2 июня 2009

Алексей Раков «Социальный портрет раскулаченного в 1930 году»

Рубрика Россия крестьянская
Челябинская обл., г.Троицк, школа № 13, 11-й класс
Руководитель Р.Н. Гизатуллин
Первое место

Введение

В этом году исполнилось 70 лет печальным событиям в истории страны. Срыв хлебозаготовок в 1928 году привел к свертыванию НЭПа и началу массовой коллективизации в сельском хозяйстве. В феврале 1930 года во всех селах Троицкого района прошли собрания с повесткой «О ликвидации кулачества как класса и выселении кулаков с конфискацией имущества».

20 февраля 1930 года президиум Троицкого окружного исполнительного комитета постановляет: «Из принятых общегражданским собранием списков кулацких семей, подлежащих выселению на Север по Троицкому району на 244 семьи и утвержденных райисполкомом 237 семей, необходимым выслать на Север с конфискацией всего имущества 218 семей и считать необходимым выселить с конфискацией имущества по 3-й категории 12 семей. Обязать райисполком провести работу по выселению и доставке на сборный пункт к 27 февраля 1930 г.». Это было только начало великой трагедии.

Надо сказать, что в последнее время на фоне тяжелого социально-экономического кризиса, недовольства «реформами» в обществе нарастает опасная тенденция реабилитации многих сторон политики советского государства, и в частности раскулачивания. Доходит до того, что некоторые «левые» публицисты начинают проводить аналогии между теми, кто в 30 году получил ярлык «кулака», и современными «новыми русскими».

Рассекречивание новых документов, прежде всего личных дел раскулаченных, дает возможность подойти к решению этой проблемы комплексно, на системном уровне, позволяющем в динамике проследить взаимосвязь и взаимозависимость между важнейшими событиями прошлого.

Формирование репрессивной системы (в том числе раскулачивание), ее воздействие на социально-экономическое развитие Урала – тема, заслуживающая самого серьезного внимания историка.

Тема репрессий в уральской историографии

Впервые о репрессиях на Урале заговорили после ХХ съезда КПСС, когда были опубликованы биографические очерки деятелей большевистской партии, пострадавших во время сталинского террора. Среди них были участники революционных событий 1917 года И.А.Наговицын, М.Н.Уфимцева, Гражданской войны – В.К.Блюхер, руководитель Уральского и Свердловского обкома партии И.Д.Кабаков и другие. Среди исторических исследований, в которых затрагивалась тема репрессий, можно назвать монографию А.В.Бакунина «Борьба большевиков за индустриализацию Урала во второй пятилетке (1933–1937)», в которой говорилось о «массовых репрессиях в 1936–1937 гг.» на Урале, назывались имена многих репрессированных хозяйственных, партийных и государственных деятелей Урала, была опубликована биография И.Д.Кабакова. На этой книге, опубликованной в 1968 году, сказалась уникальность историографической ситуации, когда решения ХХ съезда о культе личности еще не были официально отменены, однако о преступлениях сталинизма открыто писать уже было нельзя. Это отразилось, в частности, на освещении темы спецпереселенцев, иностранных специалистов на Урале и т.п.

В начале 70-х годов советская историография пополнилась первыми (после 20-летнего перерыва) монографическими исследованиями о классовой борьбе в деревне в период сплошной коллективизации и ликвидации кулачества как класса (работы Н.Я.Гущина, Н.А.Ивницкого, А.И.Османова): в конце 70-х годов вышла монография В.А.Сидорова и К.И.Ефанова. В 1975 году была опубликована работа И.Я.Трифонова о ликвидации эксплуататорских классов в СССР, в которой рассматривалась (в основном, на базе имеющейся литературы) и проблема ликвидации кулачества. Н.Я.Гущин и А.И.Османов на материалах Сибири и Дагестана, а Н.А.Ивницкий на общесоюзных данных рассмотрели основные этапы и формы классовой борьбы в деревне, закономерность ликвидации кулачества.

В литературе того периода отмечалось, что в годы второй пятилетки вытеснение кулацких хозяйств производилось, как правило, мерами экономического характера (установление твердых заданий по сдаче продукции, повышенное налогообложение и т.п.). Однако, как метко замечали авторы капитального пятитомного труда по истории советского крестьянства, этот этап ликвидации кулачества продолжал оставаться одним из наименее исследованных в советской историографии. В те времена архивы, спецхраны были недоступны для исследователей.

