1 июня 2009

Богема и уголовники

Соловецкий театр 1920-х годов. Борис Глубоковский

Афиша концерта ХЛАМа — его участники не только ставили спектакли, но и играли музыку.

Рубрика: Россия гулаговская
Санкт-Петербург, школа № 90, 11-й класс
Второе место

История нашей страны в ХХ столетии у большей части общества связана с репрессиями. Причина подобного явления вполне объяснима: практически каждая российская семья имеет родственников, которые были репрессированы. Главным стержнем репрессивной политики СССР было уничтожение человеческой личности. Конфликт человека и власти был самым острым конфликтом эпохи. В частности, он проявился в Соловецком театре – «театре на каторге».

«Театр на каторге – экзамен на право считать себя человеком».

Эти слова принадлежат перу педагога, актера и журналиста Бориса Николаевича Ширяева[1] – человека, сумевшего пройти сквозь «железные тиски порабощения и размельчения личности»[2] и остаться при этом полноценной личностью, не растеряв своих лучших человеческих качеств, а это удавалось немногим.

Б.Ширяев оставил нам имена и биографии соловецких узников, сыгравших огромную роль в истории формирования и развития Соловецкого лагеря, и прежде всего – Соловецкого театра. Именно благодаря Б. Ширяеву мы можем узнать о создателях и работниках Соловецкого театра – Сергее (Иване Андреевиче) Арманове[3] (его создателе и первом режиссере), Макаре Борине[4] (актере, режиссере, поставившем театр на ноги), Александре Курбасе[5] (режиссере Соловецкого театра), Борисе Глубоковском (журналисте, актере, драматурге, режиссере) и многих других, своим трудом внесших неоценимый вклад в развитие театрального искусства.

Б.Ширяев рассказал о нелегкой жизни представителей «богемы» в лагере, воссоздал атмосферу, в которой зимой 1924/25 годов создавалась первая лагерная театральная группа «богемы» – коллектив «ХЛАМ» (название представляет собой аббревиатуру и расшифровывается как «художники, литераторы, актеры, музыканты»). Он описал взаимоотношения ее участников – представителей этой самой «богемы» – с очень влиятельной в Соловецком лагере особого назначения (СЛОН) группой уголовников, представлявшей театральный коллектив «Своих».

Постоянное взаимодействие со «Своими» определило интересы Б. Ширяева: заинтересовавшись воровским фольклором, он вместе с Б.Глубоковским стал заниматься исследованием творчества уголовников, итоги которого публиковались в журнале ОГПУ «Соловецкие острова», а также в «Отчетах СОАОК»[6]. Собранные материалы дали огромное количество информации по исследованию «шпанского» быта, его обычаев и нравов. Исследования эти были приведены Борисом Глубоковским в работе «49. Материалы и впечатления»[7].

В биографии Б. Глубоковского очень много «темных пятен». Так, до сих пор неизвестны вехи его жизни в постсоловецкий период. Таинственна и история смерти Глубоковского: по некоторым свидетельствам, он умер в Москве от передозировки наркотиков, по другим – освободившись из СЛОНа, Глубоковский отбывал ссылку в Сибири, где наложил на себя руки в 1937 году. Версий его смерти действительно много. Но ясно одно: необходимо приложить все усилия, чтобы раскрыть тайну смерти удивительно талантливого человека, вмещавшего в себе всю многогранность художественного мира эпохи, Бориса Александровича Глубоковского.

Однако нас интересует путь, приведший видного представителя «богемы» в СЛОН, и его роль на Соловках в системе взаимоотношений театр–«богема»–лагерь–уголовники.

Соловецкий театр

Соловецкий театр играл большую роль во все годы существования СЛОНа. Он объединил людей, которые никогда не смогли бы работать вместе на воле, людей разных профессий, социальных групп, разных интересов и взглядов. Вместе с С.Армановым (режиссером и художественным руководителем труппы Соловецкого театра драмы и комедии), М. С. Бориным (артистом драмы, режиссером Соловецкого театра), Б. А. Глубоковским (актером Камерного театра Таирова, драматургом и режиссером Соловецкого театра) тут работали и представители уголовного мира – бандит А. Чекмаза, вор С. Пчелка, содержательница портовых притонов Кораблиха, взломщик В. Бедрут, ширмач-карманник И. Панин и многие другие. Театр был отдушиной для этих людей, местом приложения их таланта, творческих сил.

