Лидия Богатырева «Две родины – и одно сердце (судьба «русского испанца»)»

 г. Киров,
Вятская гуманитарная гимназия,
11-й класс
Научный руководитель: Г.А.Кропанева
Вторая премия

  

Меня, как реку,
Суровая эпоха повернула.
Мне подменили жизнь. В другое русло,
Мимо другого потекла она,
И я своих не знаю берегов…
Анна Ахматова «Северные элегии. Пятая»

Анхель Навалон Гобантес, 1931 года рождения, в настоящее время гражданин Испании. Рос и учился в СССР. Получил высшее образование, создал семью, много лет работал инженером-строителем – в общем, обрел в нашей стране вторую родину. Прожил в России 38 лет, из них 11 лет – в Кирове. В 1975 году вернулся в Испанию, в Бильбао, где еще были живы родители. Жена с детьми осталась в Кирове. В настоящее время пенсионер, живет в Малаге на средиземноморском побережье Испании. Время от времени навещает семью в России.

У меня возникло желание исследовать необычную судьбу человека, вырванного историческими обстоятельствами из родного дома, родной семьи, из своей страны и ее истории и принявшего чужой образ жизни, чужую идеологию, вошедшего в чужую историю.

Затем был поиск материалов, связанных с жизнью испанских детей в СССР. В прессе 1937–1938 годов я попыталась найти публикации, рассказывающие о событиях в Испании, о встрече испанских детей, прибывших в нашу страну.

В ходе работы выяснилось, что на территории Кировской области в районном городе Нолинске (в годы Великой Отечественной войны – Молотовске) располагался испанский детский дом, эвакуированный из-под Ленинграда осенью 1941 года.

Но самым интересным моментом была встреча с самим Анхелем Навалоном, «русским испанцем», который осенью 2001 года приехал из Испании в Киров и согласился на интервью. Встречи с Анхелем, его супругой Маргаритой Павловной Навалон (в девичестве Малюгиной), дочерью Мариной и внуком Евгением состоялись в сентябре 2001 года. Я очень волновалась, сомневалась, удастся ли мне вызвать незнакомого человека, тем более иностранца, на откровенный разговор. Свою растерянность и напряженность мне поначалу не удавалось скрыть. Но опасения были напрасными, семья встретила меня очень доброжелательно и радушно. Типичный южанин – невысокий, худенький, с тонким, подвижным лицом и огромными выразительными глазами – Анхель оказался удивительно эмоциональным, открытым и неутомимым собеседником. По-русски говорит свободно, хотя и с заметным акцентом (в тех местах работы, где использована прямая речь, я старалась сохранить стилистику собеседника без поправок). На просьбу рассказать о своей жизни откликнулся без колебаний, рассказывал охотно, увлеченно, подчас не нуждаясь даже в вопросах.

«Есть три эпохи у воспоминаний…» Эпоха 1-я: 1931–1937 годы
И ветер в парусах, и страшная минута
Прощания с моей родной страной…
Анна Ахматова

Анхель Навалон начал повесть о своей жизни с ответа на вопрос: «Когда Вы попали в Советский Союз?»
– Вместе с другими испанскими детьми в 1937 году. Нас увезли, чтобы спасти от войны. Кажется, было около 3-х тысяч детей. Из Испании вышли на корабле «Гавана» до французского порта Бордо. Потом пересели на французский корабль и оттуда морем плыли до Ленинграда.
– Интересно, какого возраста были дети?
– Примерно от 5 до 14 лет. Мне было 6.
– Из какого города Вы уезжали?
– Из города Бильбао, на севере Испании, на территории Страны Басков.
– Как родители расставались с Вами?
– Мать не хотела меня отпускать, но отец ушел на фронт, воевал на стороне республики и матери сказал: «Если меня убьют, у тебя останется двое детей. Как ты будешь их кормить?» Отец, Виктор Навалон, работал официантом в самой большой и дорогой гостинице Бильбао, обслуживал даже короля Альфонса XIII. Родился он в провинции Кастилия, Ла Манча (родина знаменитого Дон Кихота), в семье деревенского ткача, закончил всего 5 классов сельской школы. Когда началась индустриализация, ткачи разорились, и в 14 лет ему пришлось отправиться на заработки в город. Дед ему сказал: «Я тебя уже ничему не смогу научить». Занимался разной работой, пока не стал официантом.

Мать происходила из состоятельной семьи, жившей в 50 километрах от Бильбао. Ее отец занимался торговлей, но разорился, проиграв в карты все деньги, и матери пришлось работать гладильщицей в гостинице в Бильбао. Там они с отцом и познакомились. 

Вот что помнит Анхель о раннем детстве, о жизни в родительском доме.
Он был старшим ребенком в семье, причем очень избалованным (до него был первенец, но он рано умер, поэтому мать оберегала и баловала Анхеля). Семья жила относительно благополучно. В гостинице часто оставалась вкусная еда, поэтому на питание Навалоны не жаловались. Жили в самой древней части города под названием «Семь улиц», на очень широкой зеленой улице недалеко от парка, в котором маленький Анхель часто гулял с матерью. Люди так и прозвали его: «мальчик из парка». С трех лет он любил петь, но стеснялся, и когда приходили гости, залезал под стол и пел оттуда. В пять лет научился читать и писать.

Но только до пяти лет продолжалось счастливое и благополучное детство Анхеля. Началась война.

Гражданская война в Испании (1936–1939 гг.)
17 июля 1936 года Иностранный легион Испанского Марокко, испанские и марокканские части подняли мятеж против республики. К вечеру 18 июля все испанское Марокко было в руках мятежников. Утром 19 июля начался мятеж в большинстве гарнизонов Испании. На защиту республики поднялись народные массы. Армия, вооруженная дуэльными пистолетами, косами, ружьями времен Наполеона, не знающая, что такое дисциплина, не имеющая понятия о военном искусстве, но готовая защищать республику «стеной своих тел», остановила мятежников и поставила фашизм на грань полного поражения[1].

25 июля германский посол в Мадриде сообщал в Берлин: «Учитывая сложившуюся ситуацию, невозможно надеяться, что военный мятеж одержит победу»[2]. Так начиналась одна из кровопролитнейших гражданских войн в Европе, в которую оказались втянутыми другие европейские государства и СССР.

Как только в фашистской Германии и Италии поняли, что мятеж в Испании не имеет шансов на успех, в действие был приведен план интервенции. 28 июля первые германские и итальянские самолеты организовали переброску войск генерала Франко из Северной Африки. Итого за всю войну Италией было поставлено 656 самолетов, 950 танков, 1950 пушек, 1135 пулеметов, 7663 автомобиля, 1426 минометов, 250 тыс. винтовок, более 7,5 млн снарядов, 324 млн патронов, 16 720 т бомб. В этом отношении война в Испании была для Гитлера и Муссолини полигоном, где в бою испытывались возможности новой техники.