Нечего и говорить, что в это время отсутствовали работы, посвященные проблеме раскулачивания на Урале. Однако, нельзя сказать, что в 70-х – первой половине 80-х годов вообще не затрагивалась проблема репрессий на Урале. На страницах различных изданий, в том числе энциклопедического характера, можно было встретить упоминание о многих деятелях большевистской партии, репрессированных в 30-е годы. Однако авторы не имели возможности сказать об их судьбах. В эти годы впервые в уральскую историческую литературу стали проникать некоторые обобщающие сведения об удельном весе элементов, «направленных на перевоспитание на новостройки Урала в начале 30-х гг.». По подсчетам Н.М.Щербаковой, к концу первой пятилетки количество спецпереселенцев в Уральской области превысило 550 тысяч человек, из них 155 618 «влились в состав рабочего класса и использовались на строительстве Магнитки, Синарского и других заводов». А.В.Бакунин подсчитал, что в 1935 году среди рабочих Свердловской области спецпереселенцев было около 17%, а среди строителей – 13,7%.

Во второй половине 80-х годов начинается подлинно научное изучение темы репрессий на Урале. За несколько лет оно прошло ряд этапов. Сначала «гласность» в исторической науке была воспринята историками как возможность завершить дело полной реабилитации репрессированных, начатое ХХ съездом КПСС. При участии общественных объединений типа «Коммунар», «Мемориал» историки на страницах уральских периодических изданий опубликовали материалы не только о «большевиках-ленинцах», незаслуженно репрессированных в 30-е годы, но и о тех руководителях Урала, которые в период сталинизма получили ярлык «троцкистов»: Н.Н.Крестинском, С.В.Мрачковском, Л.С.Сосновском, Е.А.Преображенском и других. Характерной для публикации тех лет была статья Н.Н.Попова «Белые и черные пятна прошлого», в которой не только упоминались имена этих людей, но и делалась попытка оценить тот урон, который был нанесен свердловской партийной организации в середине 30-х годов. Благодаря усилиям этого исследователя в 1989 году в Свердловске была проведена научная конференция «Вклад большевиков-ленинцев в революционное движение и социалистическое строительство на Урале», где ставились очень важные методические проблемы изучения репрессий, а в 1990 году вышла в свет уникальная книга «37-й на Урале».

В этот период (в конце 80-х годов) историки начинают осторожно обращаться в рамках темы массовых репрессий к проблеме «искажений» в политике раскулачивания и коллективизации. Как правило, это были выступления на конференциях, отдельные статьи и издания брошюрного типа[1].

На следующем этапе (с 1991 года) уральские исследователи расширили круг лиц, на которых обрушились репрессии в период сталинизма. В 1992 году в Свердловске прошла научная конференция «Политические партии и течения на Урале: история сотрудничества и борьбы», в ходе которой был поднят вопрос о методах борьбы большевиков со своими политическими противниками. Был опубликован сборник материалов «Дела и судьбы» о представителях научно-технической интеллигенции Урала в 20–30-е годы. В автономных республиках Урала активно изучалась судьба участников национальных движений. В монографии К.И.Куликова были проанализированы репрессии в отношении финно-угорских народов, населявших Урал. Башкирские исследователи опубликовали материалы о политических лидерах национального движения за самоопределение татар и башкир.

Третий этап изучения проблемы репрессий, начавшийся примерно в 1993 году, сопровождается публикацией новых источников, проведением большого числа научных конференций по этой теме и появлением первых обобщающих работ. Именно на этом этапе историки начали вплотную заниматься раскулачиванием и репрессиями на селе. Вышли из печати сборники документов о судьбах спецпереселенцев на Урале, кулацкой ссылке, воспоминаний раскулаченных[2] и т.п. Итак, вопрос этот не исчерпан, и думается, что именно сейчас, когда закончился ажиотаж публицистики и журналисты утратили к нему интерес, и настала пора серьезной, скрупулезной работы, прежде всего на местах. Создание подлинного портрета раскулаченного, конкретизация его образа – вот, пожалуй, главная задача на современном этапе. В этом и заключается краеведческий аспект данного исследования.

