Ева Ковач. История замедленного действия. Венгерский спор историков 2012 года

В середине лета 2012 года среди историков современности в Венгрии развернулась горячая дискуссия, в которую оказался вовлечен также широкий круг интеллектуалов из числа представителей других профессий. Главными предметами полемики, которую ее участники окрестили Historikerstreit, стал язык историков и их отношение к «еврейским темам», таким как Холокост, роль венгерских евреев в революциях, имевших место после Первой мировой войны и в первый коммунистический период (1945-1956). Данный материал показывает динамику этой сложной и до сих пор не законченной дискуссии и помещает ее в контекст венгерской исторической политики и общественной памяти.

Ева Ковач – ведущий научный сотрудник Института социологии Венгерской академии наук (Будапешт), директор исследовательских программ в Венском институте исследований Холокоста им. Визенталя

I. Венгерский Historikerstreit

Андрайш Герё обвинил Игнаца Ромшичца (в Венгрии оба они – известные публичные интеллектуалы) в «академическом антисемитизме» (это выражение Герё). Андрайш Герё занимает пост директора Института истории Габсбургов, он профессор истории в Центрально-Европейском университете. Герё часто провоцирует коллег своими спонтанными идеями – как, например, было в 2009 году, когда он предложил преобразовать Венгерскую республику в монархию. Игнац Ромшиц – один из двенадцати историков Венгерской академии наук. Он прославился своими книгами об истории Венгрии в XX веке, в особенности о Трианонском мирном договоре и межвоенном периоде. Обоим мужчинам примерно по 60 лет, оба они либералы левого толка, хотя Ромшица признают и консерваторы. Герё любит очные дебаты, тогда как Ромшиц предпочитает участвовать в научных дискуссиях и популяризировать результаты своих исследований в книгах и газетных статьях. Оба следуют метанарративу рассмотрения истории XIX-XX вв. в масштабе longue durée. Они считают проект венгерского государственного строительства, а также экономическую и социальную модернизацию при Австро-венгерской монархии золотым веком венгерской истории. При этом у Герё есть крен в сторону социальной истории, в особенности применительно к ассимилированным евреям, а Ромшица интересует политическая история, прежде всего межвоенного периода. В общем, их позиции имеют больше точек соприкосновения, чем можно заметить, знакомясь с материалами их горячего спора.

В конце 2012 года диспут, не придя ни к какому консенсусу, стих, и теперь перемещается на страницы исторических журналов. Тем не менее, подводить его итоги пока рано. На мой взгляд, в ходе дискуссии было затронуто несколько табу, однако ответы на основные вопросы пока так и не получены. Более того: разъяснять широкой международной аудитории суть местных исторических дебатов всегда сложно, поскольку они, как правило, развиваются в соответствии с местными ритуалами и донельзя раздувают малозначительные детали, тогда как основные вопросы остаются скрытыми. Сейчас я постараюсь показать эти скрытые проблемы венгерского Historikerstreit.

I.1 Раздача ярлыков евреям и антисемитам: стандартная игра

По мнению Герё, Ромшиц интерпретировал засилье сталинизма в венгерской историографии после 1948 года как месть «евреев»-коммунистов, которые «раньше страдали». Он упрекнул Ромшица, сославшись на другое его заявление о доминировании политиков еврейского происхождения среди политической элиты [Венгерской] Советской Республики 1919 года. Герё обвинил Ромшица в использовании антисемитского дискурса межвоенного периода и, следовательно, в «реабилитации отечественной антисемитской традиции». Герё спросил: что означает еврейское происхождение, когда речь идет об исторических событиях вроде революции 1919 года и перевороте [в историографии] 1948 года. Он подчеркнул, что эти политики и историки действовали как коммунисты, а не как евреи. Следовательно, использование слова «еврейский» – это неосознанное обращение к антисемитскому лексикону, который использовался в Венгрии в межвоенный период. Полемичный, эмоциональный и обличительный стиль выступления Герё спровоцировал резкую реакцию большого числа историков и видоизменил исследовательский ландшафт: 350 историков подписали петицию в поддержку Ромшица, а многие десятки экспертов в ходе завязавшейся дискуссии стали обсуждать конкретные исторические подробности либо развернули дебаты по более общим темам, относящимся к актуальной общественной памяти. Они критиковал либо Ромшица, либо Герё, либо их обоих. Ромшиц Герё (и другим участникам спора) до сих пор напрямую не ответил; он лишь два месяца спустя написал статью, в которой ответил на критику Эндре Бойтара (литературовед старшего поколения).