Соловецкому театру была предоставлена относительная свобода – большая даже, чем имели театры на материке. Театр на Соловках был создан в 1924 году по инициативе провинциального артиста Сергея Арманова. В репертуаре Арманова были такие пьесы, как «Медведь» А. П. Чехова, для уголовников – хор сибирских бродяг, для разношерстных зрителей (начальства, солдат, интеллигенции) – кавказские танцы и прочее. Однако театр по-настоящему встал на ноги с приездом на Соловки известного на юге провинциального комика Макара Семеновича Борина. («Человек не без театральных способностей, но нравственно павший, пьяница и плут», – в оценке бежавшего с Соловков офицера-монархиста А. Клингера[8].)

Репертуар М. С. Борина составляли исторические пьесы («Царь Федор Иоаннович» А. К.Толстого), произведения мировой классики («Коварство и любовь» Шиллера, переработанный «Идиот» Ф. М. Достоевского, «Дядя Ваня» А. П. Чехова), «На дне» М. Горького, пьесы, легкие для восприятия: переводная комедия «Три вора», оперетка «Тайны гарема» – и, как «принудительный ассортимент», «Поджигатели» А. В. Луначарского, шумевший тогда в театре В. Э. Мейерхольда «Мандат» Н. Эрдмана, из сочинений соловецких авторов – «Утро крови» С. Каргопольского и «Суд над Октябрьской революцией» Б. А. Глубоковского.

В 1927 году в Соловецком театре появился новый режиссер – Лесь (Александр Степанович) Курбас, руководитель харьковского театра «Березиль». С Курбасом связаны светлые страницы в истории лагерного театра: он сумел объединить любителей и профессионалов в один коллектив, фактически заново создать театр на Соловках.

Артисты и художники реализовывали в лагерном театре свое стремление к свободе и бескорыстному служению искусству, работая над созданием новых сценических форм. С этой целью зимой 1924/25 года поэтом Борисом Емельяновым, педагогом Борисом Ширяевым, торгпредом Советской республики в Париже Михаилом Егоровым, актером и драматургом Борисом Глубоковским был создан театральный коллектив «ХЛАМ». (Ранее именно под таким названием в Одессе, а позже и в Киеве, существовала одна из театральных групп, а в первые послереволюционные годы «ХЛАМом» называлось частное кафе).

В новую театральную группу, помимо ее создателей вошли также журналист Н. К. Литвин[9], работавший с Глубоковским и Ширяевым над текстами, режиссер 2-го МХАТа Н. Красовский[10], занимавшийся вместе с Глубоковским режиссурой, а также бас-дантист Ганс Милованов и эстрадный куплетист Жорж Леон.

«К 1926 году, – писал Б. Ширяев, – театр настолько окреп и «возмужал», что мог ежемесячно давать по две премьеры, т.е. по две новых постановки».

Репертуар «ХЛАМа» составляли пьески (к примеру, инсценировки различных романсов). Первой такой работой была инсценировка популярного тогда романса «Шумит ночной Марсель…», представленная на первом выступлении коллектива, скэтчи (известный скэтч «Губернатор Зеленого острова», с которым «хламисты» не побоялись выступить на концерте, посвященном приезду на Соловки «разгрузочной комиссии» из Москвы во главе с начальником всех лагерей, членом коллегии ОГПУ Глебом Бокием[11]), песни на злободневные темы (так, к приезду все той же «разгрузочной комиссии» Б. А. Глубоковский написал театрализованное обозрение, апофеозом которого стало исполнение хором заключенных Соловецкого гимна).

Спектакли были бесплатными (агитационные, шли два раза в неделю) и платными: эти спектакли также шли два раза в неделю.

Как видно из воспоминаний Клингера, отношение к постановкам «ХЛАМа» было неоднозначным: «пошлым балаганом», «кривлянием, клоунскими выходками» «ненормально бодрящихся, загнанных и голодных каэров» называл Клингер «ХЛАМ» и его деятельность, подчеркивая отрицательное отношение преобладающей части соловецкой интеллигенции, не посещающей спектаклей, к работе театральной труппы. Однако те, кто близко соприкасался с «ХЛАМом», давали его работе другую оценку: «эмбрионом свободы творчества», «самым искренним и откровенным сценическим выразителем настроений тех сумбурных лет» называл «ХЛАМ» Б. Ширяев.

В противовес «ХЛАМу» (а может быть и как отзвук в массах уголовников) 22 февраля 1925 года (дата Б. Глубоковского) был создан сценический коллектив «Своих» («свои» – согласно блатному жаргону – воры, неприкосновенные «деляги по ширмаческой, хипесной и прочим специальностям»).

