Елена Зонова «ХХ век в истории одной квартиры»
Вот эта улица, вот этот дом…
г. Киров, Вятская гуманитарная гимназия, 10-й класc
Научный руководитель: Г.А.Кропанева
Третья премия
Московская, 12 – это дом на красной линии застройки улицы, указывающей направление на Москву. Спустившись на квартал ниже дома номер 12, обнаружим верстовой черно-белый столб с надписью: «973 1/4 версты от Вятки до Москвы». Пространство и расстояния – географические понятия, а время – историческое. Время «Московской, 12» в моем исследовании – XX век. Судьбы обитателей этого дома – предмет моего интереса.[1]
Я попыталась составить своеобразный паспорт дома.
XIX век: построен вятской мещанкой Хохряковой.
1860 год: куплен купцом М.Сениловым и в последствии передан его детям по наследству.
1918 год: размещен Вятский губком РКП(б).
1920 – 1935 год: советские учреждения, в том числе «Химдревтрест».
1935 – 1988 год: коммунальная квартира.
1988 – 2001 год: дом-музей.
Сейчас дом, в окружении типовых многоэтажек, выглядит памятником архитектуры.
Кирпичное здание на высоком цоколе, одноэтажное с мезонином. Теперешнее название дома – «Вятская кунсткамера», это филиал краеведческого музея, представляющий внутри анфиладу из семи комнат, пять из которых занимает постоянная экспозиция «Городской быт конца XVIII – начала XIX века». Круг замкнулся за сто лет: то, что было жизнью, стало музейной экспозицией. Еще через сто лет здесь, возможно, откроют экспозицию быта XX века, где найдет себе место и мещанский, и купеческий, и советский быт. Но вещи не заговорят, если не заговорят люди. Так пусть же дом на Московской, 12 заговорит голосами своих обитателей.
Докоммунальная жизнь дома «Московская, 12». 1860–1918 год
Дом на Московской, 12 был куплен в 1860 году купцом Михаилом Сениловым у мещанки Хохряковой и перестроен. Сам Сенилов – выходец из монастырских крестьян Хлыновитской слободы. В 1859 году Михаил Сенилов выкупает купеческое свидетельство. И с тех пор начинается совершенно другая жизнь семейства Сениловых. Старший Сенилов основал в Вятке мастерскую по выделке кож. Предприимчивый от природы, он одним из первых в городе начал применять ароматизированные дубильные вещества. Продукция Сениловых начинает пользоваться спросом, купец добивается успеха. Умирает отец семейства 19 марта 1879 года, к тому моменту капитал Сениловых составлял уже 30 тысяч рублей. Михаил Сенилов оставил после себя двоих сыновей: Павла и Алексея. Первый вошел в монашеское сословие, а Алексей, получив в 1871 году в наследство дом на Московской, продолжил дело отца. Алексей Сенилов расширяет магазины напротив Спасского собора, уже тогда задумывается над сервисом: ожидающим клиентам подаются кофе и чай, в самих магазинах устанавливаются кресла и стулья для удобства посетителей. Сенилов тратит средства на образование детей, каждый год жертвует на нужды церкви. Стоит упомянуть и о нравах этой семьи. Любящие друг друга супруги всю душу вкладывали в воспитание шестерых детей. Дом Сениловых славился на всю Вятку своим гостеприимством и был удобен для жизни купеческой семьи. Цокольный этаж был полностью отдан под хозяйственные помещения, в мезонине располагались спальни и детские комнаты, а первый этаж представлял собой анфиладу залов, где и протекла жизнь дома. Большая столовая могла вместить не только многочисленное семейство, но и гостей, и родственников Сениловых. За широким дубовым столом, покрытым белоснежной скатертью, всем хватало места.
И в будни, и в праздники на столе весело шипел самовар, стояли многочисленные блюда с выпечкой. В доме постоянно проводились музыкальные вечера, на которых присутствовали известнейшие люди Вятки.
У каждого из детей Алексея Сенилова своя судьба, своя дорога в жизни. Наиболее известен в Вятке, да и за ее пределами, Владимир Сенилов –композитор и музыкальный критик, учившийся у самого Римского-Корсакова. Сохранилась старинная фотография, на которой изображен В.Сенилов рядом с этим выдающимся композитором и друзьями по «музыкальному цеху». Известно, что 18 декабря 1904 года Петербургский придворный оркестр исполнял симфонию В.Сенилова «Весна». Владимир Сенилов часто приезжал в Вятку, устраивал музыкальные вечера. (В настоящее время Вятское землячество в Москве предпринимает усилия, чтобы возобновить традицию музыкальных вечеров на Московской, 12.)
