«Живя, умей все пережить». Судьба Николая и Нины Мясоедовых в документах их семейного архива 1916-1942 гг. / Виктор Савельев
г. Владимир, 11 класс
Научный руководитель: В.С. Бузыкова
В школе №3 Нина Александровна преподавала математику и физику. Но, несмотря на малоприметную внешность, строгость и требовательность к учащимся, именно Нину Александровну в воспоминаниях о школе чаще всего упоминают выпускники того времени. Все общешкольные праздники готовились под её руководством, она же была руководителем драматического кружка школы, в котором с большим удовольствием занимались учащиеся старших классов.
Маленькая, худенькая, с короткой мальчишеской стрижкой, она, по словам её учеников, была больше похожа на мужчину, чем на женщину. Никто не знал, как она живёт, кем приходятся ей дети, которые живут с ней вместе. Никто об этом никогда не спрашивал. Ни один ученик, глядя на неё, не мог предположить, насколько глубокая драма живёт в её душе. В школе она пропадала с утра до вечера. Одевалась очень скромно, даже бедно. Вот такими сведениями исчерпывалась информация о Нине Александровне Мясоедовой. Её имя исчезает из истории школы в начале 1940-х годов. Казалось, что никогда и ничего больше узнать о ней не удастся.
И вдруг неожиданная новость. Мой научный руководитель, Вера Сергеевна Бузыкова, работая с документами муниципального учреждения «Владимирский Некрополь», в одном из регистрационных листов (листы эти заполняются сотрудниками «Владимирского Некрополя» со слов родственников тех, кто захоронен на старом городском кладбище) нашла фамилию Мясоедовой. В документе сообщалась, что умерла она в 1942 году. Рядом с ней захоронено ещё несколько её родственников. Сведения эти были даны племянницей Нины Александровны – Ириной Романовной Роговой и был указан её телефон.
Оказалось, что Ирина Романовна также является выпускницей нашей школы 1935 года, а её тётя, Нина Александровна Мясоедова приходилась родной сестрой её матери – Ольги Александровны. Ирина Романовна совсем одинока. За ней ухаживают близкие друзья и работница собеса.
Отец Нины Александровны – штаб-ротмистр Александр Павлович Мясоедов, рано и трагически погиб в годы службы в Санкт-Петербурге. После смерти мужа Мария Дмитриевна вместе с детьми сначала переезжает к отцу в город Меленки Владимирской губернии, а затем к сестре, Александре Дмитриевне, во Владимир, которая и стала помогать ей воспитывать троих детей: Нину, Ольгу и Николая Мясоедовых. Жили тогда они очень тяжело, денег катастрофически не хватало, однако все трое детей Мясоедовых получили образование: Ольга окончила Касимовскую прогимназию, Нина – владимирскую женскую, Николай – мужскую гимназии. В 1916 году Ольга вышла замуж за адвоката Романа Дмитриевича Рогова. Он был вдовец и воспитывал один сына Константина. Через год у Ольги Александровны и Романа Дмитриевича родилась дочь Ирина. Брак этот оказался недолгим, в 1920 году мать Ирины Романовны вновь выходит замуж за Павла Ивановича Трусилова. От этого брака у Ольги было трое детей: Нина 1921 года рождения, Татьяна 1923 года рождения и Николай 1925 года рождения. В 1935 году Ольга Александровна трагически погибает (она попадает под поезд), всех детей берут на воспитание Нина Александровна и её мать Мария Дмитриевна. Все дети учились в школе №3, где преподавала их тётя. В 1940 году умерла Мария Дмитриевна, а в феврале 1942-го от крупозного воспаления лёгких скончалась Нина Александровна.
Вот основные сведения, которые мы узнали о судьбе Нины Александровны от Ирины Романовны Роговой.
Ирина Романовна была очень рада знакомству с нами и разрешила нам взять все интересующие документы. В одну из наших встреч она передала нам деревянный сундучок, заполненный разными старыми документами. Разбирая его, мы наткнулись на такие документы, которые потрясли нас до глубины души и стали настоящим открытием. Среди множества личных документов Ирины Романовны мы обнаружили письма Нины Александровны родным за январь-август 1923 года и блокнот с её стихами, относящимися к тому же периоду. Большую историческую ценность, на мой взгляд, представляет предсмертное письмо брата Нины Александровны, написанное им за несколько минут до расстрела 20 ноября 1918 года, три его записки из Владимирского централа и пачка писем любимой девушке Диничке в Казань. Подтверждение фактам семейной драмы Мясоедовых мне удалось найти в материалах официальной печати за 1923 год и документах областного архива, в котором я просмотрел ряд дел из фонда губернского отдела народного образования за 1923 год. Из кладовой времени мы вытащили уникальные документы, позволившие нам лучше его осветить и узнать о нем больше, чем мы знали прежде.
«Пишите мне, ради Бога…»
В архиве Ирины Романовны Роговой сохранилось четыре письма Нины Александровны Мясоедовой, отправленных ею в село Дубки Кольчугинского района, куда в 1921 уехала сестра Ольга с новым мужем Павлом Ивановичем Трусиловым и детьми Ириной и Ниной. С Ольгой вместе уехали в Дубки мать Мария Дмитриевна Мясоедова и тетя Александра Дмитриевна Лутновская. Из самого раннего письма от 31 января 1923 года мы узнаём о семейном конфликте: разрыве отношений Марии Дмитриевны и Александры Дмитриевны с мужем Ольги Павлом Ивановичем Трусиловым. И сама Нина Александровна не хочет его видеть, а потому не может себя пересилить, чтобы приехать в Дубки навестить родных, живущих в доме, хозяином в котором является Павел Иванович (по должности – секретарь Дубковского исполкома).
О тонкой душевной натуре Нины Александровны свидетельствуют строчки из следующего письма от 30 марта 1923 года:
«Наступает светлый праздник, который второй год в моей жизни мне приходится проводить одной. Вы не можете себе представить, как мне тоскливо. На Рождество как-то не особенно заметно, а на Пасхе во время заутрени кажется, что ты совершенно одна на белом свете, и весёлые пасхальные напевы вызывают в душе печаль и горькие слёзы».
Ей очень хочется, чтобы семья воссоединилась. Ещё в январском письме она с болью пишет матери:
«Как я тогда чувствовала и говорила тебе, моя родная мамушка: не уезжай, не разоряй нашего гнезда, прожили бы прекрасно, а в особенности теперь».
О том, что с введением НЭПа жить в городе с материальной точки зрения стало немного легче, свидетельствует целый ряд сообщений. Так в письме от 30 марта 1923 года она передаёт родным, что отправила им на Пасху через ученика партсовшколы Градусова «7 фунтов свинины, 3 фунта масла, 3 фунта конфект и ребятишкам по яичку». В другом письме, уговаривая тётю Александру Дмитриевну Лутновскую вернуться во Владимир, она пишет:
«Скажу одно, жить мне хорошо. Уговаривайте Олю взять Ринушку, если он других не отдаст, и вместе с Вами приезжайте ко мне опять, к родным пенатам. На одно моё жалованье проживём все. Сшила я себе башмаки, шерстяное платье и кофточку. Пока думаю сшить белья, а то моё начинает рваться».
Видимо, башмаки, шапку и платье Нина Александровна сшила у частных мастеров, которым в годы НЭПа было разрешено открывать свои мастерские и магазины. Тем не менее, вопрос безработицы и трудоустройства в те годы стоял ещё очень остро.
В 1923 году Нина Александровна работает в детском доме Губсоюза. Работа с детьми ей нравится. Она любит детей, и они отвечают ей взаимностью. Уже с тех далёких 20-х годов Нина Александровна является организатором всех детских праздников. Вот как она пишет родственникам о новогодней елке 1923 года:
«В этот день у нас была вечеринка для детей. На мне в таких случаях лежит главная ответственность. Я, несмотря на сильный жар и боль в спине, всё делала и даже танцевала с ребятами. На другой день я не встала».
А 3 января в детском доме была ещё одна новогодняя ёлка и дети приезжали к Нине Александровне домой с салазками, чтобы возить её на репетиции, а из детского дома привозили ей «то киселя, то белого хлеба, то конфект». Нина Александровна, кажется, довольна своей работой.
«В детском доме приятно работать. Кроме труда получаешь удовольствие, – пишет она в январском письме. – У нас часто бывают вечера и концерты. Даже в самом Губсоюзе образовался хор, в котором я пою, да и струнный оркестр. Вот мы с участвующими ребятишками в воскресенье ездили в Колокшу, а ведь лошади у нас бешеные, только 1 ½ часа 20 вёрст несли. Ой, как там было весело».
В январе 1923 года Нине Александровне исполнилось 29 лет. Это время расцвета творческих способностей человека, а потому, несмотря на всю тяжесть жизни тех лет, она все-таки находит радость и в жизни и в труде. Но в письмах Нины Александровны Мясоедовой встречается много фактов, характеризующих произвол новой власти по отношению к учителям и другим категориям населения, которых нельзя причислить к классу рабочих и крестьян. Удивительно, но большевики, казалось, были уверены, что принадлежность людей к классу рабочих и крестьян после революции сразу должна была их сделать политически грамотными, сознательными, трудолюбивыми и искренне преданными делу коммунизма. Любая их жалоба на человека «из интеллигентных» одобрялась новой властью, поощрялась и не подвергалась сомнению. Это была целенаправленная политика разжигания классовой вражды и неприязни между людьми разных социальных категорий. В письмах Нины Александровны встречается немало примеров этому. Несколько раз в своих письмах она упоминает дворника, который постоянно пишет доносы на сотрудников детского дома Губсоюза. Так, в письме от 30 марта 1923 года она сообщает о том, что сотрудник Губсоюза Васильев запретил, чтобы в детский дом приходил хороший знакомый Нины Александровны Виктор Викторович Тихонравов, «так как раз после вечера он у нас задержался, а наш дворник сделал донос с прикрасами, из-за этого к нам назначили ревизию, которая ещё не кончилась, но пока протекает хорошо». В июньском письме она также пишет тете:
«На службе пока в детском доме у нас спокойно, если не считать маленького конфликта между дворником и прачкой, который едва не окончился увольнением дворника. Мы было ободрились и обрадовались, так как он свои коренные обязанности исполняет плохо, а в чужие дела суёт нос, самое противное это то, что он постоянно на всех доносит в Губсоюз да ещё с прикрасами».
