Тайна России XX века

 

Стремясь написать исследовательскую работу, я преследовала цель не только зафиксировать и понять то, что знаю, но и заинтересовать материалами профессиональных историков. Я представила все в форме беседы, диалога. Собеседником является мой родной дедушка Перепеченых Александр Евгеньевич. Проживает он, как и я, в селе Старая Тишанка Таловского района Воронежской области. Его лицо украшает величественная борода, а глаза – задумчивые, полные тайного смысла. Лицо без морщин, волосы – в отличие от бороды – без седины. На внешнем облике не осталось следов тягостной арестантской школы – 16,5 лет.

За что такой огромный тюремный стаж? За Христа, за истинно православную веру, за Второе Пришествие Христа в образе Федора!

Л.П. (Любовь Перепеченых): Вся жизнь моих предков была в поругании, посмеянии, поношении, нищете, голоде, холоде. Всех объединяло одно – вера. Сейчас уже многие в стране твердо называют себя православными, но почему же по-прежнему меня одни ровесники называют сектанткой, другие говорят, что я верю не их Богу? Учителя тему Бога на уроках не трогают.

А.П. (Александр Перепеченых): Внучка, нас в советское время, особенно в 30-е годы жестоким образом заставляли вступать в пионеры и комсомол, принуждали записываться в кружок СВБ – союз воинствующих безбожников, где учили, что нет никакого Бога, что религия – это опиум. Учили не признавать ни Бога, ни черта.

Зато заставляли учить «Интернационал», где поется, что «старый мир разрушим, а затем мы наш, мы новый мир построим». Что и было сделано. Божии Храмы разрушили, разрушили и храмы в сердцах. Особенно нужно было воспитать молодежь в духе атеизма. Была программа научить и стариков, чтобы они поняли, что нет никакого Бога. Они этого добились. Вот почему, дорогая внучка, сейчас и многие старики не верят, а если и чтут Господа, то притворно. Начнут наказывать завтра за Христа, и они снова откажутся. И не только темные колхозники, но и многие современные священники верят на словах…

В настоящее время в России две церкви. Одна – православная, старая, которая строго хранит учение Иисуса Христа, святых Апостолов, святых отцов и управляется наместником патриарха Тихона. А другая – которая явилась только в 1922 году.

Л.П.: Расскажи мне про революцию, дедушка.

А.П.: В период этой ужасной трагедии в России был голод, болезни. Ленин, пользуясь этой ситуацией, приказывал все ценные вещи из монастырей, церквей забирать и продавать, якобы для покупки хлеба. В результате все грабилось, ломалось, пропивалось. Им нужно было подчинить себе церковь, а значит, покорить высших иерархов: епископов, архиереев, митрополитов. Священников поделили на красных и белых, обновленцев и истинноправославных. Дошли до Патриарха. Он говорил Ленину: «Куда ведешь народ?» Арестовали Тихона, зверски над ним издевались, а затем заморили голодом. Прощаясь с жизнью, Патриарх не предал свою церковь и веру. То же самое произошло и с остальными представителями церкви. Те, кто не согласились с новыми порядками церкви, их уничтожили, а остальные, которых оказалось большинство, покорились новой власти. Изменения церковного уклада, расстрел невинных, уничтожение цвета нации, все это в очередной раз доказывает, что антихрист пришел. О чем подтверждают архивные данные ОГПУ, документы союза воинствующих безбожников и другие источники.

Л.П.: Как же явился Федор?

А.П.: Явился Он строго, строго по Писанию. О чем говорит Первое послание к Коринфянам гл. 1 ст. 21:

«Ибо когда миръ своею мудростью не познал Бога въ премудрости Божiей, то благоугодно было Богу юродствомъ проповеди спасти верующихъ».

Юродивым Он и явился. А было это так. В 1922 году, к некой вдове Ульяне в Петропавловский район Воронежской губернии село Новый Лиман пришел якобы муж ее Федор Прокофьевич Рыбалкин, которого в 1914-м взяли на фронт. Радость Ульяны была неописуемой, ведь прошло восемь лет с того дня, как она его не видела. Счастливый восторг первых дней сменился необычайным удивлением. Муж очень сильно изменился, а именно: все заработанное раздавал нищим, постельной стороны семейной жизни сторонился, юродствовал – ходил босым без головного убора зимой и летом. Волосы как у первосвященника или, как пишет Библия, назарейские. Одежда – простая украинская свита из овечьей шерсти, самодельная. Ульяна видела, что сейчас ее муж не тот, каким был ранее Федор. Он начал творить всевозможные чудеса: слепые прозревали, хромые ходили, глухонемые говорили, бесов изгонял открыто, воскрешал мертвых словом. Воскрешал?! То есть делал то, что делал Христос в первом Пришествии. Эти невероятные вести распространились быстро по округе. Священное Писание говорит, что Христос пришел так, как пришел пророк Илья к вдове в Сарепт.

И пошла молва вначале по селам, затем по губерниям России, наконец, вышла за границу. Как писала газета «Мое» за 16–22 декабря 1998 года под заголовком «”Иисус Христос” из Воронежской губернии»:

«Его называли блаженным, юродивым, благодатным человеком, старцем, спасителем, прозорливцем, Христом, сыном Иисуса, пророком, преподобным… И по его имени стали называть новую веру».

Эта вера называется истинноправославная, верующие – истинноправославные христиане – федоровцы. Вот почему тебе, Люба, одноклассники говорят, что ты другой веры.

А современная церковь проповедует Писание, особенно Евангелие, что это были дела, чудеса в Первом Пришествии Христа. Да, это было, но в Екилезиасте, в Ветхом Завете в гл. 1 ст. 9 говорится:

«Что было, то будет, что делалось, то будет делаться…».

А Новый Завет, Послание к Коринфянам гл. 10 ст. 11 продолжает:

«Все это происходило съ ними, какъ образы: а описано въ наставление намъ, достигшимъ последнихъ веков».

Вот и происходят эти дела, а если не так, то Священное Писание не было бы пророческой книгой. Это была бы просто история. Поэтому все совершается по Писанию.

Л.П.: Дедушка, когда ты узнал о Федоре, ведь в то время, когда он ходил, ты был совсем крошечный?

А.П.: От Иващенко Арсения Емельяновича, который ходил непосредственно с Христом в образе Федора. Он рассказывал, что это не Ульянин муж, которого убили в 1914 году на войне, а Христос. Это видели многие, так как он менял свой лик. Замещал Христос в образе Федора и священников. Когда прихожане приходили на исповедь, то он называл их по имени и перечислял грехи вперед кающегося.