 Советский Союз в 20–30 годы жил ожиданием мировой революции. События гражданской войны в Испании оживили эти ожидания. Политика СССР и Коммунистического Интернационала заключалась в том, чтобы любыми способами разжечь революцию, особенно там, где для этого были предпосылки в форме демократических революций и национально-освободительных движений.

Сначала поддержка Испанской республики со стороны СССР ограничивалась лишь политическими и дипломатическими инициативами, гуманитарной помощью (медикаменты, продовольствие).

В октябре 1936 года в испанские средиземноморские порты стали прибывать современные виды вооружения. Без советской военной техники Мадрид не смог бы противостоять натиску мятежников осенью и зимой 1936/37 года. Советские военные поставки (самолеты, танки, бронемашины, грузовики, артиллерийские орудия, пулеметы, бомбы, снаряды, патроны и т.д.) оплачивались за счет испанского золотого запаса и иностранной валюты до осени 1938 года. Затем СССР производил поставки в кредит (в размере 85 млн долларов).

Антифашистские чувства советского народа были очень сильны. Желание принять участие в борьбе с фашизмом выражали десятки тысяч людей. «Однако общее число советских добровольцев и военных специалистов, которых Сталин разрешил отправить в Испанию, не превышало 1,5–2 тысяч человек»[3]. Посылали только тех, кто мог принести наибольшую пользу: танкистов, летчиков, военных инженеров, техников, артиллеристов, моряков.

Война стала величайшей национальной трагедией для Испании. «Более 1 млн убитых, миллионы раненых и искалеченных, разрушенные города и села, парализованная промышленность и сельское хозяйство, бездействующие железные дороги, сотни тысяч испанцев, покинувших родину, чтобы спастись от репрессий, забитые арестованными тюрьмы и концлагеря, пытки, расстрелы»[4].

Мужчины уходили на фронт сражаться за республику. Женщины и дети оставались в городах и селах, подвергавшихся бомбежкам с самолетов и с моря. О чем прежде всего думали испанские матери? Конечно о том, как сохранить своему ребенку жизнь. Что сделать, чтобы он не голодал? Что станет с ним, если мужа или ее саму убьют? Трудно даже представить себе, что пришлось пережить матерям, прежде чем решиться на разлуку с детьми!

Тысячи испанских детей были отправлены в Советский Союз, Бельгию, Францию, страны Латинской Америки.

Центром оказания помощи испанским детям было посольство СССР. Военная неудача в Испании, репрессии Франко против республиканцев давали основания для вывоза детей в другие страны, в том числе в СССР. Но Франция и Латинская Америка – близкие по культуре и языку страны, а СССР же по природным, культурным особенностям, по характеру политической системы – другая страна. По окончании войны в Испании все страны вернули детей назад. Все, кроме СССР. Наша страна заботилась о маленьких испанцах, но старалась включить их в систему идеологического воспитания граждан Советского Союза, это привело к тому, что нескольких тысяч маленьких испанских эмигрантов почти на всю жизнь оказались лишенными Родины.

В журнале «Интернационал молодежи» за 1938 год находим публикацию восторженных откликов испанских детей о жизни в СССР:

«Мне посчастливилось, я попал в Советский Союз, в Москву. Здесь, в детском доме для испанских ребят, очень хорошо. У нас замечательные спальни, комнаты отдыха, большой физкультурный зал» (Висенте Климент);

«Мы были на Красной площади и видели, как красиво шла Красная Армия, как много шло рабочих, как все приветствовали товарища Сталина. Мы тоже кричали: «Вива, Сталин!» Очень хочется увидеть Сталина и Ворошилова и поговорить с ними» (Роза Вебредо, 11 лет);

«Только в СССР я попал в школу: мой отец, крестьянин, не мог платить за учение. Я не знаю, как благодарить советский народ за то, что мне дали возможность учиться! Мне хочется передать спасибо дорогому товарищу Сталину, которого я очень люблю» (Франциско Молина, 12 лет)[5].

Что и говорить, фасад коммунистического режима был очень привлекателен. И конечно же, в советской прессе конца 30-х годов могли появиться только такие благодарные и восторженные слова. О реальных проблемах жизни детских домов мы вряд ли узнали бы из средств массовой информации, а материалы партийных проверок и отчетов хранились в архивах в обстановке строжайшей секретности. Только сейчас у нас появилась возможность познакомиться с ними. Но об этом я расскажу позднее.

Дети постепенно забывали своих родителей, родину. Они еще очень долго ее не увидят.

Простые люди не видели за этим большой политики, а рассматривали помощь испанским детям только как акт добросердечия.

Эпоха вторая: 1937–1956 годы.
Опять войны разноголосица…
О.Мандельштам

Но вернемся к семье Анхеля. Отец сражался за республику, мать осталась одна с двумя детьми (в семье родилась еще дочь Консуэло).

Отец боялся, что, если его убьют, мать не сможет прокормить двоих маленьких детей. Поэтому он настоял на том, чтобы шестилетнего Анхеля отправили за границу. Решившись на разлуку с сыном, родители полагали, что она не будет долгой. Как только закончатся боевые действия, детей вернут обратно. Однако их надеждам не суждено было сбыться.

Итак, в 1937 году около 3,5 тыс. детей в возрасте от 5 до 14 лет с учителями и воспитателями отплыли из Испании на корабле «Гавана» во французский порт Бордо, где пересели на другой корабль, отправлявшийся в СССР. Уже много лет спустя Анхель узнал, что родители, переменив свое решение, приезжали за ним в Бордо, но не успели – корабль отходил у них на глазах.

В кировской газете «Комсомольское племя» находим такое сообщение: «3 октября в Ленинград прибыли свыше 1000 испанских детей. Трудящиеся города Ленина тепло встретили молодых граждан республиканской Испании. Около 600 испанских детей поедут в различные города Союза, остальные будут жить в Ленинграде»[6].

Среди тех 600 детей, которых отправили в другие города, был и Анхель. Сначала они оказались в Крыму, где пробыли месяц (в Ялте, затем в Симеизе). Позднее морем дети были перевезены в Одессу. Их поселили в дачной местности, на территории одного из санаториев в Аркадии, около моря. Детский дом, по словам Анхеля, был окружен замечательным садом. То есть испанским детям были созданы лучшие условия для жизни и учебы по сравнению с более чем скромной жизнью простых советских людей в предвоенные годы. Престиж страны был превыше всего.

