21 ноября 2013

Юрген Царуски. Сталинские преступления vs Холокост. Исторические дискуссии и мемориальная политика в частично объединённой Европе

4 марта не стало Юргена Царуски. Он был одним из лучших знатоков Второй мировой войны и большим другом Международного Мемориала и Уроков истории.

Является ли Холокост уникальным преступлением, или существовали аналогичные в похожих масштабах? Какую роль играет Советский Союз в развязывании войны? Как быть с частным опытом, местной памятью там, где Холокост не занимает главенствующего места в культурной памяти?

Юрген Царуски – научный сотрудник Института современной истории (Мюнхен). Запись выступления на конференции «Память о Холокосте в современной Европе: Общее и разделяющее» (Москва, 25 – 26 сентября 2013).

Спасибо за приглашение, я рад быть здесь, потому что на моей карте Европы это место является одним из самых важных мест работы над нашей совместной европейской историей. Позвольте я перейду на родной немецкий язык. Я предприму попытку выступить кратко и не буду зачитывать подготовленный доклад, а остановлюсь лишь на нескольких аспектах. Первый пункт – немецкий «спор историков». Госпожа Ковач упомянула венгерский «спор историков», и мне было это интересно, потому что те дискуссии, которые были в 1986–1987 годах, закончились явной победой либеральных историков. Эти вопросы в новой, пост-советской Европе задаются вновь, и многие фигуры, с которыми в ходе спора работали тогда, возникают снова. Мне бы хотелось сказать о некоторых наблюдениях, которые я сделал во время прослушивания докладов. Мы сталкиваемся с конкуренцией жертв, с конкуренцией нарративов в пост-советском пространстве: в Польше и других странах. Например, в докладе о Беларуси была продемонстрирована конкуренция между жертвами нацизма и сталинизма, и мы постоянно слышим при таких дебатах далекое эхо слогана «еврейский большевизм», который сыграл страшную роль в истории Европы. И этот слоган можно было услышать и в «споре историков» в Германии.

Вы все знаете более или менее, о чем речь шла тогда, вся республика, затаив дыхание, следила за дебатами. В центре был тезис Эрнста Нольте о том, что большевистский террор имел место раньше, чем Аушвиц, и есть определенная причинно-следственная связь между большевистским террором и Холокостом. Нольте продемонстрировал это риторическим вопросом: совершил ли Гитлер «азиатское» преступление? Может быть, потому, что он рассматривал себя как жертву «азиатского» преступления. Философ Юрген Хабермас отреагировал на Нольте и группу поддержавших его историков обвинением в национально-консервативном ревизионизме. Сюда относился и Андреас Хилльгрубер, который в краткой книге эссе писал, что если посмотреть на ситуацию в Восточной Германии, историк должен идентифицировать себя с администрацией и с Вермахтом, который там присутствовал в последние дни войны, потому что именно они защищали местное население от мести Советской армии. И это до некоторой степени давало возможность рассматривать часть германского Вермахта как жертву. Всё это мы сейчас находим в Прибалтике в попытках легитимизировать участие в легионах Ваффен СС как часть сопротивления советскому режиму. Я понимаю, что это, может быть, отражает субъективные взгляды многих, и тут мы сталкиваемся с вопросом, как быть с частным опытом, местной памятью там, где Холокост не занимает главенствующего места в культурной памяти. Есть ли эта локальная память, и дает ли она достаточную основу для обобщений? Этот вопрос уже был затронут Норбертом Фраем в беседе о живых свидетельствах того времени. Ту дискуссию Эрнст Нольте проиграл потому, прежде всего, что некоторые его высказывания были маргинальны, как, например, о каузальной связи между большевистским террором в СССР и Холокостом. Это невозможно было подтвердить историческими исследованиями национал-социализма, и это звучало довольно антисемитски. Но были и защитники Нольте, использовавшие другие аргументы. И они дальше играли роль.

Речь шла о сингулярности Холокоста, было ли это уникальным преступлением, или существовали аналогичные в похожих масштабах. Иоахим Фест сформулировал это в газете Frankfurter Allgemeine Zeitung: мы видим горы трупов, горы очков, обуви и одежды, но насколько это уникальное зрелище? В 1986–1987 годах еще достаточно мало было известно о происходившем в Советском Союзе в 1930-е, архивы были закрыты, исследование социализма только начиналось (в основном в США), цифры были малодостоверны и сильно отличались от тех, которые были получены в эпоху гласности и перестройки в ходе открытия советских архивов.

Следующим важным шагом была «Черная книга коммунизма» Стефана Куртуа, и труд Николя Верта, одного из важнейших специалистов по изучению преступлений сталинизма. Здесь речь шла не о том, что одна из сторон не хочет заниматься сталинизмом, а хочет изучать национал-социализм, схема была гораздо сложнее. Велись споры. Стефан Куртуа сильно завысил количество жертв и сравнил сталинизм с национал-социализмом, он написал, что было вчетверо больше жертв коммунизма, чем национал-социализма. Он посчитал жертвы в Китае, но при этом не посчитал жертвы Второй мировой. Интересно, что Куртуа писал – нацисты ориентировались на коммунистические примеры, то есть возвращался к каузальным связям Нольте. Куртуа считал, что Нольте задал легитимные вопросы, и что не было особого геноцида еврейского народа, поскольку имел место геноцид кулаков, геноцид чеченцев, тибетцев и т. д. Понятие «геноцид» вообще весьма активно используется с 1990-х годов. Куртуа был задан вопрос, помнит ли он о том, что коммунисты все-таки активно помогали победить нацизм, и он ответил: не забывайте, что Сталин несет большую вину за начало войны, и 23 августа 1939 года был подписан договор, позволивший Вермахту одержать первые победы. Если бы Гитлер не был таким сумасшедшим и не напал в 1941 году на СССР, обе диктатуры просто поделили бы Европу между собой. Куртуа не учитывает, что Гитлер ставил целью войну на уничтожение против Советского Союза – он выстроил некую альтернативную историю, которая не согласуется с известными фактами, однако имеет довольно сильное влияние на умы в настоящее время.

Я сейчас отойду от обсуждения термина «геноцид». Напомню только, абстрагировавшись от исторических событий, о музее «геноцида» в Вильнюсе, в здании, где находился КГБ до того, как в город вошли фашистские войска и там разместилось гестапо. Экспозиция этого музея первоначально сообщала только о притеснениях со стороны советской власти, и лишь недавно была открыта другая секция (небольшая), посвященная нацизму. В этой стране, где было уничтожено такое большое количество евреев, геноцид, конечно, очень важная тема, ее нельзя замалчивать. И здесь мы имеем вопрос нарратива. Если в этом нарративе мы будем заниматься не исключительно критикой сталинизма и фашизма, а посмотрим, что они действительно имеют разные корни – будет ясно, что не только сталинизм привел к возникновению концентрационных лагерей и распространению практики уничтожения евреев в Европе.

По поводу заявлений, сделанных в Европейском парламенте в 2008 году целым рядом политиков – о приравнивании преступлений сталинизма к преступлениям нацизма. Тогда был учрежден День памяти жертв сталинизма, как и День памяти жертв Холокоста. Мне кажется, что современное европейское сообщество если и не переписывает историю, то немного играет с ней, говоря, что преступления Холокоста стали возможными благодаря пакту, подписанному Гитлером и Сталиным. Оно отмечает день освобождения, но не говорит, кто был этим освободителем. Конечно, за счет подписания договора расширилось влияние СССР на запад, это исторический факт, но с современной политикой, проводимой на уровне ЕС, я не могу полностью согласиться, потому что она демонстрирует достаточно примитивное понимание истории.

Ута Герлант:

Осталось только пять минут для дискуссии, но она необходима, поскольку господина Царуски завтра здесь уже не будет.

Павел Полян:

Я хотел сказать, что блаженны и благословенны те страны, где могли состояться дискуссии историков. Такого рода дискуссии историков, подчеркну это слово, в советско-российском контексте места не имели. И лоббирование каких-то интересов происходило в нашей стране совершенно иначе, я был тому свидетелем когда решались вопросы, связанные с компенсациями. Это была дискуссия не историков, а именно лоббистов определенной группы. Мне приятно, конечно, что вы сегодня вспоминали о военнопленных, что фонд, который Ута представляет, тоже начал о них беспокоиться. Но у нас это было совсем не так, когда шло обсуждение компенсаций, и когда многие из них были еще живы. Приятно, что немецкая сторона эти вопросы сегодня понимает, но так было не всегда: было время, когда немецкая сторона, из меркантильных соображений и пользуясь отсутствием у советских военнопленных хоть какого-нибудь лобби, эти вопросы затирала, не отличая советских военнопленных, от, скажем, французских, что исторически никак не оправдано. А ведь у нас была борьба «пленных» контингентов друг с другом, т. наз. младоузники топили и остарбайтеров, и военнопленных. И я хотел заострить внимание на неприятных особенностей наших дискуссий.

Алла Гербер:

Я хотела у вас спросить, должны мы помнить, что все-таки Красная армия освободила Освенцим, или это не столь уже важно, я не поняла?

Юрген Царуски:

Моя позиция гроссмановская. Я думаю, что самая важная модель для понимания того, что произошло, найдется в романе «Жизнь и судьба». Я проанализировал исторические концепции, этот материал можно найти в интернете на русском языке. Думаю, что Гроссман нам, историкам, задал задачу, потому что пока нет, и, может быть, никогда не будет ни одного историка, владеющего всеми этими темами, ведь на уровне исторической науки это очень сложная проблематика. Он нам дал модель того, как взаимодействовали сталинизм, нацизм, Холокост, и он был хорошим историком. Он понимал логику действий каждого. Гроссман, может быть, одним из первых, осознал, что Холокост на территории СССР, на землях Украины, отличается от преследования славян. Он писал об этом в статье «Украина без евреев», которую в то время, в 1943 году, можно было опубликовать на идише, хотя он написал на русском. Я просто рекомендую читать Гроссмана.

Смотри также: