Анна Зайчикова, Светлана Зайчикова «Деревня моя»
Рубрика Россия крестьянская
Саратовская область,
с.Успенка,
гидромелиоративный техникум
г.Пугачева, 1-й курс
Научный руководитель К.П.Лысяная
Третья премия
Я и моя сестра живем в селе. Здесь наши корни. Успенка – обычное село, как и все села Заволжья. Но Успенка – наша родина. Нам важно понять, какой она будет завтра. Понять день завтрашний можно, если мы поймем день минувший.
Успенка вчера
Справка: «Успенка – село в Пугачевском районе, на берегу р.Большой Иргиз. Названо по религиозно-культовому празднику (Успение, Успеньев день). Село основано в начале XVIII в.»1. В краеведческом музее г.Пугачева нам уточнили: «Село основали в 1862 году рабочие Рябинского чугунолитейного завода Пензенской губернии. Завод был казенный, т.е. принадлежал государству, или, как тогда говорили, “казне”, и сдавался в аренду разным лицам. При последнем арендаторе Селезневе остатки леса вокруг завода были вырублены на уголь, и дрова для производства, руду добывали с великим трудом. С 1860 года рабочие остались совсем без дела… Тогда правительство разрешило им облюбовать себе землю и заняться хлебопашеством. Миром выбрали ходоков, наказали им подыскать новое место для жилья, чтобы река была и землей привольно. Таким привольем для ходоков… оказалась заволжская земля… Бескрайние ковыльные просторы… Весной 1862 года переселенцы прибыли на место. Первое время жили в землянках, но… с помощью казны, выдававшей по 90 руб. на семью, стали обзаводиться домами. Новое поселение сразу же получило неофициальное название – Новички, поскольку это было самое молодое поселение среди прочих… Оно не удовлетворило вкусы местных земских деятелей своим откровенно “мужичьим” происхождением. В 1884 году в селе заложили церковь в день религиозного праздника Успение. Отсюда теперешнее название – Успенка».
Село жило, как и все села Заволжья. Засуха, суховеи, неурожаи, голод. В краеведческом музее нам дали статистическую справку: 1887 год – неурожай, не собрано ни одного колоска. 1888 год – вновь неурожай. 1890 год – суховей.
«После праздника Троицы началась жара, чем весь хлеб, по выражению крестьян, сварило, на все село остались только две лошади» – так записано со слов жителей села в «Истории Успенки», которая хранится в сельсовете.
Но постепенно крестьянскими усилиями деревня оживала, укреплялась, росла. Вот данные, какой стала деревня перед Октябрьской революцией 1917 года: 318 дворов, в которых проживало 2014 человек. В личных хозяйствах имелось 905 лошадей, 725 голов крупного рогатого скота, 2123 овцы, 533 свиньи, две козы. Сеяли рожь – 500 десятин; ячменя – 100 десятин; посевы пшеницы не указаны. Урожайность: рожь – 50 пудов (8 ц); пшеница – 25 пудов (4 ц); ячмень – 40 пудов (6,4 ц). В селе крестьян-бедняков – 60%, а середняков и зажиточных – 40%.
В деревне были церковь и церковно-приходская школа.
Что принесла Успенке Октябрьская революция 1917 года? Братоубийственную Гражданскую войну, которая унесла 32 человека. Под метелочку вымели запас ярового зерна за осень 1920 года и зиму 1921 года. В расчет не принимали, чем же мужики будут засеивать поля. Засуха в 21-м году была «сильнейшая». Николаевский уезд Самарской губернии, конечно и Успенка, вымирали.
Анастасия Ивановна Якунина рассказала нам: «Родилась в Успенке в 1917 году. Жизнь была трудная. В семье было шестнадцать детей. Никаких игрушек не было. Тятенька сделает из дерева одну игрушку на всех, вот и играем. Кровати были деревянные (самодельные), были печки в избе. Топили кизяком. Спали на матрасах, соломой набивали, а подушки – камышовым пухом, с чакана пух собирали. Надевать было нечего. Вот мать постирает платьишко вечером, за ночь высохнет, а утром снова его надевала. Варили в чугунах, ели деревянными ложками из глиняной посуды, пили из железных кружек».