 «Мы приехали со своими учителями и воспитателями и, конечно, общались на родном языке. В детском доме были некоторые советские граждане, которые знали испанский, но не все. Когда я приехал в Советский Союз, то учиться начал не сразу. Первое время неинтересно было: читать и писать я умел, а русскому не учили. Считали, что кончится война – и отправят назад. Потом, когда начали изучать умножение и деление, тогда подключился, стало интересно. Обучение начинал с восьми лет. Испанские учителя занимались с нами на родном языке. Выучил русский, когда в девять лет заболел ревматизмом и попал в больницу на целый месяц. Волей-неволей выучился говорить по-русски, так как там по-испански никто не говорил».

Сначала Анхель очень скучал по родителям, вспоминал их, плакал, но потом уже забыл, привык. О русских и испанских сотрудниках детского дома, об их отношении к детям он говорит с благодарностью: «Они делали все, что могли».

Испанские дети, конечно же, чувствовали, что их пребывание в нашей стране затягивается. Но вряд ли догадывались, какие испытания ждут их впереди.

Две войны на одно детство
22 июня 1941 году война пришла и на нашу землю. И нам она принесла еще больше горя, боли и лишений, чем испанцам. Война как будто бы догнала испанских детей в СССР. В жизни десятилетнего Анхеля это была уже вторая война.

Анхель Навалон рассказывает о самых запомнившихся событиях начала Великой Отечественной. Их, детей, научили копать траншеи, накрывать их сверху бревнами, соломой и землей. Во время воздушной тревоги там можно было укрыться. Воздушная оборона в Одессе была организована хорошо, немецкие самолеты прорывались редко. Но в случае бомбежки велика была опасность получить ранение осколками снарядов. Однако детям не было страшно, они не осознавали опасности, они привыкли к снарядам, осколкам, ракетам – все это было для них чем-то вроде фейерверка.

Линия фронта приближалась к Одессе. Детей на корабле «Пестель» отправили до Херсона. Когда немцы начали бомбить Херсон, детский дом – по Днепру – перевезли до Днепропетровска, там разместили на острове.

Вспоминает Анхель: «Когда нас эвакуировали с этого острова на Кубань, немцы не бомбили, не знаю почему. Может, там были знаки Красного Креста или нас охраняли… Так как было лето, переезд был быстрый, кормили хорошо. Когда приближалась зима, и фронт оказался недалеко от Кубани, была тяжелая эвакуация. Расстояние, на которое обычно поезда тратили полтора суток, мы преодолели за месяц. Месяц в дороге! Эшелон состоял из пассажирских вагонов. Места не хватало, нары стояли в два ряда. Только один раз в Сталинграде кушали горячую пишу, а так – хлеб, консервы. Но мы испытывали не голод, а жажду. Бидон из-под молока был под замком. Давали по стаканчику воды три раза в день. Снег выпадал и таял, поэтому пили из луж и из паровоза. Однажды стояли два дня в степи. Бывало так: отъехали от станции, потому что бомбят, до следующей не можем доехать, так как ее тоже бомбят…

Всего эвакуировали около 300 детей.

В Саратов прибыли 1 января. Многие болели дизентерией, ветрянкой, даже тифом. 12 человек умерло. Я тоже заболел дизентерией, «остался в одних костях и коже», но выжил. Не было хороших лекарств.

Разместили в Саратове в здании какой-то бывшей школы. Когда наступила весна, стало тепло, перевели в дачное место в 10–20 км от Саратова. Холмистая местность, леса. Хорошо было до конца лета.

Оттуда нас перевели в Насадский район, в Немецкое Поволжье, село Орловское. Немцев оттуда Сталин убрал. Зимой жилось очень плохо: не хватало продуктов, было холодно. Летом, чтобы выжить, работал в поле, был водовозом, пастухом, пас коров – там было большое подсобное хозяйство. Мужиков в селах не было, одни бабы остались.

Я хорошо пел – отправили в самодеятельность. Мы ходили по селам и пели для женщин. Особенно запомнились песни «Орленок», «Синий платочек». Женщины плакали.

В Саратове капельмейстер саратовского пехотного училища набирал группу из старших воспитанников испанского детского дома, чтобы обучать их музыке. Когда они приехали в Орловское, им сказали обо мне – хорошо поет, у него музыкальные способности. Капельмейстер взял меня в музыкальный взвод училища. Сказал: «Будешь учиться играть на малом барабане – бить по чужой шкуре, а когда своя окрепнет, переведем на другой инструмент».

Так Анхель стал музыкантом.

Жизнь испанских детей в детском доме № 10 в Кировской области
Конечно, детская память Анхеля сохранила далеко не все подробности, детали жизни и быта детдомовских ребят во время войны. Чтобы лучше представить себе жизнь Анхеля в детском доме, я обратилась к истории детдома № 10 для испанских детей, который располагался во время войны в городе Молотовске Кировской области.

Фашисты продвигались вглубь страны, поэтому не только детский дом Анхеля был вынужден убегать от линии фронта. Испанские дети оказались в самых разных районах СССР. Осенью 1941 года немецкие войска вошли в Ленинградскую область, и несколько испанских детдомов тоже пришлось эвакуировать. Так один из них оказался в нашем Вятском крае – в городе Нолинске (в годы войны – Молотовск).

Детский дом приехал в Молотовск в сентябре 1941 года. В его списках значилось 123 ребенка.

Вот что удалось узнать из архивных документов – отчетов о партийных проверках этого и других детских домов Кировской области.

Дом № 10 для испанских детей в г. Молотовске занимал одно здание полностью (ул. Ленина, д. 14 – одно из лучших зданий города) и второй этаж другого дома. На 14 ноября 1943 г. в детском доме насчитывалось уже 142 воспитанника: 85 мальчиков и 57 девочек. Кроме них в детском доме жили 5 детей служащих и 26 человек обслуживающего персонала. Бытовые условия детского дома характеризуются как удовлетворительные (для военного времени). Он полностью оборудован мебелью, отопление печное (дрова заготавливают сами воспитатели и дети в 4-х км от города, а затем перевозят на лошадях). Освещение электрическое, но напряжение настолько слабое, что почти невозможно нормально работать, керосина детскому дому выделяется недостаточно.

В сентябре 1943 года детдом пополнили испанские дети, эвакуированные из Саратова (Анхеля среди них не было). В спальнях сразу стало тесно, спали по двое, между кроватями невозможно было поставить даже тумбочку. В отчете отмечается, что постельного и нательного белья у каждого ребенка 3 смены, верхней одежды 2,5 смены, кожаная обувь есть у всех, но не хватает 31 пары валенок. Демисезонные пальто есть только у эвакуированных из г. Пушкина Ленинградской области, зимние пальто – у всех.

