Всеволод Иоффе «Спецпереселенцы на Урале. Поселок Федино»
Рубрика Россия крестьянская
Свердловская обл., г.Лесной, школа № 64, 11-й класс
Руководитель Е.В.Воронина
Третье место
Почему мы снова и снова возвращаемся к тем временам, когда по словам Борхеса, история сорвалась с цепи? Что может дать изучение этого темного периода сегодня? Как, ознакомившись с условиями жизни, работы, бытом уральских спецпереселенцев, понять, какой отпечаток наложила эпоха на этих людей? Как этот период повлиял на современную действительность? Получить исчерпывающий ответ на эти вопросы сложно, но кажется интересным и полезным само их обсуждение.
История спецпоселений и спецпереселенцев на Урале – тема, освещенная достаточно слабо. История моей семьи (как, впрочем, и история половины уральцев) непосредственно связана с этой темой. Мой прадед Василий Тихонович был раскулачен и со всей семьей сослан на Урал. Мою прабабушку (по материнской линии) также выселили на Урал. Их выгрузили среди глухого леса. Жилья там, естественно, не было, и они строили его практически вручную. Дарья Андреевна (прабабушка) работала на железной дороге: толкала вагонетки с углем… Я бы непременно занялся историей своей семьи, если бы мои прадеды и деды так тщательно не скрывали своего прошлого (по понятным, впрочем, причинам). Ведь мой дед Александр Васильевич Худяков чуть не был судим за то, что, решив пойти на фронт, скрыл, что он сын «кулака» и «врага народа».
И поэтому мой рассказ о спецпоселенцах на примере истории поселка Федино.
Раскулаченные крестьяне
С началом процесса выселения Уральская область стала центром «спецссылки». За 1930–1931 годы сюда из других районов СССР было выселено 123 547 семей, в ссылку отправлено 25 855 семей уральцев. В 1932–1933 годы – выселение продолжалось. Спецссыльные использовались практически во всех областях народного хозяйства, особенно там, где требовался тяжелый физический труд. Их руками построены каналы и железные дороги, заводы и целые города (как тот, в котором родился я), взращены урожаи и осушены болота, создан золотой и платиновый запас страны. «Из 546 тысяч человек, по состоянию на 10 февраля 1932 года, по поселкам лесной промышленности области было сосредоточено 204 155 человек, по «Цветметзолото» – 11 250 человек, в том числе по Исовскому участку – около 7 тысяч…»[1] Здесь для спецпереселенцев, точнее самими переселенцами, срочно были построены поселки: Нясьма на 1000 человек, Федино – на 1800, Боровское – на 900, Рудный – на 800, а также Лабозска, Сахалин, Лялинка, Лубянка, Первомайский и ряд других мелких поселков. Заместителем полномочного представителя ОГПУ по Уралу Нодевым была утверждена инструкция «О порядке переселения и подъема кулаков из районов Уральской области». По ней переселению подлежали все кулацкие семьи, в составе которых имелся хотя бы один трудоспособный мужчина 18–55 лет. Выселяли даже те семьи, в которых на момент выселения не было трудоспособных мужчин (они были в бегах).
У выселяемых отбирали постройки, сельскохозяйственный инвентарь, семенной материал зерновых культур. Правда, весь скот оставался в распоряжении выселяемых, направлялся эшелонами к месту высылки. Скот обеспечивался фуражом на один месяц. Семенной материал огородных культур также оставался у выселяемого. Выселяемая семья имела право забрать вещи «в количестве 30 пудов на семью». Некоторые инструменты (пила, топор, кирка – то, что может понадобиться для строительства жилища, рубки леса, для начала принудительных работ) направлялись в места высылки. Но, разумеется, последние пункты редко выполнялись: имущество выселяемых разворовывалось, скот уводился или погибал в дороге без корма, хозяйские постройки пилились на дрова. Немалая часть самих «кулаков» погибала еще в дороге: от страшных, непривычных для них морозов, от голода. Ведь многих увозили в той одежде, в которой их застала беда.
Все «кулаки» были разделены на три категории: «контрреволюционный кулацкий актив», подлежащий немедленному аресту; наиболее зажиточные кулаки и полупомещики, подлежащие высылке на север области и остальные кулаки, расселяемые на худших землях. В Свердловском архиве находим, что по первой категории планировалось ликвидировать 5000 хозяйств, по второй – 15 000[2]. Это – планировалось… Но в отдельных районах Уральской области среди раскулаченных оказалось более 50% середняков. Среди них немало было и семей бывших красноармейцев, рабочих, учителей, красных партизан и т.п. Раскулачивание в разных местах происходило по-разному. Один из выселенцев рассказывал: «Нам сказали: “Берите все, что можете увезти”». Другая бывшая выселенка вспоминает: «При выселении у нас забрали все, даже ложки пересчитали. Нас оставили в том, что было на нас. Еще осенью, после уборки урожая у нас отобрали все: зерно, скотину, инвентарь. Кое-что из одежды успели спрятать у родных и соседей». Об организации выселения говорит даже то, как были составлены протоколы описи имущества: на промокательной бумаге, с грубыми грамматическими и орфографическими ошибками («валинки детские поношенные – 1 пара; блюдо малированное»).
У настоящих хозяев отбирали все имущество, накопленное многолетним тяжелым трудом, а потом выселяли, голодных и нищих, в неизвестные, неосвоенные районы. Неужели это не вызывало их сопротивления? В одном из архивных документов с грифом «Секретно», мы видим: «Борьба кулачества, посредством террористических актов, все время возрастает (число случаев в 1929 г.): убийств – 2; ранения – 2; покушения – 7; избиения – 24; вредительство – 7; угрозы – 3; итого – 45». Кулаки, «желая сохранить свое господство в деревне, не останавливаются на агитации… прибегают к террору, направляя его против общественников, бедняков, деревенских коммунистов и представителей низовой советской власти». Всего 45 случаев сопротивления на огромную область! Это на Урале-то, где ни низовую, ни верховную советскую власть и крестьяне, и старатели, и даже многие рабочие не очень «принимали». (Вспомним восстание на Ижевском заводе, поддержку «белого движения», особенно в старательских районах. Ведь советская власть лишала этих людей всего состояния – до сих пор, в старых домах, под половицами, находят слитки золота и платины, припрятанные до лучших времен). Но к 30-му году, по-видимому, большая часть способного бороться местного населения была уже уничтожена.
Итак, 123 547 семей оказались заброшены в Уральскую область, а 25 855 семей – наоборот выслано оттуда. Я не буду останавливаться на истории спецпоселений на Урале в целом. Это слишком большая тема. Перейдем к конкретному предмету моего исследования – поселку Федино.
Поселок Федино
Я всю свою жизнь провел на Урале, но о поселке Федино ничего не слышал, хотя оказывается, чтобы добраться туда, нужно потратить всего часа два (если дороги в порядке, что редкость). Мало кто из моих близких слышал об этом месте. Даже на карте Свердловской области это название отыскать невозможно. Это место смело можно назвать словом «глушь». А какой глушью был этот поселок золотопромышленников до приезда спецпереселенцев. Я сказал «поселок»?.. Сейчас он практически необитаем. Лишь в нескольких домах живут люди – живые свидетели эпохи. Покосившиеся, пустые дома, дома-призраки.
Время остановило здесь свой ход. Здесь, как в стихах Бродского, «все так же снега по ручку двери» (я был там зимой, в сорокаградусный мороз). Люди, умирая здесь или уезжая отсюда, оставляли в домах все свое имущество: когда заходишь в эти дома, кажется, что здесь просто небольшой беспорядок, что хозяин ушел в поселковый совет и вот-вот скрипнет дверь и он вернется… Здесь все так же, как было шестьдесят-семьдесят лет назад. Так же стоит стол из струганных вручную еловых досок, те же стулья, буфет, рядом с которым по полу разбросаны бумаги: грамоты, фотографии, старые письма; печь с навесными полатями над ней, рукомойник и треснувшее зеркало и, конечно, портрет вождя, иногда – двух. Просто переведем стрелки часов на 70 лет назад.
В те глухие времена на этом месте не было даже таких домов. В Федино выселенцев первоначально поместили в бараки с двухъярусными нарами. Каждый барак был набит до отказа. Потолки протекали. Это в условиях уральской зимы… Выселенцам, которые были выгружены еще осенью в соседних поселках, повезло меньше. Жилья для них совсем не было. Им пришлось строить временные убежища, так называемые «балаганы». Из камней и глины строили очаг для приготовления пищи. Пока оставались запасы, взятые с собой, – ели их. На жестяных листах пекли лепешки.
Вскоре тут был построен поселок барачного типа. В 1932–1933 годах выселенцы страдали от страшного голода. По всей России был голод, и здесь, на Урале, я думаю, он чувствовался очень сильно. Ведь выселенцы еще не успели к тому времени обжиться, разбить огороды, завести живность. Жили на скудный государственный паек. В муку подмешивали отруби, траву, измолотую кору деревьев и прочие малосъедобные добавки. Фединцам иногда помогали местные жители: делились продуктами, отдавали поношенную одежду. В поселке ежедневно кто-то умирал – или от голода, или от холеры, дизентерии, цинги. Один из очевидцев рассказывает, что заразных мертвецов вытаскивали баграми, скидывали в общую яму и зарывали. Хоронить не успевали, поэтому была создана специальная бригада. Кроме отдельных могил, выкопали пять общих размером 6х4 метра, куда гробы ставили в два ряда, вплотную друг к другу. Пока могила не заполнится, ее не закапывали… Жизнь выселенца подчинялась строжайшему порядку. Она мало отличалась от тюремной. Ведь даже чтобы уехать в районную больницу, надо было получить пропуск, подписанный комендантом и начальником районного отделения НКВД. В случае неявки в указанный срок – нарушитель «подлежит задержанию и направлению в распоряжение органа НКВД».