Два других сына, Александр и Николай, обучались в коммерческом училище, а затем стажировались в банках Вятки и Москвы по специальности «бухгалтерское дело». Фирму Сениловых возглавил Николай.
Капитал Сениловых к тому времени составлял уже 100 тысяч рублей. Торговля давала большие обороты: к примеру, за 1915 год они составили 800 000 рублей золотом. 14 декабря 1916 года Николай стал купцом первой гильдии. Но 1917 год перевернул всю нашу страну с ног на голову. В 1918 году приходит конец торговому дому Сениловых, а дом на Московской, 12 становится собственностью государства. В архиве мне удалось найти документ, которым, видимо, обосновало правительство свои, с моей точки зрения, «незаконные» действия. Помещен он был в «Собрании узаконении и распоряжений рабочего и крестьянского правительства», изданном 31 августа 1918 года.
«Декрет Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Советов Рабочих, Солдатских, Крестьянских и Казачьих депутатов» (об отмене частной собственности на недвижимости в городах):
Ст. 1. …Отменяется право частной собственности на все без исключения участки, как застроенные, так и не застроенные, как принадлежащие частным лицам и промышленным предприятиям, так и ведомствам и учреждениям, находящимся в пределах всех городских поселений.
Ст. 2. …В городских поселениях с числом жителей свыше 10 000 отменяется право частной собственности на все строения, которые вместе с находящейся под ними землей имеют стоимость или доходность свыше предела, установленного органами местной власти».
Разорение этой семьи – не только трагедия для ее членов, но и удар по экономике Вятской губернии. Одна из самых богатых династий города подпитывала его бюджет, причем Сениловы на деньги не скупились, делали пожертвования. Мне не удалось узнать, что стало с семьей Сениловых после революции. Известно, что никто из них не жил уже на Московской, 12, хотя часто бывало, что после национализации хозяева ютились в каморках своего же бывшего дома. Знаю только, что Владимир Сенилов умер в Петербурге вскоре после революции.
Советская «учрежденческая коммуналка». 1918–1935 годы
Итак, дом на Московской, 12 расстался со своими хозяевами. В доме с мезонином обосновался Вятский губком. Гражданская война громадной волной захлестнула всю Россию, кровавой полосой разделив людей на «белых» и «красных».
Колчак приближался к Вятке, а потому с 30 июля по 3 августа 1918 года в Вятке проходит конференция РКП(б). Конференция вынесла решение: считать мобилизованными всех коммунистов в возрасте от 18 до 40 лет, обязала их обучаться военному делу, а женщин-коммунисток – санитарному. Делегаты обратились с призывом к рабочим и деревенской бедноте встать на защиту советской власти. Был избран губернский комитет РКП(б). Председателем его стал М.М.Попов, а секретарем – Н.И.Елкин. Губком партии на Московской, 12 развернул активную работу по выполнению решений, принятых на конференции[2]. И, видимо, действительно выполнили ее «на отлично», ведь маленький городок Вятка до сих пор пестрит коммунистическими названиями улиц (Коммуны, Карла Маркса, Розы Люксембург), памятниками Ленину, Кирову… Это уже только последние два десятилетия губком стали называть «партийным логовом», а отношение к коммунизму стало меняться с «красного» на «черное». Но тогда… Тогда народ верил в светлое будущее и ждал его с нетерпением.
После губкома на Московской, 12 размещались различные советские учреждения, поэтому дом этого периода вполне можно назвать советской «учрежденческой коммуналкой». Жизнь дома стала какой-то казенной: целый день сновали туда-сюда посыльные, стучали печатные машинки молодых девушек-служащих («пишбарышень»). Хлопали двери комнат, пропуская внутрь все новых и новых просителей, служащих и начальников с толстыми портфелями под мышкой. Дом превратился в огромный гудящий улей.