Священники-тихоновцы, видевшие его дела и чудеса, последовали за Федором. Это священники: Чуев – Митрофановского монастыря Воронежа, Запоганенко Вениамин – Придонского монастыря, Ткаченко, воронежский епископ Владимир.

И был день, и был час, когда во время заутрени батюшка Вениамин громогласно объявил, что Рыбалкин – Христос, вторично пришедший в мир в образе Федора. В Первом Пришествии ученики Иоанновы приходили к Иисусу спросить:

«Ты ли тот, который должен прийти, или ожидать намъ другого?»

И сказал им Христос в ответ:

«Пойдите, скажите, что вы видели и слышали: слепые прозревают, хромые ходят, прокаженные очищаются, глухие слышат, мертвые воскресают и нищие благовествуютъ».

Вот почему и было объявлено о Втором Пришествии Христа.

Затем пошли паломники со всех сторон и концов Советского Союза, даже из-за рубежа. Варил кашу, паломники ели, а каша в котелке не отбавлялась. Один раз открыл небо перед всем народом, и грешный мир своим оком увидел за гробом славу Предвечного Творца – Повелителя. Все плакали, рыдали, как малые дети, от радости неизреченной. Один кричит:

«Я вижу ангелов бесплотных, такое множество идет?!»

Другой восклицает:

«А я Матерь Пресвятую вижу».

Все с наслаждением слушали ангельское и архангельское пение. А один по фамилии Чмук сказал, что видит все как в тумане. Федор ответил:

«Верить нужно, тогда будешь видеть ясно».

Для современного человека эта история может показаться не иначе как басней или легендой. Однако архивы свидетельствуют, что и некоторые коммунисты, гнавшие Христа, видя такие чудеса, поменяли свои убеждения, как, например, предволкома Тотский. Он бросил свой портфель и пошел за Федором. Доказательство – архив КГБ г. Воронежа по улице Орджоникидзе, д. 31, Центр документации новейшей истории Воронежской области.

Л.П.: Дедушка, а ты был там, где ходил Федор?

А.П.: Это Петропавловский и Богучарский районы Воронежской области. Я там был уже в 90-х годах, люди до сих пор напуганы, но некоторые все же сказали, что помнят, как ходил босой Федор. Хотя были малыми детьми. Одна старушка сказала, что это был святой человек – ходил в 40° мороза босиком, как по траве, и льдины отбивал с ног.

Л.П.: А что с Ним случилось потом?

А.П.: Советская власть сказала людям, что Его якобы отправили в сумасшедший дом. Было же все не так.

Проповедь Федора шла 1277 дней и ночей, три с половиной года. В 1926 году Он закончил свое всемирное свидетельство и сказал власти стоящей, которая от Него не отходила все время:

«Я на земле все кончил, теперь кончай ты».

Затем Его взяли и повели в город Богучар, за Ним последовало множество народа, сопровождавшие горько плакали. А Федор им сказал:

«Братья и сестры, не плачьте обо Мне, а плачьте о себе и детях ваших».

В Богучаре была приготовлена баня, раскаленная в несколько крат больше обычного. Врачебная комиссия, профессора совместно с верховной властью – князем мира сего, сняли с Него одежду донага, распарили Его Божественные ножки, тщательно проверили, думали Он их наспиртовал, и сразу вывели на лед. День был – лютый мороз! Едва скот выдерживал, мороз, как огонь, свирепый, но не повредил он тем ногам. И они прекрасно поняли, с кем имели дело. Что гвозди забить в Его ноги, в которые раньше забивали, что выставить на мороз, все едино. Плеть обуха не перешибет. Вот здесь закончилось второе распятие… А Он пошел как прежде, как летом по траве, и только было видно, как пар шел от Его Божественных Ног. Премудростью сотворил еси. После чего Федора отправили в Воронеж, а потом в Москву, где сразу посадили в центральную тюрьму, поставили усиленную стражу и печать. А сами ушли совещаться, что делать с Ним. Пока они рассуждали, какие меры принять, Он оставил стражу, замки, печать на своих местах и появился у них в кабинете. Когда они увидели Его воочию перед собою стоящим, все попадали…

Федор их поднял, привел в порядок и сказал:

«Вы не знаете, что со Мною делать, а Я вам скажу – немедленно отправьте Меня на Соловецкий остров».

Ничтоже сумняшеся, не противореча, главенствующая спецкомиссия садится на корабль, а Федор им говорит:

«Я положу на воду свою свиту, лягу на нее и поплыву вслед за вами, а вы наблюдайте за Мною».

Плыли 12 суток. На 13-й день достигли гавани, корабль встал. Поднялся и Федор, встал на воде, как на суше, вздохнул глубоко и сказал:

«Ах, как долго я спал?!»

Ему ответили, что 12 суток.

«Теперь достаточно вам моего свидетельства?», – сказал Он.

Спецкомиссия опять попадала… Федор снова их поднял, ободрил и продолжил:

«Сейчас же, немедленно, вернитесь назад в Москву и, что видели и что слышали, напишите в советской печати, а также оповестите на весь мир».

После чего стал невидим.

Л.П.: Значит, дедушка, свидетелем этого события является печать?

А.П.: Да, первый свидетель – это истинноправославные христиане, принявшие Христа в образе Федора, а другой свидетель – советская печать. Двух подтверждений достаточно. Все это описано в «Истории наших дней» Иващенко Арсением Емельяновичем, который ходил непосредственно с Федором. Автор «Истории» просидел 19 лет, и когда был уже преклонных лет, ему враги отрезали бороду, он им сказал:

«Зачем обезобразить меня решили?»

А они ему в ответ, мол, не сопротивляйся, а то и голову свернем. Ответил им Арсений Емельянович:

«Иоанну Крестителю отсекли голову, а она заговорила, смотрите, и эта голова начнет говорить».

В одном номере газеты «Коммуна» за 1929 год я выписал небольшой текст, сейчас его прочитаю:

«По показаниям Резникова все главари федоровщины в недалеком прошлом были главарями тихоновщины. По свидетельству Ткаченко, один из вожаков федоровцев был священник новокалитвянской церкви Ткачев. Мария – сестра федоровца Тоцкого была монашкой Фроловского киевского монастыря, где игуменьей являлась бывшая помещица, какая-то княгиня Щербатова».

Л.П.: Дедушка, ты хочешь этим отрывком сказать, что за Федором пошли не только простые люди, но и помещики, княжны?

А.П.: Ты права, внучка. Современная церковь, священство говорят, что Второго Пришествия Христа не было, да и антихрист еще не пришел. Но какого еще нуж­но антихриста, если Ленин, Сталин и его соратники всю Россию залили кровью великомучеников и Самого Христа в образе Федора, миллионы невинных костей уложили. Это говорит за то, что мир духовно мертвый и в воскресенье не нужда­ется. У нас, истинноправославных христиан, при встрече с братом или сестрой говорят, приветствуя с радостью: «Христос Воскрес». На что отвечают: «Воистину Воскресли». Это потому, что мы приняли Христа, Пришедшего Вто­рично в образе Федора, поэтому и воскресли. Почему и написано в Евангелии:

«Блажен муж в Воскресении первом, над ним смерть вторая не имеет власти».

А в главе 21-й Священного Писания говорит Господь через Иоанна Богослова:

«И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля мино­вали, и моря уже нет».

Святой апостол увидел святой город Новый Иерусалим, сходящий от Бога с неба.

Ранее, внучка, была Русь, она называлась святой, была и святая соборно-апостольская церковь, затем великомученики, страдающие по тюрьмам, пропели:

Прощай, наша обитель святая,

Прощай, наша мать навсегда,

Теперь нам, обитель святая,

Не видеть уже никогда…

Л.П.: Дедушка, давай вернемся в двадцатые годы нашего столетия, что было после ареста Федора Рыбалкина?

А.П.: Когда в 1926 году Христа в образе Федора забрали, то начались аресты Его преданных последователей. Всего по этому делу прошло почти 40 человек…

Среди арестованных был и Никифор Тоцкий – заместитель председателя районного исполкома и член волкома ВКП(б), который, повторяя судьбу новозаветного Савла, гонителя христиан, вдруг присоединился к верующим в пришествие Христа в образе Федора и на ко­ленях просил у него прощения.

6 октября 1926 году дело было рассмотрено Особым со­вещанием при Коллегии ОГПУ. Приговоры прозвучали прицельными залпами: кому три года лагерей, кому – психбольница. Добивали их позже…

В 1929 году в Воронеже состоялся пересуд над теми федоровцами, которые к этому времени еще оставались в живых. Но теперь государство, страшась их ду­ховной силы, вынесло смертные приговоры…

Мне было больно читать эти выписки из статей «Коммуны». Тяжело, больно и страшно.

Л.П.: В статье «16 контрреволюционеров приговорены к расстрелу» («Коммуна» (Воронеж), №270 (3009) от 24 ноября 1929 г.) написано, что уголовно-кассационная коллегия облсуда по г. Воронежу постановила возбудить перед облисполкомом Центрально-Черноземной области (ЦЧО) вопрос о выселении из ЦЧО всех членов федоровской организации, оставшихся на местах. Каков результат этого постановления?

А.П.: Суд шел две недели, поливали грязью, ложью. Это был не просто процесс, а показательный. Тихоновцев представили белогвардейцами, террориста­ми, сектантами. После вынесения приговоров тысячи федоровцев пошли по этапу на мед­ленную лагерную смерть в Колыму.

А забирали под разным предлогом. В эти годы уже создавались союзы (совместная обработка земли) и колхозы. Федоровцы-тихоновцы туда не вступа­ли, так как там нужно было работать и в дни религиозных праздников, а это было бы нарушением законов веры. Конечно, они сразу были записаны в разряд кулаков. Стали кулачить и забирать. У нас в Козловке Бутурлиновского района Воронежской области таких семей было два десятка.

Л.П.: Расскажи подробнее об этих семьях.

А.П.: В семье Лепехина Фомы Дмитриевича – твоего дедушки по материнской линии – было семеро детей, двое старших, девочка и мальчик, были кое-как оде­ты, а остальные – голые, в чем мать родила… Ни одного лоскутка материи на них не было. Мать их была лежачей больной. У нее туберкулез костей. И вот такую семью «кулачили». Забрали все, что можно унести, даже вылили похлебку из чугунка, вынув его из печки. Забрали и самого хозяина. Старшая дочка после этого ходила по селу, про­ся помощь. Кто давал свеклу, кто кожуру от картошки, а были и такие, кто по шее «давал». Когда раскулачивали семью твоего прадедушки, то он помогал им забирать. Выгребал, а сам пел:

«Ой, спасибо Сталину, ой, спасибо Ленину, у нас корову отобрали и паневу мамину».

Как жить? Мать с ма­лыми детьми ходила работать по дворам, ели желуди, мурох-траву. Забегая вперед, скажу, двадцать семь лет не было у нас приусадебных участков, – живи как хочешь.

Л.П.: Понятно, почему все крестьяне вступили в колхоз, они боялись такой же участи.

А.П.: Тихоновцы были иные. Несмотря на то, что дети оставались голодные, холодные в четырех углах, где забрали все, от Бога не отказались. Они пошли на ссылку за веру, за Христа в образе Федора, не зная, увидят ли своих детей, жен, матерей. Не вернулись, не увидели, кроме трех человек, которые пришли домой. А как издевались над семьями на воле! Все не рассказать и очень больно вспоминать…

Л.П.: Федоровцы голосовали?

А.П.: Нет, тихоновцы никогда не принимали участия в таких мероприятиях, они вообще не голосовали, тем самым подтверждая безбожность власти и ее поступков. Во главе представителей власти на селе были люди, которых раньше за людей не считали. Как в «Интернационале», где поется, что кто был ничем, тот станет всем. Людьми их трудно назвать, так как поступки их были просто зверские. Скольких оклеветали, ограбили, а скольких сослали?! Греха нет, значит, теперь все можно. Они и доказали, что являются родом от обезьяны. Грабили церкви, кололи иконы и топили ими печки… Когда была перепись населения, где указывались вероисповедание, членство в колхозе, федоровцы не скрывали своей веры и отсутствие членства в колхозе.

Началась Великая Отечественная война. Федоровские дети уже подросли. Мой прадедушка Евгений Карпович Перепеченых уже третий год находился в психиатрической больнице в Орловке Воронежской области. За отказ вступить в колхоз его объявили сумасшедшим. Дедушку Александра Евгеньевича в 1941 году по­садили за отказ от военной службы.

Л.П.: Расскажи почему ты отказался?

А.П.: Матушка Россия всегда защищала веру, царя и Отечество, а здесь надо бы­ло идти воевать за советскую Родину, за Сталина. Я верующий человек и по зако­нам веры убивать не могу, то есть отказался по убеждению. В результате не только я был арестован, но и моя мать. Меня сначала отправили в лагерь Пчелиновка (г. Бобров Воронежской обл.), где я встретил верующих старушек. Этих старушек за невыход на работу в праздники ставили на мороз в худых ботиночках и фуфаечках. А холод был ужасный, ведь мороз в войну достигал –40° С. Я по своему убеждению, к ним присоединился. Меня тоже стали ставить на мороз. Морозили всю зиму. Затем их отправили на пересылку как неисправимых, а мне – статью 58-14 – «контрреволюционный саботаж». И посадили меня и одного еще верующего в изолятор на 300 г хлеба, а через день – баланда. Через 10 суток пришли надзиратели с вопросом: «Пойдете на работу?» Мы ответили: «Нет!» Начались избиения. За дверью стоял врач, наблюдал за происходящим. Один головорез так заехал коленом, что я – ни вздохнуть, ни выдохнуть, ни слова сказать не мог. Тогда они напали на моего напарника. Результат – согла­сие идти на работу. Меня больше бить не стали – врач остановил. Через некоторое время я очнулся. Повели к следователю. Он спрашивает:

– Как фамилия?

