Татьяна Портнова. Холокост в украинских образовательных практиках
Татьяна Портнова – историк, доцент Днепропетровского университета. Доклад был прочитан на конференции «Память о Холокосте в современной Европе: Общее и разделяющее» (Москва, Мемориал, 25 – 26 сентября 2013 г.).
Я благодарна «Мемориалу» за возможность еще раз коснуться украинских сюжетов, которые были затронуты вчера, и я постараюсь максимально коротко поговорить об украинских образовательных практиках, проще говоря, рассказать о том, что может узнать украинская молодежь из современных украинских учебников и других, альтернативных, источников. Прежде чем перейти к образовательной конкретике, скажу несколько слов в целом о болевых точках истории Холокоста, наличествующих в украинском общественном сознании и государственной политике. Известно, что Украина на стереотипном уровне имеет репутацию региона, находящегося по своему отношению к Холокосту где-то между Польшей и Россией. Страны, где ещё невозможны дискуссии, подобные тем, что охватили Польшу после публикации «Соседей» и других книг Яна Гросса, но, с другой стороны, ориентированной на поддержание памяти о Холокосте в намного больших объемах, чем Россия. В первую очередь следует остановиться на проблеме образов войны, потому что, поскольку Украина была территорией массового уничтожения евреев, для украинского общества и образовательной системы именно проблема украинского Холокоста, судеб украинских евреев, является центральной. И вопрос о том, как (и следует ли) интегрировать историю украинского Холокоста в общий нарратив истории страны на сегодня находится в центре дискуссий. Мы уже говорили о том, что, в отличие от России, образы войны в Украине конкуренты, существует конвергенция и соревнование двух основных образов. Их обычно условно дифференцируют как пост-советский и националистический и связывают с региональной спецификой, с западом и востоком Украины. Пост-советский образ довольно близок российскому варианту, это представление о победной войне советского народа, где украинцы сыграли чрезвычайно значимую роль. Националистический дискурс, который доминирует именно в образовательной системе, делает акцент на понимании войны как войны не нашей, чужой, Украина представляется жертвой двух тоталитарных систем – относительно слабое государство, зажатое между Берлином и Москвой, вынужденное воевать на два фронта. При этом основными героями становятся представители украинского националистического движения, в первую очередь ОУН и созданная позже УПА. И очень важно подчеркнуть, что для обеих этих версий войны тема Холокоста вторична, а иногда и напрямую нежелательна, чрезвычайно конфликтна. В пост-советском варианте мы наблюдаем ту же тенденцию, что и в России – отказ от разделения групп жертв по национальному принципу. В националистической версии конфликтность ещё глубже, поскольку факты откровенной ксенофобской политики, присутствовавшей в теории и действиях ОУН, широко известны. Соответственно, возникает необходимость говорить о проблемах украинского антисемитизма в широком контексте, и о проблемах причастности ОУН и вспомогательных подразделений украинской милиции в прямых акциях уничтожения евреев на украинской территории. Следствием такой ситуации становится откровенное нежелание и неумение официальных властей говорить на подобные темы. Это мы очень чётко прослеживаем в риторике украинских правительств от первого до ныне существующего.
Все эти противоречия не могли не отразиться на образовательных практиках, и тут учебник является идеальным зеркалом, отражающим главные тенденции. Говоря о школьных учебниках, можно условно выделить несколько этапов эволюции представления о Холокосте в них. Первый приходится на первое десятилетие независимости, примерно 1991–2000 годы. Что мог прочитать школьник в таком учебнике? Несколько скупых фактографических строчек, указание мест и статистика жертв, упоминание о Бабьем Яре как о знаковом месте Холокоста в Украине. Никаких упоминаний об особой расовой природе уничтожения евреев на территории Украины. Как следствие, поколение, воспитанное на этих учебниках, к которому принадлежу и я, обладало минимальными знаниями о Холокосте. Именно для этих людей фильмы вроде «Списка Шиндлера» становятся откровением, и довольно часто возникает вопрос – почему нам не говорили об этом в школе? Для этого же поколения свойственно и неумение идентифицировать массовое убийство евреев, произошедшее на украинской территории как Холокост. То есть очень часто владея знанием о европейском опыте Холокоста, большинство украинских школьников не знали самого термина, не могли знать, что эти убийства – тоже Холокост, который произошёл не где-то далеко, в европейских державах, а на украинской земле. Качественный перелом приходится на 2000 год, когда Украина присоединяется к Стокгольмской декларации, обязывающей государство заботиться о поддержании памяти о Холокосте. Именно в это период сами термины «Холокост» и «Шоа» впервые приходят в украинские учебники. В это же период тема Холокоста попадает в усиливающуюся тенденцию в украинских образовательных практиках, так называемую гуманизацию образа войны, когда в учебники наряду с темой военнопленных, остарбайтеров, приходит и человеческое измерение Холокоста. Не во всех учебниках, но во многих, на место сухой статистики, которая не позволяла понять школьникам, что на самом деле происходило с живыми людьми в то время, приходят фотографии гетто, мест уничтожения, фрагменты документов, свидетельства. Это скупая, в общем-то, информация, но некоторые попытки составить новый опыт Холокоста все-таки присутствуют. Важно сказать, что официальная украинская политика в сфере образования по теме Холокоста двойственна, теория и практика разорваны. С одной стороны, мы вроде бы видим внешнее понимание и официальное декларирование значимости этой темы, что во многом связано с евроинтеграционными тенденциями. С другой стороны, реальная повседневная практика школьного учителя не даёт ему, как правило, никаких возможностей поднять тему Холокоста. Если мы возьмем программы министерства образования, то увидим, что тема включена в огромный проблемный блок Второй мировой либо Великой Отечественной войны. В реальности, как говорят учителя, на тему остается не больше 15-20 минут при хорошем раскладе. То есть государство, формально давая возможность говорить о сюжетах Холокоста, не оставляет реальных возможностей приступить к этим сюжетам.
Отметим важную тенденцию – альтернативой становится неформальное образование, очень активно развивающееся в последние годы, часто финансируемое западными или еврейскими организациями. И именно с неформальным образованием в области памяти Холокоста связаны основные успехи. Тут следует упомянуть три основные организации. Лидирующая роль, по моему мнению, принадлежит Украинскому центру изучения Холокоста во главе с Анатолием Подольским. Также это «Ткума» («Возрождение») в Днепропетровске. И, наконец, объединение учителей «Нова доба» («Новая пора») во Львове. Именно усилиями этих организаций в украинское публичное и образовательное пространства впервые приходят практики проведения учительских и студенческих конференций, семинаров, конкурсов студенческих и ученических работ по теме Холокоста. Среди наиболее значимых образовательных проектов, мне кажется, следует назвать три. Это «Обучение толерантности на примере истории Холокоста», осуществленный киевским центром, в рамках которого впервые был издан ряд методических пособий о том, как преподавать историю Холокоста. Такой вопрос отсутствует в официальной образовательной политике и в учебниках. Это чрезвычайно резонансный проект по созданию документального фильма «Назови свое имя по буквам», который сейчас широко представлен во многих украинских школах – фильм собрал свидетельства переживших Холокост в Украине. И третий проект – «Защитим память», который касался не только образования, он был ориентирован в первую очередь на поиск неизвестных мест массовых захоронений евреев, однако его значимым дополнительным продуктом стали методические рекомендации учителям о том, как следует говорить о Холокосте в конкретном региональном живом измерении, в том городе или селе, где это произошло.
Если попытаться максимально коротко рассказать, что именно о способах репрезентации и этических вопросах, поднимаемых в ходе изучения Холокоста, представляют нам неформальные организации, то это будут четыре основных идеи, которых мы не видим в официальных учебниках. В первую очередь, это поднятие проблемы толерантности, чрезвычайно значимой в современной Украине, проблемы антисемитизма, в частности, украинского. Далее – говоря о Холокосте, необходимо упоминать не только мученический аспект, слишком часто заслоняющий вопросы человеческого достоинства и возможности его сохранения в нечеловеческих условиях, но и тему сопротивления, вооружённого и невооруженного, которая совершенно отсутствует во всех учебниках. Третье – это чрезвычайно настойчиво проводимые попытки изучать украинский Холокост не в качестве разъединяющего опыта украинских и еврейских страдания как конкурирующих, а говорить о пережитом как об общем опыте и общем предупреждении. И последняя чрезвычайно значимая составляющая этих проектов – рассмотрение сюжетов украинской коллаборации, попытка впервые честно говорить о том, что украинцы были иногда героями войны, но также и палачами.
В целом современное общество демонстрирует нежелание и неготовность отвечать на те вызовы, которые представляет нам западная историография. Все, кто читал воспоминания переживших Шоа на землях Украины, не могли не обратить внимание на тот факт, что украинцев называют худшей из наций, представители которой охотно пополняли ряды тех, кто проводил экзекуции, или ряды стихийных погромщиков, даже не дожидаясь внешнего принуждения. Готовность говорить об этих сюжетах в украинском обществе чрезвычайно низка, однако отдельные попытки уже делаются.
Если попытаться проследить, к какому результату приводит соединение двух линий образования, мне хотелось бы сказать, что динамика позитивная. Как пример могу привести свой собственный педагогический опыт, я работаю в Днепропетровском университете, и некоторая печальная особенность заключается в том, что новый университетский городок был построен вокруг рва, в котором в октябре 1941 было расстреляно более 10 тысяч днепропетровских евреев. С каждым годом число студентов, могущих рассказать, что за событие здесь произошло, неизбежно увеличивается. Если в 1990-е годы, несмотря на существование памятника с надписью «Мирным гражданам, жертвам нацизма», никто не мог сказать, что же там случилось, то сейчас примерно треть студентов, живущих в Днепропетровске, знают некоторые подробности. И это, безусловно, позитивная динамика. Спасибо за внимание.
Анатолий Голубовский:
Это очень интересный опыт, спасибо. Я хочу привести пример из учебника Барсенкова-Вдовина, о котором уже говорил, подготовленного в стенах исторического факультета МГУ, и посвященного истории России с 1917 до 2009 года. В нем существует одно только упоминание о Холокосте. Есть фраза «на территории СССР происходило массовое уничтожение евреев», в то же время, продолжается фраза, «10 172 евреям, сражавшимся на стороне Германии и попавшим в советский плен, подобная участь не грозила». Проблема не только в том, что это всё в учебнике для вузов, а в том, что он массово используется до сих пор, даже после его осуждения, и абитуриентами, и студентами не только в МГУ, но и, например, в академиях МВД и ФСБ. Думаю, что мы сейчас перейдем к вопросам, пожалуйста, задавайте.
Олег Будницкий:
У меня не вопрос, а реплика по поводу учебника. Он не используется больше как учебное пособие. Вопрос в том, написано ли там, что это учебное пособие, или не написано, существует ли гриф. А гриф после большого скандала и работы комиссии историков был снят. И, в принципе, как учебное пособие, оно больше не существует. Если есть у нас в Российской Федерации какие-то законы, то использовать в качестве учебного пособия текст, на котором не грифа министерства, нельзя. Хотя это не означает, что его на самом деле никто не использует. Но, во всяком случае, в этом отношении какая-то работа была проделана.
Анатолий Голубовский:
Безусловно, была. Но учебник успел выдержать четыре или пять изданий.
Дариуш Стола:
У меня вопрос к доктору Кноху и Илье Ленскому по их замечательным докладам, выводы из которых, были, тем не менее, противоречивы. Ваш, Илья, вывод был о том, что нужно придерживаться идеи гармонизации форм и причин воспоминаний о Холокосте в европейском контексте, и при этом вы привели замечательный пример о латвийских лесниках, которые проводят инициацию, указывая на место расстрела. Каким образом мы можем выбрать какие-то стандартизированные формы? Я большой противник стандартизации. Я не знаю, в каком контексте один лесник рассказывает другому, что там произошло, но важно, что существует место памяти об этом ужасном событии. Не могли бы вы объяснить, как вы представляете процесс легализации воспоминаний, как это может вписаться в европейскую традицию памяти о Холокосте?
Илья Ленский:
Я не уверен, что мы можем говорить о стандартизации в европейском контексте. Я хотел сказать, что мы не должны стремиться к тому, чтобы создать коллективную идентичность, определить какой-то общий контент. Но мы должны обсуждать цели – зачем мы к этому стремимся, почему мы вспоминаем эти события, какова взаимосвязь между прошлым и будущим, какие уроки мы можем вынести? У нас идут большие споры по поводу окончательного определения содержимого, релятивность форм памяти для нас очевидна (потому я и привел пример с лесниками). Тем не менее, нам нужно установить какую-то взаимосвязь. Как видите, я не очень верю в стандартизированную европейскую память, и для Латвии это очень важно, учитывая наш общественный дискурс. Мы стараемся интегрировать память о советских репрессиях в европейский контекст. С этой точки зрения с Холокостом у нас меньше проблем. Но я думаю, что личные воспоминания в Восточной Европе преобладают и будут преобладать, поскольку это самый простой способ сохранения памяти. Шесть лет назад Музей «Евреи в Латвии» создал проект, целью которого стало отслеживание судеб евреев в 1941–1945 годах. Это попытка персонализировать память о евреях, живших в Латвии на момент начала Холокоста. Мы организовали ряд экспедиций по стране. В этом случае гораздо легче говорить об опыте, предшествовавшем Холокосту, чем о самом Холокосте. В результате люди узнают, что случилось с их соседями, с людьми, которые жили в соседней деревне, и были убиты. С этой точки зрения в Латвии нет проблем с отрицанием Холокоста, достаточно отъехать 20 минут от любого города, как вы увидите свидетельства. Вы можете поговорить с людьми, имеющими другую точку зрения на события, но они не отрицают сам Холокост. Здесь я вижу основу для контакта и общего обсуждения.
Норберт Фрай:
Я возвращаюсь к нашей вчерашней дискуссии. Каким образом вы воспринимаете давление от европейских организаций, от ЕС и от еврейских организаций по поводу традиции, которая там формировалась в течение десятков лет – я говорю о традиции инициатив со стороны гражданского общества? В Восточной Европе такой возможности не было. Каким образом навязывание готовых моделей соотносится с вашим практически опытом как независимых исследователей и как общественной организации?
Илья Ленский:
Должен сказать, что я скептически отношусь к такому вмешательству (или же давлению). Иногда оно может наносить вред. Безусловно, оно полезно, когда нужно инициировать дискуссию, но оно мешает её продолжению. Давление было необходимо на начальном этапе общественного признания Холокоста. У нас, скажем, была создана президентская комиссия, которая изучала вопросы коллаборации. В моей практической деятельности мне приходилось сталкиваться с давлением, и я уверен, что есть подходы, которые никогда не сработают в Восточной Европе. После того как наши коллеги из Западной Европы бросили в нашу почву зерна, мы должны взращивать плоды самостоятельно.
Татьяна Портнова:
Думаю, в Украине мы видим похожую тенденцию, когда давление западных ожиданий на сам способ описания Холокоста в первые пост-советские десятилетия было чрезвычайно сильным. Но в последние годы отмечаются, по крайней мере, единичные заявления о необходимости местного, самостоятельного голоса, об отказе от готовых способов описания, хотя бы следуя тому факту, что условия оккупации на территории СССР были иными, чем в Западной Европе. Скажем, цена спасения еврея была значительно выше – жизнь, а не более мягкое наказание. Осознание проблемы становится чрезвычайно значимым для украинско общества, но собственный язык описания ещё не найден. Об этом много говорят, но мало реализуют на практике, вы очень верно уловили эту проблему местных историографий Холокоста.
Наталья Синяева-Панковска:
В Молдове ситуация достаточно сложная, комплексная, трудно объяснить всё коротко. Парадоксально, но самые проевропейские силы в стране могут быть и самыми националистическими, и ярыми отрицателями Холокоста, то есть у нас ещё не выработалась эта культура. С одной стороны, мы видим, какие процессы происходят в Румынии, где Холокост включается в школьную программу, но с другой – нет глубокого понимания, что такое европейские ценности, европейская идентичность. Можно сказать, что Молдова пока находится в аутсайдерах. Может быть, опыт Польши для Молдовы будет даже более ценным, чем опыт Румынии, хотя с Румынией у нас глубокие исторические связи. В любом случае, процесс будет долгим.
Хаббо Кнох:
Позвольте мне сделать три небольших замечания. Прежде всего, немецкий подход не должен обязательно рассматриваться в качестве универсальной европейской модели. Во-вторых, здесь мы ведём дискуссию о различных моделях, о подходах к памяти и мемориализации, о том, каким образом эти темы закреплены в общественном сознании. Мы должны подумать, каково взаимоотношение между национальным и транснациональным нарративами, традициями памяти и отношениями к местам памяти. Мы также должны понять, используются ли где-то военные преступления в качестве инструментов для оправдания той или иной национальной идеи, в качестве средства самоидентификации. Вопросы исторической памяти, а также формы репрезентации тех или иных событий очень важны для Европы. Кроме того, когда мы говорим о героической парадигме, мы говорим и о жертвах – это то, что происходит в Германии и в странах Западной Европы. Но как мы будем относиться к пособникам нацистских преступников – этот вопрос требует единого подхода, который облегчит нам дискуссию о судьбах жертв.
Анатолий Голубовский:
На сегодняшний день опыт формообразования, связанный с Холокостом, настолько разнообразен, и проблемы, возникающие в каждой из стран, о которых мы ведем речь, настолько сложны, что поневоле вырабатываются собственные формы рефлексии по поводу Холокоста. С другой стороны, не существует еще какого-то западного стандарта репрезентации этой темы. Мы заканчиваем, большое спасибо всем выступавшим и участникам дискуссии.