Комнаты заполнили столы с кипами бумаг, и лицо дома потерялось среди многих таких же домов, отданных под советские учреждения. Наверное, атмосфера дома в то время сильно походила на описанную в рассказе А.Толстого «Гадюка»: «Потом – кончилась война. Ольга Вячеславовна купила на базаре юбку из зеленой плюшевой занавески и пошла служить по разным учреждениям: машинисткой при исполкоме, секретаршей в Главлесе или так, писчебумажной барышней, переезжающей вместе с письменным столом из этажа в этаж…»[3]
На Московской, 12 был и Военно-революционный комитет, и – с 1920 года – редакция газеты «Вятская правда». А с 1922 года дом получает в аренду тогда же образованное паевое товарищество «Химдревтрест» по переработке дерева (довольно типичное название того времени). И это лишь небольшой перечень всех организаций, перебывавших в доме на Московской.
Россия в то время напоминала огромный бурлящий поток. Какой-то гигантский механизм, задуманный советской властью, был пущен в действие, не будучи еще достроенным, а учреждения, товарищества, комитеты были лишь винтиками этого механизма, а потому их в то время открывали и закрывали с молниеносной быстротой, чему является свидетелем и мой объект исследования.
Провинциальные учреждения, конечно, отличались от столичных. Размер поменьше, дела помельче, быт попроще (телефоны не звонят – дом не был телефонизирован). Но бюрократизм, наверное, тот же. С 1928 года улица, на которой стоял дом, стала называться улицей Коммуны. Улица Коммуны – центральная в городе. По ней проходили демонстрации, заполняя пространство красными флагами, транспарантами, портретами вождей.
Коммунальная квартира
Вятский «Дом на Набережной». 1935–1938 годы
С 1935 года была освобождена часть домов Домтреста в ЖАКТах и предоставлена для краевых работников. Одним из таких домов и стал наш домик с мезонином. Первоначально дом заселили высокопоставленными партийными работниками, но позже большинство из них было репрессировано. Этим он напоминает мне известный всем московский дом на Набережной, описанный Юрием Трифоновым.
Мне совершенно случайно удалось узнать один интересный эпизод из жизни этого дома в тот период. Рассказал его Владимир Николаевич Лузянин (1934 года рождения, журналист, заведующий редакционным отделом Вятской сельскохозяйственной академии), который жил там с 1936 по 1938 год.
«Мой отец, Николай Семенович Лузянин, был помощником первого секретаря обкома, тогда им был Столяр. В 1937 году Столяра отправили на повышение в Свердловск. Мне было в то время где-то три года. Я помню, как он приходил прощаться с нами: в полосатом костюме, с большим кожаным портфелем с пряжкой. Моим братьям и мне он подарил на память большую деревянную лошадку на колесиках. Это была красивая лошадка, с черной гривой и хвостиком. В 1938 году мы переехали на новую квартиру. А после переезда лошадку не нашли. Мой отец тогда сказал мне, что никакой лошадки не было, и что никакой Столяр к нам не приходил. Лишь спустя много лет мы узнали, что лошадь отец сжег, так как Столяра в Свердловске объявили врагом народа и расстреляли»[4]
Мне удалось выяснить, что Абрам Яковлевич Столяр был членом партии с 1917 года, в гражданскую – комиссаром отряда красногвардейцев на Дальнем Востоке и в Сибири, избирался членом ЦИК СССР, делегатом XV, XVI, XVII съездов партии. В Кирове работал с 1934 года. При нем в Кирове начали много строить: Дом Советов, драмтеатр, гостиницу «Центральная», кинотеатр «Октябрь» и т.д. В то же время при Столяре, во многом по его инициативе, разрушены, уничтожены многие исторические памятники, в том числе собор Александра Невского, построенный по проекту А.Л.Витберга и повторивший судьбу храма Христа Спасителя. Кроме того, чрезмерное усердие Столяра в выполнении сталинских директив, безоглядное разоблачение «врагов народа» способствовали необоснованным арестам и гибели многих людей. Трагический парадокс заключался в том, что сам А.Я.Столяр стал жертвой репрессии. Так маленький эпизод с лошадкой, рассказанный В.Н.Лузяниным, натолкнул меня на поиск и позволил ярче представить себе ситуацию в стране в тот период.
Повседневная жизнь коммуналки в 1938–1941 годах
С 1938 года в дом на Московской, 12 заселили служащими рангом пониже, в основном, сотрудниками милиции и шоферами партийных работников. Многие из них были выходцами из крестьян и были тесно связаны с вятской деревней. Их можно назвать городскими жителями в первом поколении. Мне удалось взять интервью у семи бывших жильцов этого дома и людей, которые часто там бывали.
В доме на Московской, 12 (тогда уже улицы Коммуны) жили 16 семей, причем семей немаленьких: в каждой примерно по пять человек. Каждая семья имела, как правило, одну комнату, которая выходила в общий коридор. Когда женились или выходили замуж дети, им просто отгораживали угол шкафом или занавеской. Таким образом, даже официально установленная в СССР норма жилья – 9 квадратных метров на человека – не соблюдалась. Во всем доме был один туалет, одна кухня, в которой готовили еду на примусах и керогазах, один водопроводный кран.
В цокольном этаже жила многодетная семья. Все удобства для них находились на улице. Во дворе были дровяники, в которых хранили дрова, держали продукты за неимением холодильников. Дровяники были любимым местом детей для игр.
Естественно, при такой плотности населения вопрос о личной свободе не вставал. Сошлемся на Иосифа Бродского: «У каждого живого существа, в том числе и у человека, есть своя личная территория, которую он охраняет от посягательств со стороны… В коммунальной квартире ни о каком «неприкосновенном пространстве» вообще речь не идет: человек постоянно находится ближе к своим соседям, чем ему бы хотелось. Плюс к тому, он не волен располагать своей собственной личностью. Кто-то хочет завести собаку –соседи против. Кто-то возвращается домой заполночь – прочие жильцы возмущаются. И уж конечно, все видят, чем вы питаетесь, как часто моетесь, с кем спите…»[5]
Из воспоминаний Вадима Леонтьевича Гостюхина (1934 года рождения, профессора Московского авиационного института ): «Мои родители въехали в эту квартиру в 1938 году, когда отца назначили на должность зав. Облгосстрахом. Наша семья занимала не одну, как большинство семей, а две комнаты, благодаря положению отца. Это была бывшая гостиная Сениловых с дубовым потолком и паркетным полом».[6]
Обстановка в комнате Вадима Леонтьевича была следующая: из мебели в комнате стояла кровать родителей, справа – буфет, гардероб – не очень широкий шкаф с двумя зеркальцами на уровне головы. В гардеробе хранили костюмы и верхнюю одежду. А для остального белья был комод с тремя большими ящиками и тремя маленькими. Сверху располагалось зеркало, а бокам от него – две вазочки для цветов. У большинства соседей обстановка комнат была намного бедней.
Но повседневная жизнь у жильцов была похожа. Вот, к примеру, описание одного дня из жизни дома, данное Вадимом Леонтьевичем: «Как только встаешь, бежишь умываться и в туалет. Потом все начинают готовить завтрак, в мои обязанности входило разжигание примуса. Затем все разбредались по своим комнатам, где накрывали на стол. А после трапезы посуду уносили обратно на кухню, где мыли в порядке очереди. Взрослые убегали на работу, дети – в школу, садик. На обед все собирались дома, только моя мама обедала в школе (она работала учительницей). А потому и мне приходилось что-нибудь перекусывать между занятиями, чтобы хоть как-то утолить голод. Как только возвращался из школы, сразу бежал заготавливать продукты. Каждый день ходил на рынок. На рынке покупали молоко – его привозили на телегах из деревни в больших белых бидонах, мясо, которое в то время в магазинах не продавали. А вечером слушали радио, читали книги (в основном романы: Бальзака, Голсуорси), журналы о спорте. Так и проходил день».
Уборка в квартире осуществлялась следующим образом. На общем собрании избирался домовый комитет, который назначал дежурных по дому. Количество недель дежурства зависело от количества человек в семье. В обязанности дежурного входило: списать показания счетчиков, собрать с жильцов деньги и заплатить по счетам, каждую неделю мыть полы, чистить мойку, прибираться в туалете. Что интересно, все жильцы вспоминают, что в квартире всегда было чисто: деревянные доски до блеска скребли, а паркет натирали воском до блеска, надевая на ноги специальные щетки.
Серьезных разногласий между жильцами дома, по словам его бывших жильцов, не возникало, но трения порой бывали. На кухне стояли две плиты, конфорки были распределены между жильцами, ни под каким предлогом занять чужую конфорку было нельзя. Некоторые жильцы дома потихоньку пользовались плитками, из-за чего в квартире вылетали пробки, и замять конфликты порой было нелегко.
