2 июня 2009

Дмитрий Яковлев «Жизнь на переломе времен»

Рубрика Россия дворянская
Московская обл., пос.Черноголовка, школа № 75, 11-й класс
Руководитель Г.С. Яковлева
Третье место

В данной работе рассказывается о судьбе русской интеллигентки, которой выпало жить в поистине переломное, а поэтому самое сложное для этой части общества время: на ее долю пришлись и революция, и сталинская эпоха, и война, и тяжелые послевоенные годы. Именно она, моя прабабушка Любовь Яковлевна Семешко, является важнейшим «связующим звеном» между дворянскими семьями Дубле и Дурасовых и современными Яковлевыми, именно ей мы обязаны чувством общности с прошлой эпохой, ощущением неразрывности исторических традиций.

В основу этого труда легли воспоминания ее дочери Галины Серафимовны Яковлевой – бабушки автора, которой он выражает свою благодарность за помощь и понимание, а также за предоставленные ею документы, фотографии и письма из семейного архива.

В сентябре 1903 года в Рязани в семье генерала-юриста Якова Евгеньевича Дубле и Ольги Николаевны Дубле, урожденной Дурасовой, появилась на свет долгожданная девочка, которую назвали Любовью. Крестной матерью была ее тетя Вера Николаевна Флейшер – супруга рязанского предводителя дворянства, владельца большого имения под Зарайском. Маленькая Люба стала любимицей всей семьи. Отец, мать, братья не чаяли в ней души.

Молодого перспективного генерала часто направляли в наиболее беспокойные места Российской империи (Рига, Вильно, Варшава) сначала помощником военного прокурора, затем военным следователем. Ольга Николаевна вела дом, занималась детьми, принимала гостей, писала стихи, музицировала. Дома обычно говорили по-французски. Люба рано выучилась читать и писать, причем сначала по-французски, чтобы сделать сюрприз бабушке Камилле Дубле, француженке, кузине дедушки Евгения Дубле, жившей в его доме. С шести лет девочка училась в частной гимназии, уроки помогал учить приходящий студент. В гимназию Любу сопровождала гувернантка пешком или на извозчике. Каждое лето папа, мама и Люба ездили отдыхать в Крым или на Кавказ.

Сразу же с началом Первой мировой войны Яков Евгеньевич Дубле был направлен на фронт в должности председателя военно-полевого суда, после чего для семьи наступили тяжелые времена: в сентябре 1914 года от рака желудка скончалась Ольга Николаевна Дубле (1864 –1914), в декабре 1914 года на фронте тяжело простудился сам Яков Евгеньевич и 6 января 1915 года умер от воспаления мозговых оболочек. Оба супруга были похоронены на Алексеевском кладбище в Москве.

Одиннадцатилетняя Люба осталась круглой сиротой. Уже в конце жизни она вспоминала, как страстно и отчаянно молилась, прося Бога оставить в живых хотя бы папу, когда мамы уже не было на свете, – но ее мольбы не были услышаны. После этого она не могла больше верить в милость Бога.

К тому времени уже не было в живых дедушки и бабушки Дурасовых и дедушки Дубле, оставалась только старенькая бабушка Камилла. Старший брат Георгий работал присяжным поверенным, жил в Петербурге, был женат на Ольге Александровне Милковой, имел троих детей. Георгий взял осиротевшую Любу к себе. Молодой юрист и его супруга решили, что Люба слишком избалована, что ее нужно срочно перевоспитать, нужно быть с ней как можно строже. Даже плакать ей не разрешали.

Георгий подал прошение на высочайшее имя Императрицы Александры Федоровны, и Любу в начале 1915 года, в середине учебного года, приняли в Смольный институт благородных девиц. Известно, что воспитывали там девиц весьма строго: дисциплина во всем, ежеутреннее обливание холодной водой. Девочка, с которой раньше сдували пылинки, постепенно привыкала к аскетической жизни.

