«Чужая сторона – мачеха, а родная не по шерсти гладит» (История прабабушки) / Дмитрий Кирхгеснер и Юлия Кирхгеснер
Свердловская обл., г. Краснотурьинск, школа № 23, 7 и 8 классы
Научный руководитель: Н. А.Старкова
Обидно, что в России фамильная память очень коротка. Мы застаем в живых прабабушек, а дальше нити теряются.
Наша прабабушка необыкновенна тем, что о ней можно говорить: родная, любимая, а можно – репрессированная, переселенка.
Корни
В селе Булыгино, а чаще его называли деревней, всего десять дворов. Фамилия Федоровы не распространена, большой родни не было. Как дедушка с бабушкой попали на местожительство в Миасский район Челябинской области – прабабушка не помнит, а может, и не знала. Помнит, что земли в деревне были такие, что там добывали тальк и они, дети, бегали, собирали беленькие кубики, которые рассыпались, как мука. Они знали, что из нее делали пудру.
Перед нами лежит документ:
«МВД Российской Федерации
Управление внутренних дел Челябинской области
08 апреля 1996 г. № П-8226Справка о реабилитации
Гражданин (ка) Федорова Надежда Васильевна
год и место рождения: 1920 г. р. Челябинская область
место проживания: по месту рождения в составе семьи раскулаченного: Федорова Василия Ивановича
когда и каким органом был выслан (а): на основании Постановления ЦИК СССР от 01.02.1930 г. в составе семьи на спецпоселение в Свердловскую область, где находилась на спецпоселении с 1936 г. по 1940 г., что подтверждается архивными материалами за № учетная карточка спецпоселенца №125801.
На основании Законов РСФСР (РФ) «О реабилитации репрессированных народов» от 26.04.91 г., статьи 2 и статьи 3 п. «в» «О реабилитации жертв политических репрессий» от 18.10.91 г. гражданин (ка) Федорова Надежда Васильевна признана реабилитированной.Председатель комиссии по реабилитации УВД Челябинского облисполкома В.Н. Зайцев».
Это и есть наша прабабушка. Эта справка о реабилитации оказалась в семейном архиве не случайно. С ней связана история тринадцатилетней давности, когда за плечами у прабабушки уже было три инфаркта и вторая группа инвалидности. Она сама не могла «обивать пороги» множества кабинетов, писать во все концы бесконечные запросы и получать один и тот же ответ «в архивах не числиться», чтобы доказать, что она была высланной и вправе теперь иметь надбавку к пенсии. Нашей семье вновь пришлось столкнуться с бездушием власти, а точнее конкретных чиновников, не год и не два, а целых пять лет «отфутболивали» одни и «перефутболивали» другие.
Приходилось просто «выбивать» повышение, как пострадавшей от политических репрессий, самой, что ни на есть минимальной пенсии, которую имела и имеет прабабушка. А казалось бы – почему только мизерная надбавка, а не компенсация в размере 10000 рублей? Почему компенсация только пострадавшим от раскулачивания? А разве пострадавший (называвшийся раньше) и жертва (называвшееся позже) – это не одно и тоже? А если прабабушкины родители – пострадавшие от раскулачивания не дожили до таких указов, а их дети все же жертвы – почему они не в праве получить компенсацию? И вообще, почему сумма компенсации – 10 000 руб. за четыре лошади, три коровы и от них по теленку, за овец, гусей, кур и, наконец, за дом? Вот сколько вопросов у нас возникло. Кто ответит?
Детство и юность Надежды Васильевны Федоровой падает на 20–30-е годы XX века. Она была шестым ребенком в семье. Кроме нее, у Василия Ивановича и Анастасии Тихоновны Федоровых родились еще 2 сына и 5 дочерей. Но в живых осталось четверо. Семья была большая, держали скотину. Скотины было много, а воду таскали издалека. Прабабушка вспоминает слова своей бабушки: «Ребятишки, осторожно, а то будете в колодце», – а слезу так и катятся.