В своих письмах родным Нина Александра сообщает о разных городских новостях и знакомых, которые ярко характеризуют новую атмосферу жизни в стране и отношение к «буржуям» и другим врагам народа. «В заключении скажу все наши новости. Во-первых, монастырь весь разогнали, и монашенки живут на частных квартирах. Во-вторых, Анюта Ремезова сошла с ума навсегда, непоправимо и, в-третьих, скоропостижно умер П.Ф.Богданов». Мне удалось выяснить, что Анюта Ремезова, о которой пишет Нина Александровна Мясоедова, является родственницей Кати Ремезовой, ученицы средней школы № 21, с которой мы весной 2004 года встретились в Москве на церемонии награждения победителей конкурса «Человек в истории России 20 века». На этот конкурс она представляла работу о своей родословной. От Кати я узнал, что в 1922 году Анна Ремезова была без всяких оснований арестована ЧК и после пребывания в тюрьме, издевательств и изнасилования, которым была подвергнута чекистами, она сошла с ума.
В июньском письме родне Нина Александровна сообщает:
«Да передайте Оле, что умерла Анюта Ремезова. Смерть её была трагическая, она пошла ночью топиться, да умерла раньше, не одетая на чужом огороде».
И всё же в письмах Нина Александровна не может, да возможно и не хочет, рассказать всего, что твориться в её душе. Но мысли и чувства требует выхода и их она излагает в безыскусных стихах в своём блокноте. Они поражают неприятием Нины Александровны политики советской власти в отношении учителей, проникнуты чувством глубокой боли от столкновений с хамством, грубостью, невежеством новых чиновников, которые становятся нормой поведения.
Блокнот Н. А. Мясоедовой.
Блокнот Н. А. Мясоедовой со стихами, написанными летом-осенью 1923 года, является уникальным историческим документом первых лет светской власти.
Душевная драма молодой воспитательницы детского дома вылилась в стихотворение «Мечты». Видно, что стихотворение это написано наскоро, много исправлений, наверное, слова сразу же складывались в рифму и ложились на бумагу. В этом стихотворении особо ярко описаны настроения учительства, чья юность пришлась на дореволюционные годы:
«Когда Великий пост настанет,
К нам грусть о прошлом прилетит,
Нам тяжело и больно станет,
Как звон унылый прозвучит.
Мы вспомним, как, бывало, прежде
Все ждали Пасхи и весны,
Какие жили в нас надежды
И были радужны мечты.
Теперь не то, мы стали сухи,
Все думы мы в себе таим.
Велят нам жить не как хотим,
К страданьям все должны быть глухи.
Но всё равно, никто не может,
Ни власть, ни деньги, ни нужда,
Убить тоски, что всех нас гложет,
О том, чего забыть нельзя.
Нам не забыть того, как жили
Мы раньше на Руси родной.
Нас ненавидеть зло учили
А верить правде лишь одной…»
Строки этого стихотворения полны щемящей грусти о прошлой жизни, о христианских праздниках, идеалах добра и милосердия, понятных каждому. Революция напрочь сметает старые идеалы и разрушает человеческие отношения: «Велят нам жить не как хотим, к страданьям все должны быть глухи». Но это невозможно. Душа человека не подвластна чужой воле. Она страдает и томится, но продолжает жить по своим внутренним законам.
«Приказали нам всем образ свой изменить,
Дать ребятам не знанья, не навык,
А лишь только уменье коммуну любить,
Обещали за это нам ставок.
И теперь с грустью в школы свои мы идём
Где мы сами в потёмках всё бродим,
Никого мы теперь за собой не ведём
И ни в ком светлых дум не пробудим…»
В государственном архиве Владимирской области я просмотрел несколько дел за 1923 года из фонда губернского отдела народного образования. В одном из них даны следующие рекомендации для воспитателей:
«Руководительница дошкольника должна обязательно выработать для себя марксистское миросозерцание и провести марксистский уклон во все работы детского дома. Необходимо организовать в детском саду педагогически продуманную среду определённой направленности в сторону борьбы трудящихся. В целях развития истинного борца за коммунизм необходимо воспитать в ребёнке политическую активность, реализм и коллективизм».
