К вопросу о доминировании националистического нарратива в Польше
О том, как польские правые систематически меняют культуру исторической памяти в Польше и вытесняют плюрализм из общественного дискурса как «вредную идеологию», читайте в нашем переводе статьи немецкого издания Zeitgeschichte online.
Пролог
17 ноября 2015 г., через три месяца после вступления на пост президента Польши, Анджей Дуда пригласил избранных историков, публицистов, руководителей музеев и политиков к себе в резиденцию, в варшавский Бельведерский дворец. Встреча должна была положить начало разработке новой историко-политической стратегии Польши. В своей вступительной речи Дуда говорил о том, как важно для Польши и польского самосознания «правильно» обходиться с прошлым: «Историческая политика – одна из важнейших задач президента. Президент – высший представитель Польской Республики, и я хочу соответствовать этой высокой роли». Президентский министр Войцех Колярский было обратил внимание на широкий спектр мнений слушателей (кроме представителей консервативной партии «право и справедливость», в зале присутствовали и некоторые ее критики), но президент задал четкие рамки будущего развития этой стратегии. Главный вопрос, по мнению Дуды, – это «как нам вести себя в той сложной и специфической ситуации, в которой находится Польша, чтобы усилить патриотические основы?»
Польский президент возвёл историческую политику в ранг стратегической задачи. Центральным элементом этой политики он назвал поддержку «доброго имени» Польши в мире. На предвыборных теледебатах с предыдущим президентом Брониславом Коморовским Дуда привёл пример «правильного» обхождении с прошлым. Например, словосочетание «польские концентрационные лагеря» применительно к фашистским концлагерям на оккупированной территории Польши во время Второй Мировой, с его точки зрения, не только уводит нас от вопроса жестокой оккупационной политики немцев, но и переносит на Польшу часть ответственности за Холокост. Последнее особенно значимо после публикации книги Яна Томаша Гросса «Соседи» о погроме в Едвабне в июле 1941 г. Решительно выступить против критического взгляда на собственную историю и привести в противовес ему положительные примеры – это, как считает Дуда, – важная политическая задача.
Какой именно исторический нарратив будет использоваться для патриотической основы новой политики, обсуждалось уже за закрытыми дверями после вступительной речи президента. Но, взглянув на состав участников совещания, догадаться несложно. Кроме министра культуры Петра Глинского и его заместителя Ярослава Селлина, выступал основатель объединения «Редут доброго имени – польская лига против клеветы» Мачей Свирский, лидер «народного совета развития» Андрей Новак, руководители музея Польского восстания, журналисты крупной правой консервативной прессы, а также ряд близких правой партии Право и Справедливость (ПиС) историков. Многие из собравшихся уже давно поддерживали очерченную президентом аффирмативную историческую политику, смысл которой был в отказе от критического взгляда на историю страны, почитании героев-борцов и выраженном антикоммунизме.
Закладывая основы
На польских парламентских выборах в октябре 2015-го правые консерваторы из ПиС получили достаточно голосов, чтобы сформировать парламентское большинство, что немедленно привлекло к Польше внимание международного сообщества. Предложенная ПиС «перемена к лучшему» („dobra zmiana”), за которой стоят идеи демократии и правового государства, после принятия формальных поправок стала реальностью и натолкнулась на серьезную критику и в стране, и за границей. Через несколько недель новым премьер-министром Беатой Шидло и председателем партии Ярославом Качиньским был утвержден закон переформирования конституционного суда, а также новый закон о цензуре и о СМИ. Очень быстро были выполнены предвыборные обещания, такие как отмена реформы школьного образования, и введение детских пособий. Кроме того, сменились многие люди, занимающие ведущие должности в общественных организациях: на государственном телевидении TVP Telewizja Polska и в открытой передаче Polskie Radio.