Однако уже близок был 1917 год. В какой-то момент в Смольном одновременно оказались и Петроградский совет, и часть воспитанниц с воспитательницами – в дальних помещениях. Вскоре воспитанниц увезли в Новочеркасск. Английская королева разрешила перевезти Смольный институт в Англию. Родственники воспитанниц быстро организовали некий штаб, или комитет, во главе с Георгием Яковлевичем Дубле, собрали средства и отправились выручать девочек через области, контролируемые разными властями. Немыслимым образом удалось достать вагон и привезти в Петроград девочек, одетых для конспирации в холстинковые платья прислуги. Говорить при этом, конечно, разрешалось только по-русски.

Семья Георгия Дубле жила в собственном доме генеральши Милковой. Дом располагался, да и сейчас располагается, на углу Большой и Малой Дворянских улиц, невдалеке от особняка Кшесинской. (Кстати, дом этот вскоре отобрали у владелицы и в виде особой милости разрешили ей с младшей дочкой жить в дворницкой и выполнять обязанности дворника.) В то лето Люба с племянниками часто наблюдала с балкона бельэтажа своего дома митинги, на которых Ленин выступал перед матросами и рабочими с балкона особняка Кшесинской. Правда, расслышать что-либо было трудно, но очень интересно было смотреть, как перед появлением Ленина выбегали матросы, перепоясанные пулеметными лентами, ложились за пулеметы, готовые защищать вождя революции. Позже она вспоминала случай, когда это едва не кончилось трагически. На балконе дома Милковых стояли железные противни, на которых сушили медицинскую ромашку. В самый разгар митинга ребята нечаянно столкнули их, раздался страшный грохот, взлетело облако лепестков ромашки – форменный взрыв! Матросы, видимо, растерялись и не успели дать очередь по малолетним «террористам», а тех как ветром сдуло.

Вскоре в Петрограде начался голод. Для спасения семьи Георгий перевез ее в город Усмань, что под Воронежем. Там было несколько легче. После введения нэпа дела у адвоката Дубле несколько поправились. Георгию часто и надолго приходилось уезжать, а воспитание племянников в значительной мере ложилось на плечи Любы – она оказалась более жизнестойкой, чем ее невестка. К счастью, ей удалось скрыть свое дворянское происхождение, и то, что отец был генералом, председателем военно-полевого суда. Люба работала в детском саду, а потом в библиотеке, но твердо знала, что, несмотря ни на что, нужно учиться дальше. Совмещая работу с учебой, в 1925 году она закончила воронежский педагогический техникум, затем – литературно-лингвистическое отделение педагогического факультета Воронежского государственного университета.

Позднее Люба иногда вспоминала фольклорные экспедиции, практикумы по педологии, бурную поэтическую жизнь того времени, в частности, знаменитую встречу Маяковского с воронежскими любителями поэзии. После блестящего окончания университета Любу приглашали остаться на кафедре, но она предпочла получить направление в село, где легче затеряться…

В 1929 году Любовь Яковлевна Дубле получила назначение в среднюю школу села Воронцовка Воронежской области – большого торгового села, некогда принадлежавшего графу Воронцову.

Здесь и раскрылся незаурядный педагогический талант молодой учительницы. Она считала своим долгом внушить детям любовь к русскому языку, научить их правильно говорить, грамотно писать, привить им любовь к чтению. Кроме обязательной программы она проводила множество дополнительных занятий, читала им книги, которых было очень мало в школьной библиотеке (уж о домашних библиотеках и мечтать не приходилось). Она поощряла детское творчество – школьники писали стихи, рассказы, выпускали литературные журналы, организовали кукольный театр и ездили с представлениями по окрестным селам и полевым станам.

Кстати, научить детей правильному русскому языку здесь было много сложнее, чем в других районах России: в этих местах, на границе с Украиной, говорили на чудовищной смеси русского и украинского, в 20-е годы даже обучение велось на украинском.

Особенно ярко проявились педагогические и организаторские способности Любови Яковлевны во время пушкинских торжеств 1937 года. Дети под ее руководством писали стихи и даже поэмы о Пушкине, делали рисунки на пушкинские темы, ставили пьесы и инсценировки по произведениям поэта.

Кроме школьных занятий ученики вынуждены были много времени проводить на колхозных полях и на полях, отведенных школе, где ученики и учителя выращивали кукурузу и свеклу для горячих завтраков в учебном году, ведь многие дети недоедали дома.

В 1931 году Любовь Яковлевна вышла замуж за Серафима Яковлевича Семешко, педагога той же школы, позже ставшего ее директором. Он приехал в Воронцовку из Чернигова, где ранее учился в гимназии. Там он оказался связанным с украинскими самостийниками и вынужден был уехать. Его родители, Яков и Ненила Семешко, всю жизнь крестьянствовали на хуторе Семешков под Черниговом. Экономные, старательные хозяева, непьющие, некурящие, с руками, сплошь покрытыми несходящими мозолями, через несколько лет будут вынуждены, все бросив, бежать из родного дома с одной маленькой иконкой, чтобы не оказаться с другими «кулаками» где-нибудь за Полярным кругом или в сибирских болотах.

В 1932 году у Серафима Яковлевича и Любови Яковлевны родилась дочь, которую они назвали Галиной в честь одной из героинь Леси Украинки. Времена были суровые – даже кормящей матери запрещалось покидать собрания, конференции до окончания, сколько бы они ни продолжались. Бабушка Ненила не могла понять такой жестокости, она просто плакала вместе с внучкой. Директор школы тоже не имел права уйти с работы, пока не кончались занятия, которые шли в две, а то и в три смены. В 1934 году родилась вторая дочка, которую назвали в честь бабушки Ольги Николаевны Дубле, урожденной Дурасовой.

Любови Яковлевне многому пришлось научиться: топить русскую печь, готовить в ней пищу, носить на коромысле воду, возить из леса дрова, работать на огороде, доить корову, которой она страшно боялась, кормить кур, делать еще много крестьянских дел, а кроме того, вместе с учениками полоть, косить, вязать снопы на колхозных полях…

Примерно в это время роно (районный отдел народного образования) обратил внимание на прекрасную работу молодой учительницы и решил представить Любовь Яковлевну к награждению орденом Трудового Красного Знамени. Тогда это было очень высоким признанием заслуг. Однако Серафиму Яковлевичу удалось несколько раз задержать оформление документов, ведь последовала бы более глубокая проверка биографических данных, всплыли бы «опасные» обстоятельства. По тем же причинам в доме никогда не звучала французская речь – так и не унаследовали дочки безукоризненное произношение матери. Только много позже старшая дочь упросит мать помочь ей выучить басню Лафонтена «MaitreCorbeausuranarbre…» с настоящим парижским произношением.

К тому времени у Любови Яковлевны практически ничего не осталось на память о родителях и братьях – только несколько фотографий, но и те пришлось сжечь в 1937 году.

Так произошло окончательное прощанье с прошлым. К тому времени московские власти сравняли с землей захоронения на Алексеевском кладбище, где были похоронены Ольга Николаевна и Яков Евгеньевич Дубле, так что потомки теперь лишены возможности поклониться их праху.

О судьбе братьев Любови Яковлевны известно мало. Алексей после революции служил командиром у Тухачевского – потом ему припомнили и происхождение, и отца, и эту службу. Окончил жизнь в ГУЛАГе. Лев после революции жил в Прибалтике, работал архитектором, после 1940 года тоже попал на Колыму. Любовь Яковлевна получала изредка вести от них, посылала посылочки… Вадим застрелился еще мальчиком, когда за чужую провинность его исключили из кадетского корпуса. Только Георгий Яковлевич Дубле (1889–1941) прожил нормальную жизнь.