Нужно сказать, что такой доскональный подсчет предметов одежды каждого воспитанника может удивить современного ребенка и такой гардероб покажется ему более чем скудным. Но нельзя забывать, что это было тяжелое военное время и испанские дети, в отличие от многих русских, все же были обуты, одеты и не голодали.

Питались в детском доме три раза в день, в основном продуктами с подсобного хозяйства (9 га земли, 5 свиней, 5 овец, 25 кроликов и 30 кур). Однако перебои с питанием все-таки начались с 1943 года: плохо выполнялись наряды на мясо, рыбу, масло, хлеб, молоко, сахар, кондитерские изделия.

Первой и основной задачей детдома № 10 было сохранить испанским детям жизнь и здоровье.

По данным на конец 1943 года оснований для госпитализации детей не было, длительное время в изоляторе провел только один воспитанник – Аурелио Мартинес с туберкулезной интоксикацией, вследствие чего он был оставлен на второй год в пятом классе. В 1942 году дети перенесли такие заболевания, как грипп – 22 человека, энтерит – 68 человек, обморожения – 39 человек. Данные о здоровье воспитанников можно назвать достаточно оптимистичными, принимая во внимание суровый, особенно для детей теплой Испании, российский климат и вятские морозы. Ослабленным здоровьем отличались дети, эвакуированные из Саратова. Отмечено, что практически 100% больны бронхоаденитом и малярией. Все они находились под наблюдением врача и получали дополнительное питание.

Заведующий партийным кабинетом Нолинского райкома ВКП(б) Николай Александрович Петров, курировавший испанский детский дом, писал: «Время было трудное, суровое. Однако наши советские люди, в частности нолинчане, делали все для того, чтобы пригреть своих и испанских детей. У нашего народа большое сердце и его хватит на всех».

Однако архивные документы говорят, что на всех не хватало. И частенько власти забывали именно о своих, русских, детях. Когда я читала справку о проверке состояния Великорецкого детского дома Кировской области, то не могла не испытать потрясения и ужаса: «В Великорецком детдоме полная антисанитария, кругом грязь (за исключением кухни). Мытье полов производят сами дети. Спят в шапках, пальто и валенках, без простыней, под грязными одеялами. Постели заправляются вместо простынь лохмотьями от простынь, имеющими только хлопки по краям, посредине которых видны рваные матрацы, на которых и спят дети. У всех детей грязная, рваная одежда. Вместо валенок ходят в ботинках без шнурков, так как, по словам завуча, в валенках они бегут.

Среди воспитанников 100% вшивость.

Дети голодны, целыми днями бродят в поисках пищи, возятся в различных помойках, выискивая шелуху от овощей».

Конечно, и в Молотовском детском доме были свои трудности. В документах содержатся сведения о применении таких антипедагогических воспитательных мер, как физическое воздействие. В отчетах отмечено бестактное поведение воспитательницы Фоминой Нины Александровны, выражающееся в использовании физической силы, оскорблении личности учащихся (обзывает ребят «свиньями», «паразитами» и т.д.). Так, например, Н.А.Фомина за какую-то шалость ударила воспитанника Германа по лицу. Когда ее просили объяснить свой поступок, она кричала: «Надо было его убить! Он настоящий паразит!» Причем взрослый человек пытался оправдать свое поведение таким образом: «Я поступаю так, как поступила бы его мать».

В характеристиках многих воспитателей детского дома можно встретить фразу: «Изживает свой недостаток – грубость».

Еще одна жестокая форма воздействия на детей в детдоме № 10 – лишение части питания. Эта форма была даже узаконена директором Н.Г.Сокольским. Известны случаи, когда дети за какие-то проступки не получали обед в течение трех дней и не допускались на уроки испанского языка. Например, воспитанница Балермина за уход в кино без разрешения три дня сидела на одном хлебе.

Воспитанникам Молотовского детского дома старались дать хорошее образование, хотя и здесь было немало проблем. Особенно остро стояла проблема преподавания испанского языка. В отчетах об учебной работе в испанском детском доме № 10 г. Молотовска отмечено, что дети забывают родной язык. Воспитатели признаются: «Мы не можем требовать, чтобы дети умели выражать мысли на родном языке, потому что они не имеют литературы на нем, мы не можем требовать, чтобы они писали грамотно, потому что они мало читают и мало пишут (за недостатком бумаги). И все же мы должны мобилизовать все возможности и средства, чтобы сохранить детям их родной язык».

Всего в молотовской средней школе № 1, по данным на 1943 год, обучалось 65 испанцев: 36 – в шестом классе, 24 – в седьмом, 3 – в восьмом и 2 – в девятом. Шесть мальчиков обучалось на первом курсе техникума механизации сельского хозяйства; две девочки – на втором курсе школы медсестер.

До шестого класса дети занимались с испанскими учителями в помещении детского дома. С шестого класса посещали вместе с местными детьми молотовскую среднюю школу № 1. В составе учителей было 9 испанцев и 6 русских. Испанцы в основном эвакуировались вместе с детдомом и работали в нем со дня основания.

Вспоминает своих бывших одноклассников Виктор Сергеевич Путинцев, кандидат педагогических наук, учитель средней школы № 1 г. Нолинска, ныне пенсионер: «Прошло уже более полувека, а я все еще отчетливо помню тех, с кем учился в молотовской средней школе с 1943 по 1946 год.

…7-й «с» класс (три седьмых класса были обозначены латинскими буквами). За каждой партой не два, а три человека: школу уплотнили эвакуированные. Отличник Борис Когниц – он местный, из деревни Зубари – сидит рядом с мурманчанином Иваном Головановым. На задней парте в углу – воспитанники ленинградского детдома – брат и сестра Рябчиковы. На первой парте у входной двери — неистощимый на выдумки еврей Гриша Кнох. Я – за ним. Мои соседи – испанец Альварес Лопес (молчаливый, с трудом говоривший по-русски, худой черноглазый юноша) и сын профессора географии Борис Силищенский. Среди наших учителей – Юлия Иосифовна Полевая, жена автора «Повести о настоящем человеке».

…Зима. Окна в классе плохо пропускают свет – заледенели. От дыхания пар, все в пальто. Альварес в перемену одним из первых устремляется греться игрой в полено: ребята берутся за руки вокруг чурки, «поставленной на попа», и затевают хоровод, в котором каждый старается не задеть, не столкнуть полено, однако делает все, чтобы задел и столкнул его кто-то другой. Уронивший чурку выбывает из игры.

Хорошо согревались «в боях за табуретки», которые тогда имелись при учительских столах не в каждом классе. Эти бои никогда не превращались в драку: если табурет не удавалось унести незаметно, то его перетягивали, как канат. Испанцы сражались необыкновенно азартно».