Комментарии Бойтара были более конкретны и обличительны, чем высказанные Герё. В заголовке своей публикации он спросил Ромшица: «Вы антисемит?», и [сам] ответил на этот вопрос решительным «да». Он подчеркнул, что Ромшиц в своих работах содействует политическому возрождению эпохи Хорти, тем самым шаг за шагом утверждая относительность Холокоста. Он напомнил читателю о том, что Ромшиц поставил эпохе правления Хорти в период с 1920 по 1939 год твердую «тройку с минусом» по пятибалльной шкале, а в своей последней книге о «Венгерских перипетиях 1920-1989 годов» в числе десяти поворотов венгерской истории XX века не упомянул ни антисемитские законы, ни Холокост, ни освобождение страны в 1945 году. Еще Бойтар попрекнул Ромшица тем, что он посещал Дьёмрё, родной город адмирала Хорти, правившего Венгрией в период между двумя войнами, и не сказал категорическое «нет» переименованию тамошней площади Освобождения в площадь Миклоша Хорти. По мнению Бойтара, известный историк должен активно заниматься формированием общественной памяти. Он также подчеркнул, что Хорти был не «политиком консервативного толка», а диктатором и массовым убийцей, а его режим следует считать «неонационалистической диктатурой».

Ромшиц адресовал свои ответы Бойтару, но ответил заодно и Герё. Он объяснил, что не хотел оказывать влияния на решение жителей Дёмрё, прямо отвечая «да» или «нет» на вопрос, следует ли переименовывать площадь, но [, по его словам,] все должны знать, что он не стал бы способствовать превращению Хорти в современного политического идола. По-моему, чтобы принять этот тезис, нужно исходить из существования давнего и массового общественного дискурса, в рамках которого осуждение режима Хорти считалось бы прописной истиной, причем ее разделяли бы и жители Дёмрё. К сожалению, в последний раз такой консенсус существовал в 70-е годы, когда Хорти и его эру заклеймили как фашистские. Более того, и сам Ромшиц принадлежит к числу главных борцов за комплексное понимание эпохи Хорти. В своем ответе Бойтару он также сделал акцент на том, что использовал категории «еврей» и «еврейское происхождение» по той причине, что ни обсуждаемые привычки и поведение политиков, ни направленные против них антисемитские настроения, как он считает, невозможно понять, не принимая во внимание их происхождение. Использование расовых категорий при исследовании исторических событий и процессов – это парадокс исторического описания: были ли они в самом деле евреями, которых преследовали и убили как евреев? Позволительно ли историку ставить на одну доску этническое происхождение и этническую идентичность? Я меня возникает вопрос, как может историк быть столь жадным до этнических категорий, одновременно будучи нечувствительным к уничтожению лиц, групп и сообществ, преследовавшихся по национальному признаку?

Ромшиц оправдывается следующими словами: «Я еще никогда не занимался исследованиями Холокоста и антисемитизма как отдельно взятой темы». Как ни странно, эта аргументация полностью устроила научное сообщество и участников дискуссии. Никто не поинтересовался, как можно написать сжатую историю современной Венгрии, не изучив антисемитизм и Холокост. Неужели и правда можно писать популярные книги по истории, оставив эти вопросы в стороне? Заявление Ромшица подразумевает, что «главы» об антисемитизме и Холокосте не являются самоочевидной принадлежностью метанарратива венгерской истории. Если не Холокост, то что тогда считать базовым элементом Zeitgeschichte [современной истории] Венгрии?

I.2 Трианон и/или Холокост? – Битва воспоминаний

С начала 2000-х можно наблюдать бум реорганизации общественной истории XX в. с упором на «трианонскую трагедию». В области политики кульминацией этой волны стал закон, предоставляющий право на двойное гражданство этническим венграм, живущим в других странах, а также законодательно установленный День памяти Трианонского договора (2010). Еще до того, как были внесены эти законодательные инициативы, и во время их рассмотрения венгерские историки и политологи организовали множество конференций по данным вопросам. Отклики на эти программы в СМИ были благосклонны к новой мемориальной политике. Трианон был восстановлен в статусе коллективной травмы венгерского общества как политиками, так и историками – точь-в-точь как в межвоенный период.

Габор Дъяни, другой известный историк (которого Герё тоже спровоцировал, поскольку, по словам Герё, он тоже косвенно назвал Ромшица антисемитом) опубликовал эссе под заголовком «Трианон против Холокоста». В этом эссе Гъяни демонстрирует сходства между этими двумя предметами общественной памяти (например, самовиктимизация, наделение определенных исторических событий символическим значением и их генерализация, мифологизация истории и тому подобное) и рассматривает их как две взаимоисключающие формы воспоминаний. Он приходит к следующему выводу: в настоящее время такой конструкт как «травма Трианона» занимает в венгерской общественной памяти доминирующее положение; Холокост с ним состязаться не может. Когда читаешь его эссе, непонятно, кого из двух главных действующих лиц [спора] он поддерживает.

Подобно Бойтару в первом раунде дебатов, Петер Дёрдь обращается против этноцентричного, националистического подхода к политике памяти во втором («Трианон и Холокост – будущее прошлого»). Он утверждает, что сгладить «Трианонскую обиду» и создать новую, лишенную этноцентричности национальную идентичность будет очень непросто. В соответствии со странным ритуалом этих дебатов в ответе Ромшица речь шла не о предложенном Дёрдем сопоставлении Триаона и Холокоста, хотя его статья была озаглавлена так же («Трианон и Холокост – наш травмы XX в.»); он адресовал свое мнение Гъяни, который эти явления противопоставил. В этой статье Ромшиц демонстрирует нам новую версию истории XX в., в которой венгерские евреи предстают частью проекта модернизации венгерского государства и безучастными свидетелями ревизионистской, ирридентистской политики межвоенного периода. В повествование вплетен и Холокост. В заключение Ромшиц говорит, что «Трианон и Холокост были тесно взаимосвязанными компонентами трагичного краха венгерского национал-либерального государственного и национального строительства» (так!). Он всецело доверяет «новой либеральной, нацеленной на объединение модели национального строительства». Более чем интересным представляется то, что он вдруг признает частью венгерской нации тех самых «евреев», которые были ассимилированы и участвовали в проекте национального строительства – вот так концептуальный разворот за два месяца и без всяких объяснений…

С публикацией этой статьи дискуссия достигла промежуточной точки равновесия. К счастью, она не вылилась в ребяческий поединок «не говори еврей» – «а ты не говори антисемит», но и табу Трианона и национальной идентичности по-настоящему не затронула. Ни Ромшиц, ни Герё не ставили под сомнение этноцентричное мировоззрение венгерской историографии, исключающее иные этнические и религиозные группы. Искусственная традиция такой историографии родилась в начале 1980-х, а сегодня это мейнстрим. Этот метанарратив без всяких сомнений пользуется концепциями, предложенными в межвоенный период такими историками как Дьюла Секфю или Ференц Эрдеи. Настоящая проблема в том, что старые алгоритмы историописания обременены антисемитизмом, который пока еще не был деконструирован историками. А не деконструировали его потому, что нынешняя историография заработала свою легитимность на том, что заменила «старую, коммунистическую версию» истории, реконструировав «истинную» историю государства. Это отрицательное самоопределение главных действующих лиц (ср.: «мы антикоммунисты») возвращает в современное историописание старый, отчасти националистический и антисемитский стиль.

II. Репрезентация национальной судьбы – политика истории

Почему эта дискуссия носит столь навязчивый и обличительный характер? Венгерский Historikerstreit тесно связан с возрождением эпохи Хорти (1920-1944 гг.) в нынешней венгерской политике и присущими ей неоисторическими тенденциями. Становление новой-старой государственной идеологии (ср. двойное гражданство, День памяти Трианонского договора, наделение новой конституции сакральным и этническим характером и т. п.) происходило начиная с торжеств по случаю миллениума в 2001 году, организованных первым правительством партии «Фидес – Венгерский гражданский союз». Однако до сих пор историки первого эшелона если и занимались прямым, публичным проведением исторической политики, то делали это нечасто. Весной 2012 года Игнац Ромшиц преступил эту границу, приняв приглашение первых лиц города Гёмрё дать свою оценку исторической роли Миклоша Хорти. Это был долгий путь – не только в научной биографии основных действующих лиц, но и в исторической политике. Ее краткому описанию посвящена нижеследующая часть моего доклада.

II.1. Первая волна: «изобразительный поворот» венгерской исторической политики

Десять лет назад, 1-го января 2001 года, при первом правительстве Орбана, Корону святого Стефана после долгих и горячих споров в венгерском парламенте перенесли из Национального музея в здание парламента. Предлогом для перенесения послужил тысячелетний юбилей основания христианского государства Венгрия. К этому времени, а то и раньше, неоисторизм стал государственной идеологией и ядром национальной пропаганды в ВенгрииXXI $3 века.

В преамбуле закона № 1 от 2000 года говорится:

«Священная корона живет в национальном сознании и венгерской традиции гражданского права как реликвия, воплощающая преемственность и независимость венгерского государства».

Придерживавшаяся правых взглядов элита хотела подчеркнуть древнюю историческую преемственность нынешнего венгерского государства, а не ее современные демократические корни. Перенесение короны показало, что первое правительство Орбана из двух возможных традиций, а именно из либерального республиканского патриотизма и консервативного историзма, следовало последней. Его цель была в том, чтобы показать историческую преемственность между монархическим прошлым Венгерского королевства и современным демократическим парламентаризмом Венгерской республики (как она называлась до 2010 года).