Другой закон, принятый недавно, показывает, что новый состав важных деятелей СМИ будет по-другому рассматривать проблему исторической науки и культуры: закон предполагает реорганизацию Института национальной памяти (Instytut Pamięci Narodowej – IPN), в архивах которого хранится много материалов, касающихся коммунистических органов безопасности. Одновременно с переменами в законодательстве правительство запускает новые образовательные программы, расширяет существующие инфраструктуры и целенаправленно поддерживает проекты, музеи и институты, которые проводят лекции о прошлом польской нации в определённом духе. Один из таких проектов – это Музей Польской Истории (Muzeum Historii Polski), который был основан уже при правительстве ПО и должен быть открыт к столетию польской независимости в 2018 г.
Мы должны в общих чертах описать новейшую варшавскую историческую политику. Какие мотивы доминируют в этой политике, какие из них новы? Против чего направлено ее действие?
Пропаганда исключительно позитивного, триумфального националистического образа прошлого – отнюдь не изобретение консерваторов из ПиС. Все больше и больше варшавские политики используют старые мотивы польской исторической культуры – как те, которые они уже использовали в 2005-2007 гг., так и другие, спрятанные гораздо глубже в польской истории. Многие элементы нынешней политической риторики уходят корнями в польский романтизм XIX-го века, когда страна была разделена между Германией, Россией и Австро-Венгрией. В этой символической вселенной доминирует изображение поляков как единого народа, который не распадается благодаря общей истории страданий и общим христианским ценностям. Образ нации-мученика увенчан мифом о Польше-избраннице, Польше-мессии. Кроме того, по словам литературоведа Марии Янион, Польша изображается «подверженной особым мукам и несправедливости и преследуемой Злом за то, что ее избрал Бог, постоянной жертвой враждебных народов, в особенности русских и немцев».
Поэтому основное место в исторической политике занимает этно-националистическая, сконцентрированная на Польше философия. Главный пункт – это «нация», а католицизм поддерживает коллективную самоидентификацию и осознание национальной принадлежности („Polak-katolik”). Такое определение нации заведомо исключает некоторые группы (в первую очередь евреев). В Польской народной республике оно оставалось центральной темой как официальной, так и оппозиционной риторики. И хотя социалисты стремились лишить его сильно выраженной религиозной составляющей, оно стало основой для национализма в оппозиционном движении 1970-1980 гг. Поэтому не удивительно, что понятие Нации играет сегодня главную роль не только в пропаганде консерваторов и последователей ПиС. Для представителей либеральной платформы ПО, которые позиционируют себя как наследники антикоммунистической оппозиции, оно задает границы. В отличие от либералов, правые не только отдают приоритет понятию Нации, но и ставят его выше справедливости. Корнель Моравецкий, представитель правой радикальной партии Kukiz 15, заявил в Сейме: «Над правом стоит благо Нации». […] Право, которое служит не Нации, противозаконно”.
Попытка защитить аффирмативно-националистический подход от внешней критики была предпринята уже в народной республике. Хотя нынешнее правительство дистанцируется от лидеров государственного социализма, и те и другие явно хотят изменить исторический дикурс в Польше.
Тема героического страдания польского народа, существование которого в ходе истории постоянно находилось под угрозой и могло устоять только благодаря передаче из поколения в поколение культурных ценностей, основывается на философии гордости. Она находится в ярком контрасте с культурой памяти Германии, которая основывается на дистанцировании от собственного прошлого.
Этот контраст особенно заметен, если вспомнить, что польское право позаимствовало термин «историческая политика» именно из немецкого дискурса. Как сказал политолог Александр Смоляр, в Германии самые далеко идущие заявления гласят, что историко-политическое лицо страны – инструмент, с помощью которого могут быть укреплены ценности свободы и демократии и побеждено наследие слишком далеко зашедшего национализма. Поляки же рассматривают историческую политику именно как источник патриотизма и национальной самоидентификации. Такое понимание исторической политики не согласуется с плюралистической трактовкой общего опыта насилия XX-го века, которого добиваются большие историко-политические проекты Евросоюза.