Приведённые выше строки стихотворения Н. А. Мясоедовой являются подтверждением жёсткого идеологического курса, вводимого в школах и детских домах.
О революции 1917 года Нина Александровна пишет, как о страшной катастрофе для учителей своего поколения.
«И свершилась она: грянул гром роковой,
Много горя и крови пролито.
И сломали нам жизнь, истомили нуждой,
Все порывы в нас были убиты
Всё учительство к ним не примкнуло тогда,
Отвернулись от нас властелины,
Нам гроши за работу давали всегда,
Но не смяли нас жизни буруны …»
В ГАВО я нашёл интересный документ, наглядно отражающий катастрофичность положения в сфере образования. В 1923 году прошёл IV Всероссийский съезд работников просвещения, по окончании которого была выработана резолюция, которая представляет большой исторический интерес:
«Заслушав доклад Народного комиссариата Просвещения 4 съезд работников просвещения:
1. Констатирует катастрофическое состояние народного образования в России, вызванное отсутствием у него прочной материальной базы.
2. Съезд констатирует не менее катастрофическое положение работников просвещения, материальная необеспеченность которых, особенно в сёлах, достигла крайнего предела.
3. Съезд отмечает, что работники просвещения, являясь наиболее квалифицированными среди работников всех других наркоматов, получают значительно меньшее вознаграждение по сравнению с работниками последних, что указывает наряду с бедностью страны, также на неправильное распределение её ресурсов, результатом которого и является низкая оценка труда работников просвещения, что грозит окончательно приостановить приток новых сил, отпугиваемых перспективой острой нужды …».
Тем не менее, вклад учителей старой школы в дело просвещения и образования в России бесспорен. Они не бросили школу, не перестали любить детей и давать им глубокие знания. А приходилось им делать это в условиях постоянного унижения и издевательств.
«Нас бранили они, ненавидели всех,
Но прогнать не имели лишь силы,
Потому что взамен нам из ратей своих
Не сготовили красные силы…»
Несомненно, такое отношение к учителям не могло не сломить их, заставило их приспосабливаться к новым условиям жизни. И в блокноте Нины Александровны я обнаружил стихотворение, в котором она прославляет «красный Октябрь»
«Мне в душу спустилась лишь радость,
Как много Октябрь нам принёс,
Во взоре моём зажглась гордость,
Девизом свободу он нам произнёс».
Это стихотворение явно было написано Ниной Александровной к 5-летнему юбилею Октября для детского утренника и говорит о её двойной жизни. Вместе со всеми она встречает «великий праздник освобождения народа от угнетателей». Лишь на страницах блокнота мы видим её без маски вынужденного притворства.
Живём мы тихо и скромно…
Документов, относящихся к жизни Нины Александровны с середины 20-х до середины 30-х годов практически не сохранилось. В архиве И. Р.Роговой мы нашли всего три фотографии, относящиеся к этому периоду.
В августе 1934 года сестра Нины Александровны Ольга Александровна с семьёй переехала в Москву и устроилась на работу в 7-ю среднюю школу девятилетку. Об этом мы узнали из почтовой открытки Ольги Александровны, написанной матери.
Весной 1935 года произошла трагедия: Ольга Александровна попала под поезд и погибла. После её смерти Нина Александровна и её мать Мария Дмитриевна забрали детей (Нину, Татьяну и Николая) к себе.
Таким образом, на иждивении Н. А. Мясоедовой с 1935 года находилось 5 человек: четверо детей трагически погибшей сестры Ольги и мать Мария Дмитриевна. Ирине Роговой материально помогал её отец, Роман Дмитриевич, адвокат по специальности, проживавший в городе Орехово-Зуево.
В 1935 год она поступила в Московский педагогический институт на физико-математический факультет. Сохранилось одно письмо Нины Александровны Ирине Романовне Роговой от 5 июня 1938 года. Как и все её письма за 1923 год оно полно любви и заботы о племяннице:
«Прежде всего, сообщаю тебе, что очень-очень мы рады за твои зачёты. Поздравляю тебя от всей души… Я с нетерпением жду твоего приезда. Мне много очень надо рассказать тебе, так много, что в письме не передашь. Живём мы тихо и скромно. Испытания подходят к середине, а Коля уже кончил. Сдал он хорошо, хотя ленился сильно. Девочки держат хорошо, однако учиться всем надоело».