Вообще отношения в коммуналке в какой-то степени напоминали отношения в патриархальной крестьянской семье, ведь в большинстве жильцы квартиры были из крестьян и после приезда в город тесно связаны с деревней. Поделиться спичками, солью, картошкой для супа, попросить приглядеть за ребенком – было в обычаях жильцов дома. Во время интервью многие из них, как правило, называли своих соседей по имени, на «ты», не могли вспомнить отчество (дядя Миша, дядя Ваня, Тоня, Шура…).
Мне было интересно: существовали в коммунальной квартире какие-то традиции, как жильцы отмечали праздники? Как выяснилось, особых традиций в доме не было, праздники, в основном, отмечали отдельно, изредка собирались двумя-тремя семьями. Но зато все без исключения жильцы запомнили, как готовили еду к празднику. На кухне стояла старинная русская печь, и за неделю до празднеств хозяйки занимали очередь, чтобы печь пироги. А уж чего только не пекли на Московской, 12: и рыбные пироги, и ватрушки, и плюшки, и слойки, и пирожки с картошкой. Были также особенные «пестушные пироги» – из пестиков, которые собирали на лугах.
Конечно, коммунальный быт накладывал свой отпечаток на человека. Вадим Леонтьевич Гостюхин вспоминает, что жильцы буквально по минутам знали, сколько времени могут провести в местах общего пользования, а засидевшихся в сортире бесцеремонно просили поторопиться, чуть ли не срывая двери с петель. Но, как пишет в своих воспоминаниях Бродский: «При всех неприглядных сторонах этой формы бытия, коммунальная квартира имеет, возможно, также и сторону, их искупающую. Она обнажает самые основы существования: разрушает любые иллюзии относительно человеческой природы. Нередко именно тебе сосед поверяет свои печали, и это он (или она) вызывает «скорую», случись с тобой сердечный приступ или что-нибудь похуже».[7]
Война 1941–1945 годы
Наверное, самым тяжелым периодом в истории дома стала Великая Отечественная война 1941–1945 годов. Тяжело было всем, но все-таки по-разному. Когда началась война, в армию забрали только троих человек и среди них – отца Вадима Леонтьевича Гостюхина Леонтия Алексеевича. Из всех троих он один не вернулся с войны. Остальных жильцов не забрали, так как у работников милиции была бронь, а именно их и было в доме большинство. Сам Вадим Леонтьевич охарактеризовал войну как «резкий бросок жизни». Он до сих пор со слезами на глазах вспоминает те годы.
«Во время войны нашу комнату уплотнили: поставили деревянную перегородку и поселили к нам людей, эвакуированных из Москвы. Таким образом, у нас осталось 1,5 комнаты, а затем в мамину комнату поселили семью из Нижнего Новгорода. Печка оказалась в их части. Причем другие квартиры не уплотняли, так как мужья отстояли жилплощадь, а мой отец был на фронте. Мама работала до конца 1941 года, а затем легла в роддом. Примерно в 20-х числах января она родила двух девочек-близняшек. Но когда на следующее утро ей принесли их на кормление, обе девочки оказались мертвыми, они замерзли в плохо отапливаемом помещении. После родов у мамы было осложнение на почки, которое совпало с похоронкой на отца. Он погиб в бою под Ржевом 11.01.1942 года».
Вот выдержка из «Книги Памяти Кировской области»:
«Гостюхин Леонтий Алексеевич, 1905 г.р. – Морозовский с/с Омутнинского района. Мобилизован Кировским ГВК, политрук; 817 обс, 369 сд. Погиб в бою 11.01.1942 г. Захоронен в братской могиле у д. Талица Ржевского района Тверской области».[8]
Почти вся 16-я дивизия, сформированная в Кирове, погибла именно там.
«…Моя мама пролежала в больнице до лета 1943 года, а я все это время жил один».
Трудно даже вообразить жизнь маленького мальчика в таких условиях. Но в такое время ребенка не бросили одного: ему помогали и родственники, и соседи.
Из воспоминаний Геннадия Васильевича Огородникова (1932 года рождения, работал на заводе, в настоящее время пенсионер):
«В войну мне приходилось работать вместе с мамой. Хлеб возили на себе: был сделан специальный ящик с колесиками, мама впрягалась в него спереди, а я – толкал сзади».
При этом рассказе мне вспомнилась картина Перова «Тройка».