Хотя правые набирают популярность не только в Польше, тех, кто плохо знаком с польской ситуацией, раздражает стремительное развитие националистического исторического дискурса в стране и за её пределами. Кроме того, новая польская историческая политика исключает из открытого дискурса критический подход.
Нынешние деятели ПиС продвигают концепцию исторической политики, которую они и их последователями развивали уже больше десяти лет. «Начать открытое обсуждение памяти, прошлого и истории Польши, основать институты, развивающие в стране „аффирмативный патриотизм” и поддержать ее положительный образ за границей», – так сформулировал ее цель в 2006 г. консервативный публицист Марек Цихоцкий. Правительство ПО (2007-2015) не отказывалось от этой концепции. Взгляды, которые в это время оказывали влияние на польское общество, были разнообразнее и многограннее, но представители ПО оставались верны принципу продвижения положительного представления о роли Польши в истории Европы как на внутреннем политическом уровне, так и на международном. Этой цели служили пышные празднества в честь круглых дат 2009-го года: семидесятилетие нападения на Польшу нацистской Германии и начала Второй Мировой Войны и двадцатилетие конца коммунизма.
Новая черта политики, проявившаяся после президентских выборов в мае 2015 и парламентских выборов в октябре того же года, – это радикализация дискурса и открытое использование истории в своих целях. Она выражается в заострении и изменении некоторых элементов сюжета и манеры изложения польской истории и сопровождается целенаправленным вытеснением из исторической памяти того, что нащывают «педагогикой стыда». Чтобы очертить эти изменения, выделим некоторые черты «Политики национальной гордости» („polityka dumy narodowej”). Какие темы ограничиваются публичными государственными инициативами, а какие вытеснены полностью? Против чего направлено выборочное исключение некоторых исторических нарративов? Принятое нами разделение между утвердительной политикой и отвергнутыми взглядами служит только аналитическим целям. И то, и другое – две стороны одной медали.
Гордость за собственное прошлое
1 марта 2016 г., после многомесячной активной популяризации, в Польше официально праздновался «День памяти проклятых солдат». Этот день посвящен борцам антисоветского подполья, которые не считали борьбу за независимость Польши оконченной после Второй Мировой и между 1944 и 1963 гг. боролись с советизацией страны. День памяти был учреждён в 2011 г. при президенте Брониславе Коморовском (ПО), а инициатива принадлежала и вовсе ещё Леху Качиньскому, но активно праздновать этот день начали только при Анджее Дуде. Торжества происходили по всей Польше. Во время празднования Дня Памяти в гимназии в Плоцке были схвачены члены фашистской организации, которые вместе с детьми вспоминали «проклятых солдат».
Празднества стали пиком информационной кампании, которая уже несколько месяцев рассказывала о подпольных организациях и отдельных героях. Почти каждый день в в польских медиа появлялись портреты ранее неизвестных «героев». Одновременно отошли на второй план образы, ранее бывшие стержнем польского героического мифа, например, участники Варшавского восстания 1944 г.
Примечательна легкость, с которой «проклятые солдаты» включаются в упомянутый выше националистический канон ценностей. Мотив жертвенности крепко привязан к заложенному в литературных традициях национальному образу Польши. Центральную роль в нем играет творчество поэтов-романтиков, например Адама Мицкевича и Юлиуша Словацкого, а также Генрика Сенкевича, писавшего исторические романы в конце XIX века. Канон конструируется на основе патриотизма, жертвенности и героизма: больше всех чествуют тех героев, которые были готовы отдать жизнь за Отечество. Эта перспектива усугубляет мотив исключительности судьбы страны, придает ей высокое значение. Восстания против России, Прусского/Германского государства и Австро-Венгрии в 19-м веке, борьба против немецкой оккупации с 1939 г., а также действия антикоммунистической оппозиции в 1970-х годах и свободного профсоюза Solidarność 1980-х годов интерпретируются в рамках этой романтической парадигмы как героическая жертва «Богу и отечеству». Партизаны, которые продолжали борьбу за Польшу после официального окончания войны, представляют эту жертвенность в особенном свете. Те, кто в 1947 г. не принял амнистию, а продолжал борьбу в подполье, больше всего превозносятся государством.