Сельские учителя в то время должны были вести огромную просветительскую и организаторскую работу: постоянно разъяснять колхозникам политику партии и правительства, проводить читку газет в бригадах и на полевых станах, организовывать сбор денег на займы, добиваться 100%-го участия избирателей в выборах одного-единственного кандидата, работать с допризывниками, проводить перепись населения и т.п.

Очень бережно относились родители к воспитанию своих детей. Никаких критических разговоров в их присутствии не велось. Лишь случайно дети что-то улавливали, например, рассказ о том, как во время беседы с колхозниками о писателе Максиме Горьком выяснилось, что бедные женщины были уверены, что колхоз имени Горького назван так из-за очень тяжелой, горькой доли колхозников. Дочери Галине запомнилось сокрушенное лицо отца, когда ему периодически приходилось закрашивать статьи и портреты «врагов народа» в БСЭ и других книгах.

Родители старались воспитать в детях чувство собственного достоинства, здоровое честолюбие, трудолюбие. Само собой разумелось, что дети учителей должны были хорошо учиться, участвовать в общественных мероприятиях, заниматься спортом. И всегда и везде – книги и стихи. Пушкин, Лермонтов, Некрасов – настольные книги.

Летом 1941 года, наконец, решили поехать в Чернигов на родину Серафима Яковлевича, чтобы познакомить жену и детей с его сестрой и братьями. Все было готово к отъезду, даже продали корову, которую приходилось держать, поскольку учительской зарплаты не хватало, чтобы обеспечить семью. Нужно было только принять последние экзамены у десятиклассников – и тут грянула война…

Во время войны учителя должны были являть пример собранности и спокойствия, они не должны были поддаваться панике, не могли позволить себе, например, штурмовать магазины, запасаясь спичками, солью, мылом и другими необходимыми вещами. (Кстати, их отсутствие сказалось очень скоро…)

Вспоминает старшая дочь Любови Яковлевны: «Я в свои девять лет никак не могла понять, почему так встревожены взрослые – я ведь так много слышала по радио и читала в детских книгах и журналах, что наша доблестная Красная армия разгромит врага малой кровью на его территории. А какие великолепные песни пели: броня крепка и танки наши быстры и наши люди мужества полны…если завтра война…чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей клочка не отдадим…весь советский народ как один человек за свободную Родину встанет…

Но военные сводки звучали из черной тарелки репродуктора все страшнее и непонятнее. Взрослые молча следили по карте за стремительным продвижением немецких войск. До сих пор в памяти звучат трагические слова: «Сегодня, после тяжелых продолжительных боев, наши войска оставили…». Успех под Москвой вселил надежды, но с весны 1942 года грозный вал войны стал быстро приближаться к Воронежу. В июне немцы прорвали фронт под Воронежем. По бескрайним черноземным степям на восток от Дона отступали наши войска, сначала на полуторках, на конных повозках и просто телегах проехали командиры разных рангов, потом потянулись пропыленные и окровавленные бойцы, бросая ружья в кукурузу. Районное начальство сбежало, оставив учителей без транспорта. В течение нескольких дней слышалась канонада, по ночам бомбили. Детей прятали в погреба, потом увезли в овраги, куда обычно на лето вывозили пасеки. В селе не оставалось никакого начальства, аптеки, магазины, типографию разгромили. Долго еще можно было набирать пригоршни типографских литеров на тропинках в огородах…Все было на волосок от катастрофы, спастись от немцев казалось невозможным… И вдруг, как чудо, в прорыв бросили сибиряков под командованием генерала Ватутина. Немцы были остановлены, а после Сталинграда – отброшены на запад. А пока мы оказались в прифронтовой полосе. Штаб армии Ватутина располагался в Воронцовке, всех жителей, до последнего человека, отселили в соседние деревни. Конечно, на ручных тележках многого не увезешь. Так пропала большая часть библиотеки, которая была главным богатством семьи. Сохранилась только БСЭ, классика и книги по специальности. Летом 1943 года стало возможно вернуться домой. К счастью, дом в основном уцелел».

Серафима Яковлевича в армию не брали по состоянию здоровья. Он продолжал руководить школой, нужно было восстанавливать нормальную жизнь школы, что было весьма сложно – здание школы разрушено бомбами, нет ни оконных стекол, ни парт. Не было учебников, бумаги, карандашей, чернил и многого другого. Не было дров, керосина для ламп. В школе были слабые семилинейные лампы, дома – «коптилки», представлявшие собой фитилек в банке с керосином. И при таком освещении учили уроки, читали книги, шили…

Любовь Яковлевна при каждом удобном случае, когда что-нибудь делала с детьми по хозяйству или куда-нибудь шла – например, на ручную мельницу, чтобы смолоть два–три стакана кукурузы, пересказывала содержание книг, которых не было в школьной библиотеке. Например, рассказы Эдгара По, Метерлинка, Беляева, Адамова и всегда – стихи.

Старшая дочь вспоминает, как она гордилась, когда ей доверяли пилить с отцом дрова и даже колоть их.

В сентябре 1943 года родилась младшая дочь, которую по просьбе сестер назвали Таней в честь Зои Космодемьянской, – тогда еще не знали ее настоящего имени. Через полтора месяца Любови Яковлевне нужно было выходить на работу. Бабушек и дедушек давно уже не было в живых. Пришлось Серафиму Яковлевичу таким образом составить расписание уроков, чтобы Любовь Яковлевна со старшей дочкой могли ходить на занятия посменно. Старшая дочь очень гордилась доверием родителей, ведь ей было всего 11 лет, а сестренка была совсем крохотной. Она приспособилась учить уроки с сестренкой на руках, отметки не ухудшились, только почерк катастрофически испортился.

Вспоминает старшая дочь:

«Война постепенно шла к концу. Не помню, чтобы родители позволяли себе вести при детях панические разговоры даже в самые тяжелые моменты. Помню, как отец при свете горящих в печке дров в 1942 году читал вслух книги Тарле о войне 1812 г., видимо пытаясь в русской истории найти какую-то опору… Мы ничего не знали о судьбе родственников, оставшихся на оккупированной Украине, в блокадном Ленинграде… Зимой 1943 года, после Сталинграда, через наше село гнали много пленных немцев, итальянцев, мадьяр. По вечерам им разрешали ходить по селу, просить еду. Зрелище было жалкое: дрожащие, закутанные в какие-то рогожи, мешки, – они были тихими и услужливыми. Как-то у одного из них удалось расспросить о Чернигове: по его словам, город был разрушен почти полностью. Сердобольные русские старушки кормили пленных чем Бог послал. Конечно, бывали случаи, когда немцы забывали свой статус пленных, наглели и пытались что-то отнять у женщин и детей. Но достаточно было показаться мужчине и тихонько произнести сакраментальное «Zuruck!», как они убегали.

Несмотря на холод и голод, занятия в школе продолжались. Летом школьники почти все время проводили в колхозе, сеяли, пололи, убирали урожай. Жилось все труднее, все больше ребят становились сиротами. К маме шли бедные вдовы за советом, утешением.

В конце войны выяснилось, что младший брат отца, Владимир Серафимович Семешко, до войны работавший на шахте в Донбассе, был оставлен с группой шахтеров для подрыва шахты, однако не успел уйти от немцев, попал в плен. Его увезли на работы в Германию. Позже он рассказывал, как трижды пытался бежать, но ни разу не удалось уйти далеко. После освобождения из немецкого плена попал уже в наш лагерь под Свердловском.