Впрочем, новому месту пребывания короны невозможно подобрать ни одного надежного исторического обоснования. До Первой мировой войны корона использовалась лишь в королевских церемониях, в конечном итоге в контексте империи Габсбургов. В то же время в процессе национального строительства на протяжении XIX в. Священная корона стала символом истории венгерской нации с ее катастрофами и успехами. Поэтому сегодня она является частью национальной идентичности, пусть некоторые знаменитые венгерские патриоты XVIII в. (например, Иштван Сечени и Сандор Петофи) ее таковой и не признавали. Парадоксальным образом оба варианта (то есть использование короны в качестве инструмента коронации и исторического объекта) предопределяли музеефикацию короны как части венгерской истории. Венгерское королевство прекратило свое существование с окончанием Второй мировой войны.

Перенесение Священной короны в парламент было уже не первым моментом со времен политического преобразования 1990 года, в который был заложен фундамент обновления своего рода обязательной национальной идентичности, в том числе и при помощи музейного объекта на базе идеологии неоисторизма. После полувека советской оккупации и утраты Венгрией суверенитета консервативно-националистический лагерь новой политической элиты свободной Венгрии с глубокой ностальгией вновь обратился к политической эстетике межвоенного периода. В первом демократически избранном парламенте национал-консервативное большинство высказалось за включение изображения короны в новые государственные символы, такие как национальный флаг и герб. Другой вариант, так называемый герб Кошута (с национальным флагом и без короны) был отвергнут. «Замысел святого Стефана» (Венгрия как тысячелетнее, большое, христианское и мадьярское государство), который в межвоенный период преобразовался в ревизионистскую идею Великой Венгрии, вновь стал составной частью высших государственных символов демократического государства.

Статус короны, однако, был недостаточно ясен даже инициаторам этих перемен. Что это – религиозная святыня, национальный символ или музейный объект? Если это религиозная святыня, то ее следует поместить в церковь (то есть в Эстергомскую базилику). Если это национальный символ (что придает дополнительную легитимность демократически избранному парламенту), его следует использовать в ежедневной политической литургии, следовательно, он должен быть скрыт от глаз широкой общественности. Если это музейный объект, ему следовало бы оставаться в Национальном музее, где не только посетители, но и исследователи могли бы его видеть и изучать. В людном фойе парламента, где корона отгорожена двухметровым ограждением, не достигается ни одна из названных целей. Между тем организованное паломничество школьников, туристов и т. д. (венгры из соседних стран, имеющие т. н. венгерское удостоверение личности, могут пройти к короне бесплатно) показывает, что на личные встречи с ней существует реальный спрос.

Возможно, этот туманный контекст объясняет отправку Священной короны в Эстергом 15 августа 2001 года, на Вознесение Богоматери. Первое правительство Орбана решило показать ее – в сакральном антураже – в Соборе Св. Стефана в Эстергоме. Папа Иоанн ПавелII $3 передал мероприятию свое апостольское благословение. Эффектность корабля с огромной инсталляцией не могла скрыть того факта, что правительство навсегда лишило историческую реликвию сакральности – или, другими словами, похитило сакральность короны из собственных прагматических интересов режима.

Юбилей дал простор для празднеств, конкурсов плакатов и скульптур, сооружения так называемых «Парков тысячелетия» чуть ли не в каждой маленькой деревне. Члены правительства Орбана ездили по стране и передавали мэрам «флаги страны». Националистическая и отчасти ревизионистская идеология распространялась по стране и порождала очень разнородный ландшафт памяти со скульптурами Великой Венгрии, птицы Турул, секлерскими воротами и так называемыми «kopjafák» (деревянный столб, изначально устанавливавшийся на могилах, в настоящее время – символ национальной скорби). Венцом церемоний в честь Священной короны стал фейерверк 20 августа (День Св. Стефана, ранее – день Конституции и день Нового хлеба).

Идеальная модель для церемоний 2001 года по случаю миллениума обнаруживается в торжествах 1896 года (по случаю тысячелетия захвата венграми Паннонской равнины). Историзм хилиастических церемоний XIX в. был сосредоточен не на какой-то определенной истории завоевания, а на самом историческом времени («мы здесь уже 1000 лет!»). Неоисторизм 2001 года до такого не дошел: он пытался копировать церемонии 1896 года, смешивая их с визуальными и идеологическими компонентами Евхаристического конгресса 1938 года. В этом противоречивом воспоминании о тысячелетнем венгерском государстве династические, монархические торжества тысячелетнего юбилея 1896 года были скомбинированы с националистическими, ревизионистскими ритуалами 1938 года. Корона как комплексный символ помогла соединить две разнородных, подчас конфликтующих традиции, потому что в 1938 году она символизировала не только монархическое прошлое но и земли Св. Стефана, могущественную и великую Венгерскую империю.