Вот в такие незамысловатые игры играли дети более полувека назад. Были популярны тогда и спортивные состязания. Судя по архивным данным, испанский детский дом добился в этой области больших успехов.

Гимнастическая секция детдома единственная в городе получила право участвовать в областной олимпиаде. Все воспитанники с 12 лет принимали участие в лыжном кроссе. Нормы сдали все. Луис Родригес был признан лучшим лыжником города(!). (Это в северном-то крае, где почти в каждой уважающей себя семье ребенок ставится на лыжи в 3–4 года!) Футбольная команда детдома в последнем военно-физкультурном кроссе заняла 1-е место.

Вот что вспоминает по этому поводу Виктор Сергеевич Путинцев: «Ярче всего спортивный азарт испанцев проявлялся на футбольном поле. Летом 1943 года несколько раз встречались сборные местных подростков и воспитанников детдома. Каждый раз выигрывали обутые в ботинки и лучше накормленные испанцы. Кроме того, у них был постоянный, а потому сыгранный состав, а у нас, полуголодных, игравших босиком, состав каждый раз менялся: по домашним обстоятельствам не все лучшие игроки могли явиться на очередную игру. Футболисты в красных эспаньолках действовали согласованно:

– Антонио, пас!

– Фернандо! – то и дело разносилось над стадионом. Фернандо Фернандес играл напористее других и чаще всех поражал наши ворота.

А в спортивном зале лучшим был Луис Родригес. Концертные программы школьных вечеров заканчивались выступлениями гимнастов, которые выстраивали многоэтажные пирамиды и демонстрировали мастерство на параллельных брусьях. На этом снаряде блистал Аркадий Киселев из Слободки. С еще большим восхищением следили все за отточенными движениями смуглого, гармонично сложенного гимнаста в белой майке – Родригеса. Его стойка на кистях была безукоризненна, а соскоки захватывали дух смелостью.

Испанцы были талантливы и в танцах, и в музыке. Они охотно знакомили нолинчан со своей культурой: память отчетливо воспроизводит их хор в три яруса, мелодию и слова припева одной из песен. А вот перед глазами мелькает контрастом красного и черного в одежде тоненькая воспитательница детдомовцев, исполняющая под звуки кастаньет тарантеллу. В танце – огненный темперамент, душа ее народа…

Испанские дети держались, как правило, обособленно. Трудно предположить, чем это объяснялось: языковым барьером или, может быть, тем, что между детдомовскими и детьми из семей целая пропасть. Однако в ряде случаев их общение с нолинскими сверстниками и сверстницами перерастало в дружбу. И даже больше.

Весь город был потрясен и жил разговорами о попытке испанки Кристины покончить с собой из-за того, что ее любовь к однокласснику Виктору Ворошилову оказалась безответной. Виктор был очень по-русски красив, статен, великолепно играл на мандолине, и Кристина безоглядно влюбилась в него. Потеряв надежду на взаимность, она бросилась в реку Вою. К счастью, ее спасли. Такая вот она, горячая испанская кровь».

Исключительное внимание уделялось в детдоме идеологическому воспитанию.

Детям внушали, что тот, кто отлично учится, тем самым помогает разгрому немецких оккупантов. Детский коллектив был разбит на «четверки». Таким образом, все воспитанники были вовлечены в соцсоревнование. «Наша четверка может и должна быть лучшей в учебе» – ответственный в четверке за учебную работу проверяет качество подготовки уроков. «Наша четверка может и должна быть самая аккуратная и чистая» – ответственный за санитарное состояние следит за костюмами, рабочим местом, кроватями. Лучшие четверки поощрялись по итогам за неделю, самые старательные и растущие четверки поощрялись по итогам за четверть. В конце каждой учебной четверти по представлению детского совета отличникам и ударникам присваивалось право ношения нарукавного значка, а лучшему коллективу вручалось переходящее красное знамя. Для отличников и ударников по итогам четверти организовывался прием у директора с угощением.

Молотовский детский дом не был обделен вниманием властей. 14 апреля 1943 года была получена телеграмма от Сталина: «Детскому дому № 10 для испанских детей, г. Молотовск Кировской области, директору тов. Сокольскому, детям Луис Родригес, Хоакин Берналь, Люсии Руис, Сельсо Лопес. Прошу передать сотрудникам и воспитателям детского дома № 10 испанских детей, собравших 14 тыс. руб. на постройку танка «Молотовский Комсомолец», мой братский привет и благодарность Красной Армии. И.Сталин».

Телеграмма была встречена бурным восторгом, слезами радости и клятвой работать еще упорнее. В память о внимании Сталина в детском доме установилась традиция: на вечернем рапорте дежурный член Детского совета обращался к строю со здравицей: «VivaelcamaradaStalin!» Все присутствовавшие на рапорте под революционный салют Испании отвечали: «Viva!»

В 1944 году детский дом № 10 для испанских детей перевели в Черкизово Московской области, так как ощущалось приближение конца войны и оставлять испанцев в северном крае уже не было острой необходимости.

Вспоминает Анхель Навалон:

– Прошел 1944-й. Наступил 1945 год. Кончилась война. Мы тогда были в пехотном училище. Все выбежали на улицу, стреляли, пускали ракеты – все ликовали. Это мне запомнилось. В 1946 году я должен был обучаться в шестом классе, так как в детском доме я окончил пятый. Но учебников с 1941 года не было. Учились с грехом пополам. В шестой класс я должен был ехать далеко от пехотного училища, транспорта не было. Меня перевели в поселок Томилино под Москвой, в школу военно-музыкальных воспитанников. Старшие ребята мне сказали: «Не будь дураком, скажи, что закончил шестой класс». Я их послушался, и меня перевели в седьмой.

Тогда я уже многое забыл, должен был учиться заново. В первом диктанте было около тридцати ошибок. В седьмом классе в основном подготавливали для музыкальных взводов армии. Жили в школе, в красном уголке: там была только одна печь, и она не обеспечивала теплом помещение. Зимой было холодно, мы спали по двое: один – в одну сторону, другой – в другую и накрывались матрасом соседа. Весной, когда начинал капать снег, протекала крыша. Кормили и музыке обучали хорошо, но общего образования практически не было. Еле-еле что-то изучали.

Когда подходило время к осени, директор мне посоветовал: «В Испании музыканты не востребованы. Иди в детский дом, кончай там среднюю школу и поступай в институт». Попал в детский дом в Болшево Московской области в восьмой класс. В восьмом классе уже были книжки, учебники. С восьмого класса все было на русском языке, кроме испаноязычной литературы.
– Сколько в классе было испанцев?
– Точно не помню, ну, может быть, человек двадцать.