Мы спросили Анастасию Ивановну, помнит ли голод 1921 года. «Во время голода умирало в селе много людей. Две сестренки мои умерли из-за голода, одной – четырнадцать лет, другой – шестнадцать. Было и людоедство. Голод, могилки копать сил не было. Копали в два штыка, и людоеды выкапывали, воровали трупы, варили и ели…»
«Помогали вам во время голода? Может быть, столовая была общественная?»
«Никто не помогал… А в 1937 году закрыли все церкви в Успенке и округе. Было раскулачивание церквей. Bcex попов увезли в Сибирь. Сначала в селе заставляли работать, кто с голоду помирали, давали всего лишь по 200 грамм хлеба на каждого… Семью попов выселили в другое село, детей бросали на снег, и они замерзали, умирали. Зимой делали клетушки из снега, покрывали сверху хворостом, рядом разжигали костер и спали в этих клетушках. У кого была перина, хорошо, у кого не было, замерзали от холода и голода. Младость мою помянуть нечем: голод, холод, война» (Анастасия Ивановна Якунина, 1917 г.р., с.Успенка).
Мария Максимовна Додонова подтвердила: «В семье – шестеро детей. В 21-м году отдали пятерых детей в детдом, из-за голода… Во время голода не было сил копать могилки, выкапывали одну большую яму, и туда кидали все трупы, а когда яма полна трупов, потом закапывали. На Успенском кладбище есть такая общая могилка до сих пор. Там стоит один большой крест, и каждое воскресенье приезжает туда священник и святит его…»
А.Жиркевич очень ярко описал общенародное бедствие поволжской деревни: «…в деревне нет не только запасов муки, но там давно уже за неимением муки едят не хлеб, а нечто подобное черной земле, из лебеды, с какими-то примесями… Кусок этой невообразимой, несъедобной, черной, как уголь, мерзости я вчера держал в руках»2.
После голода 1921 года в деревне осталось 197 хозяйств, т.е. 960 человек.
Помощь государства селу?
«О государстве не знаю. Во время голода люди уезжали за Волгу. Кто уезжал, вот они остались живые. Во время голода были в селе две столовые американские. Назывались АРА. Была она в школе, давали суп фасольный и рисовый, 50 г хлеба, а вторая столовая была в поповом дому. Там плохо кормили», – сказала нам А.С.Щеблетова (1911 г.р., с.Успенка).
Как же помогал сельский Совет? В «Истории Успенки» мы читаем: «Вопросы решались самые различные: о назначении опекунства “над личностями и имуществом”, о землеустройстве – о размерах грив у лошадей и т.д.» Сельский Совет, видимо, уже исподволь готовился к раскулачиванию и начал обсуждать вопрос «о допуске или недопуске к голосованию кулаков».
Система экономических мер, предпринятых партией при всей их противоречивости, в 20-е годы все-таки позволила селу подняться, окрепнуть. И вот опять «смена вех» – коллективизация. По данным краеведческого музея, раскулачено 15 хозяйств, а по данным сельсовета – 12. Но нам дали цифры за 1929–1930 годы – «251 хозяйство, население – 1230 человек, в т.ч. 602 мужчины и 628 женщин». А «в 1938–1940 годы население – 700 человек, из них – 340 трудоспособных колхозников». Вот мы и получили те цифры, которые скрывают. Это был, на наш взгляд, самый мощный удар по селу. Выдрали с корнем нравственно устойчивые, генетически здоровые и трудолюбивые семьи. Голод 1921 года, потом коллективизация и «раскулачивание церквей» действительно «обессилили» село численно, нравственно и материально.
Мы спросили Марию Максимовну Додонову: «Как же выжили?»
«На бога не надеялись, на государство тоже, надеялись сами на себя».
Крепкий нравственный стержень в народе был, в простом человеке. Невозможно было еще сломить мужика, крестьянина. Этим и только этим можно объяснить экономический рывок села в предвоенные годы.
Урожаи 1938–1940 годов были хорошие. В 1940 году было выдано на трудодни колхозникам по 5 кг зерна и по 2 рубля на один трудодень. Последний предвоенный год был сытым. «С хлебом были».
Отечественная война не обошла стороной Успенку. На фронт ушли мужчины. Держава оперлась на плечи женщин и детишек. Колхозная работа, непосильная и для мужиков, легла на их плечи.
Мария Ивановна Башаева рассказывает: «В семье было пятеро детей. Отец работал в колхозе разнорабочим, мама – в бригадах. В годы войны надеялись сами на себя. Люди были дружные. Когда ехали в поле, играли песни».
«Какие?»
«“Шумел камыш”, “Иду по улице одна, спешу я на свидание”… Частушки пели разные, что в голову придет.
Родители работали в поле, вся работа на огородах досталась нам, детям. С ранних лет и я работала, обувать было нечего и ходила босиком… Раньше никаких драк не было. В поле много работы было, косили и копнили. Веяли хлеб руками на току. Осенью запрягали быков, и я с другими возила хлеб в Пугачевский элеватор, руками разгружали. Все на работу ходили каждый день, наказывать не за что было. Ели траву, лебеду, отруби. Пекли лепешки. В 42-м году моя сестра заболела тифом, а она работала трактористкой. Во время болезни отпрашивалась, но ее не отпустили. Она села за руль и поехала. У нее закружилась голова, и она выпала из кабины, трактор перевернулся прям на ее грудь. Отец знал, что начальник был виноват, но не стал разбираться. За колосок с поля – тюрьма…»
Идет война, смертельная и священная война, но отношение системы к человеку, труженику неизменно.
Многие, с кем мы беседовали, говорили о 1942–1943 годах как о самых тяжелых. Урожайность зерновых в 1942 году была 1,9 ц с гектара. Зима 1943 года была самой голодной. «Ели лебеду, мураву, пекли лепешки из травы. Хлеба не было вообще… Варили в больших кастрюлях, раздавали по 20 г на человека» – это очень важная примета быта 43-го года из воспоминаний Марии Степановны Стариковой (Мария Степановна Старикова, 1930 г.р., с.Успенка).
С них, проводивших кормильцев на фронт и оставшихся с оравой детишек, голодных, босых или обутых в лапти, брали огромные налоги. «С коров в год требовали 11 кг мяса, с овец – шкуры, шерсть, 40 кг мяса, с курей –100 яиц. И никого не интересовало, есть или нет у тебя. Обязаны были отдать. Раньше были облигации, требовали деньги солдатам на фронт… Во время войны выплачивали по 3–5 копеек за трудодень плюс зерном только после того, как год проработаешь», – с горечью говорила нам Анастасия Ивановна Якунина.
Все рассказывали нам только о работе. Вот мы и спросили Валентину Константиновну Богданову, учились ли дети в годы войны:
«Да, учились. Я в 43-м году пошла учиться в первый класс. Книг вообще не было, был один букварь на всех. Учились в две смены, в первую смену было два класса – 1-й и 4-й, а во вторую смену – 3-й и 2-й. Когда делали уроки, давали одну книжку на десять человек. Вот так и учились. Писали не чернилами, а брали красную свеклу, отжимали в чернильницу и писали перьями. Писать не на чем, из бумажных мешков сшивали блокноты и писали на них… На Новый год давали подарки – по пирожку с тыквой; игрушки делали сами, снежинки. Елок тогда на Новый год не было, вместо елок – дубы, у которых не опадали листья, вот дубы и украшали… Отец пришел с фронта в 43-м году. Пальцы на правой руке пополам оторвало, и он не мог стрелять. В это время спичек не было. Били камень о камень, прикладывали ватку, на ватку попадала искра. Так добывали огонь. Люди, увидев, кто растопил, приходили за угольком, чтобы растопить у себя дома. Отец высекал кресалом. Потом стали делать лучины, серу нагревали и макали их туда. Она застывала. Так добывали огонь. Уроки делали с этими коптюшками. Мама вязала, шила с этими коптюшками».
С таким нелегким грузом Успенка шла к победному 45-му и послевоенному 46-му годам. В День Победы одни бежали на дорогу встречать своих, другие плакали дома. «В селе стоял вой… 73 мужика, наших, сельских, не вернулись», – так нам сказала Валентина Константиновна Богданова. Каждая вторая семья потеряла отца, мужа или брата.
Успенка 46-го – нищая, обессилевшая, обезлюдевшая. Такой она встретила жесточайшую засуху 1946 года. «Пухли с голоду», – говорили нам все, с кем нам удалось встретиться, побеседовать. В «Истории села» так и записано: «Многие уезжали семьями в Среднюю Азию, проявили малодушие, потеряли веру в лучшее будущее села. Это Куверины, Меженковы, Кручинины, Стариковы и многие другие. Трудоспособных осталось 188 человек».
Встал ли колхоз на ноги после 46-го года? Процесс обретения веры в будущее колхоза «Красный Октябрь», так назвали его в двадцатые годы, был сложен, противоречив.
И все-таки подъем колхоза «Красный Октябрь» к началу 70-х годов очевиден. Это следствие «оттепели», экономически разумных мер и невероятного трудового энтузиазма поколения 20-х годов. После упразднения МТС в колхоз «Красный Октябрь» поступило 17 тракторов, 14 комбайнов, 7 автомобилей.
В 1965 году впервые (!) колхозникам пенсионного возраста назначена пенсия. В 1966 году колхоз полностью перешел на денежную плату. В 1959 году в селе (наконец-то!) открыли клуб. Но клуб-то открыли в бывшей церкви. Закрыли склад – открыли клуб. Большим событием в жизни села стало открытие восьмилетней школы в 1969 году. К 1975 году деревня перешла на газ; построили на колхозные деньги улицу Молодежную, на которой коттеджи давали молодым специалистам, добросовестным труженикам.
Но именно в эти годы обнажились скрытые процессы, процессы разрушительные.
Чехарда с кадрами. Например, в 50-е годы в колхозе сменились четыре председателя. Не лучше было в 70-е. В 1971 году председателем была В.Л.Плеханова, в 1975 году – В.В.Рыжов, в 1979 году – С.В.Тезиков, в 1980 году – В.Г.Миронов, в 1990 году – А.Н.Прокофьев. И сейчас все еще ждут хорошего председателя. «Вот приедет барин…»
Не было и нет экономически точно выверенной политики ведения хозяйства. Колхоз то укрупняли, то разукрупняли. На мелиорацию то молились, то сводили на нет. В лучшие годы урожайность пшеницы – 15,5 ц с 1 га. К 1993 году в колхозе было 45 тракторов, 1921 голова крупного рогатого скота, в том числе 734 коровы. На начало 1998 года тракторов осталось 29, крупного рогатого скота 662 головы, в том числе 335 коров. Площадь сельхозугодий за этот период сократилась с 8362 га до 6122 га, пашня с 6962 га до 4824 га. В 1996 году клуб сгорел. В школу не приехал ни один иногородний учитель после окончания института. Духовная жизнь замерла.
Успенка сегодня
Успенка сегодня – на 1 октября 2000 года – 963 человека, работающих – 312 человек, пенсионеров – 215 человек. Смертность превысила рождаемость втрое. В детсаду детей от 4 до 6 лет – 10 человек.
В Успенке сегодня официально не платят зарплату с 1992 года. Выплачивают зерном, мясом, молоком, маслом.
Ребятам после учебы в техникумах и армии нечем заняться. Воровство, пьянство – сегодняшние приметы нашей сельской жизни. Наши земляки говорят: «Власти нет. Безвластие».
Что же позитивного в селе? Может быть, фермерство. Но от 25 фермерских хозяйств (1994 год) на сегодня осталось лишь 15. «Налоги душат. Солярка дорожает. Умопомрачительные цены на запчасти. Мафия грабит. Но к ней и за защитой бежим. Кругом полно пустующих, брошенных земель, а налоги дерут. Не бери ты с нас налоги в течение пяти лет, дай земли столько, сколько можешь обработать, защити нас – тогда мы поднимемся с колен» – вот о чем мечтают фермеры. Урожайность у них выше, чем в колхозе.
Есть ли какая-то внятная политика в отношении села у государства? Нам кажется, что нет.
Во что верит село? Чему молится? Вряд ли кто сможет ответить точно. Как сказал нам один старый человек: «Стоим раскорякой. Ни в социализме, ни в капитализме. Никому не нужны… Вымирающие села…» Вспоминаются строки из письма М.Е.Салтыкова-Щедрина в редакцию журнала «Вестник Европы»: «Рецензент мой не отличает народа исторического, то есть действующего на поприще истории, от народа как воплотителя идеи демократизма. Первый оценивается и приобретает сочувствие по мере дел своих. Если он производит Бородавкиных и Угрюм-Бурчеевых, то о сочувствии не может быть речи; если он выказывает стремление выйти из состояния бессознательности, тогда сочувствие к нему является вполне законным, но мера этого сочувствия все-таки обусловливается мерою усилий, делаемых народом на пути к сознательности»3.
Успенка – наша родина. Наш дом и наши корни. Болит и болит душа… Что будет с Успенкой?.. С нами?..