Любимый мамин племянник, Александр Георгиевич Дубле (1913–1992), до войны окончил в Ленинграде военное училище, служил в армии. В начале войны их часть располагалась на финском фронте. При внезапном хорошо подготовленном наступлении финнов он попал в плен вместе со многими другими солдатами и офицерами. Финны строго выполняли условия Женевской конвенции: заставлять работать можно было только рядовых, и хозяева худо-бедно их кормили. Офицеры же просто содержались в лагере. К концу войны им практически перестали давать пищу, они уже не могли подниматься с нар. После освобождения Сашу подлечили, подкормили и направили в качестве офицера во внутренние войска в лагерь под Архангельском. Вскоре ситуация резко изменилась: Саша оказался на Колыме в качестве заключенного. Сначала Саша работал на руднике, потом в мастерских. От гибели его спасло инженерное образование – он работал слесарем, что-то можно было смастерить и продать вольным. Потом оказалось, что нужен специалист на электростанции. Так ему удалось выжить. За это время от последствий дистрофии скончалась его жена, Снегирева Елена Ивановна, которой удалось спасти детей в блокадном Ленинграде. Саша был реабилитирован вскоре после смерти Сталина, но квартиру в Ленинграде он получил лишь через несколько лет, когда вышел на пенсию и вернулся туда. Квартира была маленькая, на первом этаже блочного дома, но как он радовался ей после бараков лагеря! Когда в 1990 году вышла книга Варлама Шаламова «Колымские рассказы», я привезла ее Саше – невозможно было видеть, как он ее читал, ведь он был именно там, в Ягодном!

В 1946 году на юге России разразилась страшная засуха. Сгорели хлеба на колхозных полях, сгорели овощи на приусадебных участках. В городах хлеб все-таки давали по карточкам, в селе же, по-моему, не получали ничего. Учительской зарплаты на базаре хватало на несколько стаканов черной муки. В пищу шла лебеда, крапива, желуди, мякина, жмых. В отчаянии люди продавали все, что имели, – только бы продержаться до первой травы. Помню, как берегли корову и какая радость была, когда она отелилась – появилась надежда выжить. Мама продала практически всю одежду, все немногие ценные вещи. Остались только книги, но крестьянкам из окрестных деревень они не были нужны.

Школьники, худые, изможденные, даже опухшие от голода, в каких-то опорках ходили в школу часто только из-за горячих завтраков.

В отчаянии отец решил увезти семью из этой зоны рискованного земледелия. Засухи тут случаются часто, правда, не такие глобальные. В это время специалистов вербовали в Крым, на Кавказ, в Калининград на земли, освободившиеся после сталинских депортаций. Однако он не мог позволить себе создать собственное благополучие на чьем-то горе, поселиться в чьем-то опустевшем гнезде. Одна из бывших учениц, жившая в Средней Азии, убедила отца переехать туда – засух там в принципе не бывает, все зависит от полива, земля в долинах рек такая, что все растет как на дрожжах.

Летом 1947 года, продав дом, мебель, корову, отправились в дальнее путешествие. Ехали больше двух недель, сначала в село Солдатское под Ташкентом, потом в совхоз имени Пятилетия Узбекистана. Работу родителям предоставили сразу же – учителей всегда не хватает. Пришлось заново организовывать быт, привыкать к жаркому климату, к новым условиям, к новым обычаям, к новым людям. А люди были очень разные: кроме коренных жителей – русских, узбеков, казахов, татар – там оказалось много крымских татар, чеченцев, карачаевцев, балкарцев. Это была зона – высланные не имели права покидать пределы района. Контроль осуществляли как-то незаметно, никаких явных постов или заграждений не было видно. Иногда взрослые что-то упоминали о комендатуре, но нас это не касалось. Неподалеку располагался знаменитый богатейший корейский совхоз имени Сталина. Корейцев переселили с Дальнего Востока после Хасана и Халхин-Гола в конце 30-х годов. За эти годы трудолюбивые дисциплинированные ссыльные в болотистых комариных тугаях долины Сыр-Дарьи создали образцовое рисоводческое хозяйство. На благосостоянии сказалось и то, что корейцев в армию не брали, хотя ограничений на выезд из района они уже не имели. Была в этом совхозе хорошая средняя школа, которую мы с сестрой и закончили.

