстве, детстве оккупационных детей, страница школьной жизни.
Сначала я решила найти и ознакомиться не только с документами финских оккупационных властей, но по возможности и с документами советской власти, а уже затем опросить свидетелей тех давних событий. Вот что из этого получилось.
Из «Справки о положении на временно оккупируемых районах КФССР» от 21 июня 1942 года я узнала, что: «Финнами были организованы школы, но их было не много. Учителями являлись мужчины, привезенные из Финляндии. Одеты они всегда были в форму офицеров финской армии. Преподавание велось на финском языке. За разговор в классе на русском языке детей жестоко избивали. Так, Кузьмин в Шокшинской школе, Ефим Курчатов в Петрозаводске получили по 25 ударов плетьми. Изучались предметы: богословие, чтение, математика»14.
Что означает «не много»? Кто преподавал? Неужели только финны-мужчины? В школах преподавались только предметы, указанные в данном документе, или были и другие?
Попробую найти ответы на все возникшие у меня вопросы в других документах или воспоминаниях очевидцев.
Из отчета финского управления Восточной Карелии о деятельности в первом квартале 1942 года:
«1. В январе 1942 года имелось 66 школ, число учителей составило 202, учащихся 4540. Только около половины школ имели свои здания. Остальные размещались в бывших казармах, колхозных зданиях или в частных домах. Учебники и пособия привезли из Финляндии. Школьные здания холодные и неудобные. Учебными предметами являются финский язык, религия, история, география, физкультура, игры и спорт. Учащиеся в целом по своим знаниям отстают от своих сверстников в Финляндии, но выглядят смышлеными и способными.
2. Учительский лагерь в Мисслахти организован 18.12.41 (для бывших учителей Советской Карелии) с целью в течение 1,5–2,5 лет дать им квалификацию учителей финских народных школ. Уже в феврале замеченная ранее незаинтересованность некоторых курсантов в учебе на том основании, что напрасно и безнадежно учиться, когда неизвестно, кто победит в войне, исчезла. Из лагеря по политическим мотивам отчислен один человек. Безусловно, преобладающее положение в лагере получили профински настроенные люди. Количество учащихся в лагере составляло 72 человека».
В документе названы цифры – 66 школ, 4540 учащихся. Для объективной оценки числа школ и учащихся хорошо бы найти численность населения на этот период. Из документа видно, что около половины учителей – это бывшие советские учителя, прошедшие переквалификацию. Среди перечня предметов – история. Изучается история чего? Попробуем найти ответы на эти вопросы в других документах и воспоминаниях.
В «Отчете финских оккупационных органов о состоянии движения населения в Восточной Корелии за июль-декабрь 1942 года» есть интересующие меня сведения: «В начале отчетного периода ВУВК (Военное Управление Восточной Карелии) всего населения имелось 13 385 человек, из них свободного – 63 721 человек, в концлагерях – 21 984 человека. За отчетный период образовалась еще одна группа населения, так называемые не национальные переселенцы – 4754. Национальное население за отчетный период возросло с 39 005 до 41 984 человек, что обусловлено тем, что некоторые граждане первоначально были записаны по языку русскими, а затем в ряде районов и концлагерей были признаны националами».
Если учесть, что в школах обучались лишь дети национального населения – вепсы, карелы, финны, то следует брать цифру 41 984 человека. Учащихся из них 4540, значит 10,8% (цифры относительные, так как мне неизвестно, сколько было людей школьного возраста). Относительно истории, как изучаемого предмета, – из упоминавшейся оперативной сводки разведотдела Карельского фронта становиться ясно, что речь идет об истории Финляндии: «Обучение в школах ведется на финском языке, дети русских в школы не были приняты. Выпускаются специальные учебники: книга для чтения «Книга Великой Финляндии», учебник географии «Единая Финляндия» и другие».
Однако, число предметов, изучаемых в финском лицее города Петрозаводска, значительно больше – 24. Необычна для наших школ и система отметок: похвально (9–10 баллов), удовлетворительно (7–8 баллов), посредственно (5–6 баллов), слабо (1–4 балла). Эти сведения взяты из свидетельства об успеваемости ученицы финского лицея города Петрозаводска Оути Ахтонен (в настоящее время она проживает в Финляндии) за весеннее полугодие 1944 года.
Обучались ли дети переселенцев, узники концлагерей (ведь там находились в основном русские)?
И.Е.Захаров (узник лагеря № 5) вспоминает: «Для детей лагеря образовали школу, чтобы сделать хорошее, а на самом деле – ввести свое воспитание. Закон Божий на первом месте. Стали заставлять учиться. Ни учебников, ни тетрадей. Нас с маленькими заставляли заниматься два часа. Мы отказывались, но потом нас принудили, сказав, что лишат куска хлеба. Занимался с ассистенткой финкой арифметикой и русским. Никаких знаний у детей, а два часа – Закон Божий. Если не выучат – на колени (своими глазами видел). Дети не понимали слов, зубрили. За уши их драли. Не пускали на улицу писать, они носили бутылки».
В этом свидетельстве, впрочем, как и в других, настораживают два факта.
Первый – дети не хотели учиться. Это по меньшей мере странно. Во-первых, для детей младшего школьного возраста учеба всегда интересна. Во-вторых, в школах детей бесплатно кормили (что весьма немаловажно для той ситуации). Я могу сослаться на отчет Военного управления Восточной Карелии от 1942 года: «В школьных столовых можно использовать в день на ребенка 50 грамм крупы, 10 грамм сухого (140 гр. свежего) хлеба, 250 грамм картошки, 350 грамм жиров к обеду. Школам и медпунктам выдавали витамины концентратов А+Д и Д. Имеется в виду выдавать систематически в школах за обедом».
И второй факт. В лагерных школах преподавали русский язык. Видимо, говоря о зубрежке, автор имел в виду изучение Закона Божьего.
Из воспоминаний бывшего малолетнего узника финских лагерей М.Калинкина: «Для детей самого младшего школьного возраста лагеря № 5, где я был, организовали школу-двухлетку. В ней преподавали Закон Божий, письмо и арифметику. На уроке детей учили зачем-то плести лапти. Когда наша авиация бомбила Хельсинки, учителя проводили уроки плача и велели детям молиться, чтобы Бог покарал большевиков за убийство финских детей… На некоторых провинившихся учеников учитель науськивал других школьников и провоцировал драку».
Для меня так и осталось загадкой – зачем детей учили плести лапти?
Конечно, школы периода оккупации глазами детей – это Королевство кривых зеркал. Но сколько выдумки и сообразительности проявили дети… Например, спичка, край которой, если пожевать, превращается в кисточку, а сажа, разведенная водой, – в чернила и т.д.
И тем не менее, школа, учителя и все, что с этим связано, не оставили существенного следа в памяти большинства детей периода оккупации. Некоторые из них даже удивлялись сами себе, говоря: «Учились, но я ничего не помню», «Школа была, но я о ней, как ни странно, ничего не помню».
А может быть, наша человеческая память избирательна?.. Яркие, хорошие события запоминаются на всю жизнь, а беда и несчастья стираются?
Финляндия при оккупации Карелии ставила своей целью отторгнуть от России Восточную Карелию и присоединить ее к Финляндии. Таким образом, разорение края, уничтожение жителей, я думаю, было не в ее интересах. Отсюда и создание «переселенческих лагерей» (для подготовки к жизни в Великой Финляндии), где жестокость, национализм, насилие присутствовали на каждом шагу. И тем не менее, с оккупационным режимом фашистской Германии это несравнимо.
Сегодня Финляндия – наш северный сосед. Карелия укрепляет с Финляндией добрососедские отношения. Многие жители нашей республики имеют родственников в Финляндии, часто бывают там. Кроме того, на территории Карелии проживает достаточно большое число финнов. Наверное, поэтому я заметила, что ни в Финляндии, ни в Карелии не хотят и не любят обсуждать эту тему. Некоторые информаторы из тех, с кем я беседовала, охотно отвечали на мои вопросы, но просили их фамилии не называть, а это говорит о том, что страх «как бы чего не вышло» не прошел. Тема оккупации Карелии финнами и все, что с этим связано, все больше уходит из общественной памяти. Может, это и правильно…
А с другой стороны, кто знает, к чему может привести забвение собственного прошлого?
