Свои – чужие. Немецкие сибиряки из Пихтинска / Ольга Соловьева
В 80 км от железнодорожной станции моего посёлка Залари в Иркутской области есть три небольшие деревни – Пихтинск, Средне-Пихтинск и Дагник, которые нередко упоминают под одним названием Пихтинск. Объединяет их не только общее наименование, но и вся история возникновения этих поселений, а также происхождение живущих здесь людей. Они по праву называют себя сибиряками, поскольку в большинстве своём родились и выросли в Пихтинске, однако их фамилии – Кунц, Людвиг, Гильдебрант, Зелент и другие – имеют явно не сибирские корни. Эти люди являются потомками очень своеобразной группы выходцев из Германии, которые на протяжении нескольких столетий жили у Западного Буга и на Волыни (территории, относящейся сегодня к Польше, Украине и Белоруссии) и называют себя забужскими и бужскими голендрами.
В 1910 году к крестьянскому начальнику Адаму Адамовичу Райнерту, жившему на станции Тыреть, прибыли четверо ходоков с намерением осмотреть земельные участки для переселенцев. Их звали: Андрей Гиньборг, Иван Гильдебрант, Иван Бытов и Пётр Кунц. Каждый из них был доверенным лицом нескольких семей, желавших поселится на свободных землях Сибири.
Это происходило во время осуществления аграрной столыпинской реформы, когда организация переселения на сибирские и туркестанские просторы показалась правительству одним из решений земельного кризиса в центральных и западных районах Российской империи. Желающим поехать в Сибирь предлагались различные льготы: бесплатный проезд по железной дороге до станции, ближайшей к выбранному участку; освобождение на несколько лет от налогов; отсрочка от призыва в армию; денежные ссуды для скорейшего обустройства на новом месте и т. д. Но, прежде всего, они должны были снарядить доверенного человека, который бы уже на месте, с помощью чиновника переселенческого ведомства осмотрел имеющиеся в наличии земельные участки и записал бы за собой понравившиеся.
Ходоки, пришедшие в Тыретскую переселенческую контору, после долгих раздумий были определены на Пихтинский участок, который располагался в Саянских предгорьях в стороне от железнодорожной ветки и старожильческих деревень. Здесь за ними были записаны 24 земельных надела, по 15 десятин каждый, и в 1911 году стали прибывать первые семьи переселенцев.
Откуда они ехали, из каких мест и деревень – удалось установить по записям в метрических книгах Иркутской лютеранской церкви, по рассказам пихтинских старожилов, а также по хранящимся у них старым семейным документам.
Голендры когда-то пришли из Германии, или Голландии, как протестанты-лютеране. Это было в период религиозных войн. Ощущая гонения на родных им землях (немецких ли, голландских ли), они приехали в Польшу, которая, как известно, была страной высокой религиозной терпимости. По разрешению короля они получили участки на землях Польско-Литовского королевства, которые находились недалеко от реки Буг. Можно сказать, что они жили на территории Люблинской, Белостокской и Волынской областей, которые после раскола Польши вошли в состав Российской империи.
В процессе ассимиляции они практически потеряли связь со своей исторической родиной, а также потеряли и язык.
Жили они также среди украинцев и научились говорить «по-хохлацки», как они называют. В доме Рудольфа Андреевича Гильдебранта (ему сейчас 81 год) родители приучали детей говорить между собой по-польски. Хотя отец с матерью говорили друг с другом по-украински.
Самое интересное, что они всегда читали книги на польском языке, но написанные готическим шрифтом.
Это – «ксёнжки». Так по-польски называют религиозные книги – Библию, молитвенники, сборники проповедей известного польского лютеранского священника Самуила Домбровского. Они лежат в каждом доме на почётном месте. Бывший глава иркутской законодательной власти Иван Зелент держит ксёнжку, перешедшую к нему после смерти матери, всегда при себе. Польский текст в ксёнжках набран готическим шрифтом, а отпечатаны они в прошлом веке в Восточной Пруссии. У них до сих пор сохранились эти книги. Мне самой посчастливилось держать одну из них в руках: необыкновенное ощущение прикосновения к чему-то очень ценному и важному.
В Иркутске жил лютеранский пастор, который ещё после революции приезжал к ним. Но потом, когда в 1932 году началась пятилетка атеизма, конечно, такая возможность иcчезла.
Когда они приехали сюда, у них не было храма, но по домам они собирались. Совершали службу так, как помнили. Читали молитвы, проповеди, пели песни. А когда приезжал пастор, то он совершал службу по всем литургическим правилам.
Во время борьбы с религией методами террора люди боялись. Вновь они начали собираться и проводить службы по домам, когда пришла хрущёвская оттепель. Те, кто ещё помнили песни, порядок службы, передавали это молодым.
Нынешние пихтинцы называют себя лютеранами. Столетия, прожитые ими среди польских католиков, украинских и русских православных, всё перемешали в их обрядах и представлениях. Лютеранские псалмы и проповеди они читают по ксёнжкам, а Рождество и Пасху отмечают по православному календарю. У протестантов нет культа святых, а голендры празднуют Петра, Мартына, Ивана и Михаила. Пихтинцы – самые настоящие экуменисты. При этом в семьях было жесткое религиозное воспитание. Иван Зигмундович Зелент вспоминает, что детям нельзя было брать в руки нож и что в воскресенье до обеда ему не разрешали играть. Вступать в пионерскую организацию тоже было нельзя. Ещё до школы родители по польскому букварю научили его и десятерых его братьев и сестёр (что характерно, и сейчас в пихтинских семьях много детей) свободно читать ксёнжку по-польски.
Приехав в Сибирь, люди дали новым местам привычные старые названия тех мест, где они жили раньше. Так, на Пихтинском участке появились Новины, Замостече (сейчас это Средне-Пихтинск и Пихтинск) и Дагник.
На вопрос, как они решились на переселение, что заставило их бросить родные края и ехать за пять с лишним тысяч километров, все мои собеседники в Пихтинске отвечали одинаково: недостаток земли дома, невозможность прокормить семью и надежда прочно устроиться в Сибири. «Земли там было мало, – рассказывает Густав Михайлович Кунц, – ни земли, ни покосов, всё помещичье. Корову на верёвке пасли. А в Сибири землю свободно давали. Земля плодородная, всё растёт. Конечно, яблок – груш нет, но без этого жить можно, а хлеб и всё остальное есть. И свободна земля, сколько хочешь бери, где хочешь стройся».
К августу 1912 года на Пихтинском участке уже появилось около 200 человек. Всего же, по словам Альберта Мартыновича Людвига, с 1911 по 1915 год сюда приехало 36 переселенческих семей.
Люди ехали на новое необжитое место, до конца не представляя, что же их там ожидает. Поэтому они везли с собой всё, что могли взять из дома: плуги, телеги, прялки, ткацкие станки. Всё это грузилось в отдельные вагоны и везлось по железной дороге до Заларей. На станции переселенцы покупали лошадей, грузили подводы и уже самостоятельно добирались до места поселения.
Первыми постройками на участке стали времянки для жилья (шалаши, как они их называли), а уже года три-четыре спустя появились основательные крепкие дома, подобные тем, что были у них на прежней родине.
Дома у них особенные и, когда я была в Пихтинске, они меня очень заинтересовали своей необычной архитектурой.
По сути дела, передо мной предстал дом-двор, дом-комплекс. В одном вытянутом объёме собраны функционально различные части: жильё, сени, кладовые, хлев со стайками для различных животных и птиц, ток для обмолота зерна, сеновал и завозня. Всё необходимое для жизни крестьянина объединено в одной постройке. Этим и объясняется непривычный вид усадьбы, без отдельных построек, расположенных по её периметру.
Все пихтинские дома рублены без гвоздей. Почти все двери и ворота поставлены на «пяты» – тот поворотный приём без использования петель
«Такой лес густой был, – вспоминает Карл Григорьевич Людвиг, – что от одного дома не видать было другой». Земли, свободной от леса, было мало, поэтому первым делом надо было браться за его раскорчёвку. Государство поддерживало поселенцев, выплачивая помимо основной ссуды на обустройство ещё и дополнительные деньги за каждый раскорчёванный участок земли.
Так, потихоньку, люди начали осваиваться, обустраиваться, создавать семьи, рожать детей, делая записи об этом в метрических книгах Иркутской Лютеранской церкви, которые удалось обнаружить в Иркутском областном архиве. Самая ранняя из таких записей относится к 1911 году.
Если рождались и умирали жители пихтинских деревень, в большинстве своём, у себя дома, то венчаться они предпочитали ездить в Иркутск. Первую пару молодожёнов из Пихтинска пастор Иркутской Лютеранской церкви обвенчал 24 января 1916 года.
Женились только на своих – на голендрах. Поэтому не удивительно, что сейчас чуть ли не все жители Пихтинска могут найти между собой близкое или дальнее родство, а фамилии, повторяющиеся в метрических книгах лютеранской кирхи и сегодня преобладают в этих деревнях: Людвиги, Гильдебранты, Кунцы, Бытовы, Зеленты, Гиньборги (или Гимбурги), Бендики.
В настоящее время почти все эти люди записаны в паспортах украинцами. Однако первые поселенцы Пихтинска были оформлены в документах как немцы. Вероятно, главным аргументом в пользу такого определения национальности стали немецкие фамилии этих людей. Возможно также, что на тот момент ещё сохранялись какие-то воспоминания о давней германской родине, где жили их предки до того, как они обосновались на берегах Западного Буга. Сегодняшние жители Пихтинска ничего об этом не знают. Они рассказывают только, что никто из их семей – ни на прежней родине, ни в Сибири – не говорили по-немецки. Дома в семье они разговаривали на смешанном украинско-белорусском языке. Читали же, писали и молились Богу по-польски. Ни к немцам, ни к полякам, ни к украинцам они себя не относили. Знали, что они «голендры», но о том, что это значит, как и откуда они появились на Волыни, – не задумывались.
Вопрос о национальной принадлежности встал остро только в 1939 г., когда началась вторая мировая война.
В воспоминаниях Зигмунда Андреевича Зелента, записанных в 1968 г., говорится, что начальник переселенческого пункта в Тырети Райнерт сделал запрос в Петербург об уточнении национальности пихтинских поселенцев. Ему «сообщили, что эти люди родом из Голландии, что их предки, двенадцать семей, при царствовании Екатерины II куплены как хорошие специалисты: плотники, столяры, ткачи, токари. Это было ещё 360 лет назад, настоящей нации так и не написали, тогда начальник предложил оформить национальность этим людям – немец, и они не отказались. Так эта национальность и осталась до сих пор».
Сразу бросается в глаза несоответствие указанного момента – «360 лет назад» – периоду правления Екатерины II (1762-1796). Можно было бы считать это опиской и не принимать во внимание. Но доказательств того, что петербургские чиновники начала XX века, давая ответ Райнерту, обладали достоверной информацией, тоже нет. А самое главное, что по ходу исследования обнаружились факты, рисующие иную картину появления бужских голендров. Не всё ещё до конца в ней ясно, многие детали требуют уточнения, однако безусловно одно: к екатерининской эпохе рассматриваемые события отношения не имели, а происходили гораздо раньше – в начале XVII или даже во второй половине XVI века.
В старых метриках уроженцев бужских колоний стоит пасторская печать, на которой видна цифра 1564. Вполне вероятно, что это – год основания Нейбров-Нейфдорского прихода. Так же считал и немецкий исследователь Вальтер Кун, ещё в 1930-х годах писавший об истории немецких поселений на Буге и на Волыни. Позднее, однако, стало преобладать другое мнение, которое опиралось на обнаруженное в церковной хронике следующее сообщение: 3 июня 1617 года польский граф Рафаэль Лещинский пожаловал четырнадцати крестьянским семьям из Пруссии привилегию поселиться на его земле у реки Западный Буг в качестве вольных колонистов. Эти семьи и стали основателями двух первых деревень, которые находились в 30 км к югу от Бреста и назывались Нойбрау (Нейбров) и Нойдорф (Нейдорф).
Таким образом, переселенцы приехали из Пруссии. Но была ли она их родиной или только промежуточной остановкой на долгом пути? На этот счёт существует несколько версий, одна из которых до сих пор не имеет исчерпывающих доказательств. Согласно одной из версий, предки приглашённых колонистов жили в низовьях Рейна, но из-за малоземелья и политических неурядиц покинули свою родину в 1540-х годах. По морскому пути они прибыли в устье реки Вайкзель (Висла) и поселились в районе Данцига (Гданьска). Часть этих людей и пригласил к себе на Западный Буг граф Лещинский.
По другой версии, бужские голендры являются потомками голландских лютеран, покинувших страну из-за религиозных притеснений. Некоторое время они жили в окрестностях Данцига, а затем переселились на Западный Буг.
И, наконец, третья версия – в качестве первоначального места проживания этих людей называют Пруссию. Этого мнения придерживается и современный немецкий учёный Хельмут Хольц. Он пишет, что «нет ничего, что могло бы связывать этих людей с Голландией – ни религии, ни языка, ни обычаев, ни национальных костюмов. Всё указывает, скорее, на то, что они пришли из Пруссии и по своему происхождению были пруссаками». Одним из доказательств он считает тот факт, что большинство молитвенных книг отпечатаны в Восточной Пруссии. Многие нейдорфские пасторы также приехали в колонию из Пруссии.
Сильным доводом в пользу голландского происхождения этой группы людей было их название: голендры или олендры – как произносят пихтинцы, holendry – как это звучит по-польски, Bughollander – по-немецки. В переводе с последнего это слово означает «бужские голландцы». Однако Х. Хольцу удалось найти указание на старую церковную хронику, в которой поселенцев называли не Bughollander, а Haulander. А это говорило уже не об этническом происхождении, а о характере поселения. «Hauland» – так называли немцы пахотные земли, полученные в результате вырубки и корчевания леса (от hauen – рубить). Жителей же этих земель звали соответственно Haulander. Приехав на Западный Буг, колонисты были вынуждены раскорчёвывать свои земельные участки, точно так же, как три столетия спустя это делали их потомки, оказавшись на Пихтинском участке Иркутской губернии. Со временем устаревшее слово Haulander трансформировалось в Hollander. Не исключено, что этому способствовало и то, что среди первых колонистов, заселявших польские земли, были также и голландцы. Иногда, по словам профессора Дюссельдорфского университета Д. Брандта, слово «голландец» выступало синонимом слову «колонист» вообще.
Как бы там ни было, но обосновавшись на землях Лещинского, эти люди оказались в изоляции от своей прежней родины.
Приехавших в Сибирь и оставшихся на Волыни разделяло громадное расстояние, но связи между ними, тем не менее, не прерывались. Одни приезжали «в разведку» посмотреть, как обустроились переселенцы и оставались в Пихтинске, другие уезжали обратно. Они писали друг другу письма, поздравляли с праздниками. Вскоре ситуация изменилась. Мировая война, революция, гражданская война – всё это разделило людей сильнее расстояния. А когда в 1921 года между Россией и Польшей был заключён Рижский мирный договор, по которому территория Западной Украины и Западной Белоруссии отошла к Польше, то обе группы бужских голендров – в Сибири и на Волыни – оказались гражданами разных государств. Они продолжали писать друг другу письма, но теперь это было гораздо сложнее делать.
К сожалению, от той переписки до сегодняшнего дня ничего не сохранилось. Однако, остались люди, которые живут сейчас в Германии, но родились на Волыни и ещё помнят кое-что о жизни голендр в это время. Ими оказались жители Дуйсбурга Ирэна и Эдвард Людвиг, а так же уроженцы Забужских Голендр Марьяна и Бронислава Людвиг из небольшого селения Тепхин под Берлином. На Волыни прошли детские и отроческие годы этих людей. Сёстры Марьяна и Бронислава родились соответственно в 1913 и 1924 годах, Эдвард Людвиг – в 1925 году в селе Нейбров, его сестра Ирэна – там же, в 1937 году. В январе 1940 года все они покинули родину и переехали в Германию. Естественно, что спустя столько лет многое стёрлось из их памяти; что-то они уже не в состоянии вспомнить, а о чём-то не могли рассказать и раньше. Как вспоминает Бронислава Людвиг:
«У нас говорили, что мы – голендры, в школе что-то рассказывали, что 400 лет назад наши сюда пришли, но кто там пришёл, как это всё там было, может с Голландии когда кто пришёл – не знает никто. Только вот у нас Бог свой, в церковь свою ходили, пастор был, как у немцев в Восточной Пруссии, а так больше ничего не знаю. Мама рассказывала также, что в 12-ом году наши в Сибирь уехали».
1939 год оборвал и эту ниточку. В сентябре Германия напала на Польшу, началась Вторая мировая война. Дойдя до Западного Буга, немцы остановились. А вскоре началось «добровольное вхождение Западной Белоруссии и Западной Украины в состав СССР», и советские войска встали по другую сторону Буга. Из рассказа Брониславы Людвиг:
«Когда война была в 1939-ом, то до нас, в Забужские Голендры, первыми пришли немцы. Потом с той стороны на Польшу пришли русские. Мы жили как раз у реки. Буг в то время не был польской границей, здесь была Волынь. Немцы пришли, и русские пришли, Буг сделали границей – здесь русские, там немцы. Сентябрь, октябрь, ноябрь – и война закончилась. В декабре говорят: «немцев забирают. Сказали, что 500 метров – все должны уезжать, только патруль здесь должен ходить».
Советско-германский пакт о ненападении 23 августа 1939 года предусматривал в числе прочего переселение волынских немцев в Германию, если они того пожелают.