В совхозной школе-семилетке, которой руководил наш отец, был подлинный интернационал. Научить школьников русскому языку, привить любовь к русской и мировой литературе было очень непросто. Мама опять все время пропадала в школе, приучала детей читать книги. Это был титанический труд! Следует сказать, что ребята всегда высоко ценили самоотверженное отношение к ним. Сохранилась только малая часть фотографий с дарственными надписями, которые ребята дарили любимой учительнице, от души радовавшейся их успехам.

Помню, как мама самоотверженно боролась за судьбу одного из учеников – очень способного мальчика-балкарца. Он великолепно рисовал, мама считала своим долгом попытаться добиться для него разрешения учиться в Ташкентском художественном училище. Она ездила в Министерство образования, в спецкомендатуры, еще куда-то, но никогда не рассказывала при нас, как и в какой форме ей отказывали. Помню только, что папа очень тревожно ждал ее возвращения из этих поездок.

Поселили нашу семью в совхозе в так называемом учительском бараке. Через некоторое время родители купили маленький домишко с садиком. Крестьянская душа отца раскрылась навстречу удивительно плодородной земле: все свободное время он проводил в саду, научился возделывать виноград, учился у соседей – узбеков правильно проводить поливы, обрезки. Теперь и я знаю, какое это сложное и тяжелое дело. Мама старалась всюду успеть – в школе, дома, в саду. Ее доброжелательность, сочувственное отношение к людям в этом относительно глухом поселке неизменно приводили к тому, что к ней шли женщины за советами – педагогическими, юридическими, медицинскими, психологическими».

Тем временем старшая дочь Галина Серафимовна Семешко окончила школу, поступила на химический факультет Среднеазиатского государственного университета. Через два года средняя дочь стала студенткой Ташкентского педагогического института. Галина Серафимовна после окончания университета вышла замуж и поселилась под Москвой в только что организованном Ногинском научном центре в Черноголовке. Серафим Яковлевич еще успел порадоваться первому внуку, Алексею Валентиновичу Яковлеву, будущему отцу автора. В мае 1960 года Серафим Яковлевич скончался от неизлечимой болезни печени и похоронен на кладбище совхоза.

Любовь Яковлевна осталась одна с дочками. Любовь Яковлевна была уже на пенсии, не работала в школе, но одной справляться с домом, садом ей было не под силу. Начались тяжелые сложные хлопоты по продаже дома, покупке кооперативной квартиры, прописка в Ташкенте, переезд. На новом месте Любовь Яковлевна не могла спокойно отдыхать, «бездельничать», как говорила она: благоустройство двора многоэтажного дома, помощь в учебе соседским детям, посещение курсов кройки и шитья, изучение узбекского языка (ей казалось неприличным не знать языка людей, среди которых она живет)…

Но, конечно, «больше всего времени и сил занимали внуки. Мама научилась печь совершенно необыкновенные пироги, учила внуков мастерить самые разнообразные поделки, позволяла им разрисовывать стены комнат, устраивала картинные галереи детских рисунков, обошла с внуками все ташкентские музеи и мемориалы.

Мама близко к сердцу принимала все, что происходило в стране, все наши успехи и горести. С каким восторгом она собирала всевозможные материалы о своем любимце Гагарине! Разрушительное ташкентское землетрясение1966 года она встретила мужественно, считала своим долгом бороться с паникой, успокаивать людей. Много и подробно писала нам о происходившем в городе, гордилась мужеством ташкентцев».

Любовь Яковлевна Семешко ушла из жизни в июне 1988 года, похоронена на Домрабадском кладбище в Ташкенте.

2 июня 2009

Дмитрий Яковлев «Жизнь на переломе времен»