20 ноября 2013

Михаил Тяглый. Память о Холокосте в современной Украине: государственная политика, общественные инициативы и их взаимодействие

Михаил Тяглый – сотрудник Украинского центра изучения истории Холокоста, Киев, выпускающий редактор научного журнала «Голокост i сучаснiсть. Студії в Україні і світі». Данный доклад был прочитан в рамках конференции «Память о Холокосте в современной Европе: Общее и разделяющее» (Москва, 25-26 сентября).

Я работаю в негосударственной организации, и моя точка зрения будет попыткой отражения мнения именно негосударственного, общественного сектора на проблематику памяти о Холокосте в Украине. Конечно, было бы хорошо, если бы у нас по каждому пост-советскому государству была отдельная секция, потому что проблематика эта разнообразна, включает много аспектов. Прежде всего, это официальная историческая политика и политика памяти (в ретроспективе — то, как она менялась за 20 лет независимости). Это также общественные инициативы, как общество помнит о Холокосте. Не нужно забывать, что общество не монолитно, представляет собой конгломерат групп, в каждой из которых есть свое видение, свои инициативы и своя манера помнить. Я попытаюсь вкратце охарактеризовать изменения, произошедшие за годы независимости Украины, прежде всего, в академическом, в историко-исследовательском аспектах — насколько мы продвинулись вперед; затем в области образовательной политики о Холокосте в Украине. Заключительный аспект — это как раз политика памяти, коммеморативная деятельность.

Если говорить об исследовательском аспекте проблемы, то ситуация на протяжении нескольких последних лет меняется в лучшую сторону — в рамках процесса по так называемой национализации истории, который начался в Украине после обретения независимости, в рамках попыток дать ответ на вопрос, что такое, собственно, национальная история, построить национальный нарратив. По наблюдениям исследователей, большинство украинских историков с легкостью сменили парадигму марксистско-советскую на государственно-национальную, т.е. такую парадигму историописания, в рамках которой обретение Украиной независимости и построение украинского государства было главной целью и содержанием исторического процесса, и сквозь призму этой высшей ценности необходимо рассматривать все процессы, которые происходили в Украине. При этом большинство историков тяготели все-таки к тому, чтобы в центр историописания ставить этнических украинцев и вокруг них создавать национальный нарратив, таким образом, исключая из исторического процесса многочисленные этнические группы, принимавшие и продолжающие принимать участие в украинской истории. Если мы посмотрим на академические издания, выходящие в различных областных, региональных университетах, то мы увидим, что такая концепция продолжает оставаться главенствующей. И если взять центральные официозные издания, издания таких заведений, как Институт истории Украины, Академия наук, то примерно до середины 2000-х годов ситуация оставалась таковой. Если мы открывали официозные, сводные, синтетические издания, то видели, что там места Холокосту не находилось, как и места развернутому представлению о том, кто такие евреи и какую роль в украинском историческом процессе они играли. Ситуация, как я сказал, стала меняться в лучшую сторону. Если мы посмотрим на издания последних лет, то увидим эту тенденцию. Например, в 2011 году вышло масштабное двухтомное издание «Україна у Другiй свiтовiй вiйнi: погляд з XXI столiття» («Украина во Второй мировой войне: взгляд из XXI века»), отдельные главы в котором посвящены теме Холокоста, окончательному решению еврейского вопроса, и даже есть довольно обширная глава по нацистской антиромской, антицыганской политике. Можно привести еще несколько примеров из этого ряда. Какие при этом можно отметить особенности? Мы видим, что заинтересованность появляется на уровне персональном, на уровне тех украинских историков, отягощенных, кстати, официальными позициями, титулами и статусом, которые возглавляют различные заведения. При наличии инициативы со стороны они включают в редакционные группы тех авторов, которые могут предоставить информацию по вышеуказанным темам. Но до того, чтобы это выразилось в интересе государства исследовать Холокост институционально, то есть до создания каких-либо исследовательских единиц, дело пока не доходит.