Внешняя и внутренняя характеристика источника. Анализу подверглись: 1) «Списки кулацких семейств, подлежащих выселению из Троицкого района Троицкого округа Уральской области»; 2) Эти же списки с развернутым описанием имущественного положения (в них содержатся данные о размере семьи, количестве пахотной земли, скота (рабочего и продуктивного), уплаченных налогах и основании, на котором семья выселяется); 3) «Описи имущества кулацкого хозяйства, изъятого в колхоз».

Документы, входящие в источник, относятся к периоду февраля 1930 года и представляют собой списки выселенных, составленные общегражданскими собраниями сельских советов и утвержденные РИКами с приложением соответствующих протоколов. Внешне это довольно ветхие толстые папки с вшитыми или вложенными листами, где все надписи сделаны либо карандашом, либо чернильной перьевой ручкой, часто с орфографическими и пунктуационными ошибками. Кроме того, к каждому из 13-ти дел (по количеству районов в Троицком округе) прилагаются документы под грифом: «Совершенно секретно», направленные окрисполкомом во все РИКи и начальникам окротделов ОГПУ. Сопроводительные документы включают в себя следующую информацию: ФИО и возраст членов выселяемых семей, характеристики с указанием степени родства, основание к выселению. В конце дела содержатся формы отчетности по выполнению постановлений ОИК со следующей информацией: намеченный пункт отправления, количество отправляемых, адрес и место назначения (сбора), год и месяц отправки и прибытия к месту сбора и опись имущества. Вышеуказанные блоки информации, содержащиеся в сопроводительных документах, позволяют увидеть в конкретике механизм репрессий, степень вовлеченности в него представительных административных и общественных органов, в том числе молодежных организаций.

Вполне закономерно, что всесторонне изучение рассматриваемой проблематики началось с подготовки и издания различных документальных свидетельств. Интересные сведения, касающиеся раскулачивания и спецпереселенцев, опубликованы в первом и втором выпусках серии «Неизвестная Россия: ХХ век». В первую книгу включены письма спецпереселенцев председателю ВЦИК М.И. Калинину с мольбой о помощи. Во вторую публикацию включены уникальные данные, которые свидетельствуют о том, что в разряд «раскулаченных» попадали даже иностранные граждане, по различным причинам оказавшиеся на территории России.

Заслуживают внимания и исследовательские работы Т.И.Славко[3], в которых содержатся не только не опубликованные ранее документы, но и воспоминания раскулаченных уральцев, их всесторонний анализ. Достаточное количество информации содержат и различные учебники, словари, энциклопедии.

Полученные выводы и результаты

В 1930 году в Троицком районе, включавшем 19 сельсоветов, проживало 7679 семей (36 031 человек).

Если предположить, что кулаки I категории были в той или иной степени врагами советской власти и колхозного строительства, а во II и III категории попадали чаще всего крепкие крестьяне, имущество которых пошло на укрепление материальной части колхозов, то было бы интересно рассмотреть удельный вес II и III категорий в общей структуре населения. Таковые составляли 3% от числа хозяйств района. Однако необходимо учитывать, что эта цифра неполная, так как сюда не вошла I категория, а также раскулаченные до и после зимне-весенней кампании 1930 года и бежавшие из деревни в период 1928–1929 годов.

Наибольший процент раскулаченных имеется в Суналинском сельсовете, который вкупе с Чесменским сельсоветом дает почти 2/3 репрессированных семей из исследуемой совокупности (выселенные из Троицкого района). Это объясняется, видимо, тем, что данные населенные пункты являлись в прошлом богатыми казачьими станицами.

Вся информация, содержащаяся в источниках, была сгруппирована в три блока: демографический, экономический и политический.

При анализе удалось установить следующее: из рассматриваемых 100 семей 52% составляли русские, 42% украинские, 3% армянские, 2% татарские, 1% немецкие. Всего в этих семьях проживало 602 человека, из них трудоспособных (от 14 до 60 лет) – 369 человек (61,3%), нетрудоспособного возраста – 233 человека (38,7%).Престарелых глав семейств было лишь 8%. Более трети хозяйств возглавляли зрелые люди в возрасте 36–45 лет. Причем за исключением одного случая все домохозяева – мужчины. Средний возраст домохозяев – 44,83 года (разброс от 25 до 73). К моменту выселения дети в возрасте до 14 лет составляли 43,55%, из них дети до трех лет – 14,5%. По сообщениям информаторов, «груднички», как и многие престарелые, не выдержав тягот дороги, умирали. Март не только в Западной Сибири, но и в Зауралье еще зимний месяц.