Сами себя кормили. Сеяли все: пшеницу, рожь, овес, лен. Работников не имели, только 4 лошади. Хлеб молотили лошадьми.
Итак, быть собирателями того, что хранит в себе прабабушкина память, было все интересней и интересней. Мы с каждой прабабушкиной фразой понимали, что исчезает исторический уклад и что забывается тот образ жизни, который был когда-то привычен для многих людей.
Со слов прабабушки мы узнали, что представляла из себя изба той поры – типичная булыгинская. Перед избой находились сенцы. Их делали не из бревен, а из досок. Здесь же был «чулан», где хранилось мясо. Никто не знал, что такое штукатурка и побелка, ничего не было крашено. А вот к праздникам: перед Пасхой, Рождеством – всё мыли: и стены и потолок скоблили ножом, а деревянный пол поливали водой, посыпали песком, брали голик (от березового веника) и начинали шоркать до блеска. Когда высохнет, все было очень чисто. Говорили: «пол был как свеча и долго оставался чистым». С праздниками связано ещё одно воспоминание. К Пасхе и Троице покупали ситцы. Шили новые рубахи. Это были престольные праздники и только на них были позволительны новые одежды. Все остальное время пахали, сеяли, обрабатывали лен. Отдыхать было некогда и наряжаться тоже. Внутри избы большое пространство занимала печь. Русская печь очень большая, рядом голпчок – это лесенка, по которой лазили на печь и там спали. Но спать на печи позволялось только дедушке с бабушкой. Сверху на печи были полки, они назывались грядки – там хранилась вся кухонная утварь (горшки, принадлежности для замески теста).
Были полати – деревянный настил. Это постель старших детей. А так все спали на полу – вповалку большие и маленькие (большие – значит взрослые). Прабабушка говорит: «Сейчас носки не хочут шерстяные носить, а раньше на шерсти спали и шерстью укрывались». А вот один большой угол избы был отгорожен, он назывался горница. Там стояла деревянная кровать для заезжих гостей. Оставалось место для стола и кругом лавки. Стол деревянный, никакой скатерти или кленки не было. Просто садились, пили и ели. Ели все из одной чашки – большой как корыто.
В доме под полом был выкопан голбез (вроде холодильника), там хранили круглый год квас, молоко. Топили избу дровами. Когда были сильные морозы, окотится овца и её вместе с ягнятами затащут под порог. Здесь же «снимал себе жилплощадь» первый месяц своей теленок. А дети все гурьбой на печь. Трудно представить, как на такой небольшой площади жило столько людей. А ведь их было немало: отец, мать, дедушка, бабушка (родители отца прабабушки), восемь детей, отца две сестры – одна старая дева, у другой два сына. Всего в разное время от двенадцати до шестнадцати человек.
От села Булыгина школа была за несколько километров. В школу ходило очень мало детей по двум причинам: старшие сыновья должны были помогать отцам; а остальных некому было возить в райцентр, на учебу. Мало учились не потому, что крестьяне считали учебу ненужной роскошью. Дед, как вспоминает прабабушка, стоял за обучение грамоте своих детей. Нашей прабабушке не повезло: об учебе в школе райцентра не велось даже и разговоров. В школу возить было некому. Нашу прабабушку учила грамоте (читать, писать) её мама. А когда в, одной из изб села старики умерли и там решили сделать школу, то наша прабабушка успела туда походить только пару дней, а потом все началось…
Лихие годы
Прабабушка с грустью вспоминает: «Дед любил красивых коней и чтоб конь не спотыкался. Строгий был старик. Деда все боялись. Он был немного «занозливый», не любил, когда что не по его». И воспоминания прерываются вздохом и фразой: «Лихие годы». Позже не раз деду будут говорить соседские старики: «Ты зря прешь против Советской власти лоб в лоб. Да она тебя упрямого в порошок сотрет. Историю не знаешь? Или ума не хватает дураком прикинуться?» Но все это будет позже. А сейчас о том, как ураган, который налетел на страну, на людей, где все жили спокойно.