Первое правительство Орбана напомнило народу о блистательном прошлом при помощи церемоний утраты – именно это Иштван Бибо в 1948 году назвал «деформированным венгерским характером и тупиком венгерской истории». (Параллельно с этими тенденциями венгерская «виктимология» в общественной памяти была поддержана политическими средствами путем переписывания коммунистического прошлого и демонизации главных деятелей режимов Ракоши и Кадара. В этой статье я не могу охватить антикоммунистические тенденции, хотя они сильно коррелируют с неоисторическими. См., например, музей Дом террора, ритуалы Дня поминовения жертв коммунизма или развернувшуюся сейчас новую дискуссию о катастрофическом поражении венгерской армии на Дону в ходе Второй мировой войны.)

В 2002 году партия «Фидес – Венгерский гражданский союз» потерпела поражение на выборах, и политический неоисторизм стали пестовать в созданных ею по всей стране «гражданских кругах». Одновременно в окружении крайне правой партии «Ёббик» («Лучшее») стала развиваться новая романтизирующая национализм субкультура. Она взяла на вооружение народные переложения тысячелетней христианской мифологии и ее символы, иногда совмещая их с образами языческого прошлого Венгрии. Так или иначе, за восемь лет пребывания у власти социал-либерального правительства государственные торжества никаким историзмом не грешили.

II.2. Вторая волна: «идеологический» и институциональный поворот

Эти неоисторические заявки – были ли они просто хортистским ретро, своего рода мягкой национальной ностальгией, как нравится думать некоторым умеренно-консерватиным интеллектуалам, или же они представляли собой первую, перформативную стадию новой политической идеологии? По сути неоисторизм вернулся на политическую сцену в 2010 году, когда альянс «Фидес – Христианско-демократическая народная партия» победил на выборах. С этого момента, мне кажется, он стал не просто историческим декором политической деятельности, но и в высшей степени инструментализированной идеологией, которую партия Орбана представила как новый политический бренд Венгрии, предназначенный для распространения не только на внутреннем рынке, но и на общеевропейском. Парламент представил новый закон о предоставлении гражданства этническим венграм, живущим за рубежом, и День памяти о Трианоне в ознаменование годовщины Парижского мирного договора 1920 года. В январе 2011 года, когда к Венгрии перешло полугодовое председательство в Евросоюзе, венгерское правительство выставило в Брюсселе ковер с вытканной на нем европейской историей Венгрии. Большой ковер, площадь которого составила 202 квадратных метра, был выставлен в атриуме здания Европарламента. Большая часть изображенных на ковре объектов символизировала славную политическую и культурную историю Венгрии: короли (Стефан, Ласло I, Жигмонд, МатьяшI $3 Корвин), политики (Иштван Сечени), деятели культуры (Ференц Лист и Виктор Вазарели), венгерские изобретения (шахматный автомат Фаркаша Кемпелена, шариковая ручка Ласло Биро, воздушный винт Оскара Ашбота), рунический алфавит, знаменитые постройки (Церковь Матьяша, замок Эстерхази, Будапештский цепной мост и Музей прикладного искусства), известные исторические личности (например, Сиси, жена Франца-Иосифа). Присутствовали и национальные символы, такие как трехцветная кокарда, птица Турул, флаг Ракоци и т. п.

Но предметом, сразу же спровоцировавшим критику, стала помещенная в центр композиции карта Венгерского королевства по состоянию на 1848 год (это было время революции, направленной против Империи Габсбургов). Европарламентарий из фракции зеленых Ульрике Луначек (Австрия) сказала, что карта отражает «намерение Орбана преодолеть Трианонский договор. Эти взгляды Орбана – весьма отсталые, они никоим образом не обращены в общее европейское будущее. Кроме того, они показывают совершенно неверное прочтение проблем, стоящих сейчас перед ЕС». Депутат из Румынии Иоан Мирча Пашку заявил: «Подобные жесты способны вызвать националистически окрашенное противодействие в пределах ЕС – в момент, когда союз сильнее всего нуждается в солидарности». Эти утверждения были дезавуированы пресс-атташе Венгрии как страны-председательницы в ЕС. Реакции депутатов Европарламента из соседних стран были преувеличенными и антиисторическими (что может отражать историческая карта, если не историческую реальность?), но вместе с тем было ясно, что Европейский Союз не проявляет особой чувствительности в исторических вопросах, а противоречащие друг другу воспоминания об общем прошлом вызвали к жизни в каждой из стран старые национальные стереотипы. Вместо того, чтобы вплести венгерскую историю в общеевропейскую, гигантский ковер сделал Венгрию посмешищем для Брюсселя.

Закон о двойном гражданстве и День памяти о Трианонском договоре были лишь первыми мерами национал-консервативного правительства, направленными на корректировку ландшафта памяти венгерского общества. До 2010 года политическая элита Венгрии не меняла основную структуру конституции 1949 года. В старой-новой «временной» конституции 1990 года – весьма демократическом, но в то же время очень светском юридическом каркасе новой Венгерской Республики – не использовалась историческая и религиозная символика Венгрии межвоенного периода. Располагая в парламенте большинством в 2/3, Орбан решил ввести новый основной закон. Процесс создания конституции от начала до конца был скрыт от глаз публики. Как утверждает американский политолог Ким Лэйн Шеппеле,

«правительство „Фидес” совершило конституционную революцию законным путем после демократических выборов. Но несмотря на то, что „Фидес” была избрана в результате демократических выборов и исполнила эту программу путем конституционной реформы, Венгрия не является конституционной демократией. Венгрия, как сказал Пол Кругман, скатывается к авторитаризму».

Специалист по конституционному праву Габор Халмаи резюмировал:

«Новая конституция Венгрии противоречит европейским демократическим стандартам по ряду параметров. Она позволяет нынешнему правительству зацементировать свою экономическую и социальную политику; она дает права „этническим” венграм за пределами Венгрии, а интересы представителей других национальностей, живущих внутри страны, не учитывает; но самое антидемократическое ее проявление в том, что она подрывает независимость регулятивных органов, от национального банка до конституционного суда и средств массовой информации».

Однако критика внутри страны и за ее пределами не могли помешать введению в действие основного закона. Спикер парламента Ласло Кёвер отдал мэрам распоряжение, чтобы по всей стране в зданиях городских советов установили таблички, на которых жители могли бы «в достойных условиях» прочитать конституцию. (Таблички с основным законом породили массу шуток в СМИ).

Вдобавок к этим изменениям в политической системе, правительством была инициирована своего рода «культурная революция», охват которой простирался от системы образования до исследовательских институтов, средств массовой информации, киноиндустрии и музеев. К примеру, Венгерскую национальную галерею объединили с Музеем изобразительных искусств. Напоследок был бессовестным образом наказан бывший директор галереи, которого заставили сделать выставку во славу основного закона. Выставка «Герои, короли, святые: изображения и документы из истории Венгрии», как говорилось в официальном буклете,

«предлагает особое прочтение изображений из истории Венгрии. Посетители могут окинуть взором судьбоносные события и самых знаменитых героев венгерской истории через призму двух самых популярных стихотворных текстов Венгрии: национального гимна, написанного Ференцом Кёльчеи, и „Слова”, написанного Михаем Вёрёшмарти».

Унылые картины венгерского историзма образца XIX в. показывают замороженное, фактически «неудобочитаемое» прошлое в стиле, который, возможно, пригодился лет 150-200 назад для придания национальной культуре однородности, но сегодня не подходит для выражения какого бы то ни было актуального посыла. С одной стороны, были выставлены картины крестьянского восстания 1514 года, турецких войн и революции 1848 года, изображения Корвина, Ласло Хуньяди, героев, поэтов, композиторов и политиков эпохи реформ 1830-1840-х, с другой стороны были представлены некоторые важные венгерские государственные документы. Какая между ними связь, было не совсем понятно. Кураторы постарались отразить застывшее прошлое исторических полотен в современной скульптуре, плакатах, рисунках и других подобных экспонатах XX в., которые поставили под сомнение не только основные картины, но и прежнее историческое знание.

Главным экспонатом выставки было «Обретение родины» Михая Мункачи (1893 г.). Из буклета мы узнаем, что (цитирую без изменений)

«художник (…) написал монументальное панно для строившегося в то время будапештского здания парламента. Оно увековечило момент, когда вождь Арпад, гордо восседая на своем белом коне в окружении ликующих дружинников, принял подношение новых жителей родины, (…) оммаж славян, принесших землю, траву и воду в обмен на белого коня. Сюжет картины восходит к сочинению знаменитого писателя Мора Йокаи, написанному в 1882 году, но официальный заказ Мункачи получил от парламента лишь в ноябре 1890 года, когда строительство [здания] уже началось. Политический посыл картины также был сформулирован Мором Йокаи: Арпада следует изображать не завоевателем-опустошителем, а величавым вождем, который добыл своему народу родину и хотел жить в мире с населением территории, на которую он вторгся. Миротворчество – важный момент, поскольку этот акт стал юридическим основанием венгерского государства, первопричиной всех будущих свершений, символом тысячелетней легитимности. 25 лет спустя, в 1918 году, многонациональное и многоязычное Королевство Венгрия распалось… По иронии судьбы панно изначально поместили в Венгерский национальный музей. С 1905 года оно выставлялось в боковой галерее Музея изобразительных искусств, и лишь с 1929 года расстилается по стене Президентского зала парламента. В 2012 году широкая общественность впервые получила возможность увидеть гигантскую (14х5 м) картину».