В восьмом классе учиться было трудно, но постепенно подравнивался. Тройка была только по русскому. За сочинения мне ставили «5» по содержанию и «3» или «2» по грамотности. В русском языке имеются звуки, которых в испанском нет, поэтому произношение затруднено. Произносишь неправильно и пишешь неправильно. Потом, когда я жил и работал в Кирове, научился, даже без грамматики, довольно-таки грамотно писать. Иногда делал не характерные для русского языка ошибки.

В отношении учебы дети из Нолинского детского дома были, конечно, удачливее. И учителя уделяли им больше внимания, и качество образования было, несомненно, выше, и учебники все-таки были. Да и жилищные условия не шли ни в какое сравнение. В архивных документах отражено, что дети, прибывшие из Саратова, сильно отставали в учебе…

Как же складывалась судьба испанских детей после окончания средней школы?

Это можно проследить на примере Молотовского детского дома. В отчете от 18 мая 1943 года есть данные спецкомиссии, рассмотревшей вопрос о 17 воспитанниках детдома старше 14 лет. Комиссия постановила:

– оставить для продолжения обучения в начальных классах детдома трех воспитанников (то, что детей старше 14 лет обучают в начальных классах, было, видимо, следствием тяжелой болезни);
– оставить в детдоме по состоянию здоровья для продолжения обучения в 5–7 классах – трех человек;
– оставить в детдоме для продолжения обучения в 8–10 классах – трех человек;
– выпустить на производство – трех человек;
– направить в техникум механизации сельского хозяйства – трех человек;
– просить направить в хореографическое училище одного человека;
– просить направить в школу боцманов одного человека.

Кроме того, в 1942 году в порядке трудоустройства 10 воспитанников были определены на Молотовскую швейную фабрику. Но так как их заработок не обеспечивал прожиточного минимума, все они были оставлены при детдоме на правах воспитанников.

Из трудоустроенных в 1941 году 13 человек закончили ремесленные училища (РУ) и фабрично-заводские отделения (ФЗО) г. Кирова. Они были направлены на фабрики и заводы Кирова и Магнитогорска.

B.C.Путинцев рассказал о том, как устроилась жизнь еще нескольких испанцев после того, как в 1944 году детдом № 10 был переведен в п. Черкизово Московской области.

Елена Берналь окончила в Нолинске девять классов. Училась отлично. Среднее образование завершила в 1945 году в Черкизове. Поступила в МГУ. После окончания романо-германского отделения филологического факультета университета работала в Бухаресте в редакции газеты «За прочный мир, за народную демократию» (с 1951 года), а с 1957 года – переводчиком латиноамериканского отделения Комитета по радиовещанию и телевидению при Совете Министров СССР.

В одном из своих писем, адресованных нолинской средней школе № 1, Елена писала: «Мы часто и с большой теплотой вспоминаем трудные, суровые годы, прожитые в Нолинске, помним дорогих самоотверженных учителей, так много сделавших для нас и окруживших нас заботой и вниманием. Мы бесконечно благодарны им всем… Я окончила школу с серебряной медалью… В Нолинске, в детском доме, жили также мои младшие братья и сестра. Брат Хоакин окончил Московский автодорожный техникум, сестра Пакита – МГУ, а младшие братья Хайме и Виктор – Московский авиационный институт». В 1962 году Хоакин уехал на Кубу.

В «Летописи средней школы № 1 г. Нолинска» есть фотография, запечатлевшая лучших гимнастов испанского детского дома. Среди них – Хосе Висенте Мартинес и Луис Родригес. Луис, лучший гимнаст и лучший лыжник города, окончил в Нолинске девять классов, потом, после окончания школы, поступил в Ленинградский институт физкультуры им. Лесгафта. Преподавал в Симферопольском сельхозинституте. Был избран членом Всесоюзного комитета Компартии Испании в СССР. Участник XXIII съезда КПСС в составе испанской делегации.

Отрывки из письма Маргариты Пелаес:

«Я и моя сестра, желая чем-нибудь помочь фронту, решили пойти учиться на медицинских сестер. Мы поступили в Нолинскую медицинскую школу, а позднее в г. Серпухове закончили медицинский техникум… Мы пошли работать медсестрами в госпиталь, потом в больницу.
В 1948 году я поступила в Московский институт иностранных языков на французское отделение… С 1953 года работала преподавателем в Академии внешней торговли, потом – директором радиокомитета, ведущего передачи на мою родину, на Испанию…»

Посмотрим, как на этом историческом отрезке сложилась жизнь Анхеля Навалона.
– Школу я закончил в 1949 году. Хотелось получить высшее образование, мечтал об Архитектурном институте в Москве. Пробовал поступить туда. Я рисовал хорошо, хотя и не учился специально. Рисунок считался самым трудным экзаменом. Сдал на «4+». Это было очень хорошо. А вот черчению нас в школе не обучали, инструмента никакого не было, пришлось взять институтский циркуль, им пользовалось до меня множество студентов, он был весь расшатанный. Сдал на «двойку» и не смог поступить.

 

(Я опять поразилась тому, насколько одаренным от природы оказался этот человек, обладавший помимо музыкальных еще и незаурядными способностями к рисованию).
– Давали вам, испанцам, какую-нибудь фору при поступлении?
– Если бы я начал хлопотать, пошел бы в министерство высшего образования, возможно, и взяли бы. Но тут появилась одна преподавательница из Одессы, из строительного института, сказала, что там есть архитектурный факультет. Я вспомнил: – юг, море, солнце, более теплые места – и рванул туда. Оказалось, что там этот факультет убрали. Одно время нас перевели в гидротехники, потом опять в строители.
– Там было общежитие?
– Да. И комната у нас была интернациональная: кореец, русский, поляк, два испанца – жили душа в душу.
– У Вас стипендия была та же, что и у других?
– Первые полгода была такая же, но потом нам, испанским студентам, дали повышенную стипендию – 50 рублей.
– Вы довольны приобретенной специальностью? Не жалеете, что не попали в архитектурный?
– Нет, не жалею. Одна деталь: между прочим, отец сказал мне позднее, что, если бы не война, он бы дал мне образование инженера-строителя.
– Как сложилась Ваша семья?

Маргарита Павловна: Мы познакомились, когда поступали в институт в Одессе. Я тоже поступала в Московский архитектурный и тоже не прошла по конкурсу из-за черчения. И тоже решила попытать счастья в Одессе. Нам нужно было пересдать этот предмет. Я пришла и увидела: опять этот мальчик. Я не знала, испанец он или нет. Пересдали мы хорошо и оказались в одной группе.

Анхель: Когда мы учились, я не успевал писать конспекты, поэтому пользовался ее конспектами.

Маргарита Павловна: Один год мы пропустили. После первого курса я заболела: климат мне не подошел. Взяла академический и уехала в Киров. Здесь меня подлечили, но год я пропустила. Молодой человек не захотел от меня отставать, тоже взял академический, написал в Москву, получил гражданство и приехал к нам в Киров. А потом уже мы снова поступили на второй курс, уже в другую группу: «среди роз собачий хвост» (в ней был всего один мальчик – Анхель). А в прежней был и поляк, и два испанца, и кореец.

 

– А как приняли Ваши родители такого необычного претендента на руку и сердце дочери?

Анхель: Павел Константинович принял очень хорошо сразу.

Маргарита Павловна: А мама была осторожна, боялась, что он увезет меня в Испанию. Я-то знала, что туда не поеду, но ему не говорила. Я его обманула, это грех на мне.

 

– Получить гражданство было просто?

– Пришлось писать заявление с просьбой о получении гражданства в Киев в Украинский Верховный совет (так как мы были в Одессе). Не было проблем, хотя бюрократия протянулась около трех месяцев. А пока я не имел советского гражданства и был испанцем, проживающим в СССР, то должен был каждые три месяца являться в милицию, не имел права выехать за пределы области.

– Как Вы сейчас оцениваете это ограничение?
– Это абсурд, чепуха. Ребенок, которой с шести лет рос здесь, воспитывался в советской школе, советском институте…

Так Анхель Навалон впервые оказался в далеком северном Вятском крае. Мне, конечно, было интересно узнать, как южанин привыкал к новым природным условиям, какое впечатление произвела на него наша природа и в особенности наша зима. Он ответил, что природа очень красивая, но для его организма слишком суровая. И рассказал, что, по словам матери, до шести лет в Испании не болел никогда. А в Одессе начал болеть. Тем более тяжело было привыкать к кировским морозам. Однако Анхель мужественно и терпеливо переносил новые испытания.

Эпоха третья: 1956–1975 годы

Не недели, не месяцы – годы
Расставались…
Анна Ахматова

Испанские дети взрослели, выбирали профессию, пользовались теми возможностями для продолжения образования, которые предоставляла им страна, ставшая второй родиной. Насколько широки и разнообразны были эти возможности, мы попытались показать на примерах нескольких судеб. И конечно, перед ними, теперь уже взрослыми людьми, не могла не возникнуть проблема возвращения домой, в Испанию. В сущности, это тоже должна была бы быть проблема их свободного выбора.

Однако весь драматизм ситуации заключался в том, что именно выбора у юных испанских граждан не было. Им было отказано советским правительством в праве на возвращение не только на том основании, что на родине их ждали репрессии со стороны правящего режима генерала Франко (позиция Сталина заключалась в следующем: «Мы не можем отдать детей республики в лапы диктатора»; каким циничным и лицемерным парадоксом кажутся эти слова в устах не менее страшного диктатора!), но и потому, что новая родина уже считала их своими гражданами, практически – своей собственностью. Испанцев удерживали в Советском Союзе против их воли. Поистине они попали «в железные объятья государства».

Дело в том, что за весь почти десятилетний период их пребывания в СССР (к моменту окончания Второй мировой войны) они были наглухо отрезаны от своей страны. Согласно архивным данным, большинство воспитанников детского дома № 10 в Нолинске были сиротами, остальные не имели вестей от родителей. Те, в свою очередь, ничего не знали о детях, отправленных в СССР. Только у троих воспитанников были сведения о родственниках из Америки и Мексики.

К сожалению, не были исключением и родители Анхеля. 11 лет они ничего не знали о судьбе сына, не знали даже, жив ли он. Первые письма из родного дома Анхель стал получать в 1948 году.

Вот как он сам рассказывает об этом:
– Я начал переписку с родителями, вернее, они начали переписку со мной в 1948 году. Во Франции жил один испанец, эмигрировавший во время гражданской войны. А потом ему представилась возможность поехать туристом в Испанию, там он познакомился с моими родителями. Они его попросили передавать письма, потому что с Испанией не было отношений, нельзя было переписываться. Через него начали переписку. Писали, может быть, раз в год, потому что я не отвечал, я уже забыл все, у меня были свои проблемы, своя жизнь, не знал, о чем писать.
– А Вы помнили родителей?
– Нет. Помнил только место «Семь улиц», небольшой сад, его название и улицу, где жили. Лица родителей я не помнил. Столько людей прошло перед моими глазами: в армии, в институте, в детских домах и т.д.

Маргарита Павловна: В 1937 году его мать не знала, что их отправят дальше. Она думала, что дети во Франции, в Бордо, пересидят немного, а потом их вернут. И они поехали туда за Анхелем. Но, к сожалению, когда они приехали, с пирса уже уходил пароход, а он бедненький, там стоял, держался за перила, у него был узелок, который ему мама дала, и этот узелок у него упал, а он потом видит: плывет этот узелок по волнам. Страшно было родителям. Что такое отдать своего ребенка!

До 1956 года испанцы, проживавшие в СССР, не могли выехать в Испанию. Когда в 1956 году Испания вступила в ООН, начался процесс репатриации. Тогда Анхель решил увезти Маргариту Павловну в Испанию. К тому времени они закончили Одесский институт и приехали жить и работать в Киров. От переезда Маргарита Павловна отказалась (они ждали сына), и Анхель остался. Он не мог не тосковать по дому теперь, когда получал от родителей вести, когда знал о тяжелой судьбе отца (он был репрессирован как республиканец), о переживаниях матери и младшей сестры, которые столько лет не видели его.

В то время Навалоны жили в доме родителей Маргариты Павловны. В одной комнате жил ее брат с женой и двумя детьми, в другой – они вдвоем, а потом родился сын Витя, в общей комнате спали ее родители. Дом был старый, удобств не было. Но, как говорится, в тесноте, да не в обиде.

В 1961 году Анхель и Маргарита Павловна поехали во Францию, чтобы встретиться с сестрой и родителями Анхеля – ехать в Испанию туристами было нельзя. В КГБ им посоветовали не брать с собой четырехлетнего сына, хотя все документы на него были оформлены. Маленький Виктор остался как бы залогом того, что родители вернутся обратно. Вот как они вспоминают встречу:

Маргарита Павловна: Это была интересная встреча. Мы никогда друг друга не видели. Вышли из поезда и сразу узнали сестру Анхеля с мужем. Они бросились к нам, а мы к ним. Два дня и две ночи не спали. Нас сфотографировали – и сразу в газету. Эта газета у меня где-то хранится. Родители приехали позднее. Так как отец Анхеля сидел в тюрьме, его не выпустили из страны сразу.