По деревням ходили слухи: на землю пришел Антихрист, скоро будет конец света, говорится «Варфоломеевская ночь и все, вступившие в колхоз, будут вырезаны, крестьяне останутся без хлеба».
Прабабушка с содроганием вспоминает, как, по словам её мамы, в их деревне запели крестьянский интернационал: «Владеть землей имеешь право, а урожаем никогда!» Руководители надеялись одним махом разрешить проклятые проблемы села путем сильной атаки на крестьянский мир, с которым следовало расправиться самыми решительными методами.
Наверно только фантазеры могли мечтать, что в три года можно переделать все устои в деревне.
Мы узнаем со слов прабабушки:
«Сначала облагали налогами. Потом стали добавлять налог – и денежный, и мяса, и масла и шерсти. Налоги были большие. Рядом был совхоз. Сдавали молоко туда. Много сдавали зерна. Накладут воз и повезли, а бабушка плачет. Выгребали все, не оставалось для посева. В 1929 году был неурожай. В год два-три раза облагали налогом. Не стали сдавать, так нечего было сдавать. Стали делать обыски, ничего не находили».
После слов прабабушки мы делаем вывод: откровенная жестокость стали нормой в отношении с крестьянством.
Немного о колхозе
Вместо трактора середняка встречало в колхозе требование отдать в общее пользование свою драгоценную лошадь, ради которой он привык жертвовать всем. А ещё у него требовали также корову и деньги для закупки машин, которые должны были поступить позже.
Не было, да и не могло быть для крестьянина чего-либо дороже, чем корова и лошадь. Они были кормильцами семьи. И вот теперь власть требовала отдать их. Забирала насильно. Прабабушка вспоминает (со слов своей мамы), как дед говорил: «Пропади оно все пропадом, только бы не досталась пьяницам и лодырям». Слова деда оказались пророческими.
И ведь крестьянство по всей стране отвечало массовым забоем скота. Надо было довести мужика до последней степени отчаяния, чтобы он решился на это – убийство кормилицы – коровушки.
За пять лет коллективизации поголовье скота в стране сократилось на половину.
Горе, слезы, страдания людей. Сталин говорил о дани с крестьянства. Однако это не дань. Это уничтожение крестьянства, катастрофа. Сегодня прабабушка говорит об этом с горечью: «Всё руководство во главе со Сталиным – это какие-то авантюристы». А сам Сталин писал статьи, что ошиблись некоторые члены ЦК, что были «перегибы». Но все мы с вами знаем, что Сталин был ужасный лицемер. Именно Сталин предлагал насаждать (!!!) колхозы.
Только весной 1932 года ЦК осудил принудительное обобществление коров и мелкого скота.
За хлебозаготовительную компанию весны 1928 года в Челябинской области было отстранено от работы 1157 работников окружного и районного звена. Далеко не все из них отделались выговорами и исключением из партии. Сроки тюремного заключения легко раздавались и «своим».
Но можно ли чем-то оправдать те преступления и человеческие жертвы?
Проклятые дни
Налоги. Слезы. Изъятие хлеба. Неурожай. Обыски. Это проклятые годы в памяти прабабушкиной памяти.
И еще один день 1930 года навсегда остался, в чем мы не сомневаемся, в памяти десятилетней Наденьки.
«Это было осенью, – так начинает вспоминать этот день прабабушка. – Пришли, конечно же, без предупреждения, арестовали отца – Василия Ивановича Федорова и моего старшего брата – семнадцатилетнего Петра Васильевича Федорова. Начало есть – отец и брат. Под конвоем забрали и нас – шестеро сидели в телеге».
Стариков (строптивого деда и любимую бабушку) не взяли. А зачем они? Они ведь работать не могут. Наша прабабушка в десятилетнем возрасте (это чуть младше нас сегодняшних), наверное, надеялась ещё на встречу со строгим дедом и самой ласковой и доброй на свете бабушкой.
«Но они так и умерли с голоду, – еле-еле крепясь от боли вспоминает прабабушка, – а нас увезли в город Миасс, на станцию. День отъезда нашей семьи не внес большой переполох в жизнь села. Это было не исключение, это была норма. Ох, и натерпелись мы страсти!»
А все страсти были еще впереди. Такие тревожные дни повторялись не раз и не два в биографии Надежды Васильевны. Мы спрашивали себя, а что бы мы сделали на месте Наденьки? И вообще, мы бы смогли, как она? Трудно было во всем этом разобраться, особенно полуграмотным крестьянам.
Великое переселение
Прежде чем начать рассказ о великом переселении – а точнее выселении, мы ещё раз попытаемся понять, почему крестьян пугало понятие «крупное хозяйство» и почему прабабушкина семья оказалась в телячьих вагонах? Почему, как не бились люди, работающие на земле, жили они плохо? Почему дети у них ходили раздетые, лошадь их объедала?
Чтобы повысить низкий уровень сельского хозяйства, нужно было крупное хозяйство. Так считала Советская власть. Эта идея хорошая. Но даже те крестьяне, которые были в ужасных условиях, не доверяли всяким таким проектам. Они ведь были очень привязаны к той земле, которую недавно обрели. И враждебно настроены по отношению к крупному хозяйству, так как их много лет угнетали. Крестьянин думал, что крупное хозяйство – это когда невозможно трудиться на себя, это будет обязанность работать на других. И крестьяне, наверное, боялись, что снова вернется крепостное право, но уже в иной форме.
В 1929 году было постановление о том, что за годы пятилетки 5-6 млн. дворов, т.е. примерно 20% крестьянских семей должны быть объединены. Задуманы были очень крупные хозяйства. Руководители страны хотели призвать крестьян вступить на новый путь. Возлагались надежды на сдачу государству зерна и других продуктов. Так не получилось. Получилось все иначе. Многие оказались чужими для новой жизни. Этих «чужих» на станции ждали телячьи вагоны. Память об этом сохранила наша прабабушка: «Загнали в телячьи вагоны и повезли до Богословска. Везли неделю. Людей было – вагонов десять».
Не по своей воле пришлось попытать «счастье» на холодном Севере. В 30-е годы в Богословск (ныне город Карпинск) везли сотни, тысячи переселенцев, ссыльных, бывших заключенных, «кулаков». Их селили по берегам таежных рек, где возникло множество поселков – удаленных на многие километры от Богословска.
«В Богословске встретили нас отец с братом Петей». Это просто была удача для семьи. Повезло! Чаще было наоборот.
Прабабушка рассказывает:
«Напротив нас жили соседи, у которых семью разлучили. Жену с дочками выгнали из избы, и они жили у каких-то родственников. А отца с сыновьями выслали. Встретились ли они когда-нибудь, не знаю, вряд ли… Отец с братом строили для прибывающих семей бараки. Крыша была, потолков не было, и пола не было – только доски набросаны, мы по ним прыгали. Железные печки. Рам не было. Была осень, потом настали холода. Были половики и полога (тканные), которыми мы закрывали зерно от дождя. Половиками забили окна. Но не успели справиться с постройкой нового жилья до зимы. Зиму прожили с одними рамами». И снова у прабабушки дождиком хлынули слезы: «Младшие начали умирать. Сначала одна сестра, а затем – другая. Отец умер в 36 лет от цинги. Цинга была с голоду. У него опухали ноги. Пошел в больницу. Мест не было. Он пошел обратно три км. И по дороге умер. Отца не хоронили. В общую могилу бросали без гробов, как дрова. Гробы делать было не кому и не из чего. На этом месте, где выселенцы зарыты, позже были построены бараки, а потом город Карпинск. По рассказам очевидцев, уже в послевоенные годы, когда копали в домах «подвалы», выкидывали кости тех, кто оказался здесь по воле власти и погиб. Есть давали черное тесто, – продолжает вспоминать прабабушка. – А в лесу собирали грибы, ягоды».