Если главным экспонатом выставки было «Обретение…», своего рода шедевр, то на другой полюс я бы поместила серию иллюстраций к основному закону. Имре Керени, культурный революционер-самородок при Орбане, бывший театральный режиссер и комиссар по культуре в правительстве Кадара, пригласил несколько венгерских художников проиллюстрировать новый юридический документ. Их выставка проходила одновременно с программой «Герои, короли, святые» в Национальной галерее. 16 отобранных Керени картин, которые должны были представлять перипетии истории ВенгрииXX века, явили путаную и абсурдную картину мира. Их стиль следует эстетике кадаристской пропаганды. Позвольте привести несколько примеров этой нелепицы: на одной из картин изображен играющий в шахматы Кадар в бумажной шапке из советской газеты «Комсомольская правда»; на другой Хорти скачет на коне по железнодорожным путям; на третьей жертв Холокоста не отличить от членов «Партии скрещенных стрел». И, наконец, последняя, но не менее колоритная: венгерская мать с ребенком страдают под американскими бомбами на горе Гарц, которая, насколько мне известно, пока еще не является частью Венгрии. Хотя искусствоведы и деятели культуры резко раскритиковали картины и высмеяли их, это ничего не изменило: они сегодня включены в издание основного закона в качестве иллюстраций. (Те же изобразительные завихрения и одержимость имитированием символов межвоенного периода прослеживаются и во многих других инициативах правительства: словно грибы после дождя плодятся новые, так называемые «национальные» институции, переименовываются улицы, сносятся или возводятся исторические монументы, заурядные писатели 1930-х годов популяризируются через школьные учебники и т. д.).

Боюсь, что Historikerstreit 2012 года был столь горяч по той причине, что основные действующие лица не могли обсуждать исторические вопросы как чисто научные проблемы, и их слишком раздражала правительственная политика в области истории. Герё и другие оппоненты Ромшица несли на себе печать неоисторизма и с 2010 года невпопад использовали исторические символы в повседневной политике, тогда как Ромшиц и его последователи не желали реабилитации режима Хорти и были раздосадованы. Как бы там ни было, во время Historikerstreit им пришлось признать, что их могут идентифицировать с экстремумами нового символического ландшафта.

Как говорилось выше, Ромшиц и его сторонники верят в возрождение национал-либерализма (национал-консерватизма) и считают себя джентльменами, которые по определению не могут быть антисемитами. Большинство их оппонентов тоже национал-либералы или либеральные патриоты. В чем же разница между двумя сторонами? Что парадоксально, когда читаешь их книги, не находишь практически никаких различий в повествовании, методе и теории. Вероятно, если изучить жизненные пути и политическую ориентацию авторов, можно обнаружить более существенные расхождения, но здесь я хотела бы лишь указать на нынешнюю ситуации в политике и обществе Венгрии, из-за которых возник этот яростный спор. Сейчас я заканчиваю обсуждение исторической политики и переходу к ситуации в обществе, а именно к коллективной памяти, и ментальному, поведенческому состоянию общества, в котором разворачивался Historikerstreit, но которое он не особенно затронул.

III. «Полуазиатский народ» – эпоха отделения

С начала 2000-х в Венгрии наблюдается ажиотаж вокруг крайне правых политиков и массовой культуры. Ирредентистские субкультуры вступили в период расцвета и развернули так называемый «трианонский бизнес» в виде «мадьярских» магазинов, «национальных» рок-групп, фестивалей, лагерей, организованных ностальгических поездок по Трансильвании и прочего. «Мадяринимателям» стало выгодно быть венграми. При коммунизме такие темы как «несправедливый» Трианонский мир, мечты о «Великой Венгрии» и венгерские меньшинства в соседних странах были под запретом. Коммунисты тоже поносили режим Хорти как период «белого террора» и «шовинизма». Табу обратились в мифологизированные сюжеты, перешли в область неявного знания. В 1990 году национал-консервативный режим Йозефа Антала стал затрагивать табуированные темы и заигрывать с «великовенгерскими» чувствами. На первом пленарном заседании нового парламента он заявил, что в глубине душе хотел бы быть премьер-министром 15 миллионов венгров; то есть лидером всех и каждого венгра в мире. В последние 20 лет в венгерской внешней политике был возрожден прежний конфликтный курс: время от времени правительство демонизировало правящие партии соседних стран, помогало меньшинствам, не исключая даже крайне правые, а иногда пыталось дискредитировать соседние страны на международных форумах. То, что в начале 2000-х считалось продуктом национальной массовой культуры, получило поддержку в виде националистической исторической политики. Потребителей этой культуры можно обнаружить по всей националистической части политического спектра: от крайне правых до консервативных либералов.