В связи с этим в Германии были отпечатаны различные брошюры, листовки, газеты, в которых говорилось об их исторических корнях этих людей, об их принадлежности к великой Германии, немецкому народу, звучал: «Возвращайтесь домой, Родина вас помнит и ждёт!» Эта литература распространялась и среди бужских голендров. В январе 1940 года они были поставлены перед выбором: Россия или Германия. Но Россия для них уже не была страной, гражданами которой они выросли, ведь с 1921 года их села находились на польской территории. Польши, как казалось в тот момент, больше не существовало, а со стороны Германии им обещали всяческие блага, упирая на их национальные чувства. Большинство жителей колоний решило уехать в Германию. «До нас пришла немецкая и русская комиссия, – стали мы записываться. Нам сказали день – 25 января 1940 года. Отец взял лошадь, воз. Все покинули – дом, хозяйство – и уехали. Всей деревней, 150 семей, и уехали».
В целом с территории Западной Украины и Западной Белоруссии в это время переселилось в Германию 67452 человека, в том числе 2280 бужских голендров. Приехав же в Германию, они обнаружили, что на них смотрят, как на людей второго сорта, не признавая «настоящими» немцами и презрительно называя «поляк». Прожив на Волыни более трёх столетий, они утратили немецкий язык, восприняли элементы культуры окружающих народов. Поэтому вполне естественно, что оказавшись в Германии, они попали в положение иностранцев на собственной исторической родине.
Некоторые семьи бужских голендров решили остаться и никуда не выезжать. Но это решение оказалось для них роковым. Как «лиц немецкой национальности» их депортировали на восток в лагеря. Таким образом, ещё одна группка голендров оказалось в Сибири, но уже не по своей воле.
Тем же, кто «вспомнил» о своём немецком происхождении, были выданы документы, удостоверяющие их принадлежность к новым гражданам III Рейха. Покинув Забужье, эти люди приехали сначала в Лодзь, потом в переселенческий лагерь в Эрлангене (недалеко от Нюрнберга в Баварии), где они пробыли с апреля по сентябрь 1940 года. Затем им было определено новое место жительства недалеко от Познани в Вартегау (административно-территориальный район, образованный немцами на территории оккупированной Польши). Всем дали дома, отобранные у прежних польских хозяев, скот, птицу и обязали снабжать немецкую армию сельхозпродуктами. Как вспоминает Бронислава Людвиг, «дали нам на Польше в Вартегау хозяйство, польский дом это был. Батьку, матку с дому они выгнали, сыны на немцев работали. А нам сказали – это ваша хата». Так они и жили до весны 1944 года, пока не началось наступление советской армии, и все немцы в срочном порядке стали покидать эти земли. Уехали и голендры. Часть из них осела под Берлином, часть поехала дальше на запад Германии, где и живут до сих пор.
Во всей этой истории немало трагичного. Но, пожалуй, самое страшное – это то, когда родственники, те же Людвиги, Кунцы, Зеленты, писавшие друг другу письма, вдруг стали врагами и воевали по разные стороны линии фронта, одни – в фашистской, другие – в советской армии. Вполне вероятной могла быть встреча двух братьев или, допустим, дяди и племянника лицом к лицу с оружием в руках. И хотя большинство пихтинцев в 1942 году оказались в «Трудовой армии», все же некоторые добровольцы в 1941 году «прорвались» на фронт. Среди них был и Густав Григорьевич Зелент. В то же самое время где-то на восточном фронте находился солдат фашистской армии уроженец Забужских голендр Мартин Людвиг – муж Брониславы из Тепхина, которая приходилась жене Густава Григорьевича двоюродной сестрой. В 1944-ом он пропал без вести. Ян Людвиг – брат Ирэны Зирах из Дуйсбурга – также воевал на восточном фронте и был убит неподалеку от тех мест, где жили его родственники и предки – под Житомиром.
В Первую мировую войну, хотя и шла она с Германией, национальность пихтинских переселенцев никак не сказалась на их судьбе. Некоторые из них были призваны в русскую армию и несли все тяготы военной службы наравне с другими российскими подданными.
Революция и гражданская война прошли мимо далёких таёжных деревень. Пихтинцы продолжали жить, обрабатывать свою землю. Многие уже имели «крепкое» хозяйство, жили хорошо за счёт своего труда. После гражданской войны узнали пихтинцы и продразвёрстку, и раскулачивание. В середине 30-х гг. на Пихтинском участке были организованы колхозы. Летом люди занимались сельскохозяйственными работами, а зимой работали на заготовке и вывозке леса.
Наступило 22 июня 1941года – трагический день для нашей страны и нашего народа. Началась война с фашистской Германией. К этому времени молодые пихтинцы проходили службу в Красной армии. Сложной оказалась судьба этих парней. Кунц Густав Михайлович родился в 1919 году на Пихтинском участке. 20 октября 1940 года Заларинским районным военкоматом был призван в Красную армию и проходил военную службу телефонистом в 9-ом отдельном зенитно-артиллерийском дивизионе на Дальнем Востоке. Потом он был направлен в командировку в Новосибирск, где его уволили из армии и направили на работу в народное хозяйство. Причина увольнения – национальность «немец». Да, Г.М. Кунц был уволен из Красной армии на основании приказа № 35105 от 8 сентября 1941 года, в котором сказано: «Изъять из частей, академий, военно-учебных заведений и учреждений Красной армии, как на фронте, так и в тылу военнослужащих рядового и начальствующего состава немецкой национальности и послать их во внутренние округа в строительные части». Вот и аукнулась пихтинцам их национальность – «немец».
В ноябре-декабре 1941 года стали создаваться трудовые армии, как указано в архивных справках – «трудовые колонны». Это был не тыл армии, не трудовой фронт, о котором писали в газетах. Это были лагеря для советских граждан – людей разных национальностей, живших на территории СССР. В трудовую армию направляли советских немцев, финнов, румын, венгров. Власть боялась доверить им оружие для защиты Родины. В основном они использовались на промышленном строительстве и лесоразработках. На основании постановлений ГКО, мобилизация в трудовую армию производилась через военкоматы. В соответствии с постановлением ГКО от 7 октября 1942 года туда же мобилизовались немцы Сибири и Казахстана, не подвергшиеся переселению в августе–сентябре 1941 года.
До настоящего времени сохранился в памяти жителей Пихтинска эпизод, как приезжали в деревню в 1942 году сотрудники НКВД с целью установить истинную национальность её жителей. Они ходили по улице, по домам, прислушивались к играющим детям, надеясь услышать от тех немецкую речь. Но ребятишки говорили «по-хохлацки», старики пели песни по-польски, и о принадлежности пихтинцев к немцам, казалось, ничего не свидетельствовало. Это и спасло деревни, которые могли бы полностью исчезнуть, а все жители оказаться в лагерях. Тем не менее, немецкие имена и фамилии сыграли свою роковую роль. 22 марта 1942 года более 80 человек, жителей Пихтинского участка, были вызваны в Заларинский районный военкомат и призваны в трудовую армию.
В своих воспоминаниях Зигмунд Андреевич Зелент написал:
«В марте 1942 года нас всех в организованном порядке сняли с заготовки леса и по приказу военкома направили на защиту Родины. В один день с нашего маленького колхоза было отправлено 65 человек, в деревне остались лишь старенькие да маленькие и лично моя семья с женой девять человек».
И я ещё раз повторю слова Зигмунда Андреевича: «…сняли с заготовки леса и направили на защиту Родины». К сожалению, Зигмунд Андреевич забыл о своей национальности – «немец». И поэтому вместо фронта пихтинцы оказались на основании постановления ГКО в трудовой армии. Направили их на станцию Решёты Красноярского края, в Краслаг. И стали пихтинцы «воевать» в тайге с пилой и топором. Были они на положении заключённых в системе НКВД, ходили в сопровождении охраны. Труд был тяжёлый, а кормили плохо. При невыполнении нормы выработки снижали норму выдачи хлеба с 600 до 300 г. Они были дармовой силой для социалистического государства.
Я разговаривала об этом с очевидцами, и мне бы хотелось процитировать их воспоминания.
Рудольф Андреевич Гилдьдебрант:
«Забрали меня в Трудовую армию, когда мне только исполнилось 18 лет, в самый день рождения. Отправили на заготовку леса. Лес валили ручными пилами, потом грузили лес в вагоны, которые отправляли на фронт. Бывало работали по трое-четверо суток и без еды – не успевали поесть. Проводили железную дорогу: зимой прямо на снегу, так она весной вся искривлялась, а летом на песке. В ноябре1946 года отправили двадцать человек, в том числе и меня, в Красноярск. Оказалось, что нужны были заключённые, а не мы, и нас повезли дальше, на запад. Оставили километрах в шестидесяти от Красноярска. Там я стал работать в колхозе. Убирал хлеб, картошку. Работа эта была мне знакома и близка. А 7 ноября отправили снова в Красноярск на лакокрасочный завод. Не хотелось ехать, а куда же денешься. Работал я в белильном цехе. Бывало день постоишь, всё дыхание забивало. Кормили нас там по карточкам, и что-то карточки на хлеб перестали выдавать. Мы терпели месяц, принимая вместо хлеба кашу, а на второй устроили забастовку. Так нас всех, кто бастовал, оттуда и выгнали. Остались мы на улице, а мороз – 56 градусов, идти некуда, думал замёрзнем. Помог комендант, устроил на кирпичный завод. Но и там не легче. Что делать, если сил нет, а норму надо выполнять. Снова забастовка, снова выгнали. Комендант опять помог. Устроился на стадион «Динамо». Чистил его, разметал, делал летом разметки извёсткой, зимой водой заливал. Выходных почти не было, и по воскресеньям работы много. Но всё легче было там. И директор был хороший – бывший фронтовик, ногу на войне потерял.