Люди вставали рано, шли на работу (иногда нужно было идти 7–10 км, по тайге). «Дневное задание» было огромным – особенно не повезло тем, кто попал в леспромхозы. Зарплата – мизерная. При невыполнении норм выработки снижалась и норма выдачи продуктов (паек). Это при том, что на «нормальный» паек прожить было сложно… Комендант был полновластным хозяином поселка. В соседнем поселке Лялинка, по рассказам выселенца Губенко, комендант приставал к молодым женщинам и однажды застрелил парня, заступившегося за свою невесту. После этого, правда, он был убран из поселка. Комендант должен был осуществлять контроль за порядком; следить, чтобы никто не убежал. Выселенец, если собирался пойти в поселок Ис, за 2 км, должен был сообщить «уличному». Комендант следил, чтобы все взрослое население было обеспечено работой на производстве и работало, чтобы все дети учились в школе, а также за обеспечением жильем, продовольствием, медицинским обслуживанием… Кроме «уличных», которые ежедневно вечером докладывали коменданту о том, что все дома, он (комендант) обычно имел нескольких осведомителей среди самого населения. Рассказ одного из бывших спецпереселенцев (не буду называть его имя) казался мне путанным. Он сказал, что в 38-м году ему удалось поступить в политшколу. В 38-м году высланный поступает в политшколу? Также мне показался странным и неприятным пафос, с которым говорил этот человек. Он учился в военном училище, когда узнал, что его отца, крестьянина, раскулачивают и выселяют. Ему якобы сказали в училище: «Если ты официально отречешься от отца как от врага народа, ты сможешь продолжать карьеру…» Он якобы воскликнул с негодованием: «Не согласен!» Заподозрив неправду, я поговорил с другими старожилами. Один из них ответил с презрительной усмешкой: «Поговаривают, что он был стукачок. Таких немало было». Все население поселка жило под постоянным страхом того, что их арестуют и они поступят в распоряжение органов НКВД. Возвращались оттуда редко. В 1938 году многие спецпереселенцы были арестованы. Арестованных пешим строем под вооруженной охраной, с собаками, повели в Нижнюю Туру, оттуда увезли в Соликамск. Им были предъявлены обвинения во вредительстве (ложные, разумеется).
При допросе использовались такие известные чекистские методы, как круглосуточные допросы и заточение в холодный карцер в одном нижнем белье. Люди не выдерживали и сознавались. Один из них, по рассказам, признался в том, что перепилил сваю на драге, хотя свая эта была металлическая и ее ничем, кроме как сварочным аппаратом, перепилить невозможно.
Иногда люди после ареста просто исчезали. Так случилось с Порфирием Семеновичем Котелевцем, жителем Федино, который после осуждения по ложному обвинению был сослан в Магадан, где пробыл «в распоряжении НКВД» до января 1944 года. Его жена, Пелагея Алексеевна Котелевец и дочь Лидия Порфирьевна впоследствии искали следы своего мужа и отца. Но тщетно… УВД Магаданской области в 1996 году ответил им: «…По сообщению архива объединения «Северовостокзолото» Ваш отец с 15 января 1944 г. по 4 февраля 1944 г. работал по вольному найму в Западном промышленном управлении в должности чернорабочего. 5 февраля 1944 г. умер от крупозной пневмонии…» Пелагея Алексеевна и Лидия Порфирьевна утверждают, что Порфирий Семенович заболел, еще будучи в заключении, что там он или простудился, или ему отбили легкое и просто выпустили умирать. Ничего конкретного жене и дочери не ответили. Их версия весьма вероятна. Но в любом случае, преступление по отношению к нему было совершено – выдвинуто ложное обвинение, я не говорю уже о самой ссылке. Тысячи таких, как он, умирали в застенках НКВД.