В этом письме удивляет то, что Нина Александровна не жалуется на детей, не очень обижается на их лень и нетерпение окончить учебный год. В послании этом нет никакой назидательности, это скорее письмо не воспитательницы-тёти, а подружки, которая очень хочет встретиться с ней после долгой разлуки. В то же время, она помогает Ирине Романовне советом:
«Ты спрашиваешь совета о покупках. Мы тебе советуем шубу не покупать. А купи лучше всё остальное. Если финансовые дела улучшатся (вдруг выиграем или ещё что-нибудь), то съездишь из дома и купишь шубу, вообще про это поговорим дома, а платье и бельё остро необходимы».
Она также просит племянницу купить для бабушки Мани чёрной материи на юбку, для себя сандалии:
«Больше мне ничего не надо. Если надо денег, пиши мне, я на сандали обязательно вышлю, а то без сандалей ходить не в чем, я их больше всякой обуви люблю… Да забыла было, купи немножко пшеницы».
Эти строки свидетельствуют о тяжёлом материальном положении людей в провинции, которые не имеют возможности приобрести даже скромную одежду и продукты, кроме как в Москве.
В письме 1938 нет напряжённости и тоски, которые так явно видны в письмах за 1923 год. Нина Александровна смирилась с тем, что произошло в стране, и всё воспринимает, кажется, как должное. В партию она не вступила, по словам Ирины Романовны, к установившемуся режиму была лояльна. Никаких разговоров о политике в доме Мясоедовых никогда не велось. О брате Николае тоже никогда не говорили. Удивление вызвал у меня ещё один документ: паспорт Марии Дмитриевне Мясоедовой был выдан ей в 1926 году, но она записана под своей девичьей фамилией Лутновская. В графе № 6 запись: «В зарегистрированном браке не состоит». Думаю, взяв девичью фамилию, Мария Дмитриевна пыталась скрыть, что покойный муж её, Александр Павлович Мясоедов, был штаб-ротмистром, офицером царской армии, и этим уберечь детей от возможных репрессий.
В конце 1930-х, как и в начале 1920-х годов, Нина Александровна организует все школьные праздники и массовые мероприятия, руководит драмкружком. Наряду с патриотическим спектаклем «За Родину» в школе шли спектакли по рассказам Тургенева, Гоголя.
Каким был последний спектакль драмкружка сказать сейчас трудно, но судя по фотографиям и воспоминаниям Г.Ф. Лючина, работал он очень активно, ведь в течение учебного года ставились несколько спектаклей. Ирина Романовна вспоминала, что когда она училась в школе, смотреть спектакли, поставленные Ниной Александровной, приходили многие жители Владимира, представления пользовались огромной популярностью.
Трудно понять, что происходило в душе Нины Александровны, изменилось ли на самом деле её отношение к советской власти за прошедшие четверть века. Но до конца жизни она оставалась верующим человеком. Каждый день она молилась в своей маленькой комнате, в которой стояла только одна кровать. Напротив кровати слегка выступала задняя часть печки с маленькой завалинкой, на которой сушили обувь и варежки. На эту завалинку она ставила книжки и, сидя на кровати, читала. Читала на русском, и на французском, и на немецком языках.
5 ноября 1940 года скончалась мать Нины Александровны и по христианскому обычаю её надо было бы хоронить 7 ноября. Но в день Великого Октября похороны были запрещены, поэтому Марию Дмитриевну хоронили 6 ноября и сразу после похорон Нина Александровна должна была бежать в школу, где ею был подготовлен праздник ко дню Великой Октябрьской революции. Ирина Романовна до сих пор не может вспоминать об этом без слёз. И праздник в школе после похорон матери Нина Александровна до конца дней считала страшным грехом своей жизни.
Когда началась война, Н. А. Мясоедова жила с Ириной Романовной, уже закончившей институт, во Владимире и со своим племянником Николаем Трусиловым, который в 1941 году перешёл в 10 класс. Племянница Нина уже училась в Москве, а Татьяна в Ленинграде.
Война ещё более ухудшила и без того тяжёлое положение семьи. Люди должны были сами доставать себе продукты, дрова для печей, одежду, которых в магазинах не было. За дровами Нина Александровна ездила с санями вместе с Николаем через Клязьму, километров за 5–7. А ведь нужно было ещё отвести уроки в 2–3 смены, выполнить другие общественные задания, которые возложены были на плечи педагогов. Вернувшись после очередной поездки за дровами, Нина Александровна слегла. Диагноз был выставлен неверно. Её лечили от обыкновенной простуды, в то время как у неё было крупозное воспаление лёгких. В архиве Ирины Романовны мы нашли листочек отрывного календаря за 11 февраля 1942 года. На нём синими чернилами сделана надпись:
«Траурный день. Скончалась во Владимире моя любимая тётя Н. А. Мясоедова от крупозного воспаления лёгких в 5ч. 30 м. утра. Николай Трусилов».
Николай пропал без вести на Курской дуге в 1943 году, Татьяна Трусилова погибла в блокадном Ленинграде, затерялись следы Ольги Трусиловой в Москве. Выжила во Владимире только Ирина Романовна. После войны она жила с приехавшим к ней отцом Романом Дмитриевичем Роговым.