В сельском хозяйстве традиционно большую роль играет количество рабочих рук. В 27% исследуемых семей количество трудоспособных было четыре и более человек. В почти половине (44%) дворов были двое и менее трудоспособных, а в 20% хозяйств четверо и более иждивенцев. Трудно предположить, что такие семьи (с дефицитом рабочих рук) могли справиться с хозяйством без найма работников, что и было поставлено им в вину.

Средний размер семьи – 6,02 человека (разброс от одного до десяти человек). Сложных семей – 43%, нуклеарных – 57%.

В сорока трех семьях имелись женатые сыновья, причем в семи семьях по два женатых сына (фактически это была 21 семья). Если бы сыновья отделились и имели свое хозяйство, то они вряд ли попали бы в имущественном отношении под категорию «кулаков».

Так, если бы крестьянин Г.Г.Глущенко разделил свое имущество на три хозяйства, то в среднем на каждую семью пришлось бы 12 десятин посева, 0,6 десятин сенокоса, 2,6 лошади, 1,6 коровы, 11 овец и т.д. Из числа таких домохозяев больше всего земли у Я. Шульги – 51,75 десятин и 33 десятины сенокоса, 1 лошадь. В случае раздела на хозяйство пришлось бы 17,25 десятин пахоты и 11 десятин сенокоса. Его брат, М.Шульга, ведущий хозяйство совместно с женатым сыном, при разделе получил бы 16,9 десятин посевов, 10,5 десятин сенокоса и 1 лошадь. А ведь это самое крупное из числа хозяйств, состоящих из двух микросемей. Естественно, что в тех условиях крестьяне, опасаясь парцеллизации и пауперизации, избегали раздела имущества или совершали его фиктивно. Примечательно, что из числа имевших судимость домохозяев 17% были осуждены за «фиктивный раздел имущества».

Посевная площадь составляла в среднем в 1928–1929 годах 16,31 десятины, сенокос в то же время определялся 4,69 десятинами (разброс: 0–33 десятины) в среднем на семью.

Лошади – в среднем 4,24 голов (0–8), но рабочие быки – 0,47 (0–8) головы (в основном, степные сельсоветы: Ново-Украинский, Чесменский), то есть рабочих быков было чрезвычайно мало. Коров было 2,91 головы (от 0 до 7). Мелкий скот (козы) – 3,76 головы (0–19), овцы – 14,97 (0–49). Наибольшее поголовье – 49 овец. Свиней – 0,99 (0–12). Казалось бы, эти цифры убедительно доказывают зажиточность раскулаченных хозяйств. Достаточно вспомнить, что перед революцией в 44 губерниях Европейской России 10 млн крестьянских дворов имели в среднем 8,7 десятин земли[5]. Однако необходимо учитывать, что до революции земли Троицкого округа (в том числе и района) входили в состав III Отдела Оренбургского казачьего войска, подавляющее большинство населения которого составляли казаки. Согласно положению «О размежевании земель Оренбургского войска» 1867 года, на одну войсковую душу должно было приходиться не менее 30 десятин (24 десятины пашни, 6 десятин луга)[6].

В дальнейшем из-за жалоб на различное качество земельных участков, на душу в зависимости от категории земли стали выделять от 30 до 100 десятин. На один казачий двор могло приходиться от 60 до 200 десятин. Правда, это порождало чересполосицу и дальноземелье, что, наряду с тратами на строевую лошадь и другими войсковыми расходами, сказывалось на достатке казачьих семей. Учитывая, что Первая мировая война, революция, Гражданская война (в которой казачество активно участвовало), эмиграция и голод 1921 года серьезно повлияли на естественный прирост населения, можно констатировать, что надворные наделы уменьшились незначительно. Более того, после Гражданской войны земли крупных офицеров, чиновников, богатой верхушки были распределены между станичниками. Так что, если подходить даже с дореволюционными мерками, согласно которым 5 десятин посева – бедняцкие, от 5 до 10 – середняцкие, от 16 и более десятин – богатые, можно утверждать, что 16,31 десятин – это не бог весть какой крупный надел. Тем более, что если бы произошел реальный раздел, то у 43% раскулаченных семей эта средняя цифра также уменьшилась бы.

Средняя стоимость надворных построек в исследуемых хозяйствах на 1929 год составляла 826 рублей 80 копеек. Цифры колеблются от 50 до 2500 рублей. Средний по выборке сельхозналог в 1929 году составил 200 рублей 65 копеек, а в 1928 году он составлял 123 рубля 14 копеек, что свидетельствует об увеличении его более, чем в полтора раза (на 61,4.%). Индивидуальный налог – 172 рубля 88 копеек (разброс от 0 до 1062 руб.).

Что касается поголовья скота, то, по подсчетам М.Д.Машина, до революции в степных станицах Оренбуржья середняцкие хозяйства имели 3–4 лошади (хозяйства «буржуазного типа» – 7,6 головы), коров 2,7 (многосеющие – 4,4)[7].

Таким образом, количество хозяйств, имеющих пахотный надел выше дореволюционной нормы, 17 и более десятин – 41. Лошадей более четырех голов – 45 семей, коров более трех – 26 семей. Из этих трех показателей имеют два любых показателя 20 дворов (в двух из них вместо лошадей учтены рабочие быки), 3 показателя – 13 семей, в двух дворах также кроме лошадей имелось по два рабочих быка. Всего получается 35 дворов, которые по формальным признакам могут считаться действительно зажиточными. Но пофамильный анализ показывает, что в 17 из них (почти 50%) жили сложные семьи, которые при разделе имущества неминуемо стали бы середняцкими. Получается, что из ста раскулаченных семей по имущественному положению лишь 18 подпадают под категорию «кулацких».

Если по экономическим показателям дореволюционного времени изучаемые хозяйства не могли считаться кулацкими, то, может быть, истинная причина раскулачивания состояла не в богатстве людей, а в их враждебной позиции по отношению к мероприятиям советской власти?

Об этом можно судить по политическому блоку информации, содержащейся в анализируемых источниках.

В политический блок входят четыре показателя:

1) Когда лишен избирательного права и за что.

Большая часть крестьян – 70% – была лишена избирательного права в 1926 году в период массовой кампании по лишению избирательного права, в 1928 году – 10%, а в 1929-м – 20%. У 87% поводом (или одним из поводов) к лишению избирательного права было использование наемной рабочей силы (батраков).

2) 57% глав семей были под судом в годы советской власти, 63% из них были осуждены по «хлебным» статьям, 21% – за попытки спасти свое имущество («фиктивные разделы», «разбазаривание имущества» – под этим следует понимать раздачу имущества соседям, родственникам, продажу за бесценок и тому подобное), 10,5% – за загадочную «эксплуатацию батраков в скрытой форме» и лишь 5,5% судимостей имели чисто уголовный характер.

3) Большая часть глав раскулаченных семей – 57% – служила в армии, причем 72% из них служили в царской армии, 24,56% – в Белой армии. Что интересно – три человека служили сначала в Белой, а затем в Красной Армии, один же человек умудрился послужить во всех трех армиях, еще один служил «в переменном составе». Служба у белых скорее всего не была особой виной – кто из оренбуржцев не служил у Дутова?.. Тем более, что особо провинившиеся перед Советами бежали в Китай или были взяты ЧК сразу после войны. Во всяком случае, по нашей выборке только один человек – Щукин М.А. был лишен избирательного права как белый офицер. Если же говорить об обвинении Бывакина И.П. в том, что он бывший атаман, то надо иметь в виду: до революции «атаманами» назывались главы местных (станичных, поселковых, хуторских) самоуправлений.

4) Этот показатель представляет наибольший интерес, поскольку содержит перечисление причин, по которым селян вносили в списки раскулаченных.

По Клястицкому сельсовету все поголовно были объявлены «ярыми противниками советской власти». Большая часть получила ярлык «чуждый элемент», однако надо заметить, что относительно реальными обвинениями являлись только два: 1) «мешает проведению мероприятий советской власти» – три человека; 2) «часто агитируют против Советской власти» – два человека. Все остальные обвинения достаточно формальны. Например, «не выполнил контрольную цифру» по хлебозаготовкам 1929 года. По поводу этого обвинения можно сказать следующее: размеры обязательных поставок были увеличены в 2 раза, что делало их почти невыполнимыми. А обвинение в «эксплуатации чужого труда» тоже неоправданно, так как само государство в годы НЭПа разрешило использовать наемный труд. Что касается обвинений по поводу участия в восстановлении 1918 года, то рядовые казаки были амнистированы советской властью сразу после войны. Получается, что закон стал иметь обратную силу.