Иногда давали сечку по 200 гр. на человека или черной муки. В муку положишь ягод, воды и как кисель хлебали. О себе прабабушке вспоминать всего трудней:
«Из дочерей я была старшая. Жила без карточки. Для того, чтобы кормили, жила в людях. Не за деньги, за еду. Нечего было носить. Из венчального платья мама перешила мне платье. Пошла в няньки к людям, в Богословск. Мне было 10 лет. В няньках жила до четырнадцати лет, в трех разных семьях. Воду носила на коромыслах. В летних ботинках зимой. А зимы-то были очень лютые, морозы доходили до 40 градусов».
И прабабушка снова плачет: «Домой приду – ноги белые, обмороженные». Теперь мы понимаем, почему у прабабушки давно больные ноги.
«А с четырнадцати лет летом брали на четыре часа работать в лес. Это было летом. Валили с корня лес. Очищали ветки. Пилили. Тонкие стволы распиливали на дрова и здесь же клали в поленницы. Зимой добывали уголь. Были разрезы. А нам, девчонкам по четырнадцать лет, надо было очищать снег. У нас была бригада восемь человек. На определенное место таскали опилки, стружку, уголь. Разжигали и делали затайку. На другой день приходишь на работу, все зачищаешь. Затем переходили на другое место. А мужчины после нас сдирали почву. Мы работали сначала по шесть часов, в шестнадцать лет уже по восемь часов на стройке. Рабочие штукатурили, а мы вручную мешали раствор. Кто просеивал песок, а кто воду подтаскивал. Старший брат Петя работал так же на лесозаготовках. Брату Лёне было восемь лет, его взяли кучером».
В его судьбе тоже была драматическая история. У начальника геологоразведки не было детей. Он пришел к Анастасии Тихоновне и просил отдать Лёню. Обещал воспитать, дать хорошее образование. «А Лёня спрятался за маму, – вспоминает прабабушка, – шепчет: «Мамочка, не отдавай».
Когда прабабушка с нами беседовала, слезы постоянно застилали ее глаза, хотя казалось, что уже давно все выплакано. В памяти у нее многие яркие события хронологически перепутались. Рассказ не всегда последовательный. И прабабушка неожиданно вспоминает ещё один факт: «Огня (электричества) не было».
Мы понимаем из прабабушкиной истории, как тяжело было переселенцам.
Хлеб всегда достается трудно, но как только мы спросили прабабушку: «Когда жилось лучше – до колхозов или при них?» – она без колебаний сказала: «До». Мы стали с ней спорить:
– Прабабушка, ты сама говорила, что работать самим было тяжело: все сеять, молотить!
– Пусть, – ответила прабабушка, – зато всё свое было. Самое главное – было спокойно. А в колхозы силком загоняли.
Своя жизнь
Прабабушка Надежда Васильевна вышла замуж, как и положено было, в 18 лет, в 1938 году. Жили по соседству и познакомились на железной дороге. Ее будущий муж укладывал шпалы. Он был среднего роста, кудрявый, русый. Конечно же, он не был богаче. Славился трудолюбием. Наверное, это и стало причиной выбора Наденьки Федоровой. Она тихая покладистая, ещё ничего хорошего не видела за свои восемнадцать лет.
«Сначала жили на квартире у одного старика. Строили дома, дали нам квартиру –двухкомнатную. Повезло! В мае 1941 года родилась дочь –Тамара Старикова. Больше детей не было».
И снова размеренную жизнь нашей прабабушки изменили бурные события, перевернувшие всю страну – война!