Так закончилась судьба Нины Александровны Мясоедовой, талантливого педагога, семейного человека, творческой личности. Вся судьба Нины Александровны в последний период жизни говорит о том, что, скорее всего, она была смята той системой идеологии, смирилась со всем, происходящим в стране, но при этом осталась любима и уважаема учениками.
В блокноте Нины Александровны мы нашли листочек из дореволюционного календаря, из которого была вырезана только часть со стихотворением Ф.Тютчева:
«Не разсуждай, не хлопочи.
Безумство ищет, глупость судит;
Дневные раны сном лечи,
А завтра быть тому, что будет.
Живя, умей всё пережить:
Печаль и радость, и тревогу.
Чего жалеть, о чём тужить?
День пережит – и слава Богу».
Видимо, эти строки великого русского поэта были наиболее созвучны душевному состоянию Нины Александровны в послереволюционные годы. Именно поэтому строку из этого стихотворения я взял в заглавие своей работы.
«Я верил до конца, что правда восторжествует…»
В архиве Ирины Романовны Роговой были обнаружены и другие документы, связанные с судьбой родного брата Нины Александровны – Николая Александровича Мясоедова. Среди них 12 писем любимой девушке «Дуничке» в Казань за 1916–1917 годы, одно письмо, написанное за несколько минут до расстрела в 1918 году и 3 записки из Владимирского централа.
В письмах Николая Александровича, адресованных Дуничке в Казань, он предстаёт молодым человеком, который, несмотря на все трудности бытия, радуется жизни, друзьям, письмам любимой. Он любит свой «симпатичный Владимир», свою семью, свою работу и занятия в Московском университете.
Как письма, адресованные Дуничке, вновь оказались у членов его семьи можно только догадываться. Возможно, после их разрыва Николай Александрович попросил вернуть свои письма, а сам вернул ей её. Однако, именно сохранившиеся письма к Дуничке, дают возможность очень много узнать о нём: его увлечениях, характере, привычках. Из них возникает образ молодого человека тех лет, из небогатой семьи, только что вступившего на трудный самостоятельный жизненный путь.
Письма охватывают период с августа 1916-го по конец марта 1917 года. Из них можно узнать, что Николай Александрович в это время учился на четвертом курсе естественно-математического факультета Московского университета, но на все праздники приезжал домой. В Москве он слушал лекции по отдельным дисциплинам, но, в основном, работал в Ботаническом саду с микроскопом, «изготовляя микропрепараты к зачётам».
В посланиях к Дуничке Николай часто вспоминал о днях, которые они провели вместе, как они гуляли на городском бульваре или катались в Пасху по Клязьме во время разлива. «А помнишь, дорогая, как прошлый год мы ездили в разлив на лодке и плутали, не зная как попасть в русло», – пишет он в письме, которое не датировано. О Пасхе, проведенной после расставания с Дуничкой и её отъезда в Казань, он пишет:
«На Пасхе во Владимире не было особых развлечений. Был спектакль в мужской гимназии и всё, а то опять неизменный кинематограф. Но его я сравнительно редко посещал, большей частью, как я говорил, я находился на улице».
По письмам Николая чувствуется, что он был большой любитель природы, прогулок на свежем воздухе, физических упражнений.
К войне и возможному призыву на службу, судя по имеющимся документам, Николай Александрович относился довольно равнодушно.
«Кончающим естественникам предлагают ехать на фронт для метеорологических наблюдений, т.е. за погодой, – сообщает он в очередном письме Дуничке. – Работа трудная и кропотливая. Вот нам, начинающим, и предлагают ехать за хорошее вознаграждение. Я думаю принять предложение, но ещё окончательно не решил. Много причин и за и против. Не знаю, может я и откажусь от этого предложения».
«Напрасно, Дуничка, так беспокоишься относительно моего призыва, – пишет он в другом письме. – Призовут – пойду. Всё равно теперь вопрос только во времени».
О жизнерадостности Николая Мясоедова свидетельствуют и строчки из его письма от 26 февраля 1917 года, в котором он пишет:
«Ты просишь, дорогая, написать о моей московской жизни: отвечу прямо. Живётся нам пока ничего. Особенного недостатка нет. Всё можно достать, но только стоя в очереди. Особенно чувствительна очередь за хлебом. Иногда приходится стоять по 1–2 часу, чтобы достать две французских булки. Мне лично приходится стоять только вечером, ибо днём я занят в ботаническом. Но и тут наши студенты не унывают. Приспособились. Где только теперь не видать студентов. В очередях так и виднеются синие фуражки. Стоять в очереди не скучно, но только холодно. Я лично завожу разговоры и начинаются бесконечные рассказы, смех. Время бежит скоро и наконец, озябший, но с хлебом отправляешься домой чай пить».
