«Остров Городомля»

 

На огромной карте нашей страны этот небольшой клочок суши почти не виден. Многие даже о таком и не слышали. И именно этот маленький лесистый остров, расположенный на озере Селигер – является моей малой родиной. Проходив по его земле пятнадцать лет, я вдруг задумалась, а что я знаю о моем Острове (так мы называем наш поселок), как протекала все эти долгие годы в истории жизнь на нем? Как могли жить здесь, в этих в общем-то неудобных условиях, люди? Почему многие остались здесь, ведь приезжали из городов? Эти люди не только сами прожили здесь свою жизнь, тут живут и их дети, и внуки. Вот и мои родные могут считать себя старожилами этого места, они приехали сюда в 1957 году (а бабушка работала здесь в 1944 году, потом в 1948 до конца 1949 года) и больше уже отсюда никуда не уезжали. А называется моя Родина – остров Городомля и именно его истории хочу я посвятить свою работу.

Секреты и тайны этого острова, его недоступность и закрытость от посторонних глаз сделали его прошлое малоизученным. О нем здесь знали только жители окрестных деревень и, может быть, города Осташкова, расположенного на материке в 7 км от Городомли. О событиях довоенного и военного периодов также известно немного. Как нам сказали в Осташковском краеведческом музее, куда мы обращались, все было засекречено. Не сомневаюсь, что в архивах (Государственный архив Тверской области, Государственный архив РФ, архив Министерства обороны РФ) есть данные о тех годах, но как показали ответы на наши запросы – получить к ним доступ – дело трудное [1].

Немного истории

Есть на Валдайской возвышенности одно из красивейших озер, которое зовут «жемчужиной русской природы». Это озеро Селигер – огромный водоем причудливой формы с удивительной изрезанностью берегов и с обилием на нем островов (их 169, и, согласно легенде, их называют «горбами озера»). Вот одним из его «горбов» и является остров Городомля (по-другому – Городовня) – второй по величине, судя по названию, город-остров. Его площадь – 360 га, длина с востока на запад – 3 км, а с севера на юг – 1,2 км. На востоке остров переходит в длинную песчаную косу (местные жители называют ее майской косой). И окружен этот кусочек суши сосновым лесом, высоким и густым.

Остров в XVI веке был вотчиной боярина Богдана Яковлевича Бельского, затем в начале ХVII века им владел боярин Борис Михайлович Лыков. В 1629 году Лыков дарит остров мужскому монастырю Нилово-Столобенской пустыни «с правом косить, пахать, рубить лес и ловить рыбу на внутреннем озере».

Тогда-то, вероятно, это тихое, безлюдное место облюбовали монахи-отшельники, которые жили здесь в пещерах-кельях.

В 1907 году в этих местах Нилова Пустынь основывает необычный, уникальный монастырь – Гефсиманский скит.

Веяние исторических преобразований затронуло и этот тихий уголок. По всей республике шло тогда закрытие церквей и монастырей. В 20-х годах прекратила свое существование Нилова Пустынь, закрыли и Гефсиманский скит. В списке, присланном нам архивом, указывается, что в их фондах имеются документы за период 1918–1926 о конфискации имущества Нилово-Столбенской Пустыни и о передачи острова Городомля Осташковскому уездному отделу здравоохранения. Эта передача сыграла потом большую роль в дальнейшей судьбе нашего острова. А скитскую ограду снесли, храм закрыли, оставили домики-кельи и другие строения. В самом монастыре Нилова Пустынь Советы утроили колонию для малолетних преступников.

В 1928 году было принято решение о строительстве первых двух ящурных институтов в Советском Союзе; один – на острове Городомля. Почему выбрали именно это место, такой глухой уголок? Его удобное географическое положение, отдаленность от населенных пунктов, хорошая изоляция и сыграли свою роль при выборе места для строительства этого института, в задачу которого входили не только научные изыскания в области создания противоящурной сыворотки, но и ее производство. На базе этого института был также создан секретный противочумный институт. Строительство началось в 1929 году. Пока оно шло, рабочие жили в помещениях бывшего скита.

Тогда здесь вырос целый поселок, который окружили колючей проволокой и поставили охрану. Так наш остров получил статус секретного объекта. Все жилые дома и хозяйственные постройки Ящурного института до сих пор сохранились и функционируют.

Институт просуществовал с 1932 года до начала Великой Отечественной войны, потом был куда-то эвакуирован.

С лета 1942 года на территории бывшего Ящурного института были размещены три госпиталя. Много местных жителей работало тогда в этих госпиталях. Для многих этот маленький островок стал просто спасательным кругом в бушующем океане войны. Ведь и в деревнях, и в Осташкове тогда свирепствовал голод. Все было в запустении, колхозы – в развале. Вот и бежали сюда работать. Моя бабушка и все ее три сестры работали в этих госпиталях. Бабушка попала в госпиталь после голодной жизни в колхозе, где работала за 400 граммов хлеба в день и откуда сбежала, когда узнала про госпиталь на Городомле. Даже младшая сестра, которой было всего четырнадцать лет, работала здесь, потому что дома есть было нечего. Бабушка вспоминает, что, когда она пришла к начальнику госпиталя чуть живая от голода, он ее даже брать на работу не хотел, думал, что она больная и скоро умрет. Но когда узнал, что она просто голодная, согласился. Да еще и помог потом избежать наказания. Ведь бабушка убежала из колхоза. Ее искали, обращались в госпиталь. Если б начальник сказал, что она здесь, ее бы посадили в тюрьму. А если бы не посадили, то вернули бы обратно в колхоз умирать от голода.