Человеку свойственно привыкать к обстоятельствам, тяжелым ударам судьбы. И эти несчастные люди привыкли. Постепенно выселенцы обзавелись каким-то хозяйством – обрабатывали огород, держали коз, коров. Появилась школа, больница, в домах – радио, редкие книги и газеты. Таким образом, можно смело сказать, что уровень убогости в поселке Федино стал такой же, как и по всему Союзу…
В архиве местного краеведческого музея я обнаружил старый, пожелтевший от времени почтовый конверт. В нем хранились детские игрушки: куклы, аккуратно вырезанные из тетрадных листов. Их хозяйкой была девочка из поселка Федино. К куколкам прилагались платья – такие же вырезанные и раскрашенные простым карандашом и чернилами. Но самое интересное то, что на «спине» каждой куклы стоит номер – Даша 5, Лена 13, Наташа 18 и т.д. Насколько же глубоко в психику этого маленького человека вошла «номерная система»! Дети поселка Федино играли куколками с номерами, и сотни тысяч детей в других таких же поселках играли так же. (Те, чьи родители были побогаче, – играли в настольные игры, типа: «Помоги пионерам собрать металлолом», «Красные и белые», «Химическая война» и т.д. Я видел их сам. Но чем они лучше?)
Хотелось бы рассказать о судьбе еще одного человека – Матвиенко Марии Петровны, спецпоселенки, и сегодня живущей в поселке Федино. Ее судьба показательна. Из крестьянской семьи, не имевшей особенно богатого хозяйства. В семье было четверо детей; ей самой тогда было семь лет. Сеяли, пахали, собирали небогатый урожай, снова сеяли, пахали… Как тысячи крестьянских семей. Родителям удалось построить новую хату – «старая совсем развалилась». Только построили, а тут «приходят, выкидывают нас из хаты». Жила семья по соседям. В 1931 году их раскулачили. Отобрали все: хату, домашних животных, птицу, инструменты. Погрузили в «телячьи вагоны» – и на север. Брату, которому было пятнадцать лет, удалось сбежать: он получил поддельный паспорт и уехал. Через Белгород довезли их до Старой Ляли (деревня на Урале). Там их погрузили на подводы и повезли за деревню Михелино. Поселили «вповалку» в сараи. Женщин, мужчин, грудных детей, стариков. Не выдержав грубого обращения и тяжелой работы, Мария Петровна со своим вторым братом бежала. Шли по железной дороге, спали в зародах (стогах сена). «Молодые были – хоть где уснешь». Дошли до Верхней Туры (расстояние немалое). Там, на вокзале, когда они собирались покупать билеты, их и взяли, «посадили в каталажку».
Потом их посадили в поезд и отправили в тюрьму в городе Кушва. Оттуда им каким-то образом снова удалось бежать. Где-то удавалось устроиться на работу: «корзины с углем таскала, канавы вдоль железной дороги копала». Однажды добрые люди помогли устроиться техничкой в казарме, а потом – в столовой. «Я тут вовсе зажила! Печку стоплю, макароны в кастрюльку. Чего еще надо?» Потом, естественно, снова «взяли». И снова побег. (Поразительная способность сопротивляться!) Сели с подружкой в поезд. На каждой станции – милицейская облава. Но когда милиция заходила, они выходили из поезда в другую дверь, пережидали и снова ехали. Таким способом им удалось добраться аж до станции Буи под Москвой. Но тут они и «попались». Милиция зашла с двух сторон. Привезли в вологодскую тюрьму, «продержали в каталажке две недели вместе с уголовным сбродом». В конце концов, после долгих допросов, разбирательств ее отправили в город Нижняя Тура, а оттуда – в поселок Федино. Только после этого, я думаю, Мария Петровна окончательно смирилась с судьбой. «И с тех пор, с 32 года, с 22 октября, я здесь и живу…»
Раскулачивание, высылка, голод, побеги, снова высылка и в конце – смирение перед ударами судьбы. Показательная судьба, и тем страшна она, что показательна для миллионов.
Все поселенцы, с которыми я беседовал, не жалуются на жизнь, некоторые почти довольны ею: «А что с нами было бы на родине, в колхозах? Ведь многие жили еще хуже…» Но неужели только это давало им силы «цепляться» за жизнь? Хотелось бы верить, что нет. Целые поколения жили с верой, что завтрашний день будет лучше. Работали с полной отдачей сил, воевали.
Многие люди из поколения Марии Петровны Матвиенко очень легко смотрят на прожитую жизнь, даже способны подшучивать над своими прежними горестями. Неужели они не осознают всего того, что с ними сделали? Это «потерянное поколение» и не менее «потерянное», чем поколение Хэмингуэя и Ремарка. И при всем этом – сильное поколение, выжившее в тех условиях, в которых жизнь была невозможна, перенесшее ссылки, голод, войну, нищету, потерю близких.
Очевидцы эпохи уходят. Вместе с ними окончательно уходит в прошлое и сама эпоха: «воронки» и граммофонные записи мажорных песен; стукачи и битвы за урожай; боязнь звонка в дверь и всеобщий энтузиазм; культ здоровья и силы и тысячи километров, огороженных колючей проволокой… Все это, как старая черно-белая фотография, тлеет в пламени свечи и постепенно исчезает. Что-то из той эпохи можно принять, многое – нет, но отказываться от нее нельзя.