– Православный.

– Имя?

– Христианин.

– Отчество?

– Христов.

Тогда следователь посадил меня вплотную к каменной стене и давай бить головой о стенку. В голове шум и мозги сипят. Он снова повторяет свои вопросы, я опять отвечаю то же самое. Тогда следователь пистолетом по кадыку. Голова перестает соображать, а он уже сзади по холке бьет. Затем ногами, потом кулака­ми. Такое мученье длилось месяц. Да, пока я не стал как блин, тонкий, звонкий и прозрачный, но еще мог стоять.

На последнем допросе следователь ударил меня со всей силой вдоль костреца прикладом винтовки мелкокалиберной. Не поверишь, приклад так и отвалился. Я от такого удара упал, встать уже не мог, даже руками пошевелить было невозмож­но. Меня волоком оттащили в казарму, сопровождая нецензурной бранью и обещая сгноить на лесоповале.

Л.П.: Дедушка рассказывает, а его руки дрожат. В голосе чувствуется волнение, по щекам текут слезы. Ему было тяжело рассказывать, а мне больно слушать.

А.П.: Где-то около месяца я не мог ходить, добрые люди за мной ухаживали. Затем меня на костылях отправили в пересылочную тюрьму г. Усмани. Там был осмотрен врачами и оставлен в больнице при тюрьме. Через некоторое время была актировка (списание), и в 1946 году я вернулся домой. Отец тоже пришел из сумасшедшего дома. Отпустили и мать. У всех здоровье было подорвано. Старшая сестра с двумя младшими сестренками встретили нас. Сколько радости, сколько слез было!

Л.П.: Дедушка, неужели после таких мучений, страданий, взгляды и убеждения не изменились?

А.П.: Лучше на свет не родиться, чем бросить свою веру и идти за антихристом. Я понимал, что пришел ненадолго. Образ жизни мы продолжали вести прежний. Че­кисты и их люди за нами следили… Начался 1947 год. Голосование. В сельсовете устроили нам «хорошую» встречу. Чернили грязными словами: «индувалы» (единоличники), не хотите голосовать, выступаете против советской власти… По­звонили вышестоящей власти, что, мол, поймали пропагандистов, провокаторов, ко­торые вели агитацию против голосования. Продержали аж всю ночь. Утром нам говорят:

«Голосуйте первыми, покажите, что вы не враги советской власти!»

Мы ответили, что раз вы нас так опозорили, обозвали нас провокаторами, то делайте с нами, что хотите, но голосовать мы не будем. Тогда к нам подослали на­божных стариков, которые нам говорили:

«В Писании написано, что какая бы власть не была, она от Бога, значит ей надо подчиниться».

Собрали активистов, учителей, стариков, которые стали надо мной потешаться: кто ругался, кто смеялся надо мной, кто агитировал, кто стыдил. Тогда считалось позором верить в Бога. Слава Богу, я остался при своем.

Долго на свободе не пробыл. В 1948 году меня вместе с моим от­цом ночью забрали. Вывели и сразу предупредили: поворот в сторону, прыжок вверх – считаются побегом. Утром отправили в Воронеж, и не в общую тюрьму, а в спецдом КГБ, в разные камеры. Там нам сказали, что мы попали туда, откуда не выходят. Посадили меня в одиночную камеру, где можно было только сидеть. Ходить, лежать – нельзя. Отца я больше не видел. Началось следствие. Всю ночь не дают спать, угрожают, берут на страх:

«Ты говорил, что в «Правде» нет извес­тия, а в «Известиях» нет правды. Подпиши?»

Несмотря на пытки, я эту ложь не подписывал. Завели новое дело, обвинение – групповая агитация. По этой статье полагалось до 25 лет срока. Смысл этого обвинения состоял в том, что якобы я с другими тихоновцами вел агитацию против вступления в колхозы, против уплаты налогов, против участия в мероприятиях советской власти. Мы действительно не могли платить двойные налоги, которыми нас обкладывали, так как все забрали. «Не со­гласен? В камеру его», – ответ следователя. Посадили на сырой бетонный стул, где точно такие же стены и с потолка капает, для того чтобы я подумал. В таких условиях можно было подумать день, два, максимум три. А меня держали не­сколько месяцев, причем не давали спать. Я стремительно терял силы, начал уже терять сознание. Меня убивали морально и физически. Выбора не было, так как нужно идти или за Богом, или за антихристом.

Л.П.: Боже мой, неужели так всех заставляли подписывать следственные дела?

А.П.: Они сами говорили, что был бы человек, а дело сделают. Издевались и надо мной долго, один следователь сменял другого, вызыва­лись ложные свидетели, которые были заранее проинструктированы давать пока­зания, что я против построения пятилеток, против голосования. Даже для фор­мальности вызвали адвоката, который сказал:

«Согласно закону, у нас свобода со­вести и религии. Отец его за религию второй раз сидит».

Я отказался от него и сказал:

«Господь – защита моя и уповаю на Него».

«Бедный ты человек, ведь не знаешь, что сейчас творится в лагерях, погибнешь, как муха, ведь мог быть ум­нее, если бы был как все», – выложил мне прокурор.

После суда отправили в об­щую тюрьму, затем по этапу, на нефтепромысловую стройку Ишимбай в Уфу. Дали десять лет колымских лагерей. Обвинение стандартное – 58-я статья, пункт 10-й – контрреволюционная агитация. Отец в это время был в Москве в институте имени Сербского.

Л.П.: Получается, что свои лучшие годы ты провел в лагере?!

А.П.: Я нисколько не сожалею об этом, ведь отстаивал свою веру и, слава Богу, не отказался. Но вспоминать тяжело лагерную жизнь. Тогда нас высадили в степь и сказали: «Стройте себе жилища». Привезли туда нас 5000 человек, развернули военные походные кухни и раздали нам строительные инструменты: ломы, топо­ры, кирки, пилы и другие. Мы были постоянно голодные, так как «блатные» продук­ты растаскивали, а нам, мужикам ничего не доставалось. Дело дошло до руко­пашного боя: кто – топором, кто – киркой, кто – ломом. Начальство, видя, что си­туация выходит из-под контроля, попыталось брандспойтом, водой из пожарных машин утихомирить. Тщетно. Собаки тоже не помогли, тогда пошла стрельба со сторожевых вышек. Получилась бойня. Только наступление ночи утихомирило толпу. После чего лагерь разделили на две части: 58-ю в одну, «блатных» – в другую.