«Жильцы всю землю во дворе дома перепахали на грядки. Суп в то время варили даже из ботвы. Я помню, самой большой моей мечтой было, чтобы в магазине дали довесок к хлебу: в то время детская норма была – 400 грамм на человека, а есть хотелось сильно. Довесок был для меня слаще сахара. Тогда все было ценно: картошку мы хранили прямо под кроватями или в ларях, которые стояли в коридоре. Приходилось по несколько раз за зиму перебирать ее, чтобы не сгнила».
Картошка была основной едой в условиях страшной нищеты военных лет. В.Л.Гостюхин говорил, что ему не хотелось ходить в школу, потому что не было тетрадей, чернил, из одежды можно было с трудом найти лишь старые валенки да худое пальтишко. «Наверное, тяжелее всего было женщинам. Сутками работали на производстве, шили необходимые вещи для фронта, стирали солдатское обмундирование с убитых и раненых, часто окровавленное. Даже пленные немцы говорили: «Наши женщины никогда столько не работают».
Не менее интересен тот момент, когда жильцы дома узнали о Победе. По словам Вадима Леонтьевича, ее уже предчувствовали и до 9 мая. Во-первых, в каждом доме стояли радиоприемники – Левитан сообщал о главных событиях, происходящих на фронте. А во-вторых, на главной площади Вятки – Театральной, был установлен стенд, где каждый день красной лентой отмечалась линия фронта. Как сказал Геннадий Васильевич, в этот день шел снег, и огромная толпа неслась на площадь: кто-то плакал, кто-то смеялся. Но это было счастье, праздник.
Послевоенная коммуналка. 1945–1956 годы
Мечта сбылась – война окончилась. Но какой ценой! От прежней жизни не осталось и следа. Нужно было начинать все заново. А это было нелегко, слишком многое было пережито. Как сказал Вадим Леонтьевич, война «разрушила прежнюю жизнь».
Вспоминает Л.В.Кропанев (1932 года рождения, сотрудник Вятского государственного университета):
«После войны жили очень трудно. Карточная система позволяла только не умереть с голоду. Были открыты коммерческие магазины, где было все: банки с икрой, крабами, колбасы, красная рыба. Но народ ходил туда – как в музей, все это было недоступно. Хлеб, картошка, капуста – вот весь ассортимент горожан. Приметой того времени были «толкучки», где можно было с рук приобрести поношенную одежду, трофейные вещи, продукты. Бросалось в глаза большое количество инвалидов на улицах города без ног, на костылях, с обожженными лицами. Мужчины носили военную форму без погон – больше одевать было нечего. Как большое и радостное событие воспринималось снижение цен на товары народного потребления (10 % на хлеб, 30 % на соль…). Любимым развлечением того времени было кино: смотрели по нескольку раз одни и те же фильмы, немецкие и американские: «Тарзан», «Сестра его дворецкого», «Серенада Солнечной долины», «Сети шпионажа». А еще молодежь увлекалась спортом.
Смерть Сталина воспринималась нами как потрясение. Мы не знали о многих злодеяниях в период культа личности, хотя слышали об арестах, боялись НКВД, но в сознании народа Сталин был победителем. И все же, несмотря на трудности жизни в послевоенные годы, люди были отзывчивее и добрее».[9]
После войны судьбы жильцов дома на Московской, 12 складывались по-разному. Геннадий Васильевич Огородников в 50-х годах служил в армии, а Вадим Леонтьевич Гостюхин закончил с медалью школу и в 1952 году уехал в Москву. Он учился в Московском авиационном институте и остался в Москве на постоянное жительство.
Коммунальная квартира 1960–70-х годов
50-е годы почему-то смутно запомнились моим собеседникам, а вот о 60-х, так называемой «оттепели» говорили охотнее.
Конечно, жизнь Вадима Леонтьевича в столице во многом отличалась от жизни в Вятке. Поэтому предоставим рассказывать о быте 60-х его друзьям, а именно Галине Аркадиевне Кропаневой (1937 года рождения, учителю истории Вятской гуманитарной гимназии города Кирова). Ее муж с детства дружил с Вадимом Леонтьевичем, а после его отъезда в Москву мать Вадима Леонтьевича – Анна Ивановна – всегда была рада друзьям своего сына, приглашала их в гости. Анна Ивановна была типичной учительницей того времени. Опрятно одетая (темный костюм, белоснежная блузка – все это носилось годами), строгая к ученикам и удивительно человечная. Это такие, как она, на свои деньги покупали детям гематоген во время войны, чтобы поддержать их, заваривали хвою и в обязательном порядке заставляли учеников ее пить, чтобы не было авитаминоза, и умели пристрастить детей к учению.
Из воспоминаний Г.А.Кропаневой: «Эта квартира для многих из нас была местом, где мы собирались, начиная со студенческих лет. Дружба была сутью нашей жизни. Это были 50–60-е годы. Вадим Гостюхин учился в Москве, а мы были студентами провинциальных вузов. Всегда ждали его приезда, так как это давало «железный» повод собраться вместе, поговорить, просто порадоваться общению. Вадим всегда старался привести нам хорошего вина, какого-то столичного угощения – в провинции всегда было сложно с продуктами и вещами. О чем мы говорили на встречах? О новостях в столице и нашем городе, о политике, вождях, культуре. Ошеломлены были «разоблачением культа личности».[10]
Многие из моих собеседников говорили, что «обнародование» настоящего лица Сталина совершенно выбило людей из колеи. Народ не знал, кому теперь верить. И если то, что им говорили в то время, было правдой, то кто же тогда теперешние вожди, которые начинали вместе с И.В.Сталиным? Это было смутное время, люди были наивны в своих попытках доискаться правды.
«Читали «Пережитое» Дьякова, «Один день из жизни Ивана Денисовича» Солженицына и его рассказы в «Новом мире». Не боясь, рассказывали политические анекдоты. Пример одного из таких анекдотов: «Чем коммунизм похож на горизонт? Чем ближе к нему подходишь, тем дальше он уходит». Хотя однажды моего мужа все же предупредили: «Скажи своей жене, чтобы поостереглась с анекдотами». Обменивались слухами. В то время такую информацию называли «ОБС» – «одна баба сказала», поскольку настоящей правды узнать было невозможно.
Иногда к нам в руки попадали самиздатовские листки или ненапечатанные стихи. Читали, удивлялись смелости авторов, узнавали о событиях, о которых, как говорится, «ни сном, ни духом».
Но в провинцию все это приходило позднее и, так сказать, в урезанном варианте. А обычная жизнь шла по накатанной колее. Учеба, потом работа, где все идет в русле «реализации идей партии и правительства». Причем, надо сказать, по наивности люди по-прежнему верили всему, чем их накачивали. Студентами ездили осваивать целину. Галина Аркадиевна Кропанева до сих пор сохранила свою комсомольскую путевку. Но сказала мне сейчас: «Только прожив жизнь, осознаешь нецелесообразность, заидеологизированностъ всех этих «больших скачков». Никто не думал о затратах, эксплуатации молодежи. Общий психоз: догнать и перегнать Америку и засадить все кукурузой. До сих пор на наших встречах подтруниваю над мужем, который в те времена подарил мне духи «Королева полей» с изображением кукурузного початка на флаконе».[11]
Вырастали дети, менялись времена. Жизнь в доме налаживалась, люди получали отдельные квартиры, а у тех, кто оставался, стало больше жилплощади. Провели паровое отопление, жильцы сделали ванную комнату на первом этаже дома, а пока, в ожидании проведения горячей воды, белье стирали в бельемойках родниковой водой. Однако в 1988 году жильцов попросили освободить дом на Московской, 12, так как здание это власти облюбовали для будущего Музея истории Кировской областной партийной организации. Огородниковы уезжали из дома со слезами на глазах: не одно поколение этой семьи прожило здесь всю свою жизнь. Да и запоминается ведь не теснота, а радостные моменты жизни, ведь в этом доме прошла их молодость. Огородниковы до сих пор жалеют о своем переезде, а свою отдельную новую квартиру так и не считают родным домом.