Что касается образовательной политики. Нам пока вообще мало известно о том, что знает украинское общество о Холокосте. Нам крайне не хватает социологических исследований, которые показывали бы, что происходит в этой области. В качестве примера одного из немногих исключений, я могу сослаться на исследование нашей коллеги, профессора Харьковского университета Елены Ивановой, которая изучала, что украинские школьники и студенты знают о Холокосте в различных регионах страны: во Львовской области (Западная Украина), в Полтавской (Центральная Украина) и в Харькове (Восточная). Автор, использовавшая метод открытых сочинений, в которых школьники и студенты должны были написать, что они знают о Холокосте, вывела после дискурсного и контент-анализа очень интересные результаты, которые могут давать пищу для предварительных соображений: об истории Холокоста, в общем-то, знают, но по-разному, и как знают — тема для отдельного разговора. Например, в Западной Украине историю Холокоста в значительной степени воспринимают как феномен местной истории, то есть студенты описывают то, что происходило именно у них, в то время, как в Центральной и Восточной Украине об этом говорят как об абстрактном явлении, меньше вписанном в местную память, как о событии, непосредственно их не касающееся. Интересны источники знаний — они были получены не из учебников, а из персональной, семейной истории. В условиях отсутствия развернутой информации о Холокосте в учебниках они могут получать эти знания от учителей, либо вообще из внешкольных источников: фильмов, книг и т. д. Если мы проанализируем учебники (я думаю наша коллега Татьяна Портнова из Днепропетровска завтра на этом остановится подробно), а также школьные программы, увидим, что очень мало места, действительно, уделяется истории Холокоста. Он присутствует в школьных программах начиная с 2006 года, но программы практически не дают учителю возможности дать развернутое представление о том, что это был за феномен, потому что учитель очень ограничен классными часами, он должен о Второй мировой (или о Великой Отечественной, которая также фигурирует в программах) дать и другие сведения. Всё сказанное относится к формальному, назовем его так, образованию. Неформальное образование — это то, во что увлечено большое количество негосударственных организаций, они инициируют передачу памяти о Холокосте через различные каналы. Это либо в Киеве Украинский центр изучения истории Холокоста, либо в Днепропетровске Институт изучения Холокоста «Ткума» и соответствующий музей. Но их усилия крайне незначительны, в базах данных каждого учреждения есть, допустим, несколько сот учителей, они пытаются с ними работать адресно, стимулировать внеклассную деятельность, например, написание конкурсных работ. И в этом отношении тоже ситуация меняется в лучшую сторону очень медленно при опять же отсутствии у министерства образования каких-либо целенаправленных шагов по поддержанию этой деятельности. Т.е. министерство образования может дать негосударственным организациям или изданиям гриф, и для учителей это уже само по себе хорошо, они получают легитимные пособия в школе наряду с учебниками. Но, в общем-то, это и всё.

В области официальной памяти мы видим крайне противоречивую ситуацию, которая связана, прежде всего, с огромной политизацией и инструментализацией истории, что на всем постсоветском пространстве, и в Украине в частности, ярко выражено. Но в отличие от того, что говорил наш коллега Борис Дубин о памяти в России (тезис об иерархичности), я бы сказал, что в Украине она сильно фрагментирована и конкурентна. Она не вертикальна, не иерархична, она скорее горизонтальна, распространена по различным секторам, группам, слоям общества, каждый из которых инициирует свою собственную модель и пытается ее воплотить.

Позвольте мне продемонстрировать это на примере Бабьего Яра — не, конечно, истории того, что там произошло в годы оккупации, мы знаем, что там случилось одно из наиболее массовых убийств евреев в годы Второй мировой войны, в конце сентября 1941 года, но не только. Бабий Яр также был местом расстрела и украинских националистов, и советских военнопленных, и деятелей подпольного движения, всех, кто был неугоден. Наш центр издал несколько месяцев назад, опять же при поддержке различных негосударственных организаций, отдельный сборник материалов конференции «Память о Бабьем Яре», охватывающий многие аспекты коммеморации разных групп, представители которые там погибли. Это место объединяет на сегодняшний день 29 исторических объектов, связанных с самим Бабьим Яром (в нем и вокруг него): памятников, памятных знаков и пр. Это и кресты священнослужителям, и представителям украинского националистического движения, и памятные знаки погибшим евреям, даже памятник остарбайтерам. Если вы меня спросите, почему он оказался там, я не смогу ответить на этот вопрос. Вся эта политика в общем и целом очень хаотична. Решение о создании заповедника «Бабий Яр» было принято еще в 2007 году; если вы зайдете на сайт заповедника, то увидите, что подавляющее большинство опций не работает. Это фактически иллюстрирует степень задействованности государства в решении вопроса коммеморации места, объединяющего память многих. Вместо этого территория Бабьего Яра напоминает (возможно, слишком грубое сравнение) пирог, порезанный на куски, и каждая из групп, отождествляющая себя с потомками групп жертв по своим памятным датам протаптывает дорожки к своим объектам и там проводит коммеморативные акции. Консолидирующей политики и практики до сих пор не создано. Это, мне кажется, один из наиболее показательных, типичных примеров.

По теме: