22 июня в воспоминаниях остарбайтеров
22 июня 1941 года — одна из самых важных дат российской истории. О том, как встретили этот день жители западных областей СССР, которым было суждено попасть в трудовые лагеря немцев и стать остарбайтерами, рассказывают они сами.
Таисия Толкачёва (Геническ, Украина):
…Такое чудесное утро, женщины шли на рынок. У нас рынок, надо сказать, особенно рыбный, был очень богатый. И вот шли женщины, было тихо, спокойно, и вдруг репродуктор в городе, везде, и в квартирах у кого есть: «Война, война! Объявляется всеобщая мобилизация!» То есть не всеобщая, а мобилизация от такого возраста до такого. Папа, слава богу, не подлежал. Он был уже, ему было больше уже лет. Вот. Мама бежит с рынка. А папа говорит: «Вот ты знаешь, началась война». – «О боже ты мой!». А она и говорит: «Давай сейчас продукты закупать (а ещё магазины работали), сушить сухари». Мы знали, что такое война, потому что пережили Гражданскую войну и трудности двадцатых лет, голодовки и прочее. Давай закупать, давай все это готовить». А мама сразу, она такая трусиха у меня: «Копать надо подвал, погреб».
Ольга Головина (Рязань):
В 41-м году началась война. Как мы её восприняли? Ну, восприняли, конечно: война – это война. Хотя мы, в общем-то, войну знали по книжкам, по спектаклям, по радиопередачам. И: «О, это ненадолго! Мы прогоним, мы выгоним». Но, к сожалению, война продлилась дольше.
Анна Сердюкова (Сталинград):
– В 42-м году я закончила школу. Но немножечко вернусь назад. Значит, в 41-м году я закончила музыкальную школу. В начале июня у нас был заключительный концерт выпускников в Театре драмы на улице Павших борцов. Ну, это центральная площадь Сталинграда. Это было… Концерт состоялся 22 июня 41-го года. С утра – тишь и гладь, блажь, солнце сияет, красота кругом. Явилась на концерт, бегаю за кулисами. Так мой преподаватель, был у меня такой, который меня вел все годы по классу рояля, Сергей Николаевич Ильин, худой, длинный такой, с собачьей челюстью, нервный: «Тося, не бегай далеко. Тося, не…» А мне же надо посмотреть, кто там чего играет, вы ж понимаете, что шестнадцать лет, это еще не предел. Ну, объявили мой номер, я вышла на сцену, поклонилась, я не успела шагнуть к роялю, кто-то сзади меня так отодвинул. Я смотрю вот так – мужчина выходит, и: «Товарищи! Война!» И я стою, на него смотрю. И он начал говорить, там, Молотов, то да се, а Никола… Сергей Николаевич так подошел, взял меня за руку, подвел к роялю и сказал: «Играй». А в зале рыдания, двери распахнулись, кто-то выходит, кто-то заходит, кто-то бегает, он: «Играй». И я играла, Брамс, Венгерский танец № 1. Ну, сначала не по клавишам, потом уже вошла в ритм.
Фёдор Апёнкин (Витебская область, Белоруссия):
Мы пришли с речки, и я узнал о том, что началась война. Что Германия напала на Советский Союз. Я это воспринял, ну, как-то, не знаю… отчета не дал себе, что-то, что-то может быть. Где она есть, эта Германия, и что, ну и что? И через какое-то… буквально через три-четыре дня пошла солдатня, то есть войска наши начали отступать. И отступали не по магистрали там… Немец не давал возможности отступлению. То есть бомбил, бомбил и бомбил. И превосходство имел и в технике, и в силе, и во всём.
Помню, у нас позвали ребят в школу. Я поехал. Нам там сказали, что «будете дежурить». Приходят повестки, мне сразу дали, штук восемь повесток в руки. И я с этими повестками на лошадь – и развожу. Дали мне как раз повестки в деревню, где я родился, Барсучины, и ещё в две ближайшие деревушки. Я и повёз. А тогда не разобрался кто, а когда разобрался, ёлки-палки, смотрю, значит, мой один дядя и второй дядя попадает туда.
Раиса Первина
Это было под Белостоком местечко Старосельцы, такое есть там, это… там на поезде на пригородном ехать, это очень близко. И там, значит, мы… нас поместили в ш…школу такую большую, и уборщица сказала: «Девочки, я вас прошу, вы вечером, пожалуйста, не выходите». Мы говорим: «Почему?» – «Вот знаете, потому что вот всё может случиться, тут некоторые очень плохо относятся». Мы говорим: «Почему, разве плохо, ведь же нас попросили…» Она говорит: «Нет, девочки, тут в течение 24 лет эшелонами отправляют, – говорит, – в Сибирь. Поэтому вы можете понять, какое это…» Короче, мы п…проснулись от того, что бомбили. Мы сразу не поняли, в чём дело… Мы подумали, мало ли, провокация.
Первым долгом мы помчались, как только поезда пошли в наше направление. Мы проехали пригородным. И нам сказали: «Девочки, в общем, это война». Мы дали телеграмму родителям, что это… маме с папой, что они… то есть маме, ну да, мы и папе, потому что я не знала, что папа тогда пойдёт на фронт, вот, дали телеграмму, что не волнуйтесь, у нас всё в порядке, думаю – если война, они поймут, если не война, тоже поймут.
Михаил Авдейчик (Гомель)
У нас по улице проходила небольшая канава. Ну и наши куры паслись, ходили по травке. Я шёл по улице. И всё, «Уууууу!» – гудят. Звуки самолётов. Ну я стал – раз, два, три, четыре, пять, только до семнадцати досчитал – смотрю, что-то чёрное посыпалось на землю. И свист такой. Так я упал под забор. До дому не дошёл метров десять. В калитку, я имею в виду. Ну и куры бегут. А я лежу, как дало это. Ну и смотрю – куры осколок по ноге ей рубанул, и она завертелась, закружилась, это всё. Ну прилетели они… Начали они бросать бомбы тогда, когда наша зенитная артиллерия начала их обстрел. Большой был. Вот они как сыпанули эти бомбы. Ну и всё, я выскочил, а у нас на улице был бункер, сделали мужики. Ну и люди, как только тревога – они туда, в бункер этот побежали. Бомба упала впереди и засыпала вход. Они там начали кричать, я не обратил внимания, побежал туда к ним, рядышком. Начали откапывать это всё, потом иду домой, смотрю – ё-моё, сарая нет! Там было наверное, стог сена, шесть клеток дров, и кабан был, так она как по одной половине ударила – ни сенинки, ни дровинки, ничего не нашли. А кабан – грязью закидало его, так он когда откопали его, так он всё вот голову держал – ух. Контуженный кабан. Ну и так, это самое. Не успели его даже съесть. Вот. Вскоре пришли немцы.