Горькая веха
Наша прабабушка Надежда Васильевна на всю жизнь запомнила первый день Отечественной войны. 22 июня 1941 года. Народ забегал. На столбе был репродуктор. Все кричат: «Война началась, война!» На руках прабабушки был тогда грудной ребенок. Она очень растерялась.
Объявляли, чтобы все собирались не площадь. А потом зачитывали списки отправляемых на фронт. Некоторых брали прямо с работы.
В первый же месяц войны отправился на фронт муж прабабушки – Кирилл Павлович Стариков. Сбор был в городе Североуральске и затем эшелоном поехала на фронт. Каждый день кого-то провожали. Каждый день слышался плач в притихших домах. А прабабушка осталась с грудным ребенком на руках в городе Карпинске.
Каждый выживал как мог – власти по существу мало чем обеспечивали. Заготовленных дров не было, угля тоже. Как свалил дерево, так с корнем и в печку. Вечерами пилили дрова. С речки воду таскали. Вместо мыла использовали «щелочь» – пропущенную через воду золу. Но никакая щелочь не спасала от вшей.
Так как муж был на фронте, то прабабушку трудоустроили в ясли.
С фронта ни одного письма. Уже осень. Друг Кирилла Павловича (с кем их вместе забирали на фронт) –Петр Попов вернулся с фронта. Оторвало руку. Пришёл к прабабушке и сказал: «Ехали на фронт с Кириллом вместе. Переезжали через мост. Мост взорвали, и я его не нашел».
Документальных подтверждений о Кирилле Павловиче Старикове нет. И на запросы прабабушки никаких ответов нет. Нам (правнукам) всегда говорили: «Без вести пропавший».
Осень 1941 года. Одной с ребенком жить стало невыносимо трудно. Переехала к маме в поселок Ауэрбах. Сначала работы не было. Потом определили в ясли ночным сторожем. А чуть позже устроили, как жену фронтовика, в столовую. Там и работала до 1946 года.
Была трудармия, трудоармейцев кормили. Прабабушка была на должности официантки. Выходные не давали. Гоняли на поля. Копали и сажали картофель и турнепс под лопату – никакой техники не было. Пололи в поле. И опять воспоминания не дают покоя:
«Если кто-то в поле хоть одну картошку возьмет, сразу наказывали. Было очень строго! Был объездчик на лошади с кнутом. Идем на работу, несём щавель конский или крапиву. Из этого варили суп. Добавляли сечку, перловку. Суп получался синий, страшный. Человек выйдет из шахты измученный, усталый, а ему такой суп. Передовикам давали по 50 гр. сала. Шахтерам давали на день каждому 1 кг. черного хлеба. Остальным работникам по 800 гр., а детям по 300 гр. А хлеб-то какой! Корка отпадает, а внутри он как клей. Из плохой муки, а корка сожжена. Но и такому хлебу были рады. Картошку привозили зимой мороженную – кожура не чистится, а отрывается. Картошка как тряпка. Начальство кормили, по сравнению с рабочими, хорошо – суп с капустой. Во время войны одежды никакой не было. Зимой на ноги нечего было надеть. Рвали старые футболки, обвязывали ноги и толкали в калоши».
Годы Отечественной войны были самой горькой порой в жизни Надежды Васильевны.
Послевоенное время
Очень часто нам доводилось слышать, что мы сейчас живем в трудное время, когда не хватает самого необходимого. Однако в свои двенадцать-четырнадцать лет мы не разу не испытали, что такое голод.
До недавней поры нам было непонятно, почему прабабушка до сих пор сушит сухари, беспокоится, чтобы в доме всегда был запас соли. А особенно, чтобы сажали много картошки. Когда большой урожай – излишки продавать не дает. И вообще, любит запасы продуктов впрок. Причины прабабушкиной «жадности», теперь нам ясны – она пережила голод! И не раз.
Война кончилась, стало жить полегче. Появились продукты. По карточкам давали муку, крупу. А на чём её сваришь? Прабабушка описывает: «Мама хлеб выкупит, разрежет. Мякоть мне даст, а корочку размочит и отдаст ребенку (Томочке)».