Работал на шпалозаводе, на лесозаводе, кем только не был. Однажды на заготовке леса, когда погрузили мы его на вагоны и, уставшие, сели отдохнуть, да поесть черемши, черемши мы тогда ели больше, чем коровы травы, что-то толкнуло меня сесть не там, где все, а повыше, подальше от железной дороги. И только я сел, как вдруг вижу – последний вагон отцепился и покатился вниз по наклонной, набирая скорость. Крики, все бегут! Я только привстал и … «БАХ!» – бревно в спину, но успел отскочить. Много людей подавило, кругом кровь, стоны раздаются со всех сторон. Бригадир с теми, кто уцелел, бросился разгребать живых, а стрелок запретил спасать людей. Но никто не обратил тогда на него внимания. Страшно было.
Жили мы в землянках у железной дороги. Кормили плохо. И повара попадались злые. Бывало идёт бригадир получать ужин, каждый подходит, ему наливают. А нас, иркутских, повара знали в лицо и называли русскими немцами. Подойдёшь, а они вместо супа нальют воду, и ничего не поделаешь. Унижали нас, оскорбляли, словами убивали крепко. В Решётах жили хуже собаки.
Промучился я так 6 лет, а в 1948 году вернулся домой. Стал работать в Пихтинском колхозе, который назывался тогда «Каганович», трактористом. И там работал, и другим колхозам помогал. Трактора тогда были не то, что сейчас, заводили вручную. Бывало и челюсти вышибало, и руки ломало. Потом работал в кузнице.
Тяжёлое было время, когда забирали в Трудармию, мать была парализована (Анна Григорьевна, 1897 г. р.), всё равно не пожалели. Я даже не видел, как её похоронили. Отец (Андрей Вильгельмович, 1905 г. р.) погиб с голоду в Трудовой армии. Я не сразу, но работал вместе с ним, сам хоронил его. По-первости людей не успевали хоронить, умирали по десять-пятнадцать человек в сутки. Всех голыми кидали в одну яму. Но я отца хоть в гробу…,…хоть…земля в глаза не сыпала…»
Колышенко Нина Мартыновна:
«Когда забрали в Трудармию, я уже не молода была – девятнадцать лет. Дома остались сестрёнки, братья. Нас в семье было шестеро, я – старшая. Мать умерла, когда мне было 13 лет. Так отец всех один и тянул. Отправили меня на Урал. Там всю зиму котлованы рыли под овощи. А земля мёрзлая, рыть плохо. Весной навоз возили с фермы, отогревали, рассаду сеяли, воду носили, лес валили, хлеб убирали вручную. Кормили нас плохо. По-первости овощи всё мёрзлые. Недоедали. Потом свой урожай стали есть, хлеба давали по 500 г. Режим был строгий: украл 2 репы – 2 года в тюрьме. Я однажды взяла немного морковки, так меня на сутки в карцер посадили. Хорошо, что наш агроном, до сих пор помню, что его звали Виктор Алексеевич, хороший был человек, не дал лишить меня обеда и ужина. Я услышала, как он сказал надзирателю: «Ослабнет, косаря потеряю».
Немцев на Урале селили в общежития, а нас, как иркутских, на частные квартиры. Но как немец «наступит», всех сгоняли в общежития.
Была я там восемь лет. В июле 1950 года. вернулась домой. Нам три раза присылали с Москвы разрешение, но нас не отпускали, пока мы сами этого не добились.
Когда приехала, отец умер, идти некуда, а на руках четырёхмесячный сын. Там, на Урале, я познакомилась с русским, но его мать сказала: «Нам не нужна немка!» Так я и осталась одна. Колхоз мне не помог, хотя я и считалась колхозницей, и пошла я на заработки. Жить начала с нуля. Страдания всю жизнь были».
Да, действительно, много горя принесла эта война. В Пихтинске каждую семью она затронула, практически в каждой семье унесла кого-то с собой навсегда.