Никакой информации о политической жизни столицы, о Февральской революции в письмах Николая Александровича нет. Кажется, будто он абсолютно далёк от политики, главное для него выучиться и выжить. В последнем из сохранившихся писем от 26 марта 1917 года он пишет:
«События последних дней заставили все силы общества, а в частности студенчество в Москве, напрячься до последней степени. Работы было колоссально много, как говориться, выше головы, а работников очень ограниченное количество. Таким образом, каждая, способная к работе личность, по-моему, не имела права отказываться от участия в этой трудной и огромной работе. Стоя на такой точке зрения, я взял на себя часть общественной работы, хотя у меня было своё личное и неотложное дело. Ты, дорогая, чай, из газет, а, может быть, по слухам знаешь, что в больших городах (Москве, Петрограде и др.) работает студенческая организация, подавая помощь учащимся для их отъезда на Пасху. В одну из этих организаций в Москве поступил и я. Работа была очень утомительная. Приходилось работать с 10 часов утра до 5–6 часов вечера».
Далее он описывает, что ему приходилось делать: давать разного рода разъяснения студентам, хлопотать о билетах, о вагонах, собирать деньги за билеты, отчитываться за них, «а вечером ещё приходилось готовиться к экзамену». Сдав этот экзамен 24 марта, Николай Мясоедов уехал во Владимир.
«На другой день, – пишет он Дуне, – выспавшись, я пошёл на собрание студентов города Владимира, другими словами, в студенческую организацию, в которой пробыл до 1 часу ночи».
Вот и все сведения о работе Николая в студенческой организации, которые были обнаружены в его письмах. После революции, по словам Ирины Романовны, Николай Мясоедов работал служащим в каком-то учреждении.
Очень трудно поверить, что в деятельности Николая в студенческой организации имелись какие-либо политические мотивы. В письмах к Дуничке не прослеживается ни малейшего интереса к политической жизни в стране. Он – простой законопослушный обыватель, живущий интересами своей семьи, радующийся встречам с друзьями и уделяющий много внимания своему увлечению – голубям. Даже в записках из Владимирского централа он не перестаёт о них беспокоиться:
«Не забудьте прикармливать голубей каким-нибудь зерном … Там есть льняное семя, обмолотите рожь в ящике и пополам давайте, если Нина где достанет чечевицы с овсом».
Когда точно он был арестован, сколько ждал вынесения приговора сейчас сказать довольно трудно. В документах, которые передала нам Ирина Романовна Рогова, сохранились три его записки из Владимирского централа. О том, что он был посажен именно в централ, можно судить по указанию в записке: «Дорогие мои, вот я нахожусь в тюрьме рядом с больницей». Рядом с тюрьмой до сих пор находится областная больница, раньше она называлась губернской. Питание заключённых в тюрьме было крайне скудным. По запискам Николая Александровича можно сделать вывод, что заключённым один раз в день еду обязаны были приносить родственники:
«Мне необходимо приносить к часу (или когда можно) поесть. Надо ещё подушку, полотенце, мыло, зубную щётку и мелу. Если можно доставлять, то папирос или махорку. Хлеба дают очень мало».
Николай верит, что вина его совсем ничтожна и наказанием за неё служит само его пребывание в тюрьме. Он пытается держаться спокойно и даже подшучивает над своим положением. В одной из записок он просит достать и принести ему курева: «Пусть мама сходит в отдел и попросит А.И. Фокина 1/8 махорки для арестанта. Привет друзьям». А.И. Фокин, очевидно, его сослуживец, с которым у него дружеские отношения. Родные очень хотят встретиться с ним, но это было не просто. «Свидание – пишет он в записке – надо хлопотать через чрезвычайную комиссию и, говорят, разрешают». Но навестить Николая родственникам так и не разрешили, об этом можно узнать из письма, написанного им перед расстрелом. По мере приближения суда настроение Николая становится всё тревожнее:
«Здравствуйте, мои родные. Помолитесь за меня, нынче назначили суд. Состояние плохое. Крепко целую моих дорогих маму, бабушку тётю и Нину. Передайте мой привет и поцелуй Роме, Оле, Рине, Маше и другим. Ещё раз за меня помолитесь. Крепко целую, Коля».
В этой последней записке уже звучит какая-то обречённость, он предчувствует смертный приговор. Видимо, Николай Александрович уже являлся свидетелем такого страшного суда над ни в чём не повинными людьми. «Товарищи по камере хорошие, – пишет он, – сидим, ждём амнистии». Эта фраза даёт основание предполагать, что вина и других узников централа, с которыми он сидел в камере, также была незначительна.