В 1946 году стали возить коммерческий белый хлеб. Ездили за ним в город Серов. «Белый хлеб был как пряник. Сейчас мои правнуки шоколад с такой жадностью едят, как мы белый хлеб».
Но прабабушка второй раз выходит замуж. Это скрашивает ее жизнь. Стали досыта есть хлеба.
Прадедушка Иван Афанасьевич до правнуков не дожил. Он умер в 1984 году от силикоза легких, заработанного как раз в годы войны в шахте. Силикоз – это рудная пыль в легких человека. Случай из жизни прадедушки – второго мужа прабабушки: у прадедушки были сапоги. Прадедушка-шахтер шел по грязи зимой с работы домой. Все на нем замерзло, а сушить негде. Печка маленькая. Дрова сырые. Прадедушка затолкал сапоги в духовку, а они сгорели. Идти не в чем. «Вот такая оказия», – любил повторять прадедушка.
Позже смогли купить двух коз. Ведь козье молоко так полезно, особенно для силикозника. И детям козье молоко очень хорошо. Ещё и курочек развели. Но свободы ещё никакой не было. Все боялись, лишнее слово не скажи. Но постепенно шахтеры стали побольше зарабатывать. Люди начинали оживать. Мы заметили, что в прабабушкином монологе слова «трудно», «плохо», «горько» стали сменяться словами «хорошо», «легче».
И в 1947-ом спецпереселенцы все ещё были под комендантом. В город нельзя было ездить.
На заём подписывались силком. Прадедушку заставляли распространять облигации, а если не можешь – выкупай сам. А когда Сталина не стало, все облигации сожгли в печке.
Награды
Мы знали, что фотографии прабабушки не мелькали на страницах газет, но награды получены по заслугам. Мы о наградах узнали совсем недавно, потому что прабабушка нехвастлива, неразговорчива на эту тему.
Нашей прабабушке сейчас 83 года. Она ветеран труда, удостоверение ей вручал губернатор Свердловской области Эдуард Россель, также как и медаль «50 лет победы в Великой Отечественной войне». Удостоверение «За самоотверженный труд и безупречную высокую службу в тылу в годы Великой Отечественной войны» и памятный подарок – наручные часы – вручал мэр города Краснотурьинска.
И дай бог ей жить и здравствовать с нами ещё долго. И жить за всех, кого нет рядом с нами из прабабушкиной родни.
С одной стороны: самый главный итог ее жизни – это не одинокая старость – после смерти второго мужа в 1984 году, прабабушка ни дня не жила одна. «Мне не нужен такой покой, когда я не слышу детские голоса и не могу поговорить с близкими. Жить одной на старости лет – любит повторять она – это ад кромешный».
С другой стороны: «Это обида, – снова и снова с болью в голосе говорит наша многострадальная прабабушка, – что мы не стали никем, остались в детстве без отца. Обидно, что нужно было зарабатывать на кусок хлеба, учиться было некогда». Поэтому она обращается к нам, правнукам: «Учитесь, живите лучше нас!»
Прабабушкина семья – это трудолюбивые люди, сумевшие передать это качество своим детям. Может, именно это позволило не сгинуть им в то лихое время, не спасовать перед голодом. Таких людей в нашей стране миллионы.
В ящике старенького комода, куда наша прабабушка очень бережно складывает документы, фотографии, есть последний снимок на новый паспорт. С него смотрит морщинистая, седая бабулечка. А когда-то у неё были красиво уложенные русые волосы и яркие глаза, поблекшие к старости, но фотографий времен молодости не сохранилось.
Немного грустно – работа завершилась. Мы стали лучше понимать слова и поступки прабабушки, которые раньше немножко раздражали, вызывали недоумения, а то и смех. Мы стали лучше понимать историю своей страны, не ту парадную по учебникам, а ту, что создавали такие простые люди как Наденька и её сверстники.