В этой неоднородной массовой культуре важную роль играет миф о венгерском этногенезе. По легенде о птице Турул, венгры – родственники гуннского вождя Аттилы. Миф показывает, что у Венгрии более чем тысячелетняя история: мы «нация с историей», нация, которой даже под силу «поставить Европу на колени». (Впрочем, лингвистические исследования доказали, что венгерский язык происходит из финно-угорской языковой общности. Смешно, что этот вывод дал почву для нового мифа – о маленькой изолированной нации, «одиноком островке в славянском море»). Со времен Первой мировой войны националисты и крайне правые монополизировали этногенетическую символику в политическом дискурсе. Культурная политика коммунистов приручила и исказила эти мифы, относилась к ним скорее как к литературному наследию, чем как к атрибуту непрерывной исторической традиции. После 1989 года гипотеза о гуннском этногенезе обрела новую жизнь в обыденной культуре, но до 2012 года ни один премьер-министр не признавал птицу Турул национальным символом. Орбан в этом смысле первопроходец. Сначала практически во всех деревнях появились секлерские «kopjafa» как безыскусный символ национальной скорби. Затем, после 2010 года, в городах и селах появились сотни указателей, написанных руническим алфавитом; прочитать эти указатели никто не может, но каждый будто бы в состоянии их «почувствовать».

«Ёббик» была первой политической партией, которая признала «новую волну» в национальной массовой культуре, канализировала ее настроения и институционализировала их. В 2008 году «Ёббик» вошла в Европейский парламент. Со своим радикальным шовинизмом, сотканным из национальных мифов и программы, направленной против евреев и цыган, в 2010 году «Ёббик» стала третьей по величине партией, представленной в венгерском парламенте. Начиная с этого момента «Фидес» пыталась умиротворить и тем самым ослабить «Ёбик», заимствуя ее цели и переводя их в более мягкую форму. Не отходя от темы символической политики, я лишь приведу два трагикомических примера, оба из практики венгерского парламента: спикер парламента Ласло Кёвер и главный идеолог партии «Фидес» устроили приветственный вечер в честь участников международного Курултая, странного объединения азиатских племен и народов, демонстрирующих свою этническую родственность с венграми. В другой раз тувинский шаман на глазах у почетного караула исполнил вокруг Священной короны в здании парламента 30-минутный священный танец.

Кочевнический ритуал, ставящий под сомнение символ христианской Венгрии, спикер парламента Кёвер провести позволил, но в то же время он любит бичевать представителей оппозиции за шутки о романтическом прошлом страны. Разрешат ли станцевать вокруг короны хасидам? Позволят ли провести мирную акцию вокруг короны представителям гражданской религии (например, анархисту или франкмасону, которые тоже укоренены в венгерской истории)? Является ли корона священным символом венгерского основного закона (является) или всего лишь музейным объектом, в отношении которого возможны провокации, десакрализация и т. п.? Почему венгерский парламент поддерживает обскурантистские спектакли? Первая причина, как и в случае с иллюстрациями к основному закону, может заключаться в абсурдности и хаотичности мемориальной политики. Вторая причина более конкретна: эти события – следствие новых изречений Орбана о «ветре, который дует с Востока» и о «полуазиатском народе мадьяров, единство которых возможно лишь в том случае, только если в руках их лидеров будет сосредоточено достаточно власти». В точности как «Ёббик» в начале 2000-х, «Фидес» теперь пытается оседлать волну националистической массовой культуры. В этом диком контексте предметы Historikerstreit смотрятся довольно умеренными, очень академическими и не опасными…

Инициированное правительством «Фидес» отделение от основного русла европейской политики и геополитическая переориентация укоренены в социальной нестабильности, возмущении революцией 1989 года и усилении скептического отношения к Европе среди населения Венгрии. «Фидес» пользуется всем националистическим инструментарием и, будучи популистской партией, в идеологической цельности не нуждается. В своей пропаганде она может использовать что угодно, от тувинских шаманов до адмирала Хорти. Сегодня венгерское общество разобщено и индивидуализировано сильнее, чем в 1980-х. Резко усилились такие тенденции как рост социального неравенства, маргинализаия и сегрегация бедных и цыган. Социологи делают кошмарные прогнозы на будущее. В международных исследованиях, посвященных изучению ценностей, венгерское общество предстает колеблющимся между западным и восточными ценностями и обычаями. Заигрывая с национализмом, историки и политики делают ставку на поддержку со стороны значительной части общества, которая с крайними проявлениями националистической массовой культуры себя не идентифицирует, но разделяет ностальгию по «Великой Венгрии» и стремится утвердить присущее ей антидемократическое, патерналистское мировоззрение. Как видно по опросам общественного мнения, социологическим исследованиям, местные инициативам, ритуалам поминовения, образовательным программам и т. п., тем же путем идет и коллективная память. Если все будет продолжаться в том же духе, окрашенный разочарованием, травматичный период венгерской истории, который привел ко Второй мировой войне и Холокосту, станет шаблоном, по которому будет строиться будущее Венгрии.

Перевод Олега Мацнева

По теме: 

Дьердь Далош. Возвышение Хорти. История и самооценка в современной Венгрии // Neue Zuericher Zeitung / перевод urokiistorii