Все равно это ничего не изменило. Кухня была в одном месте, получать про­виант ходили бригадой, другая же группа встречала рано утром и отнимала хлеб, а суп выливала. Короче, был кошмар, друг друга проигрывали. Жертв много было. Я в этом не участвовал, в праздничные дни не работал. Тихоновцев уже не было, а федоровцев и в помине не встречал.

И как праздник – меня в изолятор на десять суток. Начальство видит, что это на меня не действует, тогда отправили в «дикую» бригаду на исправление. Они меня в праздник «Воздвижения креста» потянули волоком на работу.

«Ты должен для каждого из нас заработать по 700 г хлеба. Мы – в законе, у нас праздник каждый день», – последовал приказ.

Я отве­чаю, что в праздники не работаю. Они в ответ: «Заставим!» В это время один из них берет лом и им вдоль моей спины во всю силу. Я и протянулся. Конвой уви­дел и начал поверху стрелять. Они отошли. Я же уже на ноги подняться не мог, лежал весь день. Вечером меня волоком тащили до лагеря 4 км. Затем втащили в казарму, где жили три попа православных и один мулла мусульманский. Если бы заявили начальству, то меня бы «овчарки» добили. Они показали меня заключен­ному фельдшеру – земляку, который связался с вольными врачами.

Врачи вошли в мое положение, при­писав мне совсем другую болезнь. Таким образом, я оказался в больнице.

Видимо, было что-то человеческое в мусульманском святителе, так как после этого он призвал своих мусульман с бригадиром Алиевым и на своем языке жестко с ними поговорил. И когда я вышел из больницы, то бригадир меня заставлять работать больше не стал.

Л.П.: Почему бригада называлась «дикой»?

А.П.: Она была собрана из самых отъявленных отбросов общества. Образ их жизни внушал страх, они везде вели себя no-зверски. Чувствовали себя одинако­во что на воле, что в неволе. Звери, а не люди. Говорили так они:

«По субботам на работу мы не ходим, а суббота у нас каждый день».

Такие кадры воспитали ма­териалисты, ведь Бога нет, поэтому все можно.

Однажды вызывает меня оперуполномоченный в кабинет нарядчика. Гово­рит:

«Я помогу тебе раньше освободиться, если ты будешь следить за врагами на­рода. Что они говорят, о ком говорят. У тебя ведь большой срок – десять лет. Скостим на трети, а если походатайствуем, то еще раньше отпустят».

Отвечаю:

«Какой же я буду верующий, если буду закладывать людей? Нет, я не могу».

Как он вскочил, лицо от злости передернулось, нецензурные выражения посыпались. После его удара я вылетел в дверь. Зиму я кое-как пе­режил, а весной 1950 года меня вместе с ярыми рецидивистами отправили на Колы­му как неисправимого. Контингент жуткий. Привезли в Совгавань в общую зону. Затем меня отправили на этап, к порту бухты Ванино. Нас было где-то около шести тысяч, так нам говорили. Набили во все трюмы, как селедку. Даже преступники были в панике: тут же параша, тут же варится ов­сяная каша. Воздух ужасный, дышать тяжело. Затем начался шторм. Зэков начало тошнить и вырывать. Зрелище было жуткое. Все смотрели друг на друга с дикой злобой. Были готовы удавить на кальсонах. Один из главарей преступного мира обратился к зэкам:

«Мы не знаем, куда нас везут и что нас ждет, так что давайте забудем зло против друг друга».

Не помню, сколько суток плыли. Привезли в Магадан в пересылочную зону. Утром этим же пароходом, но уже две тысячи, повезли дальше. Куда? Об этом мы не знали тогда. В это время случился конфликт среди преступного мира в нашем трюме. В результате повесили одного азербайджанца. Обычно убитых выбрасывали в море, их акулы сразу подбирали. Мы упросили начальство похо­ронить его на суше, но только через три дня мы подошли к бухте «Пестрая». Хо­ронили уже разлагающийся труп. Капитан парохода «Джурма» сказал по прибы­тии:

«Счастливые вы, мало вас погибло, обычно большое количество трупов я привозил».

Место, куда нас высадили, было пустое, лежал стог мешков, накрытых бре­зентом и была небольшая хата. Охраны – пянадцать человек. Мы разутые, раздетые. Нам объявили:

«Советской власти здесь нет, так что прокурор – сопка, а судья – тайга. Малейшее нарушение в пути со стороны вас – сразу расстреляем, отвечать не бу­дем. Конвоя мало, но он зверски настроен, вооружен до зубов».

Построили в шеренги, велели взяться за руки и погнали за 120 км в поселок Голимый. Выдали нам сухого пайка на три дня, а мы его сразу съели с голоду…

Погнали нас дальше. Начались громадные камни – булыжники. Меж ними журчала вода. Начали прыгать. Падали в воду, поднимали друг друга, спасали. Затем начался точеный камень, там мы резали ноги. Многие уже не могли идти. Услышали команду, которая приказывала тем, кто посильнее, тянуть немощных.

Я был молодой, и на меня сразу с двух сторон повисли, говоря: «Спасай, браток, погибаем!», у меня у самого уже силы были на исходе, но тянуть надо было.

На третьи сутки мы добрались до лагеря голодные, холодные, измученные. Заходим – стоят фанзы под ложной крышей. Есть бараки получше, в них жи­вет администрация. Виднеется промывочно-обогатительная фабрика. Подошли к лагерю, где стоят бараки под ложной крышей. Что удивительно, там не было за­бора, не было колючей проволоки, даже столбики отсутствовали. Встретили нас, как зверей звери. Спросили сидящих зэков: «Как вы тут?» Отвечают:

«Пришло две тысячи – осталось четыреста человек. Остальных отнесли под мох. Вы пополнили ряды».

Наш этап в панике – это верная гибель. Несколько отчаянных решили бежать. Ночью ушли. Утром, когда нас подняли, весь лагерь был полон чекистов. Шумят, бесятся, матом кроют. Вывели нас за зону, а там куча трупов. Это те, кто ночью ушел. Обвели вокруг этого кургана мертвых и сказали, что с нами будет то же. Так началась колымская лагер­ная жизнь. Я иcкaл верующих, а мне везде отвечали, что были, теперь нет. Они в празд­ники не работали, так их выставили на мороз и стали поливать водой до тех пор, пока они не замерзли, Я подумал, что погибать придется и мне, но только от чего: от силикоза, от цинги или от ударов шлангом.