Термин «кулак» толковался и понимался по-разному и преимущественно расширительно: партийный и советский аппарат и работники ГПУ к разряду кулаков часто относили категорию крестьян не по экономическим признакам, главными из которых считались размер налогообложения и другие официальные признаки (наем рабочей силы, ростовщичество и другие), а по политической неблагонадежности, политической позиции, отношению к советской власти, коллективизации.

В значительной мере юридическим обоснованием репрессий, в том числе против кулаков, стало высказывание Л.М.Кагановича: 4 ноября 1929 года в докладе в Институте советского строительства и права он объявил понятие «правового государства» буржуазным и неприемлемым для советского государства: «Если человек, претендующий на звание марксиста, и тем более применяет понятие «правового государства» к Советскому государству, то это значит, что он отходит от марксистско-ленинского учения о государстве».

Признаки кулацкого хозяйства были сформулированы в постановлении СНК СССР от 21 мая 1929 года «О признаках кулацких хозяйств, в которых должен применяться Кодекс законов о труде».

Кулацкими считались те хозяйства, которые попадали хотя бы под один из следующих показателей:

– «если хозяйство систематически применяет наемный труд;

– если в хозяйстве имеется мельница, маслобойня, сушилка и другие промышленные предприятия при условии применения в них механического двигателя;

– если хозяйство систематически сдает внаем сложные сельскохозяйственные машины с механическими двигателями;

– если хозяйство сдает внаем отдельно оборудованные помещения под жилье или предприятие;

– если члены хозяйства занимаются торговлей, ростовщичеством, коммерческим посредничеством или имеют другие нетрудовые доходы (в том числе служители культа)».

В постановлении указывается и предельный размер дохода, облагаемого единым сельхозналогом, ниже которого хозяйство не считалось кулацким. Это 300 рублей на едока, но не более 1500 рублей на хозяйство.

По исследуемой выборке семей с совокупным доходом не более 1,5 тысяч рублей при душевом доходе не более 300 рублей оказалось 45%, то есть по этому критерию почти половина хозяйств была раскулачена в нарушение постановления, не говоря уже о тех случаях, когда доход на едока был меньше 300 рублей, а общий доход – более 1,5 тысяч рублей. Яркий пример – хозяйство В.А.Сергеева (совокупный доход – 1638 рублей 46 копеек, на едока – 234 рублей 6 копеек). И наоборот – когда доход на едока более 300 рублей, а общий доход менее 1,5 тысяч рублей. Пример – Г.С.Бойко (совокупный доход – 1214 рублей 17 копеек, на едока – 404 рублей 72 копейки).

Не выполнялась и другая установка центра, которая определила соотношение трудоспособных и нетрудоспособных среди спецпереселенцев (то есть кулаков II категории) как шесть к четырем (три к двум). Из всего списка этому требованию не соответствуют 45 семей.

Таким образом, можно заключить, что по размерам посевных участков и количеству рабочего и продуктивного скота 65 подворий соответствовали дореволюционным нормам середняцкого хозяйства. Из оставшихся 35 подворий 17-ю владели сложные семьи, которые в случае раздела стали бы середняцкими. А вообще сложных семей было 43, в семи из них с отцом жили два женатых сына, многие из этих хозяйств при разделе могли стать не только середняцкими, но и маломощными. Кроме того, согласно постановлению СНК СССР от 21 мая 1929 года, из числа «кулацких» следовало бы исключить 45 семей из-за низких доходов и 45 семей, в которых было нарушено нормативное соответствие трудоспособных и нетрудоспособных. Пофамильный учет показывает, что реально зажиточных крестьян, которых можно назвать «кулаками», согласно существовавшим тогда нормам, было 25. Они были действительно богатыми, имели много земли и скота; хозяйство приносило им высокий доход. К ним следует добавить семь владельцев середняцких, по нашим подсчетам, хозяйств, которые имели несчастье владеть торговой лавкой, мельницей или сельхозмашиной. Важно отметить, что в большинстве случаев, как до, так и после революции, многие крестьянские хозяйства зажиточного типа имели от одного до нескольких видов сельскохозяйственных машин, таких, как молотилка, сушилка, жнейка, сеялка, сепаратор, бункер и другие. Однако при раскулачивании таких хозяйств, учитывался исключительно только факт их наличия и режима использования (например, сдача в аренду), но не брался в расчет источник их приобретения.

В итоге мы получаем максимум 32 человека, причины раскулачивания которых можно хоть как-то объяснить, чего нельзя сказать о 68% раскулаченных семей из нашей выборки. При этом необходимо отметить, что раскулачивание сплошь и рядом носило характер неэкспроприации основных средств производства, а конфискации всего имущества вплоть до предметов быта и утвари. Стоимость конфискованного имущества при описи занижалась иногда в два–три раза. Так, вместо положенных 65–70 рублей за лошадь часто давали только 50. Однако многие крестьяне отказывались помогать в раскулачивании, иногда в открытую выражая свое возмущение.

Итак, мы можем сделать вывод, что из 100 обследованных семей 68% по формальным показателям не попадали под категорию кулаков. Почему же они были раскулачены? Если обратиться к данным налоговых сводок по единому сельхозналогу за 1927–1929 года, то число хозяйств Уральской области, имеющих доход более 1 тысячи рублей, равнялось 1135. Вместе с тем в среднем на каждое хозяйство здесь приходилось 8,8 едока. Поэтому средний доход на одного едока составил 114 рублей. Можно сделать вывод, что по предложенной официальными органами классификации кулацких хозяйств в Уральской области в данный период было меньше тысячи. Если же учесть, что в последующие годы их численность в результате различных чрезвычайных мер не увеличивалась, а только уменьшалась, можно представить себе, насколько эта цифра была меньше, чем декларировалось официальными органами.

Осенью 1929 года это число доходных хозяйств составляло 1,6% всех крестьянских дворов на Урале. К лету 1930 года было раскулачено 30 тысяч хозяйств (2,6%) или на 18,5 тысяч больше, нежели было зажиточных хозяйств. Естественно, что в этих условиях, стремясь перевыполнить план, раскулачивали не только зажиточных, но и середняков, используя все возможные и невозможные обвинения.

Таким образом, можно сделать вывод, что основной удар кампании по раскулачиванию был нанесен по экономически крепким, но отнюдь не кулацким крестьянским хозяйствам, что привело к разрушению их традиционной структуры, мощности и возможности дальнейшего развития. Отчуждение крестьян от собственности на землю и орудия производства привело, в свою очередь, к утрате чувства хозяина и заинтересованности в результатах своего труда и положило начало кризисным явлениям в сельском хозяйстве Урала, которые проявляются и в конце века.

[1] Сельское хозяйство и крестьянство Урала : Исторический опыт и современность: (Информационные материалы). Свердловск: УрО АН СССР, 1990; Стиль и методы управления колхозами на Урале в период коллективизации. Магнитогорск, 1989.
[2] История репрессий на Урале в годы советской власти : Тезисы докладов научной конференции, 25–26 октября 1994 г. Екатеринбург: УрГУ, 1994; История России : По материалам массовых источников. Екатеринбург: УрГУ, 1995; То же. 1996; Региональный банк данных : Урал в ХХ в. : Тезисы рабочего совещания, ноябрь 1993 г. Екатеринбург: УрГУ, 1993; Славко Т.И. Кулацкая ссылка на Урале, 1930–1936. М.: Мосгосархив, 1995; Славко Т.И. Раскулаченные спецпереселенцы на Урале (1930–1936) : Сб. документов. Екатеринбург: УИФ «Наука», 1993; Сплошная коллективизация и раскулачивание в Зауралье : Материалы по истории Курганской области. Курган: КГПИ, 1994; Уральское село в ХХ веке : Сб. статей и информационных материалов к «Летописи уральских деревень». Екатеринбург: УрСХИ, 1994.
[3] Славко Т. И. Кулацкая ссылка на Урале, 1930–1936. М.: Мосгосархив, 1995; Славко Т.И. Раскулаченные спецпереселенцы на Урале (1930–1936) : Сб. документов.Екатеринбург: УИФ «Наука», 1993.
[4] Троицкий районный архив (ТРА). Ф.161. Оп.2. Д.159. Л.11.
[5] Машин М.Д. Из истории родного края : Оренбургское казачье войско. Челябинск: ЮУКИ. 1976. С.128.
[6] Там же.
[7] Машин М.Д. Оренбургское и уральское казачество в годы гражданской войны. Саратов: СГУ, 1984. С. 13.

2 июня 2009

Алексей Раков «Социальный портрет раскулаченного в 1930 году»