Московская, 12 – дом-музей. 1988–2001 годы
Открытие музея приурочили к 70-летию Великого Октября. Вот небольшой отрывок из речи первого секретаря областного обкома КПСС С.А.Осминина, который выступал на митинге в честь открытия музея: «Сегодня мы отдаем дань уважения людям, которые боролись за Советскую власть, создавали ту базу, с которой мы начинаем перестройку. Историю знать необходимо, чтобы лучше видеть перспективу, четко представлять, что делать дальше, исходя из уроков прошлого».[12]
Но несмотря на множество экспонатов: документов, фотографий, кандидатских карточек, черной нарукавной повязки с надписью «ЛЕНИН», – что-то не прижился музей в сердцах горожан. А ведь изначально он задумывался для поддержания авторитета партии, которая к тому моменту начала терять доверие народа. На само создание музея были затрачены огромные средства: нужно было выселить всех жильцов в отдельные квартиры, перестроить здание под музей, сделать мраморную облицовку вестибюля и лестниц. Огромный труд был затрачен работниками музея на сбор экспонатов. В комнате Гостюхиных воссоздали кабинет комиссара: кожанка, висящая на стене, письменный стол, на котором лежал браунинг, – вот атрибуты партийного лидера. И все же, несмотря на все старания сотрудников музея, граждане посещали его выставки очень плохо. Вот и стали заставлять людей ходить в музей в обязательном порядке по разнарядке горкома КПСС. Музей просуществовал всего три года. И о его закрытии отзывались уже не так, как об открытии. Газета «Выбор» писала: «Музей не носил такого громкого амбициозного названия, как, например, «Музей комсомольской славы», но, тем не менее, для людей понимающих, которые могли читать между строк, давал представление о семидесятилетней деградации областной организации РСДРП–ВКП(б)–КПСС. В принципе, можно было только подкорректировать надписи под фотографиями. В особняке, вероятно, откроется экспозиция на нейтральные темы. Но, как нам кажется, здесь, в бывшем партийном логове (губкоме) можно было бы создать музей репрессированных, то есть тех, кого в разные годы партия своим именем преследовала, сажала и расстреливала. Материала более чем достаточно».[13]
Итак, музей был закрыт, экспонаты брошены, как хлам, и дом на Московской, 12 снова остался без хозяев. Но пустовал он недолго. Решено было организовать в доме на Московской новый музей под названием «Вятская кунсткамера». Внутренняя архитектура была восстановлена в своем первоначальном варианте, и на первом этаже появилась анфилада из семи залов. В пяти залах заработала постоянная экспозиция «Городской быт конца XVIII – начала XIX века», а оставшиеся два зала заняты сменяющимися экспонатами. К сожалению, предметы обихода Сениловых не сохранились, но работникам музея удалось восстановить типичную купеческую гостиную того времени, а фотографии самих Сениловых на стенах напоминают о настоящих хозяевах дома. Вообще, гуляя по залам музея, невольно приходишь к мысли, что все в мире возвращается на круги своя. Целый век уходил этот дом от купеческой истории, а в конечном итоге вернулся к своим истокам. В кунсткамере хранятся старообрядческие книги, фарфор конца XVIII, XIX веков, образцы художественного чугунного литья, кабинетные бытовые вещи.
То, что было жизнью, стало сейчас историей, музейными экспонатами. Мы потратили первую половину XX века на то, чтобы перечеркнуть всю жизнь до революции, и посвятили конец XX века восстановлению этой же самой истории. Поколение следующего века, освободившись от оков наивности и доверчивости наших бабушек и дедушек, смогло объективно оценить все, произошедшее в течение ушедшего века, и предпочло ту историю, где не перечеркивают прошлое, а принимают его и пытаются сохранить хотя бы в виде музейных экспонатов.
Закончился XX век, а дом на Московской, 12, пережив его, продолжает свою историю и в XXI веке. В нем, как в зеркале, отразились все события теперь уже истории XX века.
[1] В своем исследовании я использовала краеведческую литературу о памятниках истории и культуры города, жизни вятского купечества, материалы Кировского областного государственного архива, музеев города, а также воспоминания людей, чья жизнь связана с историей этого дома.
[2] Безверхова Л.Б. Памятники истории и культуры Кировской области: Справочник. Нижний Новгород, 1986.
[3] Толстой А.Н. Гадюка // Соб. соч. Т. 4. М., 1958.333
[4] Интервью с Лузяниным В.Н., ноябрь 2001.
[5] Бродский И. Полторы комнаты // «Новый мир». 1995. № 2.
[6] Интервью с Гостюхиным В.Л., октябрь 2001.
[7] Бродский И. Полторы комнаты.
[8] Книга Памяти Кировской области. Том 15. Киров, 1995.
[9] Из беседы с Кропаневым Л.В., ноябрь 2001.
[10] Из беседы с Кропаневой Г.А., ноябрь 2001.
[11] Из беседы с Кропаневой Г.А.
[12] Колчанова Е. Историю пишем сегодня // «Кировская правда». 1987. 6 ноября. № 256.
[13] Музей уходит в подполье // «Выбор». 1991. № 49.