Нас расформировали по бригадам и меня направили на работу в шахты. Ра­бота была тяжелая, пыль угольная оседала в легких. Говорят нам, что если мы бу­дем хорошо работать, перевыполнять норму подачи руды, то пайка хлеба будет на 100 г больше и каши дадут побольше. А если вся бригада будет выделяться, то при входе публично вручат красный расписной кисет с табаком. Таким образом, че­кисты высасывали все силы из заключенного.

Поработав десять дней, стал очевидцем огромного обвала. Обвалилась кровля и меня воздухом вытолкнуло в сторону. Через некоторое время я очнулся. Карбитка потухла, кругом темень. Вход в забой завален. Прибежали горноспасатели, дали карбитку, а сами стали откапывать остальных. Я после этого сильно заболел. Меня положили в больницу.

Прошло лето, закончилась осень, наступила зима. Мороз был жгучий, у нас здесь таких не бывает, более шестидесяти градусов. Нас продолжали гонять на работу. Но какая могла быть работа? Только успевали следить друг за другом – не побелел ли нос или лицо. Если побелел, то оттирать нельзя, а нужно опустить голову вниз лицом, чтобы оно покраснело. Жутковато было, мороз аж в легких слышно было. А с работы шли голодные, холодные, измученные, думали, как бы поесть досыта. Не доел – терпи. Блатные же лежали на постели, им шестерки носили что повкуснее. Повара уже знали, кому что положить. Так уплывали консервы, рыба, а мужику оставался овсяный суп. А если повар все будет класть по правилам, то его самого в котле сварят. Та­кие номера тоже были. А уж хлеборез как «точно» вешал?! Вместо 600 г отрезал 400 и на весы бросал так, что 400 г перетягивали 600, даже лишнее показывали. В результате мужики-зэки «таяли» на глазах. Неподалеку был глубокий мох, так мертвого оттаскивали туда, там лед, и мужик лежал как бальзамированный.

Силикоз легких, цинга, дизентерия и другие болезни одолевали заключенных. Очень часто в лагере помрачались умом, накладывали на себя руки. Были моменты, когда из лагеря бежали пять-шесть человек, а возвращались один-два. Брали остальных в по­бег для того, чтобы съесть. Десятки страшных убийств делали «мясники», ведь срок один, более двадцати пяти не давали, а смертная казнь была отменена.

Когда сексоты узнали, что я не работаю в праздники, сразу донесли. Вызвали к начальнику. А в это время как раз прислали нового руководителя. Ему надзира­тель доложил, что, мол, такой-сякой, в праздники не работает. Удивительно было сразу, что начальник попросил выйти надзирателя, мотивируя, что разберется сам. Стал допрашивать, я ему рассказал, что являюсь истинноправославным хри­стианином, в праздники не работаю, так как это грех. Он ответил:

«Я посмотрю твое дело, узнаю, за веру ты осужден или нет!»

Затем поинтересовался, откуда я родом, и, узнав, что являюсь ему земляком, воскликнул:

«О! Земляк!!! Что же ты молчал, давно сидишь?»

Я рассказал, что сижу второй раз, отец тоже второй раз, посадили всех за веру.

Он внимательно меня выслушал. Посочувствовал и сказал:

«Пока я буду ра­ботать начальником, тебя в праздники никто не тронет».

Вызвал надзирателя и приказал ему:

«Этого человека, а он истинноправославный христианин, в празд­ничный день на работу не гнать, он в непраздничный день сделает больше шака­лов».

Веришь, я слушал, а сам не верил своим ушам, так как в этом лагере был изо­лятор, называемый коробочка, без крыши, из которого выйти здоровым было не­возможно. Бог, послав этого человека, меня спас.

Прошло полгода. Вызывает начальник меня снова и говорит:

«Я хочу тебя расконвоировать, потому что бытовые статьи этому подлежат, а так как относя­щиеся к этой статье будут вести себя безобразно, если их освободить, а именно насиловать жен чекистов, красть у вольных, устраивать дебош, мы не можем их расконвоировать, а тебе я доверяю, надеюсь, что ты вести себя будешь соответст­вующе».

Начальство видело мой образ жизни, меня даже на проходной не проверяли, доверяли. Даже некоторые из преступного мира меня защищали, выказывая тем самым ко мне уважение.

В 1953 году умирает вождь всех времен и народов Сталин. Лагерь был постав­лен в траур. Радио сообщало, что заводы, фабрики, даже машины выли, гудели, а миллионы людей лили слезы. У зэков я слез не видел, но наблюдал недоумение: как жить дальше будем без отца?

Л.П.: Какие изменения произошли в лагере после смерти Сталина?

А.П.: Во-первых, стало спокойнее. В столовых появились: рис, манка, приправа сушеная, картошка, овощи, но в сухом виде. Многих с бытовыми статьями амнистировали. В 1955 году меня, как и многих с 58-й политической статьей, освободили. Когда мы, освобожденные зэки, ехали до­мой, то еще не осознавали, что все позади. Ехали и думали, неужели мы едем до­мой. И когда добрались до перевалочного хребта, где стоит памятник замерзшему разведчику, мы остановились, постояли, посмотрели и сев в машину, сказали:

«Век не знать бы тебя, Колыма!»…

Вернулся домой, сколько радости было у родных и у меня. Отец позже при­шел из тюремного заключения. Правда, мать умерла.

Л.П.: Дедушка, как встретили тебя в родном сельсовете?

А.П.: Пришел, а секретарь на следующий день говорит:

«Что, Саша, скажешь? Из­менишь ты теперь свой образ жизни?»

Я ответил: «Из песни слов выкидывать не могу, каким я был, таким я и остался. По-другому песни петь не могу».

Он отве­тил: «Понятно, твердолобый».

Мы, единоверцы, трудились только по договору, чтобы не записываться в колхоз, так как считали последний хуже крепостного права. Тогда хозяин кормил, ценил работника, а в колхозе ничего не платили. В своих договорах мы указывали, что в праздники не работаем, зато труди­лись по 17 часов в обычный день, от зари до зари, вместо 7–8 часов.

Л.П.: Дедушка, в одной статье было написано, что тысячи работяг в 1961 году опять покатили в Сибирь, в ссылку. Расскажи об этом.

А.П.: Все было просто. В этом году вышел указ о тунеядстве от 5 мая. Нас, ве­рующих, подогнали и под этот указ. Помню, говорили «оформляйся в штат». Я им ответил: «Не могу, вера не позволяет». Причислили сразу к тунеядцам. Якобы мы, паразиты, живем за счет чужого труда, несмотря на то, что большинство из нас, словно каторжники, мешали вручную бетон, носили его на носилках на подъем до 4 метров, строили плотины для прудов, фермы, воздвигали шлакобе­тонные дома. То есть мы не занимались общественно-полезным трудом, а были паразита­ми. Так нам объяснили. Мы поняли, что опять наша вера виновата. Собственно говоря, они этого не скрывали. Когда арестовали, то первый вопрос, который был задан, звучал так: «Работать будешь?» Я им в ответ показываю свои руки в мозолях, а они прямо:

«Ты нам своими мозолями не тычь, мы вас за веру сажаем». «Если за веру, тогда сажайте», – отвечали мы.

Л.П.: Дедушка, время шло, менялись генсеки, а отношение к федоровцам остава­лось прежним или были какие-то изменения?

А.П.: В 1961 году, когда меня забрали и отправили в район, то туда приехали братья и сестры по Христу – человек шесть. Они сказали начальству:

«Если вы нас преследуе­те за веру, то забирайте нас всех».

Вышли на улицу (а здание милиции было в центре города, около рынка) и запели «псальму» «Странник». Сейчас этим никого не удивишь, а тогда это было диво. Настолько редким, что движение остановилось, получилась пробка, а машины все подъезжали, и народ любопыт­ный прибавлял. Некоторые говорили:

«Как такое может быть: поют шесть человек, а слышно за городом?!»

Милиция в шоке. Один из начальников с трясущимися руками обратился к этому множеству народа:

«Вы что собрались? Это поют не наши!»

Люди не рас­ходились. Твой прадедушка обратился к народу с речью, где рассказал о Втором Пришествии Христа в образе Федора, происходившем в 1922–1926 годах. Поведал, что арестовали его сына, то есть меня, за веру, а шьют тунеядство. Милиция готова была их разорвать, а народ был в изумлении, говорил кто чего. Был там один начальник из области, который дал возможность старику сказать все, что тот хотел. А говорил твой прадедушка долго и все о Втором Пришествии. После чего федо­ровцев арестовали.

Затем в селе Козловка Бутурлиновского района Воронежской области собра­ли сходку из близлежащих сел и поселков. Народу было море. На повестке стоял вопрос о выселении федоровцев. Толпа кричала: осудить, сослать, расстрелять. Плевались, смеялись, издевались над федоровцами. Дикое зрелище было. Детей малых пытались отнять, били кулаками. Одна женщина из толпы, Северьянова Екатерина, закричала не своим голосом:

«Что вы делаете, хотите убить детей на руках матерей?»

У моей жены дети тоже малые были. Старшая, которой было три года, кричала:

«Мама, мама, посмотри, у начальников рога!»

Сердце на всю жизнь осталось больное…

На сходке постановили: выслать.

Я сперва попал в Саратовскую тюрьму, где неделю держали под открытым небом в огражденной зоне – где не было ни скамеек, ни коек. Как скот. Потом в Свердловскую тюрьму отправили, в камере мы, как сельди в бочки. В основном там были верующие разных убеждений, но присутствовали и пьяницы.

Затем отправили в Тегульдетский район Томской области в ссылку. «Отрабатывай!» – говорили мне. В качестве мер наказания сажали в изоляторы, БУРы (бараки усиленного режима). От истощения, сырости, холода я порой па­дал. Еле живого доставляли в санчасть, потому что мой вес иногда доходил до 40 кг. Каждые четыре месяца судили как тунеядца. Заболел – в суд на носилках несли еле живого. Крест срывали и приговарива­ли:

«Это еще не баня! Баня – впереди. Откажешься от веры – отпустим домой».

Нас, федоровцев, было там шесть человек. Населению объявили, что мы парази­ты, пьем, попрошайничаем. Приказали нам ничего не давать: ни картошки, ни куска хлеба. Кто будет нарушать, подвергнется наказанию. Люди вначале пове­рили, а потом как узнали нас ближе, поняли, что мы верующие, стали ночью при­носить еду.

Когда в очередной раз посадили на бетонный пол со штрафным пайком, пришел начальник лагеря, до сих пор не забыл фамилию – Лихор.

Заорал: «Пойдешь на работу?» Отвечаю: «Я не преступник, отрабатывать не буду, меня посадили за веру в Бога». А он, стыдно говорить, расстегивает брюки и кричит: «Вот, молись на моего бога».

Я столько сидел в Башкирии, в Сибири, на Колыме, но такого не слышал. Вот это воспитатель. Молодые люди после такого воспита­ния станут просто моральными уродами. Один раз взяли наши фотокарточки, от­резали головы на них и приклеили на карикатуру. Получилась картина – стоящая тарелка с нашими головами на горбу старухи. Внизу надпись: «Одна семерых кормит». Эта картина была вывешена в центре района под стеклом. В лагере были секции внутреннего порядка (СВП) из самих заключенных. В очередной раз за не выход на работу на суд пригласили эсвэпэшников с таким во­просом: «Что делать с богомолами?» Те предложили нас закрыть в холодный изо­лятор и совсем не давать хлеба и воды. Удивительно, но судья ответил, что права не выдавать хлеба им никто не давал. Тогда эсвэпэшники стали нам кричать, что мы едим их хлеб и прочее. Мы отвечали:

«Вы – воры, убийцы и хлеб получаете, а мы – не пре­ступники и не просили нас сюда привозить. Честно трудясь на воле, мы ели свой хлеб, а коль нас забрали и привезли сюда, то кормите. И если Бог не даст урожая, то откуда он у вас появится».

В результате – крик, шум. Наконец, уже при Брежневе, меня отпустили. Шел 1968 год.

Л.П.: Что было дальше, дедушка?

А.П.: После освобождения мы решили не возвращаться в родное село Козловку – боялись, что опять сразу же посадят. Приехали в село Тишанка Таловского рай­она. Естественно, начальство созвонилось. В результате нас не стали прописывать, не разрешали людям продавать хаты. Нарисовали нас врагами народа, мол, у них страшная вера: приносят детей в жертву, кровью причащаются, свет выклю­чают, друг друга ловят и делают непотребное. Народ смотрел на нас, как на зве­рей. В это время осложнилась ситуация с Китаем, так люди нам говорили:

«Мы сначала вас побьем, а потом на Китай пойдем!»

В результате мы купили хаты-развалюшки, потому что не за что было купить хорошие. Ремонтировали, а власть отказывалась заверять купчие.

Один партийный продал нам свою хату, так его исключили из партии за то, что он не согласился нас выгнать из купленого дома.

В школах детей били, называли сектантами, белогвардейцами. Учителя на­травливали ребятишек, чтобы они не садились рядом за партой с нашими детьми.