Около десяти человек в период 1942-1943 годов были демобилизованы по болезни и направлены домой, в Иркутскую область. Гимбург Адольф Иванович был призван в трудовую армию 22 марта 1942 года, а 26 марта 1942 года был демобилизован по болезни. 23 февраля 1944 года он снова был призван Заларинским районным военкоматом и направлен в трудовую армию в Челябинскую область на работу в «Челябметаллургстрой» МВД, где работал до 2 ноября 1954 года возчиком гужевого транспорта.
3 июля 1943 года около пятнадцати человек пихтинцев, работавших в Красноярском крае, были направлены на Урал, в Молотовскую (Пермскую) область, в Усольлаг. Здесь они строили лагеря, работали на лесозаготовках. Условия их трудовой жизни в Усольлаге не отличались от условий Краслага: непосильный труд, унижения, голод. Людвиг Густав Михайлович, 1906 г. р., тоже бывший в трудовой армии, вспоминает:
«Пошли вечером картошку копать. Есть-то надо. Дошли до поля. Тишина. Нет никого. Мы присели и копаем картошку руками. Было нас трое – я, Зигмунт в середине и Альберт с краю. Я потом говорю: «Пойдём». «Ещё немножко», – сказал Зигмунт. Потом мы пошли, а Альберт остался. Альберт не видел, что мы ушли. Мы с Зигмунтом дошли до леса. Ждали Альберта, но его не было. Решили вернуться на поле. Высыпали картошку и пошли. В это время на поле пришла охрана и стала стрелять в нас из винтовки. Пули попали в Зигмунта, и он упал. Я успел убежать. Давали хлеба 800 г. тому, кто вырабатывал норму. Утром съедим весь хлеб, а обед и ужин без хлеба. Суп давали только на обед и на ужин».
Анеля Михайловна Людвиг 1914 г. р., имела в Пихтинске двух детей четырех и шести лет. Её муж, Карл Григорьевич Людвиг, был призван в трудовую армию 22 марта 1942 года, а 11 ноября 1942 года призвали Анелю Михайловну и отправили на Урал.
Дети остались дома у родственников. Домой она вернулась в 1946 году. Четыре года дети не видели ни отца, ни матери.
В 1945 году пришёл долгожданный День Победы. А для пихтинцев «война» продолжалась. На основании постановления СНК СССР №35 от 8 января 1945 года, распоряжения НКВД СССР и Наркомучёта от 22 ноября 1945 года немцев-трудоармейцев отнесли к категории «спецпоселенцев». Им так же, как всем депортированным, вменялось регулярно отмечаться в спецкомендатурах и под угрозой уголовного наказания не отлучаться от места жительства без разрешения властей. И это – за самоотверженный труд в нечеловеческих условиях. Государство ещё раз показало своё отношение к части своего народа.
Домой пихтинцы стали возвращаться в 1950-х годах. Но еще до 1955 года многие из них стояли на учете спецпоселения и ходили в деревню Харагун Заларинского района отмечаться в спецкомендатуре.
Прошла война, прошли годы. Люди возвращались домой и начинали жить заново. Их детей и внуков уже не постигла та тяжёлая судьба, которая выпала на их долю. Но до сих пор в сердце каждого пихтинца, кто принадлежит к старшему поколению, болят незаживающие раны того времени.
Каждый год мы празднуем День Победы, поздравляем наших ветеранов, говорим им «спасибо». А почему бы не поблагодарить и этих людей? Неужели их жертвы и самоотверженный труд уйдут в небытие? Неужели они недостойны того, чтобы просто, по-человечески им сказали «спасибо»? Я считаю, что это несправедливо. Они внесли свой вклад в общую победу, которая им также далась большой ценой. Даже сейчас, разговаривая с пожилыми пихтинцами, теми, кто прошёл через всю войну, я видела, как на их глазах блестели слёзы. Слишком свежа боль тех событий. Так почему бы не смягчить её, показав им, что их жертвы не напрасны, и мы благодарны им.
Их единственная вина оказалась в том, что их посчитали немцами, которыми они, по сути, никогда не были. Они хотели на фронте, с оружием в руках защищать свою Родину, а она отнеслась к ним как к предателям. Разве такое можно забыть?
Их национальность уникальна, и они являются носителями уникальной культуры, которую неправильно растолковали тогда, а сейчас вообще забывают. О существовании такой нации, как голендры, в наше время знают немногие. А ведь это частичка нашей многонациональной страны и живая страничка её истории, и я надеюсь, что своим маленьким вкладом, я хоть чуть-чуть осветила её…