Еще один уровень значимости открывается, если обратить внимание на термин «проклятые солдаты» который пошел дальше, чем другие понятия, такие как „żołnierze drugiej konspiracji” (солдаты второй конспирации), „żołnierze niezłomni” (непобедимые солдаты). Здесь речь идет о коммеморативном термине, к популяризации которого привела в 1993 г. передвижная выставка „żołnierze wyklęci” (проклятые солдаты) организации «Помним», и одноименная книга публициста Ежи Сленского. Чествуя партизанов за их борьбу за свободу и национальную независимость, коллективная память также обращает внимание на историю их принятия в сонм мучениов: в народной республике их преследовали как «бандитов реакционного подполья», многих в 1940-1950-х расстреляли. В то время как участники Варшавского восстания с 1980-х годов постепенно принимались в официальную культуру памяти, «проклятым солдатам», как борцам с коммунизмом, не было в ней места. Но и после политического переворота 1989 г. они, в отличие от героев восстания, не привлекли к себе особенного внимания. Их широкая героизация началась только несколько лет назад.
Кажется, что именно эта удвоенная виктимность – физическое преследование и дальнейшее изгнание из коллективной памяти – имеет самое большое значение для их сегодняшнего статуса мучеников. Значимость этой задачи вывести скрытую «правду», связана не только с замалчиваниями времён государственного социализма. В большой степени это скрытая претензия к так называемой «третьей республикое». Деятели либеральной демократической эпохи, начавшейся в 1989 г., обвиняются в том, что они использовали героические образы на пользу «философии стыда». Это не новое явление. Уже больше десяти лет польские правые требуют проведения новой исторической политики, которая должна подчеркивать национальную идентичность и больше регулировать идеологию. Она должна противопоставить дискурсу о преступлениях поляков против евреев позитивное представление истории и перекрыть критическое обсуждение тем Холокоста и антисемитизма.
Как программу требуемой «политики национальной гордости» можно рассматривать брошюру «память и ответственность», которую в 2005 году выпустили историки Роберт Костро и Томас Мерта. В ней публицисты жалуются на «нехватку целостного видения исторической политики, ограниченную способность страны реагировать на попытки ре-интерпретации прошлого соседними государствами, недостаток исторического образования» и требуют «разработки модели активной исторической политики страны» для «распространения знания о нашем прошлом среди иностранцев и внутри страны». Особенно ясно становится направление удара этой критики в совместной статье Костро, сегодняшнего директора Музея польской истории, с Казимежем Михалом Уяздовским, бывшим министром культуры и национального наследия. Хотя авторы оправдывают критическое отношение к «собственными ошибками и слабостями», они считают «национальный ритуал самобичевания» чрезмерным и констатируют потерю позитивных ориентиров и ослабление моральных ценностей. В соответствии с этой моделью действует сегодняшнее правительство. Так, министр обороны Антоний Мацеревич в марте 2016 заявил, что историческая политика должна «говорить правду о великих деяниях польской нации».
В представлении, что позитивно-национальная форма описания прошлого до недавнего времени подавлялась польской политической элитой, история и память сходятся. В то же время оно открывает определение правды, диаметрально противоположное постмодернистскому понятию конструктивного и селективного характера воспоминания.
Отцы-основатели героически-патриотической исторической политики видят себя, как заявил, например, Петр Витек в своем анализе 2010 года, представителями освободительной «обратной истории». Они хотят продвинуть ту историческую правду, которая была выброшена из плюралистического дискурса 2000-х годов. Нынешние «исторические политики» видят себя борцами за позитивную историю, которая до сих пор была отодвинута на второй в пользу негативных, критических моментов польской истории. Они убеждены, что историческое знание генерируется в первую очередь вне университетов и архивов, и вообще отказывают академической истории в праве на обладание какой-либо «исторической истиной». Назначение этой истины и области её применения переходит в область задач политических, то есть передаётся общественным деятелям, которые поддерживают политику «перемены к лучшему». Историческая политика представляется еще одним политическим полем, которое имеет свое место среди инструментов правительства.
Наконец, борцы за влиятельную историческую политику кладут в основу своих действий мифологизацию истории. Так же, как миф привязан к культовому месту и ритуалам, так и новая историческая политика ПиС нацелена на то, чтобы создать широкую инфраструктуру, для новых культурных практик. Ключевую роль, как подчеркнуло министерство культуры в декабре 2015 г., при этом должны играть ИПН и разные большие музейные проекты. «ИПН, музей варшавского восстания, музей истории польских евреев – это примеры того, как полезны эти институты для раскрытия и распространения исторической правды и уничтожения несправедливых стереотипов», – заявил заместитель министра культуры Селлин, и добавил: «Эту инфраструктуру мы будем расширять». Он не оставил сомнений в том, что запланированные большие проекты – музей польской истории в Варшаве, музей Иосифа Пилсудского в Сулейовке и другие – должны распространять чувство национальной гордости. Любые альтернативы при этом заведомо исключены: «Критический дискурс […] не может доминировать в музее […]. Музей польской истории совершенно очевидно должен быть построен на духе гордости польской национальной и государственной традицией».
Даже музей Второй мировой войны (Muzeum II Wojny światowej), который был основан во время правительства ПО, имеет основания опасаться за свою изначальную концепцию. Запланированная экспозиция (музей находится в стадии создания) концентрируется на описании 1939-1945 гг. как самой страшной катастрофы европейской истории: «В историческом рассказе особенный акцент делается на судьбе индивидов, обществ и наций». Военная история станет фоном рассказа о быте мирного населения и солдат, об оккупационном терроре, […] о геноциде, о противостоянии оккупантам и о большой политике”. Это вполне соответсвует общеевропейской программе. Но этот концепт был поставлен под вопрос министром культуры Глинским. По его мнению, музею не хватает «изображения войны с точки зрения Польши». Его заместитель, Ярослав Селлин, добавил: «Такой подход слишком универсален, а доминировать должна польская интерпретация».
Использование музеев как инструментов политики самоидентификации – совсем не новое явление. Достаточно одного взгляда на открытый уже в 2004 г. музей Варшавского восстания, который основал Лех Качиньский. В этом музее Варшавское восстание – военное поражение с разрушительными последствиями для польского мирного населения – представлено как моральная победа над немецкими оккупантами. Кроме того, создатели выставки изображают некоторые события похожими на Холокост (например, там выставлены изображения истощенных человеческих тел, напоминающие фотографии из освобожденных концентрационных лагерей). Это указывает на то, что воспоминание о первом восстании в Варшаве и вообще первом восстании в оккупированной немцами Европе должно служить «противовесом» воспоминанию о первом восстании евреев в Варшавском гетто в апреле 1943 г.
Консерваторы открыто жертвуют гражданскими ценностями ради развития национального самосознания. В то же время призыв к ясному националистическому изложению истории сейчас больше чем когда-либо связан с общественным запросом на современный, общедоступного, ориентированного на настроение общества проект. Так, и польский премьер-министр Беата Шидло, и министр культуры Глинский настаивают на выпуске фильма, который представлял бы польскую историю в Голливудской манере и тем самым приближал бы Польшу к широкой интернациональной публике. Предлогом для продвижения идеи фильма была необходимость противопоставить что-то вышедшему в 2013 г. и получившему Оскар польскому фильму «Ида» режиссера Павла Павликовского.
«Постыдное» историческое наследие
Открытое требование использовать историю как источник национальной самоидентификации основывается на взгляде, прочерчивающем четкую линию между «друзьями» и «врагами». Разносторонняя трактовка событий, плюрализм подходов и нейтральные, амбивалентные персонажи не имеют места в этой черно-белой картине мира. Но кто эти «враги», против которых направлена польская историческая политика? Какие нарративы противоречат позитивному представлению истории, и какие способы считаются допустимыми и необходимыми для того, чтобы уменьшить их влияние?
Четко сформулированная цель исторической политики – сопротивляться всем заявлениям, очерняющим доброе имя Польши. Они объявляются вредными, антипольскими и поэтому ложными. Особенно это касается тем, затрагивающих образ Польши-жертвы во Второй мировой войне. К ним относится как дискурс вокруг отношений Польши и евреев, так и преследование последних после Второй мировой войны. Работающие над этими темами ученые, публицисты, кинематографисты и художники воспринимаются обществом с растущим скепсисом. Это касается не только польских деятелей культуры, но и иностранных медиа. Особенное внимание политики при этом обращают на Германию: так, Анджей Дуда в своей речи на открытии историко-политического проекта ZDF «Наши отцы, наши матери» начал с того, что нужно противопоставить польский аналог «враждебной» исторической политике соседней страны.
Популярность «проклятых солдат» указывает на другое направление удара польской исторической политики: чествование борцов подполья явно свидетельствует об усилившейся антикоммунистической идеологии. Поскольку противостояние коммунистическому господству подается как основная государственная идея, его восхваление становится нравственным аргументом против всего связанного с «коммунизмом». Так, всех политических противников правых консерваторов: левых, левых либералов и всех, кто после 1989 г. был в составе правительства, в том числе и бывших представителей ПиС, называют «(пост)коммунистами». Как представителей «третьей республики», их обвиняют в том, что они не справились с наследием коммунизма и не взяли на вооружение позитивное описание прошлого. Польская конституция 1997 г., которую сейчас стремится реформировать ПиС, в соответствии с этой логикой кажется «частью провалившейся пост-коммунистической системы», продуктом «ложной демократии». «Настоящая» демократия, по версии ПиС, установилась только в октябре 2015 г. Плюралистический характер открытого исторического дискурса после 1989 г. осуждается как ограничивающий собственную польскую националистическую картину прошлого, и новая консервативная историческая политика стремится лишить своих предшественников легитимности.
Сам Лех Валенса потерпел серьёзные репутационные потери, когда документально подтвердились давние слухи о его работе с тайной коммунистической полицией в 1970-х гг. Тот факт, что по документам было очевидно, что сотрудничество Валенсы с тайной полицией было коротким и сменилось непрерывной упорной борьбой с коммунистическим правительством, не играло никакой роли. ПиС представляет Валенсу предателем. Даже переговоры с коммунистами на так называемом круглом столе 1989 г. подаются как измена. Наконец, вся «Третья Республика» с 1989 до 2015 гг. (за исключением первого правления ПиС 2005-2007 гг.) считается «(пост)коммунистической.» То есть никакой политической трансформации не произошло.
Историко-политические деятели в Польше используют разнообразные средства, чтобы маргинализировать и скрыть все «враждебные» интерпретации истории. Начиная с давлениея на конкретные выставки – например, на послевоенное отделение музея истории польских евреев – и заканчивая уголовным преследованием. Важную роль в этой связи играет образ «польских праведников», речь о которых, по словам Эльжбеты Янички, идет в «ритуальном дискурсе», появившемся уже во время Второй мировой войны (1942-1943). Этот образ всплывает всякий раз, когда ведется открытое обсуждение польского антисемитизма (например, в связи с послевоенными погромами, погромами времени антисемитской кампании 1968 г, фильмом Клода Ланцмана «Шоа», спорами вокруг Едвабне). Стремление представить Польшу как спасительницу евреев требует скрыть новейшие публикации польских ученых об антисемистких преследованиях, согласно которым версия спасения евреев во время Холокоста противоречит социальным установкам большей части тогдашнего польского общества. Петр Форецкий в своей статье пишет о новой склонности культа «польских праведников» использовать евреев как символический объект культуры исторической памяти.
Поляки находились, как считает переживший Холокост писатель Хенрик Гринберг, в «эпицентре» проводимого немцами «окончательного решения» еврейского вопроса. Преследование евреев проходило у них перед глазами, следовательно, пассивных наблюдателей среди них не было. Польским евреям приходилось опасаться не только немецких оккупантов, но и – возможно, даже в большей степени – своих соседей-поляков. Последователи аффирмативного представления истории отвергают эти исследования, поскольку они противоречат концепту незапятнанного национального «мы». Так может быть интерпретирован и культ «проклятых солдат»: их героизация служит прикрытием преступлений, совершенных партизанами против мирного населения и меньшинств (евреев, белорусов). Она возможна благодаря общественному антикоммунистическому консенсусу. То, что антикоммунизм и антисемитизм часто идут рука в руку – как например у некоторых партизан, убивавших выживших евреев – и образуют представление о «жидобольшевизме», при этом намеренно не упоминается. Сторонники «жидобольшевистской» теории заговора считают, что евреи могли с помощью коммунизма просочиться в польское государство и захватить власть.
Хороший пример распространенности представления о жидобольшевизме – появление в правой консервативной еженедельной газете „Do rzeczy” (2016 №. 21) заглавной картинки, на которой изображены еврей и коммунист. Оба стереотипичны: еврей – с длинной бородой и бакенбардами, а коммунист – в форме и с советской звездой на шапке. Мужчины смотрят друг на друга. Подпись гласит: община евреев или община хамов (żydokomuna czy chamokomuna). В соответствующей статье автор, Петр Зикович высказывается в поддержку идеи, что евреи поддерживают интернациональный коммунизм, против которого борются ПиС и их представители. Так „Do rzeczy” вводит стереотип жидобольшевизма в польские СМИ и легитимизирует открытый антисемитизм.
Стремление поставить под контроль польско-еврейскую тему, представляющие нацию в критическом свете, резко усилилось после смены правительства. Как показывают опросы последних лет, только два процента поляков считают уничтожение евреев важной страницей польской истории. Тот факт, что Холокост не считается серьезной составляющей польского прошлого, объясняет, почему правительственные механизмы цензуры, занимающиеся преступлениями поляков против евреев, легко принимаются большей частью общества. Два случая последнего времени привлекают к себе внимание: реакция СМИ на фильм «Ида» и кампания против Томаса Гросса. Когда в феврале 2016 впервые после смены правительства показывали по телевизору фильм «Ида», рассказывающий об убийстве еврейской семьи польскими крестьянами, интерпретацию фильма телестанция ТВП не доверила зрителям. Более того, телевидение приняло оценочную позицию, и на экран перед показом фильма выводились дистанцирующие комментарии от Кшиштофа Клопотовского (ТВП Культура), Петра Гурштына (ТВП История), и Мачея Свирского (Редут Доброго Имени). Клопотовский предполагал, что фильм снят «с еврейской точки зрения», потому что у режиссера есть еврейские корни. Потом на экран выводились таблички с текстом, которые указывали на искажение исторической правды в фильме, замечая, что многие евреи были спасены поляками во время Второй мировой войны.