Л.П.: Да, мне это знакомо.

А.П.: Дошло до того, что стали нам в окна бросать камни. Местная власть прие­дет, посмотрит на разбитые стекла и уедет. Один раз к инвалиду, участнику двух войн камень попал прямо на койку… В таких условиях жить было невозможно. Мы вынуждены были писать жа­лобы в Москву. Описывали весь произвол, который творили с верующими в Бога, в образе Федора. Оттуда отвечали: принять меры. Но, увы. Мы снова писали, мол, Ленин учил воспитывать верующих не дубинкой, а научно-атеистической пропа­гандой. Короче, их же коммунистическим законом и били.

Один раз иду вечером, а навстречу три лба из райкома партии и в дикой яро­сти ко мне обращаются:

«Ты будешь писать жалобы?»

Мой ответ:

«А что мне де­лать, если лба перекрестить не дают?»

Я думал, они меня разорвут, но не тронули, видимо, хотели на испуг взять.

Л.П.: Дедушка, куда жалобы писали?

А.П.: Во все правительственные органы: суды, прокуратуру, КГБ, МВД, Мини­стерство юстиции. Писали также и в научные институты, а также в редакции га­зет, журналов. Писали для того, чтобы знали все, что творится в самой свободной стране, где все залито кровью, где на севере и в Сибири под каждой шпалой, не отпетые братьями и сестрами, кости федоровцев лежат.

Л.П.: Как я понимаю, приближаемся уже к 70-м годам?!

А.П.: Да. Мы по-прежнему продолжали работать по договорам в колхозах. Чест­но и добросовестно, но вот однажды нас выгнали с работы. Мы не поймем, в чем дело, председатель колхоза говорит: «Мне приказано вас уволить, я не могу вас держать». Тогда обратились в другие районы. У нас спрашивают: «Вы откуда?» Ответ: «Из Тишанки Таловского района». И сразу нехорошая реакция, а в одном районе прямо сказали, что запретили нас принимать на работу.

Что делать? Только на Хреновском племенном заводе нас взяли, так как его на­чальник подчинялся Москве. Через год страсти улеглись, нас снова стали при­глашать в свои колхозы. Кагэбисты и их помощники тщательно продолжали за нами следить. Начальники предупреждали: «Берегитесь!» Наконец, придумали. В 1986 году пустили в свет 39 номеров районной местной газеты «Заря», где поли­вали грязью, злой клеветой. Статьи шли под заголовками: «Чужие», «Волки», «Логово», «Обреченные». Нас обозвали недобитками, белогвардейцами, мол, у нас страшная вера. Не только веру, но и Христа в образе Федора оклевета­ли, оболгали. Разожгли в людях ненависть. В магазинах, автобусах стали об­зывать волками. Были, конечно, порядочные люди, которые заступались за нас, говорили, что если бы все такие были, как мы, то легче жилось.

Невольно напрашивается вопрос: почему именно нас, свидетелей Второго Пришествия Христа в образе Федора, так ужасно гнали, били, преследовали, ущемляли в правах? И не только во времена Сталина, но и включая периоды от­тепели Хрущева, Брежнева. Другие веры так не притесняли. В эти годы уже было подписано Хельсинкское соглашение. Пакты о правах и свободе человека подпи­сали 124 государства мира, где черным по белому было написано:

«Независимо от цвета кожи, пола, языка и религии каждый должен быть совершенно свобо­ден».

Но с нами боролись до последнего ча­са 1991 года. Хотели поднять на нас народ через печать, но не получилось, хотя не­которые до сих пор считают нас недобитками.

Л.П.: Кто запретил продолжение публикации в газете «Заря» о федоровцах?

А.П.: Мы обратились в районный суд, который состоял из коммунистов-атеистов, естественно он оказался на стороне богоборцев и клеветников. Обратились в областной, те вернули решение суда назад, усмотрев несправедливость. Женщи­на-судья, как она потом нам призналась, была не рада, что ей досталось это раз­бирательство. Передали дело другому судье, он утвердил первоначальное реше­ние – оставить без удовлетворения.

Редактор Зарубин, который писал эти 39 статей, сбежал. На суды он так и не появился. Видя, что эти иски бесполезны, мы вынуждены были выйти на Красную площадь в Москве.

Л.П.: Когда это было?

А.П.:Генсеком был уже М.С.Горбачев. Это шел 1987 год. Нас, разумеется, схва­тили – и на допрос. Мы показали 39 номеров газеты, объясняя, что газета хотела, чтобы добили федоровцев. Целый день нас держали, вызвали представителя из Совета по делам религии. Они нам: «Что, обдумали?» Мы в ответ: «А вы что обдумали? 39 статей, да еще в последнем номере написали, что продолжение сле­дует?!» Потом пошли в прокуратуру, а там нас «отфутболили». Вот так закончилась наша поездка в Москву. Публикация же в газете под за­головком «Чужие» прекратилась.

Л.П.: С приходом Ельцина тебя реабилитировали?!

А.П.: Да, но грязь как лежала на нас и наших детях, так и продолжает лежать. Для людей мы по-прежнему – сектанты. Веру ведь не реабилитировали. Вряд ли кто поверит всему рассказанному. Но когда явится Христос во славе, тогда все поймут и скажут:

«Да, нам говорили, писали, а мы не верили, осуждали».

Узрят того, кого пронзили. Ведь кровь невинных вопиет, как вопияла кровь Авеля. Многие по-прежнему продолжают ждать Второго Пришествия.

 

Заключение

Сейчас, когда атеистический фундаментализм рухнул, люди оказались без ориентиров, не понимая, куда им двигаться и во что верить. Идет мучительный процесс переоценки ценностей и поиск идеалов непреходящих. Опять ищут правды русские люди. Ищут для того, чтобы найти направле­ние своего дальнейшего движения. Мы не знаем, что нас ждет. Потеряв устойчи­вость, пытаемся «ощутить на своих сапогах побольше прилипшей к ним земли прошлого», чтобы почувствовать себя потверже стоящими на родной земле. Пы­таемся вернуть духовное начало, ибо только духовность давала силы выстоять и сохранить человеческое достоинство в экстремальных условиях.

Вера в правоту идеи, которую отстаивали и отстаивают федоровцы, непо­стижимым образом помогала побеждать естественный страх. Согласитесь, совсем непросто бороться за истину десятилетиями, непросто посягать на авторитеты, которые принято считать аксиомами.

Впрочем, если кому-то нарисованная картина покажется чересчур фанта­стичной, мы особо возражать не будем. Считайте, что прочли еще одну любо­пытную книжку. Но помните: никто не вправе себя считать прокурорами или ад­вокатами прошлого, в Истории может быть только Суд Истории.