Одним из организаторов «Своих» был бандит Алексей Чекмаза (бывший донской казак). Первая мировая и Гражданская войны оторвали его от родных мест, и Чекмаза стал бандитом. Однако попался не «на деле», а во время облавы на «социально-вредных». Организатором Чекмаза был великолепным, отличался чуткостью, стремлением к культуре. Другой организатор «Своих» – взломщик Владимир Бедрут (сын московского врача, окончил одну из лучших частных гимназий). В Соловки привела его зараза «тлетворной «героики» воров-джентльменов, вроде леблановского Арсена Люпена, пришедшего на смену одряхлевшему Рокамболю»[12]. Кроме них, звездой «Своих» был ширмач-карманник Иван Панин, поражавший всех песенками и куплетами своего сочинения, приспособленными «к ходким мотивам». С цензурой он мало считался, за что иногда сидел в карцере. Впрочем, там его долго не держали, так как «его сценический жанр был по нутру самим тюремщикам» и особенно комсоставу Соловецкого особого полка, постоянно за него заступавшимся.

Главным художественным достижением «Своих» был великолепный хор из 150 человек, исполнявший как русские народные, так и тюремные (арестантские и каторжные) песни.

Однако «гвоздем» программы, без которого не обходилось ни одно выступление, был, несомненно, Иван Панин. Отслушав классическую музыку, комсостав Соловецкого особого полка неизменно требовал Панина, который каждый раз появлялся с новым репертуаром.

Многочисленные инсценировки, песни и другие формы художественной самодеятельности «Своих» дают огромный материал для исследования «шпанского» быта, его обычаев, нравов, привычек, интересов. Так, можно с уверенностью сказать, что основной темой сценического (да и не только сценического) творчества уголовников была «трагедия любви», совратившая автора с пути честной жизни.

А как сами участники двух театральных групп, «Своих» и «ХЛАМа», относились друг к другу?

Об этом мы можем узнать по настоящим словесным боям – диспутам о коллективе «Своих», на которых его участники рьяно отстаивали право коллектива на существование. Эти бои часто переносились на страницы соловецкой прессы. К примеру, в газете «Новые Соловки» можно было познакомиться с хроникой жизни театра, различными статьями и рецензиями. Тут были полемические (часто ядовитые) выпады в сторону «ХЛАМа», дискуссии о театре «Своих», а также призывы к строительству нового театрального искусства…

В чем же было различие между двумя театральными группами? На мой взгляд, основные различия между «ХЛАМом» и «Своими» заключались не только в разном социальном положении их участников, но и в различном подходе к искусству (это, конечно, не могло не сказаться и на репертуаре): «ХЛАМ» был создан в период энергичных поисков новых форм, как результат этих поисков. Роль же «Своих» состояла, главным образом, в ублажении потребностей начальства и своих же товарищей по лагерю.

Но все же у «ХЛАМа» и «Своих» была одна общая черта: по мнению Б. Ширяева, оба коллектива были «атомами внутренней свободы в душах людей, уже взятых в железные тиски порабощения и размельчения личности системой социалистических концлагерей»[13].

Соловецкий театр был удовольствием для души. «С оплаченным тобою билетом, – вспоминал Андреев, один из соловецких летописцев, – чувствуешь себя совсем не так, как в роте <…> Пока открыта сцена, ты чувствуешь себя полноценным, настоящим человеком»[14].

Однако, как оказалось, оба коллектива были недолговечными: уже в 1927–1928 годах вместо смелых, отчаянных «ХЛАМа» и «Своих» появилась бригада «Красная блуза», состоявшая из 15 человек, одетых в униформу. В репертуаре – типичные произведения тех лет: политические агитационные сценки, обличавшие империалистов и троцкистов («Европейский кабачок» и «Троцкий за границей»). Спектакли, поставленные по мотивам классических произведений, практически отсутствовали, уступив место современным. Но интерес к музыке сохранился. Это дало возможность поставить на его сцене большое количество крупных музыкальных спектаклей, среди которых ведущее место, несомненно, занимала постановка «Маскарада». В постановке этой, как свидетельствовал Александр Кенель автор музыкального оформления, были использованы элементы спектакля В. Э. Мейерхольда.

В 1930 году Соловецкий театр прекратил свое существование (центр УСЛАГа разместился в Кеми, туда же был переведен и театр, потерявший на новом месте своего зрителя). Не стало ни «ХЛАМа», ни «Своих», ни даже «Красной блузы», ушли (или пропали) люди, отдававшие всю свою энергию, свой талант служению Мельпомене. Однако их труд не пропал даром: они сыграли огромную роль в истории становления и развития Соловецкого театра, занявшего важное место в истории русской культуры.

Б.А.Глубоковский

В начале 1920-х годов возник русский имажинизм, формалистическое течение, сторонники которого придавали особое значение словесному образу, как правило – осложненному. Главным теоретиком имажинизма являлся А. Б. Мариенгоф. Близок к имажинистам был С. А. Есенин. К имажинистам принадлежал актер, драматург и журналист Б. А. Глубоковский, о котором, в частности, оставили воспоминания Вадим Шершеневич, Рюрик Ивнев и Анатолий Мариенгоф. Все они воспринимали Глубоковского как типичного представителя «богемы», сочетавшего яркую одаренность с удивительной беспутностью. Да и сам Глубоковский, подчеркивая в предисловии к своей автобиографической повести «Путешествие из Москвы в Соловки»[15] близость к «богеме», признает это.

Б.Глубоковский был близок Сергею Есенину в последние годы жизни поэта.

Их близость послужила поводом для органов «объединить» их в один заговор – «Орден русских фашистов», – подпольную антиправительственную организацию, созданную богатым воображением чекистов. В ноябре 1924 года были арестованы 14 литераторов, художников и врачей, обвиненных «в том, что с августа 1924 г. они, создав организацию, поставили своей целью путем террора и диверсий свергнуть советскую власть».

По делу «Ордена русских фашистов» проходили: Александрович-Потеряхин А., 43 лет, литератор; Галанов В. М., 29 лет, поэт; Ганин А. А.[16], 31 года, поэт; Головин С. С., 58 лет, профессор-офтальмолог; Дворяшин В. И., 27 лет, поэт, художник; Заугольников Е., 22 лет, род занятий неизвестен; Колобов И., 37 лет, литератор; Кротков М., 44 лет, юрист; Кудрявцев А., 39 лет, поэт; Сахно Т., 31 года, врач; Чекрыгин Н.Н., художник; Чекрыгин П. Н., поэт. Среди арестованных был и Б. А. Глубоковский. К моменту ареста ему было 29 лет.

Арестованные действительно были в дружеских отношениях, встречаясь, говорили о политической ситуации в стране и мире, осуждали действия большевиков, но никаких конкретных контрреволюционных действий не совершали. Обыкновенная дружеская компания была представлена чекистами как политическая организация. Делом «Ордена…» занимались начальник следственного отдела ОГПУ Яков Агранов[17] и его заместитель А. Славатинский.

Итогом работы стало объемистое обвинительное заключение, в котором, в частности, указывалось, что «в то время, когда организация вырабатывала план действия, в Москве происходил V Конгресс Коминтерна, и члены организации решили взорвать здание Коминтерна в момент происходящего заседания»[18].

27 марта 1925 года Особое совещание при Коллегии ОГПУ решило: Галанова В., Ганина А., Дворяшина В., Кроткова М., Чекрыгиных Н. и П. – расстрелять. Троим подсудимым – Александровичу-Потеряхину А., Глубоковскому Б., Колобову И. – чекисты определили десятилетний срок заключения, который они должны были отбывать в СЛОНе. Офтальмолог С. Головин был освобожден. Судьба остальных, к сожалению, до сих пор неизвестна.

Обратимся к биографии Б. А. Глубоковского – человека, проходившего по делу «Ордена…» и внесшего свою лепту в развитие русской театральной культуры. Борис Александрович Глубоковский родился в 1895 году в Москве. Блестяще окончив Московский университет, он мог сделать ученую карьеру. Однако поступил в Камерный театр Таирова, находившийся тогда в зените славы, и стал в нем ведущим актером. Б. Ширяев вспоминал о Глубоковском: «Речью он владел превосходно, а темперамент и глубокий раскатистый «львиный» голос делали его не только увлекательным, но огненным, умевшим захватить слушателей оратором»[19]. Театральные увлечения Глубоковского время от времени оттеняли (порой даже вытесняли) занятия журналистикой, благодаря которой он добился больших успехов: некоторые его рассказы были опубликованы даже в зарубежном издании «Накануне». В 1925 году Б. Глубоковский заявил о себе как драматург: в свет вышла его пьеса в двух действиях «Как Федюшка пионером стал».

Размышления Б. А. Глубоковского о добре и зле, о представителях уголовного мира и тех, кто с ними борется, о методах этой борьбы зародились именно в пьесе про спасение мальчугана Федюшки. Дальнейшее развитие они получили в последующих работах автора, написанных уже на Соловках в результате его наблюдений за представителями уголовного мира.

И в СЛОНе Б. Глубоковский, направленный на Соловки решением коллегии ОГПУ, смог применить свой талант, свои творческие способности: ни один номер журнала ОГПУ «Соловецкие острова» не выходил без его работ. Активное участие принимал он и в деятельности Соловецкого театра, занимаясь актерской и режиссерской работой. Глубоковский, будучи представителем «богемы», явился одним из создателей дерзкой «богемной» театральной группы «ХЛАМ». Неоднократно участвовал он и жарких спорах-диспутах, разгоравшихся вокруг «ХЛАМа» и созданного в 1925 году коллектива шпаны – «Свои».

Б. Глубоковский часто выступал в соловецкой печати со статьями по театральной тематике. Однако наиболее яркой работой по этой теме можно, пожалуй, назвать статью «Соловецкий театр», в которой автор детально исследовал историю развития театра, особенности Соловецкого театра, деятельность «ХЛАМа» и «Своих», их репертуар и влияние на зрителей (разделяя зрителей на три группы – контрреволюционеров, нэпачей и шпаны, – Глубоковский выявлял особенности их восприятия)[20]. Обращают на себя внимание его рассуждения о «шпанском» театральном коллективе «Своих», творчество которого он отказывался рецензировать, называя Мельпомену шпаны, обожающей «чечетку под цыганскую венгерку», с ума сходящую от злободневных куплетов, – «живой девкой с задором ржущих уст». Интересно замечание Б. Глубоковского о «шпанском» быте, который, по его мнению, «затаптывает и калечит молодые жизни и дарования». Символичные слова, тем более если проследить развитие этой мысли в последующих работах автора, посвященных уголовному миру, исследованием которого он занимался совместно с педагогом, артистом Соловецкого театра Б. Н. Ширяевым.

Возникает закономерный вопрос: когда и почему у Глубоковского появился интерес к жизни уголовного мира? Вероятнее всего, сформировался он под влиянием столкновений в лагере со шпаной, в том числе представлявшей театральный коллектив «Своих».

«Слушая песни «Своих», – вспоминал Б. Ширяев,– Глубоковский и я заинтересовались «блатным» языком и своеобразным фольклором тюрьмы»[21]. Был собран колоссальный материал: воровские песни, легенды, «тексты пьесок, изустно передававшихся и разыгрывавшихся в тюрьмах»[22].

Особый интерес для изучения представляет собрание «блатных» слов, по которым составлялись небольшие словарики, публиковавшиеся в «Отчетах криминологической секции» Соловецкого Общества Краеведения (СОК), организованного 23 октября 1923 года. Такой словарик завершает и работу Б. Глубоковского «49. Материалы и впечатления», которую можно, пожалуй, назвать итогом исследований автором «шпанского» мира.

Название работы не случайно: она посвящена исследованию творчества так называемых «сорокадевятников» – уголовников, отбывающих наказание в СЛОНе по статье 49 УК РСФСР («лица, признанные судом по своей преступной деятельности или по связи с преступной средой данной местности социально-опасными, могут быть лишены по приговору суда права пребывания в определенных местностях на срок не выше трех лет»). Жанр работы можно определить как очерк-исследование: автор изучал психологию, быт, жизнь «социально-вредных элементов».

Для удобства анализа и классификации работа разделена на главы, каждая из которых описывает отдельные стороны жизни и творчества «сорокадевятников». В первой главе («Их облик. Цветы асфальта») автор пытался выяснить истоки обособленности, социального неравенства, причины их гибельной, по мнению Б. Глубоковского, психологии; в следующих главах (особенно в главах «Их тайны», «Пивная культура», «Их нравы» и «Их игры») автор рассказывает об отчужденности шпаны, ее непоколебимых законах, не выдерживающих критики при малейшем столкновении с работой. Автор полагает, что причины гибельной психологии зэков заключаются в отсутствии взаимопонимания между ними и обществом.

Недисциплинированность является главным отличительным признаком шпаны: «шпана – враг дисциплины». Однако «недисциплинированность шпаны,– отмечает Б. Глубоковский,– актуальна только на общественном поприще», ибо «в своей кастовой жизни шпана управляется железными законами права», законами кастовой дисциплины. Нежелание «ссучиться» (то есть изменить воровской этике) является основополагающим принципом поведения заключенных-«сорокадевятников» в столкновениях с человеческим обществом.

Шпана живет обособленно даже в лагере, сама себя развлекая. В связи с этим обращают на себя внимание три главы, посвященные творчеству уголовников («Их песни», «Их театр», «Их литература. Дохлый быт»). Автор, сравнивая различные песни и произведения «шпанской» литературы и фольклора, пытался выделить основные черты, присущие творчеству уголовников. Их песни наивны, циничны, порой просто пошлы, однако, делает вывод автор, их появление является способом выражения мыслей, чувств, желаний «шпаненка».

Так кто же они – обитатели Соловецких островов? Каковы психология их поведения, их нравы и обычаи? Они, цветы асфальта, – «декаденты подлинные, настоящие», их аморализм – «аморализм будущего мещанина», логика их поступков убийственна, а нравы и обычаи жестокие и зверские, «их быт – дохлый быт». В такой «атмосфере разложения и бескорыстного упадочничества, – считает Б. Глубоковский, – нет возможностей для полнокровной творческой жизни», ибо «творчество мыслимо только в ритме труда». Труд, по мнению Глубоковского, – единственный метод искупления и исправления грехов шпаны.

Поэтому перед Управлением лагерей стоит огромная и сложная задача: «Создание и налаживание просветительского аппарата, соответствующего целям и задачам исправительно-трудовой политики СССР».

Интересно, что видные духовные деятели и философы, отбывавшие заключение на Соловках (такие, как священник А. Трифильев[23] и философ А. А.Мейер) в своих работах также подчеркивали значение труда, как некоего базиса перевоспитания шпаны. Мейер в работе «Принудительный труд как метод перевоспитания» писал:

«На базисе труда должно строиться дело восстановления здоровых общественных инстинктов. Трудовое воспитание не деталь, не подсобный метод, а основа всей воспитательной работы»[24].

Священники вообще неоднократно пытались «перевоспитывать» шпану (например, старались приручить «шпанят», подкармливая их, – лишь бы не ругались), в некоторых случаях даже сотрудничая с лагерной администрацией.

Однако вернемся к очерку Бориса Глубоковского «49. Материалы и впечатления». Примечательно, что в этой работе автор, продолжая свою мысль о пагубном влиянии «шпанского» быта на жизнь людей, позволяет себе некоторое отступление от нее, подробно исследуя литературное творчество уголовников. Давая оценку их произведениям, Глубоковский делает заключение, что в их фольклоре проявляется «клише своего подлинного облика, своей неподдельной духовной сущности». Тем не менее в работе по-прежнему доминирует идея о том, что «здоровым началам коллектива придется выдержать огромную борьбу с той «шпанской» романтикой, родина которой – бульварная скамейка, школа – темные залы площадного кино, достижения – бульварная чечетка и пахнущие пивным перегаром и ходкими папиросами захудалые плоские куплеты»… Исследование Б. Глубоковского еще раз доказывает, какое значительное (далеко не последнее) место занимал в иерархии ценностей шпаны «блатной» жаргон, распространенный в СЛОНе. Очерк Б. Глубоковского «49. …» можно назвать последней работой по данной теме, потому что в конце 1920-х годов он, скорее всего, был освобожден (известно, что «разгрузочная комиссия ОГПУ» во главе с Глебом Бокием, приезжавшая в СЛОН осенью 1929 года, сократила срок его заключения с десяти до восьми лет).

Взаимоотношения уголовников и контрреволюционеров

Исследуя историю театра на Соловках, невозможно обойти вниманием проблему взаимоотношений лагерных «верхов» и «низов»: уголовников (шпаны) и контрреволюционеров («каэров»). Подавляющее большинство соловецких летописцев в своих работах уделяли этой проблеме большое внимание. Так, бежавший с Соловков офицер-монархист А. Клингер выделял три подразделения обитателей СЛОНа: бывшие социалисты («политики»), уголовный элемент и контрреволюционеры[25]. Эта иерархия совпадает с дроблением Б. Глубоковского, разделявшего соловецких зрителей на три группы: «контрреволюционеров всех оттенков», «группы советских нэпачей» и «соловецкой шпаны».

Самыми привилегированными были «политики» и «советские нэпачи». Первая группа, которую составляли члены различных (не большевистских) социалистических партий, в силу ряда причин (в первую очередь – идеологической близости к РСДРП(б)–ВКП(б), а также давления социалистических кругов Европы) могли пользоваться всевозможными личными «благами» лагеря (выдача продуктов на руки, режим содержания, организация старостата).

Не менее влиятельной была и вторая группа – «нэпманов», обладавших большими возможностями благодаря своим сбережениям, нажитым в момент расцвета НЭПа.

Однако обе эти группы, стоявшие особняком, не играли важной роли в жизни лагеря. Именно по этой причине интересна коллизия взаимоотношений двух других социальных слоев – уголовников и контрреволюционеров, влияние которых друг на друга прослеживается достаточно четко.

Как же вместе существовали эти две, совершенно непохожие друг на друга группы? Они даже взаимодействовали. Причем это взаимодействие не ограничивалось стенами рот: и контрреволюционеры (доминирующей частью были представители «богемы»), и уголовники работали вместе под крышей Соловецкого театра.

Б.Ширяев писал, что коллектив «Своих» возник как следствие «отзвука в массах уголовников» на деятельность «ХЛАМа». Возможно. Однако возникает вопрос: способны ли были даже те уголовники, которые стремились, по утверждению Б. Ширяева, «к личной, внутренней культуре» (и, можно добавить, свободе) организоваться и создать подобный коллектив? Вероятно, могли, но не без помощи со стороны. Такую помощь оказало ОГПУ, в печатных органах которого – газете «Новые Соловки» и журнале «Соловецкие острова» – неоднократно публиковались язвительные рецензии на деятельность «ХЛАМа». Подобные выпады, несомненно, поддерживались ОГПУ, которое, безоговорочно хозяйничая в СЛОНе, не могло не вмешиваться и в работу двух сценических коллективов. И такие случаи были описаны в работах соловецких летописцев.

Эта политика, отрицательно влиявшая на деятельность обеих групп, не могла не сказаться и на взаимоотношениях тех, кто эти группы представлял. Возможно, именно эти действия и привели к усилению классовой ненависти. Особенно это вмешательство коснулось представителей уголовного мира (большей его части), расколов их на два враждебных лагеря. Проблема возникла давно, но с особой силой проявилась в послевоенный период.

Дело в том, что часть заключенных уголовников, направленных из лагерей (по их же просьбе) на фронт с целью сокращения срока заключения, по мнению оставшихся в лагере уголовников, запятнала себя сотрудничеством с властями. Определение в воровском языке нашлось довольно быстро: отступивших от «шпанской» морали уголовников стали называть «суками», «ссучившимися», «ссученными» («сука» – согласно воровскому жаргону – «подхалим, продажная душа»).

В конце 40-х годов началась «война», в корне изменившая всю систему воровской этики, – «война», вошедшая в историю под названием «сучьей». «Война была долгой, жестокой, кровопролитной и окончилась победой сук <…> значение ее оказалось колоссальным (фактически это было завершение революции, начатой в 1917 г.). Отныне начала осуществляться прямая смычка между аппаратом власти и преступным миром»[26], который в дальнейшем стал все глубже и глубже проникать в советскую государственно-политическую систему, неимоверно быстро засоряя ее. Это со временем привело к полнейшей криминализации общества, что мы можем наблюдать и по сей день: «сучья война» продолжается.

Ясно одно: решить эту проблему можно, лишь зная истоки ее возникновения. А истоки эти надо искать и во взаимоотношениях между различными социальными группами. Они в лагере как бы поменялись местами (уголовники заняли главенствующие позиции, «каэры» продолжили свое социальное падение). Никаких изменений не произошло лишь с группой советского пролетариата, эксплуатация которого продолжалась с удвоенной энергией.

Коллизия взаимоотношений социальных групп на Соловках, прежде всего соловецких «верхов» и «низов» (уголовников и контрреволюционеров), занимает важное место в истории нашей страны. Как всякое историческое событие, коллизия эта не могла не отразиться в сознании общества.