Другой случай – это история конфликта государства с историком и социологом Яном Томашем Гроссом. 14 января 2016 г. канцелярия президента обратилась в министерство внешней политики с запросом о лишении Гросса полученного им в 1996 г. ордена за заслуги. В этом случае историко-политическая инициатива пришла снизу и была быстро услышана и поддержана правительством. При этом президент никак не отреагировал на открытое письмо ученых, объявлявших о своей солидарности с Гроссом. С осени 2015 г. проходит кампания, требующая использования государственных правовых средств в историко-политическом дискурсе: указывая на открытые высказывания Гросса о Польше, Варшавский суд завел против ученого дело по статье 133 польского уголовного кодекса. 133 абзац 2 гласит: «Открытое оскорбление нации или польской республики наказывается лишением свободы на срок до трех лет». 13 апреля 2016 г. Гросс подвергся пятичасовому допросу в прокуратуре в Катовице – из-за появившейся в сентябре 2015 г. в ежедневной газете «мир» статьи, в которой он пишет, что поляки в время Холокоста убили больше евреев, чем немецкие оккупанты, и что отношение нынешнего польского общества к беженцам уходит корнями в их так и не отрефлексированное отношение к евреям во время Холокоста.
В таких мерах проявляется стремление к открытому воздействию на исторический дискурс. Регулировать его сверху, чтобы сделать националистический дискурс единственной легитимной версией – очевидная цель новой исторической политики ПиС. Добиваясь таким образом права на единоличное утверждение общественного нравственного «фундамента», партия правительства ведет себя – по пониманию демократии Шанталь Муфф – «антидемократично».
Вывод
Центральным учреждением, занимающимся польской исторической политикой, должен в будущем стать Институт национальной памяти (IPN), работающий как архив, исследовательский институт и учебное заведение. Со вступлением в силу нового закона об IPN, с одной стороны, заметно расширятся его полномочия, например, он будет исполнять функции Совета охраны памяти борьбы и мученичества (Rada Ochrony Pamięci Walk i Męczeństwa). С другой стороны, Институт будет больше связан указаниями правительства. Поле действий института вообще сильно увеличится после реформы: по плану авторов поправки к закону, он должен помогать развитию чувства патриотизма и с этой целью открыто «бороться» с публикациями, распространяющими «ложные» исторические сведения и «клевещущими на Польскую республику и нацию». В связи с этим журналист Адам Лещинский высказал опасение, что IPN таким образом превратится в «историческую полицию».
Закон о преобразовании IPN подписал 31 мая 2016 г. президент Дуда. Эта инициатива еще раз подчеркивает, как решительно готово действовать сегодняшнее правительство, чтобы распространить свой националистический взгляд на прошлое. Неизвестно, насколько долгосрочный успех будет иметь их попытка сделать его доминирующим, но монополизировать право на трактовку истории, без сомнения, – очень сложная задача. Несмотря на выраженное в середине 1990-х гг. предположение литературоведа Марии Янион, что польская романтическая парадигма теряет свою значимость, ее влияние сейчас кажется более сильным, чем когда-либо. Толкование прошлого в рамках польского мифа о жертве и мученичестве, несмотря на горячие дебаты об участии поляков в Холокосте, о бегстве, изгнании и бессмысленном героизме не теряет силы. Для своей исторической политики правое консервативное правительство использует давно известные мотивы польской исторической культуры. В этом нет ничего нового.
Однако вопрос в том, какое влияние имеет новая манипуляция националистической трактовкой на историческую культуру и науку. Насколько ограничена свобода труда ученых? То, что польских и заграничных историков могут обвинить в антипольской пропаганде – это уже реальность, как показывает пример Яна Томаша Гросса. То, что архивные документы целенаправленно используются для дискредитации политических противников, продемонстрировала история предполагаемого доносительства Леха Валенсы.
Государство предлагает аффирмативную, воинственную и мученическую картину, описывающую историю по модели героического мифа. Это вызывает опасения за сохранение плюралистического подхода к истории в польской культуре. Какие перспективы открываются ежедневным историческим начинаниям, демонстрирующим взгляд на Восстание и его подавление, отличный от официального, политического или военного? Какое будущее у исследования Холокоста? Где будет теперь обсуждаться не позитивная интерпретация истории, а критический взгляд на собственное прошлое?
Катрин Штоль, Сабина Штах, Магдалена Сариуш-Вольская
19 июля 2016 г
Перевод: Фаина Даниэль