Родители Анхеля были бесконечно рады встрече и знакомству с семьей сына. И конечно, звали и ждали ее в Испании. Но в начале 1962 года родилась дочь Марина, переезд снова не состоялся. Казалось бы, семья прекрасно устроилась и в Кирове: работали Навалоны по специальности, были уважаемыми специалистами, жили дружной счастливой семьей. Именно такими представляет их в июле 1962 года корреспондент кировской молодежной газеты «Комсомольское племя».

В 1967 году появилась возможность погостить у родителей в Испании. Семья Навалонов поехала туда вместе с детьми. Добирались они поездом через всю Европу (Польшу, Германию, Бельгию, Францию), в Вероне их встретила сестра Анхеля с мужем. В Испании прогостили два месяца. Анхель, по его признанию, «имел тайную мысль», что Маргарите Павловне понравится Испания и она согласится переехать туда с ним. Они проехали через всю северную часть страны (Валенсию, Сантандер, Сан-Себастьян, Викторию). В самом деле, восторгам по поводу красот Испании не было конца.

После возвращения в Россию, через некоторое время, Навалоны воспользовались возможностью через Красный Крест поехать работать на Кубу. Они провели там год. Маргарита Павловна учила испанский — Анхель все еще не терял надежды «оторвать жену от вятских корней» и увезти в Испанию. Анхель работал проектировщиком в Министерстве сахарной промышленности. Платили хорошо, так как для советских специалистов существовали привилегированные условия. Их сын Виктор закончил на острове пятый класс под руководством матери. Успехи ее в овладении языком можно назвать выдающимися. (Во всяком случае, она легко берется за выполнение художественного перевода испанского большого романа и прекрасно справляется с такой задачей.)

Однако прошел год, и Маргарита Павловна поехала домой в отпуск, обещала вернуться на Кубу, у нее даже был обратный билет. Но обещания своего не сдержала. Вскоре Анхель получил письмо, в котором она писала: «Детям нужно идти в школу, я истосковалась и больше никуда не поеду». Ему пришлось остаться работать по контракту одному.

После нескольких безуспешных попыток уговорить жену поехать с ним в Испанию, в 1975 году Анхель вернулся в Бильбао один.

Маргарита Павловна: «Он не мог больше жить здесь. Почему я его отпустила? Он одиннадцать лет здесь прожил и одиннадцать лет промучился – болел и тосковал: у него же там родители, он же всю жизнь мечтал вернуться в Испанию! Как же его было не отпустить!»

По возвращении на родину, Анхель жил и работал в Бильбао на предприятии «Сенер». Проблем с трудоустройством у него не было: на этом предприятии требовались проектировщики атомных электростанций, к тому же советские специалисты в Испании ценились. В 1982 году он переехал в Мадрид, работал в разных компаниях («Моторс Опель» и др.). В 1992-м Анхель остался без работы, так как предприятие закрылось. В течение полутора лет он получал пособие по безработице, а потом вышел на пенсию. По его словам, пенсионеры в Испании живут неплохо: например, они не платят за лекарства, которые прописал врач, и при этом получают более чем достаточную среднюю пенсию (пенсия Анхеля – 1150 долларов).

Сейчас Анхель живет в Малаге, на Средиземноморском побережье. У него есть русский круг общения: говорит, что в Испании много русских женщин, вышедших замуж за испанцев.

Человек не выбирает родителей, семью, время появления в этом мире. Человек не выбирает родину. И если обстоятельства разлучают человека с его исторической родиной, важно, чтобы у него всегда была возможность вернуться.

Анхель утверждает, что субъективно у него лично не было ощущения несвободы в 50–60-е годы в СССР; он слепо верил всему, что внушалось пропагандой. Но объективно его судьба стала источником тяжелейших переживаний, во-первых, для родителей, которые на протяжении одиннадцати лет ничего не знали о судьбе сына. А когда нашли его, радость не могла не мешаться с горечью: он почти совершенно забыл их.

Семья Анхеля – Маргарита Павловна, дети – были обречены на выбор (уехать из России, оторваться от своих корней или заставить «рваться на части» любимого человека), любой вариант которого невозможен без потерь, слез и страданий.

Вернуться на историческую родину оказалось возможным очень дорогой ценой – ценой разрушения семьи.

Прозвучал в интервью и такой вопрос:
– Как Вы думаете, если бы родители Вас не отпустили, трудно было бы сохранить жизнь в той ситуации?
– Наверное, жизнь бы сохранили, но специальность инженера-строителя, после того как отец побывал в тюрьме, я бы не получил точно. И хотя, может быть, жизнь сложилась бы у меня легче, но была бы менее полной, интересной.
– А много Ваших соотечественников вообще вернулось в Испанию?
– Большинство из тех, кто выжил.
– Ваш отец воевал на стороне Республики и даже за это попал в заключение, потом были какие-то репрессии?
– Первое время после освобождения он не мог работать с людьми. Он был вынужден покупать вещи, затем ходить по деревням и перепродавать их. Постепенно открыл небольшой магазин. А когда разрешили, опять стал официантом. Даже самого Франко пришлось обслуживать.

Анхель вернулся на родину в год, когда умер генерал Франко. И по-прежнему его сердце рвется пополам. В 2001 году он приехал в Киров. Приехал туристом в гости к семье – и почти решился уже не возвращаться… На этот раз по своей воле… Такая вот необычная и сложная человеческая судьба.

А теперь немного статистики. Всего во время гражданской войны из Испании было вывезено в другие страны мира 32 тысячи детей, из них – 3,5 тысячи – в Советский Союз. Все другие страны вернули детей в 1939 году. Советское государство удерживало испанских граждан силой. Около 800 испанцев сражались на фронтах Великой Отечественной войны. Среди них есть Герои Советского Союза, 207 молодых испанцев погибли. 230 человек умерли в первые годы после войны. Вопрос о возвращении на родину стал решаться только после смерти Сталина. С 1956 года по настоящее время в Испанию вернулось около 60% ее граждан. 315 испанцев по-прежнему проживают в России, считая возвращение невозможным или бессмысленным.

В 2002 году исполняется 65 лет со времени прибытия в нашу страну юных испанских граждан.

Говорят, все «русские испанцы», вернувшиеся на родину после бесконечно долгого расставания, с удивительной теплотой, восторгом и благодарностью вспоминают Россию, ее людей, их помощь и заботу. Они действительно считают нашу страну второй родиной и не переносят на нее вину государства. У них у всех так же, как у Анхеля Навалона, две родины – и только одно страдающее сердце.