[1] Ширяев Б.Н. Неугасимая лампада. М., 1991. С.61. Ширяев Борис Николаевич (1889–1959) – педагог, литератор. В 1918 г. приговорен к смертной казни за попытку перехода границы, бежал. В 1922 г. смертная казнь была заменена 10 годами лагеря. В заключении на Соловках (1923–1927), затем в ссылке в Средней Азии. В 1930 г. – в Ставрополе. После оккупации германскими войсками Северного Кавказа оказался в лагере в Германии. С 1945 г. жил в Италии. Автор книги о Соловецком лагере.
[2] Ширяев Б.Н. Указ. соч.
[3] Арманов Иван Андреевич (Сергей, 1885–?) – актер. Арестован 9 июня 1923 г. в Москве, приговорен к 2 годам лагеря. С осени 1923 г. в заключении на Соловках. Режиссер Соловецкого театра. Освобожден 16 ноября 1925 г.
[4] Борин Макар Семенович (1871–1938) – артист драмы. В 1921–1922 гг. работал в одесском театре сатиры и комедии. В 1924 г. в Казани. Арестован 5 апреля 1924 г. С осени 1924 г. – в заключении на Соловках. Режиссер Соловецкого театра. Освобожден 15 июля 1926 г.
[5] Курбас Александр Степанович (1887–1937) – актер, режиссер театра «Березиль» (Харьков), режиссер Малого театра «Игосэт» (Москва). Осужден 9 апреля 1934 г. на 5 лет лагеря. В заключении на Соловках. Расстрелян 3 ноября 1937 г. в Сандормохе.
[6] СОАОК –Соловецкое отделение Архангельского общества краеведения.
[7] О.Соловки: Бюро Печати УСЛОН, 1926.
[8] Клингер Александр (1878–1926) – офицер Белой армии, финский подданный. В заключении на Соловках (1922–1925). Бежал в октябре 1925 г. в Финляндию. Автор воспоминаний:
[9] Клингер А. Соловецкая каторга: Записки бежавшего//Архив Русской революции. Т.19. Берлин, 1928. Литвин Николай Кириллович (1890–?) – журналист. Арестован 13 сентября 1923 г., приговорен к 3 годам лагеря. В заключении на Соловках. Работал в театре и в журнале «Соловецкие острова».
[10] Красовский Никита Михайлович (1905–?) – режиссер 2-го МХАТа. Арестован 21 марта 1925 г. по делу «фокстротистов», приговорен к 3 годам лагеря. В заключении на Соловках, работал в театре. Досрочно освобожден 20 мая 1927 г., выслан на оставшийся срок в Среднюю Азию.
[11] Бокий Глеб Иванович (1879–1937) чекист, член Коллегии ОГПУ. Постановлением Военной коллегии Верховного суда СССР от 15 ноября 1937 г. приговорен к высшей мере наказания, расстрелян.
[12] Ширяев Б. Указ. соч. С.100.
[13] Ширяев Б. Указ. соч. С.99.
[14] Розанов М. Соловецкий концлагерь в монастыре/Издание автора. Т.2. 1980. С.21.
[15] Глубоковский Б. Путешествие из Москвы в Соловки//Соловецкие острова. 1925. № 10–12; 1926. № 1–7.
[16] Ганин Алексей Алексеевич (1893–1925) – поэт. Арестован 20 ноября 1923 г. по «Делу четырех поэтов». 22 ноября 1923 г. освобожден под подписку о невыезде. Вторично арестован 2 ноября 1924 г. по делу «Ордена русских фашистов». Расстрелян.
[17] Агранов Яков Саулович (1893–1938) – чекист. В 1931–1933 гг. – полномочный представитель ОГПУ по Московской области, в 1934–1937 гг. – 1-й заместитель наркома внутренних дел СССР. Арестован. Расстрелян 1 августа 1938 г.
[18] Хлысталов Э. 13 уголовных дел Сергея Есенина. М., 1994. С.110.
[19] Ширяев Б. Указ. соч. С.74.
[20] Глубоковский Б. Соловецкий театр // СОК : Из работ криминологической секции. О.Соловки, 1927. С. 105–139.
[21] Ширяев Б. Указ. соч. С.102.
[22] Там же.
[23] Трифильев Алексей Кириллович (1872–?) – священник Никольской церкви (Ростов-на-Дону). Арестован 8 января 1923 г. за сопротивление обновленчеству, осужден на 3 года лагеря. В заключении на Соловках, работал в Соловецком обществе краеведения. Освобожден в апреле 1926 г. Вновь арестован 2 мая 1928 в Ростове-на-Дону, осужден на 3 года лагеря, в заключении на Соловках. Освобожден 7 ноября 1928 г. досрочно, выслан в Казахстан.
[24] Соловецкие острова. 1929. № 3/4. С.45–47.
[25] См.: Клингер А. Указ. соч. С.190.
[26] Иофе В. Этюд об оптимизме : Сучья война как парадигма современного политического процесса // Иофе В. Новые этюды об оптимизме : Сб. статей и выступлений. СПб.: НИЦ «Мемориал», 1998. С.154.

Илья Ершов

1 июня 2009

Богема и уголовники

Соловецкий театр 1920-х годов. Борис Глубоковский

Темы

театр