Но амнистии не было. Николаю Мясоедову был вынесен смертный приговор. Его прощальное письмо поражает тем, что всё пронизано чувством беззащитности перед ударом судьбы. Понимая, что погибает без всякой вины, он, тем не менее, никого не обвиняет, не возмущается. Эти письмо верующего человека: «Сколько было надежд, как я хотел жить мирной жизнью среди вас, дорогих, но Бог рассудил иначе». Предсмертное письмо Николая Александровича Мясоедова я хочу привести полностью:
«Осторожнее дорогая сестрёнка
Предупреди маму и старших.
Здравствуйте и прощайте мои дорогие: мама, бабушка, тётя, Рома, Нина, Оля, Костя и Рина. Надо мной произнесён смертный приговор. Так через несколько минут я кончу свои дни из-за простого недоразумения. По недоразумению я попал в организацию и вот за это погибаю. Простите меня мои дорогие; умирать не так страшно, как мучиться ожиданием. Все планы, надежды рухнули и разлетелись, как дым. Благодарю Вас за труды по воспитанию меня. Ты, дорогая мама, не огорчайся, Рома заменит тебе единственного, безвременно погибшего, сына. Сколько было надежд, как я хотел жить мирной жизнью, среди Вас, дорогих, но Бог рассудил иначе. Помолитесь за меня дорогие, помяните добрым словом своего рано погибшего Колю. Крепко целую моих дорогих: маму, бабушку, тётю, Нину, Рому, Олю и детей. Ещё раз обнимаю и в последний раз целую; прощальным поцелуем. Прощай, дорогая мама. Я знаю, что тебе трудно, страшно тяжело будет перенести удар судьбы, лишившей тебя единственного сына. Не поминайте худым словом за прошлую жизнь, где иногда мне приходилось обижать Вас, больше уже никто не будет раздражать Вас. От всей души прощаю всех за обиды, которые иногда мне приходилось нести и прошу прощения у всех, кого сам обидел. Передайте моим товарищам и сослуживцам последний товарищеский привет. Голубей моих передайте Андрею, скажите Никитке, чтобы он его отыскал. Не знаю, как Вы будите без меня здесь жить на этом свете, не очень грустите. Как грустно, что не пришлось увидеться ни с кем из моих родных и близких. Прошу благословения на долгий и неведомый путь. Тяжело умирать молодым, когда жить так мучительно хочется. Я верил до конца, что правда восторжествует, что моя незначительная вина уже искуплена страданиями последних дней тюрьмы, но нет, кому-то нужна ещё моя молодая жизнь. Прощайте ещё раз, мои дорогие: мама, тётя, бабушка, Нина, Оля, Рома, Костя и крестница, крепко целую, крепко, очень крепко; благословите на неведомый путь. Прощайте, моя маленькая комнатка, моя трудовая жизнь, среди близких и дорогих. Прощайте все друзья и знакомые, час близок, я покидаю Вас и не знаю, куда направлю свой путь там, за гробовой доской. Ещё раз крепко обнимаю, целую, прощаю, благословляю и прошу благословения. Прощайте дорогие: мама, тётя, бабушка, Нина, Оля, Рома, Костя и Рина. Прощайте. Торопят кончать. Благословите несчастного сына, племянника, внука, брата и крёстного. Прощайте
7 ноября Н. Мясоедов»
Это письмо – ярчайший исторический документ. Это приговор той власти, которая объявила себя самой справедливой, которая провозгласила себя строителем самого равноправного и гуманного общества в мире. Жизнь простого человека перестала иметь ценность. Власть не останавливалась ни перед чем. А самое главное – перестали выполняться те общечеловеческие нормы, которые в правовом обществе считаются незыблемыми.
Документы из архива И. Р. Роговой, поступившие в наш школьный музей, позволили посмотреть с новой точки зрения на процесс становления системы образования в первые годы советской власти, увидеть изнутри то, как шло разрушение индивидуальности молодого талантливого учителя, как разбивались мечты о добре, справедливости, свободе творчества под действием жёсткой идеологии большевизма.
До конца своих дней Нина Александровна не потеряла способности к творчеству и более того, смогла приспособить его к тем рамкам, которые диктовала власть. В памяти всех своих воспитанников она осталась педагогом и человеком с большой буквы.
К счастью, Нина Александровна избежала участи многих людей своего социального круга, которые оказались безжалостно уничтоженными в первые годы советской власти. Её жертвой стал Николай Александрович Мясоедов, брат Нины Александровны. Его судьба типична для значительной части молодой интеллигенции. Многие из них ещё до революции получили хорошее образование, начали работать и, наверняка, могли принести много пользы отечеству на своём поприще. Революция же, не разбираясь, раздавила этих людей, как не представляющих интереса для «новой истории». Предсмертное письмо Николая Мясоедова – яркое тому свидетельство.
Документы семьи Мясоедовых помогли раскрыть ещё одну страничку в истории России XX века и ещё раз опровергнуть утверждавшуюся в течение нескольких десятилетий мысль о том, что революция была всецело принята и поддержана молодёжью России.