У бабушки в 1944 году от голода умер отец, а сама она ходила «по миру», собирая куски, ела мерзлую картошку, мясо гнилое от убитой лошади, лебеду и крапиву. А за 400 граммов хлеба в колхозе бороновала поле на быках, которых нельзя было толком и с места-то сдвинуть. И обменять на еду было нечего, все, что имела, носила на себе. Дома нормального не было, по чужим избам скиталась. До войны не смогла встать на ноги, потому и жила так. И когда она после войны устроилась на кожевенный завод в Осташкове, а жила в деревне, то каждый день бегала по озеру 10 км в один конец. И никто не побеспокоился дать ей жилье. Такая же картина была и в филиале на Городомле. Лодку занимала, чтобы из деревни попасть на остров на работу. А зимой опять ходила пешком по 3 км туда и обратно. Я думаю, простым рабочим людям ни при какой власти больших привилегий не отписывалось. Этот контингент в любые времена больше всех был обделен вниманием. Считался вспомогательным звеном в деле построения социализма, хотя и вез на себе всю «черную» работу.

Ракетный период

Госпитали эвакуировали в 1944 году, но недолго пустовал наш остров. В его истории начиналась, пожалуй, самая яркая и интересная страница.

Во время войны немецкие захватчики не дошли до этого места, но немцы все-таки побывали здесь. Правда, не в качестве завоевателей. Они были привезены сюда, чтобы работать в такой важной отрасли, как ракетостроение. Как же попали сюда эти люди, совсем недавно бывшие нашими врагами? «Ракетный» период истории острова начался в 1946 году. В те годы все работы по ракетной технике в Советском Союзе, да и во всем мире, были строго засекречены. Было известно, что и Германия вела работы по созданию баллистических и крылатых ракет дальнего действия и в этой области опередила многие развитые страны. С июня 1944 года крылатые ракеты «ФАУ-I», а с сентября 1944 года баллистические управляемые ракеты «А-4», более известные как «ФАУ-2», регулярно атаковали Лондон и другие объекты в Великобритании. Это был принципиально новый вид оружия. И он очень интересовал союзные державы, и в первую очередь СССР и США.

После капитуляции фашистской Германии разведки стран-победителей развернули активный поиск германских ракетных секретов. Известно, что до конца 1945 года США вывезли из Германии более 500 специалистов-ракетчиков во главе с генералом Дорнбергером и главным конструктором Вернером фон Брауном, 300 вагонов деталей и агрегатов ракет «А-4» («ФАУ-2»), лабораторное оборудование, обширные архивы и около 100 собранных ракет. И совершенно умалчивалось то обстоятельство, что Советский Союз занимался тем же самым и с не меньшим размахом. Сейчас об этом стали писать открыто, но делается это почти всегда с оговорками, что якобы использование немецкого опыта не оказало сколько-нибудь заметного влияния на создание отечественной ракетной техники. Но факты вещь упрямая, свидетельствуют о другом.

В 1945 году, в мае, сразу же после окончания войны в Германию было направлено несколько специальных технических комиссий различных наркоматов для поиска и изучения материалов о создании новейших образцов ракетной техники.

1 июня 1945 года группа прибыла в Пинемюнде – в ракетный исследовательский центр Германии. Члены ее были просто поражены обилием ракетной техники. Некоторое время спустя советские ученые создали в Германии «Институт Рабе» («Производство и разработка ракет») в городе Бляйхероде, который тогда находился в зоне советской оккупации. К работе привлекли немецких специалистов – бывших участников немецкой ракетной программы. Немцы охотно шли на работу в советское учреждение за щедрые бесплатные пайки и хорошую зарплату, что в послевоенной, разрушенной и голодной Германии было спасением. Мое мнение: я не считаю действия людей этой страны предательством. Что дал Гитлер этим людям? И в ракетном центре могли быть и такие, которые вовсе и не хотели воевать с Россией, не разделяли взглядов Гитлера.

Начальником «Института Рабе» был назначен Б.Е. Черток, а директором завода – один из сотрудников немецкого ракетного центра. Работали слаженно, но вскоре выяснилось, что эти сотрудники не являются ведущими специалистами. Вся верхушка немецкого ракетного проекта, предвидя крах фашистской Германии, сдалась американским войскам. Они же сообщили и о других специалистах, которых американцы также вывезли в свою зону оккупации.

Нашей разведке стало известно, что часть немецких ракетчиков (около 300 человек) сосредоточена в американской зоне, которая довольно небрежно охранялась. И вот руководство «Института Рабе» начало переманивание наиболее нужных специалистов с американской стороны.

Все делалось довольно просто. Группа немецких специалистов с женами и знакомыми проходила в зону под видом гостей и рассказывала там немецким ученым, что они получат хороший паек и хорошую работу в Германии, а не в США, где неизвестно, что их ждет. Так и удалось переманить в «Институт Рабе» несколько крупных специалистов, среди которых был Гельмут Греттруп, руководивший разработками систем управления и являвшийся ближайшим соратником Вернера фон Брауна.

Немецкие специалисты и не предполагали, что вскоре им предстоит пережить серьезное испытание. В связи с большим объемом работ и рядом неудобств, связанных с тем, что работы проводились в другой стране, в апреле 1946 года Совет Министров СССР принял постановление о переводе всех работ по военной технике в Советский Союз. В частности, 13 мая 1946 года был принят секретный указ о создании сети научно-исследовательских организаций в области ракетной техники, в том числе НИИ-88 в Подлипках, специализирующийся на разработке ракет, главным конструктором которого стал С.П. Королев.

Решение о переводе работ в СССР держали в тайне от немцев, чтобы исключить побег на Запад. Отправке в СССР подлежали немецкие специалисты в количестве 7000 человек, не считая членов их семей. Руководил этой операцией заместитель Берии, генерал-полковник И.А. Серов. По его поручению советские конструкторы в Германии заранее подготовили списки наиболее ценных специалистов, которые должны быть вывезены в СССР независимо от их желания. Для осуществления этой операции было привлечено около 2500 сотрудников управления контрразведки группы советских оккупационных войск, а также солдаты для погрузки имущества. Все произошло неожиданно для немцев. 22 октября 1946 года к домам, где жили германские специалисты, ранним утром подъехали армейские грузовики. Сотрудник МВД, в сопровождении переводчика и группы солдат, будил людей, зачитывал им приказ о немедленной отправке в СССР для продолжения работы и разрешал взять с собой членов семьи и любые вещи, которые они хотели увезти. Все грузились на машины и ехали на вокзал. Там уже ждали готовые к отправке железнодорожные составы. Приказано было разрешить ехать в СССР любой женщине, которую захочет взять с собой немецкий специалист, даже если это не жена. И никакого физического насилия! По данным, большая часть ученых ехала в нашу страну добровольно, но были и такие, которые отправлялись в Советский Союз против их воли.

Не было у них другого выхода. Они знали, что их желания здесь никого не интересовали. О приезде немецких ученых в СССР вспоминает Б.Е. Черток в своем интервью газете «Вечерняя Москва»:

«Всего в нашу ракетную организацию, которая тогда называлась НИИ-88, а впоследствии стала знаменитой «королевской фирмой», прибыло более 150 немецких специалистов. С семьями – почти 500 человек. В немецком коллективе оказалось 13 профессоров, 32 доктора-инженера, 85 дипломированных инженеров, 21 инженер-практик».

Вначале немцев направили на работу в институты в Химках, Монино и Подлипках. Но постепенно собрали всех в одном месте. И этим местом был остров Городомля. Вот такая предыстория «ракетного» периода жизни нашего острова.

Итак, на Городомле был спрятан еще один секрет советского государства. В послевоенные годы Селигер был довольно глухим уголком: единственным путем сообщения была железнодорожная ветка Бологое – Великие Луки. Автомобильная дорога на Торжок была тогда грунтовой, и проезд по ней занимал довольно много времени. Городомля отделен от суши достаточно широкими проливами и попасть сюда незамеченными практически невозможно, а во время ледохода и ледостава остров вообще отрезан от мира.

Первая партия немецких ученых приехала на остров в ноябре 1946 года. Их было 73 человека. Остров был подготовлен к приезду немецких специалистов. Что же тогда здесь было? Два больших добротных кирпичных здания и восемь двухэтажных деревянных домов с водопроводом, канализацией, отоплением и электричеством. Были больница, клуб, столовая, баня, столярная мастерская, магазин, школа. А также производственное здание бывшего института и небольшой аэродром для быстрого сообщения филиала с главным управлением. К приезду немцев все жилье отремонтировали и условия жизни по тем временам были созданы вполне приличные, если сравнивать со страной в целом. Здесь каждой немецкой семье предназначалась отдельная двух- или трехкомнатная квартира. Для сравнения: даже главный конструктор НИИ-88 С.П.Королев в эти годы не имел такого, а многие сотрудники НИИ жили тогда в бараках и на частных квартирах.

Итак, на наш остров привезли немцев. Они и стали здесь первыми жителями после войны. И получили здесь такую жизнь, какой не смогли бы иметь еще несколько лет в своей разоренной Германии.

Все эти люди не были ни военнопленными, ни военными преступниками. Все они получили возможность выехать в СССР, взяв с собой семьи и все, что они хотели, даже домашних животных. Остров охранялся довольно строго. Охрана была набрана, в основном, из местных жителей города и деревень. Обнесен остров был колючей проволокой, и часовые стояли не только на проходной, но и ходили по периметру острова, ездили вокруг острова на сторожевом катере. А позже, в 1949 году, остров стали охранять еще и собаки. На территории филиала была и спецкомендатура. Она узнавала все и обо всем и очень быстро принимала соответствующие меры. Оперативно выявляли постороннего человека, прошедшего на территорию поселка без пропуска. Наказывали строго и виновного, и часового. Даже иногда увольняли. А что немцы? По словам Чертока, они считали нашу охрану смешной, хотя и беспрекословно ей подчинялись. Их ракетный центр в Германии охраняло гестапо.

В 40-е годы сообщение острова с материком оставляло желать лучшего. Служебный транспорт посторонних не брал, а пассажирский катер ездил в город всего один раз в неделю.

Население острова в 1946 году было очень небольшим. Здесь жили всего 73 немца и четверо русских. Обслуживающий персонал (рабочие, охрана) в 120 человек состоял, в основном, из местного населения. В 1947 году из Подлипок на остров перебрались еще 23 немецких семьи, а число русских сотрудников выросло до восьми человек.

Ученые получали за свою работу довольно высокую зарплату. Хлеб на острове пекла своя пекарня, продукты они брали в своем магазине, который русских не обслуживал. Немцы не ломали голову, что купить, а на чем сэкономить. Им было все доступно. Поэтому, когда они по выходным дням приезжали на рынок в Осташков, цены на продукты поднимались сразу в три раза. Они охотно покупали и молоко, и яйца у рабочих филиала, которые жили в деревнях. Люди тайком привозили эти продукты на остров и продавали немцам. Платили они им за это очень хорошо. Моя бабушка пришла на работу в филиал в 1948 году, она тоже не раз приносила немцам продукты. Где брала? Покупала в деревне у хозяев, которые имели корову, кур, причем брала по одной цене, а продавала немцам по другой. Тоже спекулировала. Но что было делать, жизнь заставляла заниматься этим. Да еще как рисковала! Это ведь тогда сильно наказывалось. Если кого задерживали, могли уволить, отдать под суд за нарушение трудовой дисциплины, могли выселить с острова, если человек жил здесь.

Жесткая структура режимного предприятия не признавала того, что людям было трудно жить, что они перенесли такую войну. Люди, раздетые и полуголодные, должны были быть высоко сознательными и не ронять достоинство советского гражданина, так считала власть. И та же власть создавала законы (по-другому «сталинские указы»), которые очень хорошо держали в рамках эту измотанную войной народную массу. Документы личных дел рабочих филиала тех лет просто пестрят всевозможными наказаниями. Хочу заметить, что продажа продуктов немецким специалистам расценивалась здесь не только как спекуляция. Это считалось грубейшим нарушением режима, так как всяческое общение с немцами было строго запрещено. Нельзя было запросто разговаривать с ними, заходить к ним в квартиры, брать у них деньги. Неприятные и унизительные правила, но ничего против них не попишешь. Терпели и выполняли. Но бедствовали, вот и срывались, не могли устоять перед возможностью заработать лишнюю копейку, нарушали. Охрана ловила всех, кто нес на остров что-то для продажи, кто выносил с острова, что-то прихваченное в филиале.

И совсем другие отношения были у рабочих с немцами. Что удивительно. Общение имело особенный оттенок взаимопонимания. Несмотря на такую тяжелую кровопролитную войну, в которой почти каждая русская семья потеряла кого-нибудь, люди не проявляли к немцам какого-либо враждебного отношения. Не возмущались, что им была создана такая жизнь, что жили они в хороших квартирах, что получали большую зарплату. Отчасти, конечно, и боялись открыто высказывать свое мнение, но в большей степени просто не было причин плохо относиться к немцам. Их культура и порядочность обезоруживали людей, располагали к себе. И хотя открыто общаться было нельзя, между этими двумя сторонами все равно существовала постоянная связь. Немцы, конечно, видели, как трудно жилось рабочим тогда, видели, как мало они получали за свою работу, поэтому всегда старались помочь им, благодарили за любую помощь, оказанную им, за любой знак внимания выражали свою признательность. Сантехникам и электрикам всегда старались заплатить, когда те приходили к ним что-то починить, официанткам в столовой всегда оставляли под салфеткой чаевые, щедро платили за продукты, которые покупали у деревенских рабочих, за чернику, которую покупали у тех, кто жил на острове. Очень часто дарили подарки тем, с кем постоянно общались. Хоть и делалось все это украдкой, симпатии людей друг к другу от этого только укреплялись. И я считаю, что нисколько эти действия не унижали гордости советского человека, как это постоянно внушалось. Ну, разве в желании одного человека помочь другому есть что-то плохое?

У моей бабушки до сих пор осталось очень хорошее мнение о немецких ученых. Она общалась с одной семьей. Бабушка оставляла продукты в условленном месте, а немка, когда их забирала, оставляла ей деньги. В знак благодарности эта женщина даже приглашала бабушку на обед, подарила ей хорошее платье и две рубашки для будущего сына (бабушка тогда ждала ребенка и вот в таком положении не боялась носить молоко сюда). Я спросила: «Как же ты ни разу не попала в комендатуру?» Говорит: «Наверное, так суждено было, в рубашке родилась. Дом этот находился около леса, было не очень заметно заходить туда. Вот и не видели». А другой немец, с которым бабушке пришлось работать вместе на объекте, часто давал ей деньги, что бы она смогла пообедать в столовой. Даже такого не могли позволить себе люди, получая маленькую зарплату. Бабушка говорит: «А я не беру обед, выпью три стакана чаю с хлебом, остальные деньги спрячу». А когда домой ехала, покупала хлеба побольше или еще чего-нибудь. Дома-то мать-инвалид была, а старшая сестра в колхозе работала.

Просматривая в музее материалы, касающиеся трудовой деятельности филиала за 1948–1953 годы, мы подметили очень интересную картину. Филиалу нужны были грузчики, уборщики, охранники, рабочие, конюхи, и лесорубы и многие другие. И какие же люди шли на эти должности? Понятно, жители ближайших деревень и города Осташкова. В приемных документах 1946–1948 годов основная масса имела образование от 1 до 4 классов. Это были молодые, а кто постарше, те вообще не имели образования. Многие, придя сюда, не смогли сразу привыкнуть к строгостям режима. Отсюда масса приказов о наказаниях. В эти годы людей не просто наказывали, людей судили. Существовала такая статья 5-я часть 1-я Указа Президиума Верховного Совета СССР, изданного 26 июня 1940 года, по которой человека привлекали к уголовной ответственности за всякие нарушения трудовой дисциплины. Это были прогулы в течение нескольких дней, одного дня, одного часа, 30–40 минут, уход с работы раньше времени, опоздание на работу, самовольный уход с производства. Причем существовал такой порядок. Если человек ушел с работы самовольно в начале месяца (1946–1947 годы), а карточки на продукты уже получил, то он должен был вернуть их. Если карточки возвращены не были, то этому рабочему, когда его судили, кроме наказания за нарушение трудовой дисциплины, еще присуждали к выплате суммы за положенные по карточкам продукты, причем по рыночной стоимости. Суд находился в городе Осташкове, туда и направлялись материалы всех дел. Присуждали обычно к 5–6 месяцам исправительных работ по месту трудовой деятельности с вычетом 20–25 % от заработка в доход государства. За самовольный уход – 3–4 месяца тюремного заключения. Эти строгости, конечно, действовали на людей, держали их в напряжении и страхе.

Такова была послевоенная жизнь советского человека на острове. Но рядом с ней проходила другая жизнь, имеющая другой уклад. Немцы прожили на острове семь лет. У них здесь рождались дети. Дети, которые уже были у них и приехали с ними, ходили в школу. Немцы были не против, что детей обучали русские учителя на русском языке, что их дети учились вместе с детьми русских сотрудников. Германия и СССР – страны, имеющие совершенно разные культуры, разное воспитание, разные убеждения. Но здесь, на этом острове, они сумели ужиться, поладить и понять друг друга. Немцам было интересно смотреть на нашу жизнь, наблюдать ее, а нам было чему поучиться у этих людей. Аккуратность, порядочность, пунктуальность, умение заполнить свой быт интересными и полезными делами – так были воспитаны в своей стране эти люди. Жизнь на острове не лишала их активности. Они очень любили заниматься спортом. У них были волейбольная и баскетбольная площадки, были теннисные корты. В клубе они устраивали концерты, у них был свой оркестр. На их вечера можно было приходить и русским. Моя бабушка жила тогда в деревне и на эти вечера ходить любила. В деревнях никаких концертов и знать-то не знали тогда. Соберутся, попоют, попляшут, да и расходятся по домам. На острове тогда еще кино показывали. Любили люди его смотреть, после танцев оно было единственным развлечением. А немцев еще руководство института по возможности вывозило в Москву в музеи, в театры.

Жены у них не работали, но были хорошими домохозяйками и рукодельницами, сами вязали и шили вещи детям. Немцы сажали огороды, там тоже все было сделано аккуратно, грядки были ровные и ухоженные. Я спросила бабушку, как одевались немцы, что носили они тогда. Бабушка помнит, что мужчины, особенно доктора и инженеры, носили костюмы, пошитые из хорошего материала, у женщин платья были модные, нарядные, туфли красивые. Дети были хорошо одеты. А наши после войны самого дешевого материала на платье не всегда могли купить в магазине на свою зарплату. Многие девушки тогда в клуб приходили в ситцевом платье и считали себя нарядными. А моя бабушка на танцы вообще ходила в чужой одежде, так как своего хорошего совсем не было, вот подруга и давала. Ей потом немка подарила хорошее платье, да только берегла она его, надела несколько раз, сфотографировалась в нем. А потом пришлось перешить его на костюмчик для сына. На фоне роскошных немецких нарядов наши солдатские гимнастерки и кирзовые сапоги, ситцевые платья и простенькие кофточки неброского цвета, поношенная обувь и платки, конечно, смотрелись тогда серо и убого. Но немцам не завидовали. Больше о еде думали. Старались купить лучше лишний кусок хлеба.

На очень высоком уровне того времени была организована жизнь немецких ракетчиков на острове. И все это было сделано для того, чтобы они плодотворно и охотно работали на нас. Но в чем же состояла их работа? Вот что пишет Б.Е. Черток:

«В их обязанности входила консультация по выпуску русского комплекта документации «ФАУ-2» и зенитных управляемых ракет, а также изучение вопросов, связанных с формированием ракетного двигателя, подготовка к сборке ракет из немецких частей».

Важнейшим этапом этого периода была, пожалуй, разработка предложений к программе пуска «ФАУ-2», который планировался на осень 1947 года. С этой работой немцы справились успешно. В конце 1947 года они уже принимали участие в первых стендовых и летных испытаниях трофейных баллистических ракет «А-4» на полигоне Капустин Яр.

Другой важной задачей, стоящей перед специалистами, было развертывание производства ракет в СССР. После изучения образцов немецкой техники конструкция ракеты была приспособлена к возможностям советского производства. Многое пришлось дорабатывать, и особенно были проблемы при создании отечественного аналога управления «ФАУ-2». Большой вклад в эту работу внесли ученые острова Городомля. Ряд приборов производился именно здесь. Советская копия «ФАУ-2» получила название «Р-1». И после успешного испытания 10 октября 1948 года на полигоне Капустин Яр она была принята на вооружение.

Но все ли тогда было так хорошо в этой истории? Вот и здесь имели место свои и светлые, и темные стороны. Есть один момент, который служил, можно сказать, своеобразным тормозом в деятельности немецкого коллектива. Ведь когда немцам было поручено разрабатывать проект «Г-1», в НИИ-88 в это же время отдел С.П. Королева проектировал свою ракету «Р-2», к разработкам которой немцы не допускались.

В стране многое тогда делалось грубо и непорядочно. Вот и Черток отмечает то же самое:

«Это было время, когда в средствах массовой информации разжигалась борьба с так называемым космополитизмом. Шли активные поиски русских авторов всех без исключения изобретений и новейших научных теорий. Так, из истории авиации были выброшены братья Райт, и изобретателем аэроплана стал Можайский. В закрытых оборонных отраслях эта компания была сильно приглушена. Но это гонение на «космополитов» грозило потерей классных специалистов на самых горячих участках атомной радиолокационной и ракетной техники».

Это означало, что создать институту смешанный советско-немецкий коллектив режим просто не позволил.

Вырисовывалась такая картина, что вроде бы и не нужно было нам все то, что делали немецкие ученые. Зачем тогда везли людей сюда? Тратили огромные суммы на этот переезд? Если только чтобы помочь собрать и запустить в производство советскую модификацию ракеты «ФАУ-2», то почему немцев уже тогда, в 1948 году, не отправили домой? И все проблемы бы тогда были решены, а Королев бы спокойно изобретал свою ракету дальнего действия. Нет, я думаю, да и факты говорят, что не только для помощи по ракете «ФАУ-2» немецких ракетчиков привезли в Союз, создали им условия, дали большие зарплаты. Они были нужны, вернее были нужны их знания и опыт. И все использовалось, только так все было поставлено, что получалось, будто бы работа немцев в советских изысканиях большой роли не играла. Я это так понимаю. Да и дальнейшие события подтверждают мои выводы.

Естественно, все лучшее оборудование и материалы шли в Подлипки, а не на Городомлю. Поэтому работа у Королева шла хорошо. Кроме того, советские конструкторы были полностью посвящены в проектные решения немцев, в то время как те о советском проекте ничего не знали. Но, несмотря на то, что на острове не было никакой экспериментальной базы, а производственную базу даже заводом нельзя было назвать, несмотря на все препятствия, чинимые им, немецкие конструкторы в декабре 1948 года представили доработанные проект ракеты «Г-1». Проект был опять одобрен, но остался на бумаге, реализован он не был. Хотя и отмечается, что одной из главных причин была техническая отсталость Советского Союза, я думаю, дело было в большей степени в позиции, занятой С.П. Королевым. Он хотел быть первым. Поэтому и был выбран советский проект ракеты «Р-2», а не лучший во многих отношениях немецкий «Г-1». Только ряд идей из него был впоследствии использован в советских разработках. Миссия немцев в этом и заключалась: давать предложения и идеи для успешной работы советских ученых.

Каким же все-таки был финал этой истории? В декабре 1948 года на большом совете НИИ при обсуждении проекта «Г-1» Греттруп высказался однозначно: «Дальше разрабатывать проект без экспериментов невозможно». Решение совета опять было положительным, потому что нельзя было забраковать двухлетнюю работу. И в то же время, чтобы реализовать проект Греттрупа параллельно с работой Королева, у института просто не было сил. Это означало, что дальнейшее развитие ракетной техники должно было концентрироваться на одном каком-то решающем направлении. И, естественно, предпочтение было отдано разработкам Королева. А работы над проектом, в который немцы вложили столько сил, стали постепенно сворачиваться. В 1949–1950 годах немецкие ученые еще продолжали свою работу над проектом ракеты «Г-1», открыли новую разработку ракеты «Г-2» с дальностью полета 2500 км, в ходе которой также был выдвинут целый ряд новых идей.

И опять, хотя немецкий проект признан лучшим, реализован был проект Королева. Исследования немецких ракетчиков бесспорно стимулировали деятельность Королева и его коллег. Но все эти работы немецкие ученые проводили, не имея возможности консультироваться с советскими специалистами.

В октябре 1950 года филиал № 1 НИИ-88 прекратил свою деятельность. Еще до 1951 года ему поручались какие-то второстепенные несекретные задачи. Но вот в конце 1951 года правительством было принято решение о репатриации семей немецких специалистов в ГДР. Вполне можно сделать вывод, что немцы в общем-то и не сделали для нас ничего серьезного. И не потому ли в начале работы над этой темой, у меня неоднократно возникал такой вопрос: «Зачем нужно было везти этих людей сюда из Германии, если мы все делали сами? Разве недостаточно было того, что они дали нам там?» И только сейчас, когда скрупулезно и основательно проработала материал, я начала многое понимать по-другому. Мне стало ясно, что были и более чем веские основания, чтобы привезти немцев сюда, в Союз. Эти люди были нам очень нужны в то время, а они в своей стране в любой момент могли прекратить свою работу на нас и уйти на Запад. Здесь же они целиком были в нашем распоряжении, здесь было удобнее их использовать. Правильнее будет сказать, что путь советских ученых очень тесно переплетался тогда с путем, который проложили им немецкие специалисты. Много фактов того, что именно мощное «немецкое» начало дало первый толчок развитию нашего ракетостроения. Правда, чисто немецкие проекты не были реализованы в СССР. Но сколько же идей из них было использовано советскими конструкторами в дальнейшей работе. Это огромное наследие, эти уникальные знания, оставленные немцами, оказали нам неоценимую услугу не только в ракетной отрасли. Они были широко использованы и в авиационной промышленности, и в деле освоения космоса.

На ракетах первого поколения использовались принципы управления, предложенные немецкими учеными (коррекция полета по радио). Брали идеи, предложения, а в отдельных случаях просто использовали оригинальные немецкие чертежи. И вот, переворачивая эту страничку большой истории Советского государства и учитывая все изложенное в ней, не будет сильным преувеличением сказать, что советская дорога в космос начиналась здесь, на острове Городомля трудами привезенных сюда немецких инженеров.

Эти судьбы начинали новую веху истории острова Городомля

Немцы уехали с острова. Но он не опустел. Здесь стало зарождаться новое производство, здесь стала строиться новая жизнь. И люди создали здесь такой завод, который стал гордостью советской космонавтики и отечественного ракетостроения.

Кто же они, эти жители острова? Какими ветрами занесло их сюда?

Первая героиня нашего исследования – Анна Федоровна Валтахова.

Родилась Анна Федоровна 13 февраля 1927 года в деревне Жданское Осташковского района Калининской области. С момента, как стала понимать, помнит, что жили с матерью, отца не было. Мать работала в колхозе, который тогда чуть теплился. Денег не платили, писали трудодни. Бедность была ужасная. Окончила начальную школу. Это было в 1938 году. И тоже пошла работать в колхоз. Надо было помогать матери – не на кого было надеяться. Дети рано начинали трудиться. В 1942 году по Осташковскому району прошла мобилизация молодежи для отправки в тыл на работы. Молодежь забирали и везли, куда было нужно, не спрашивая и не интересуясь, хочет человек ехать или нет. Исполнилось пятнадцать лет, и забирали, везли в школы ФЗО, в ремесленные училища. Вот и Анна Федоровна была отправлена в Новосибирск, где стала учиться в таком ремесленном училище вместе со многими такими же, как она.

Приводили вот таких молоденьких девочек в цеха большого завода, ставили к станку и говорили: «Работай!» И работали по законам военного времени. Анне Федоровне досталась с войны такая мужская профессия, как фрезеровщик. Слова-то такого до этого и не слышала. И разве стала бы в мирное время учиться такому? А вот пришлось. И тракторист – в войну была очень даже женская профессия. Тоже молодые девчонки работали. Моя бабушка в Саратовской области не один гектар земли вспахала. А что умела? Даже трактор заводить толком не могла. Бригадир заведет, поставит к борозде и поезжай. А поля в степи огромные, одну борозду можно полдня гнать. Были и голодными, и раздетыми. Так же и Анна Федоровна жила в Новосибирске. Домом стало общежитие. Кое-как кормили. Одежонку и обувку, какую смогли, выдали. Кому досталась поношенная гимнастерка, кому – мужская рубашка не своего размера. Обувь на деревянной колодке. Ног толком не поднять. Типа солдатских ботинок. Для моей бабушки такие ботинки еще до войны были «фирменной обувью».

До 1947 года отработала Анна Федоровна на комбинате № 179 города Новосибирска. Но тянуло домой. Осенью уволилась и поехала на родину. И не успела появиться в деревне, оглядеться, как начали посылать на лесозаготовки. А на дворе-то не лето красное. Ни одеть, ни обуть толком нечего. Как в такой одежде идти в лес поздней осенью, да еще на целый день? И отказаться нельзя. Быстро примут меры. Тогда было просто с этим. Что не так, под суд. За все судили. Моя бабушка, когда работала в кожзаводе в Осташкове (в это же время), тоже отказалась поехать в лес из-за того, что надеть было нечего. Так ей и это припомнили, когда судили за кусок кожи, взятый на тапки. За все и дали один год тюрьмы. Анна Федоровна два раза съездила, а когда стали посылать в третий раз, поняла, что так и будет продолжаться бесконечно. Думала недолго. Колхозницей она уже больше не считалась. Еще в Новосибирск ей мать присылала справку, по которой ей был выдан паспорт. А ехать решила на Городомлю.

И вот уже в декабре 1947 года эта тогда еще молодая девушка переступила порог отдела кадров филиала № 1 НИИ-88. Приняли, спросили, куда бы хотела идти работать. Она вспоминает, что хотела пойти тогда в столовую официанткой. А когда говорила нам это, как-то застеснялась, будто бы желание ее содержало что-то нехорошее. Привыкла, видимо, к мужской работе, поэтому и чувствовала неловкость оттого, что захотела чего-то более легкого. Места свободного не оказалось. Так и пришлось сказать, что имеет специальность фрезеровщика. Станочники, конечно же, были нужны. Это и определило дальнейшую судьбу на всю трудовую жизнь. Так до пенсии и отработала Анна Федоровна на фрезерном станке сначала в филиале, а затем на предприятии «Звезда».

Анна Федоровна, как только получила работу, сразу же получила и жилье. Тогда, в 1947 году на острове жили немецкие специалисты-ракетчики. Они занимали дома поселка. А русских селили в поселке Первомайка, как теперь назывался бывший монастырский скит. И общежитие, куда переселили Анну Федоровну, было устроено в бывшей церкви этого скита. И внимания не обращали, что жили в таком святом месте. И ничего. Гром с неба не грянул и никого не разразило молнией. Все это было тогда нормой жизни общества.

Как же тогда жилось? Да, жили. К роскоши не были приучены. Поэтому не сильно угнетало то, что жилье было лишено самых элементарных удобств, что топили дровами, готовили на плите, что туалет был на улице. Многие коренные старожилы острова тогда так начинали. Им хорошо знакомы бараки Первомайки.

Что она видела? Сначала беспросветная серость будней деревни, затем тяготы и хаос войны и, наконец, трудности послевоенного периода. У человека и мира-то своего тогда не было. Одно большое общежитие. Жили все, как на ладони. И потому по-разному приспосабливались к такой жизни. И появились у нее робость, боязливость, постоянный страх быть в ответе за свои поступки. Вот были нужны деньги. Но разве она могла позволить себе пойти и запросто продать котелок черники немцам, как другие это делали, если это было нельзя? Или могла она опоздать на работу хотя бы на полчаса? Даже, разговаривая с нами о своей жизни на острове, она и то боялась, как бы не наговорить лишнего. Оттого и на многие вопросы не ответила. Сколько времени прошло с тех пор, порядки уже стали другие, но она на всю жизнь запомнила то, чему научили ее тогда. Мы поинтересовались у Анны Федоровны, какая же была у нее зарплата? 400–500 рублей с вычетами. Брали подоходный налог, за бездетность, а также часть денег заменяли облигациями займа. Помнит, первый раз получила здесь 280 рублей. На такую сумму надо было и поесть, и одеться-обуться. Как же выкручивались? Приходилось на чем-то экономить. И все равно, жилось намного лучше, чем если бы осталась в колхозе работать. Когда на Городомле образовалось предприятие, в ближних деревнях колхозы почти перестали существовать. Вот и получилось так, что потом с производства поехали помогать этим же брошенным колхозам.

Когда Анна Федоровна в 1953 году вышла замуж, не надо было мотаться по чужим углам, она привела мужа в свою собственную комнату. Родившегося ребенка воспитывала уже в двухкомнатной квартире. Создала свой мир и жила в нем, ограждая себя и свою семью от чужого вторжения. Вот уже ушел ее век, сменился другой строй, а она, как жила, так и живет, без эмоций и без протестов, всем довольна и на все согласна.

И совсем другого человека мы увидели, когда переступили порог дома Цветкова Василия Петровича. Живой, энергичный, жизнерадостный. Он с большим удовольствием согласился рассказать нам о своей жизни. Сразу подумалось, что он давно ждал этого момента, чтобы снять с души груз памяти, который носил многие годы.

Родился Василий Петрович 25 января 1925 года в деревне Барутино Рамешковского района Калининской области. Отец был потомственный кузнец. В семье четверо детей. О детстве память ничего не сохранила, но деревню 30-х годов хорошо запомнил. Это был тогда свой, особенный мир. Много работали, но мало имели. Хребет гнули от зари до зари, а лишнего все равно не было. Вот и приходилось строить свою жизнь так, чтобы выжить, не умереть с голоду. Как организовывался у них колхоз, Василий Петрович не помнит, был маленький. Спросили: «А ели-то что тогда?» Самое простое, что и во всех деревнях тогда было. Овощи, в основном, картошку, капусту, лук. Брюкву сажали. Мать огурцы солила. Молоко было, иногда мясо видели. Хлеб, соль, песок и другие продукты покупали в магазине. В Рамешки ходили. Иногда приходилось ночь стоять в очереди. Помнит даже некоторые цены на продукты. Водка считалась тогда дорогим продуктом, ее почти не пили. В деревнях варили пиво, да такое, что с теперешним пивом (как сказал Василий Петрович) и рядом не поставишь. Вот в праздник, когда все собирались за столом, сначала выпивали по рюмке водки, а потом начинали пить одно пиво. Причем пили всегда только теплое пиво.

А в школе-то хоть учились? Да, ответил, четыре класса у себя в деревне закончил, а доучивался в Рамешках. В 1940 году окончил школу, а скоро и война началась. Но попал на войну в январе 1943 года. В конце мая 1944 года оказался на 3-м Белорусском фронте и участвовал в большом наступлении под Витебском. Вспоминает, что было что-то страшное. Жили одним мгновением. Но остался жив, значит, не судьба была погибнуть. А вот на 1-м Прибалтийском фронте, куда попал осенью 1944 года, не повезло. И вот – тяжелое ранение грудной клетки. Началось долгое путешествие по госпиталям. В это время лежал в госпитале в Кинешме. Когда стал поправляться, на койке без дела валяться уж не дали. Ухаживать некому, а работы много. В госпитале умирали каждый день. Надо было хоронить. Вот раненые сами и хоронили своих товарищей. А была зима. Земля мерзлая, копать трудно. Одну могилу полдня копали. Дело совсем не двигалось. Василий Петрович говорит: «Замучились мы совсем. И взяли грех на душу. Стали хоронить умерших по двое в одном гробу. Дело-то и пошло быстрее». Здесь хоть еще гробы были. Моя бабушка говорит, что они умерших хоронили вообще в одной большой яме. Бросали туда людей, пока полная не будет. Засыпали затем землей и даже холмов не делали. Ходили потом по этому месту. И сколько таких захоронений у нас еще не найдено по стране. На нашем острове, наверное, тоже есть такое место, ведь здесь в войну были госпитали.

После комиссии, а это было в марте 1945 года, Василия Петровича направили в Горьковскую радиошколу учиться на радиста. Учились на радиста всего три месяца. Время военное, все делалось ускоренным методом. Поэтому и режим был не из легких. Трудно приходилось, занимались по десять-двенадцать часов в сутки, кормили почти одной капустой. Пока учился, война закончилась.

Но не скоро еще после победы вернется домой Василий Петрович. По красноармейской книжке Василия Петровича мы видели, какой путь пришлось ему проделать в то время. Через столько городов пришлось проехать их воинской части. Василий Петрович в августе 1945 года был направлен в город Ростов для обслуживания связи. Был в Сельмаше и занимались здесь перевозкой зерна. Жили прямо в машинах. В июне 1946 года направили в город Шахты. Здесь получили радиостанцию и поехали дальше, в Миллерово. Все время ехали, даже ночью. Движение было большое, случалось, что в этой кутерьме часто гибли люди. И нигде никаких нормальных условий. И вот Василий Петрович уже в Кустанайской области. Опять вывозили зерно. Оно здесь лежало с 1941 года, т.е. с самого начала войны. Работали в тяжелейших условиях. Морозы доходили до 50 градусов. Здесь вообще климат был такой, что старики никогда не видели, как яблоня цветет. Зимой птицы не лету замерзали. А рейсы были длинные, в один конец 500 км. Очень часто шоферы замерзали, не доезжая до места. В сентябре 1947 года часть, в которой служил Василий Петрович, была расформирована, а он был направлен в другую часть в город Мары Туркменской ССР, где и дослуживал до конца демобилизации. В Кустанае замерзали, а здесь – нестерпимая жара. В 1948 году были отправлены на ликвидацию последствий землетрясения в Ашхабаде. Разбирали завалы, откапывали живых людей, закапывали мертвых в одной большой траншее. Иногда волосы на голове шевелились от увиденного.

В апреле 1950 года был уволен в запас. Семь лет постоянной одеждой этого человека были солдатская шинель, солдатская гимнастерка и тяжелые солдатские сапоги. Когда Василий Петрович приехал домой, в деревню, которая как раз находилась напротив острова Городомля, то, как говорит, не подумал, дал маху и прописался там. А это значило, что ты колхозник и иди работать в колхоз. Василий Петрович говорит:

«А что бы я там заработал? Семья и так бедствовала, да и сам был раздетый, разутый, только с армии».

Еще когда Василий Петрович был в армии, отец его, зная, что сын имеет специальность радиста, как-то заговорил об этом с уполномоченным филиала на Городомле по колхозам. Тот обещал помочь. И вот теперь дело принимало неважный оборот. Пришлось пройти через ряд неприятных моментов. Хочу сказать, что тогда чинили всякие препятствия людям, держали в колхозах насильно, заставляли, наказывали, а все равно поднять сельское хозяйство так и не смогли. Системе легче было существовать, если она приказывала, требовала и наказывала. Василию Петровичу на себе пришлось испытать жесткий порядок этой системы. С председателем сельсовета проблем не было. Здесь все было просто. Пригласили, угостили. Справка была получена, паспорт по ней выдали. Но так как Василий Петрович числился еще и членом ВЛКСМ, ему надо было получить рекомендацию у секретаря райкома ВКП (б) для поступления на работу. Пришел к нему уверенный, со справкой, что он не колхозник, а тот и говорит:

«А мы тебя не отпустим. Ты молодой, энергичный, такие нам нужны. Выучим тебя на председателя колхоза».

Василий Петрович решил пойти к секретарю комсомола. Тот стал звонить секретарю райкома, а Василия Петровича попросил выйти в коридор. Василий Петрович вспоминает:

«Думаю, если не отпустят из колхоза, порву комсомольский билет, брошу его на стол. А секретаря ударю. Пусть меня посадят. Больше полутора лет не дадут. Выйду оттуда и буду свободен».

Отчаяние может довести и не до такого. Но не пришлось Василию Петровичу делать, что задумал. Дали ему рекомендацию и поехал он на Городомлю поступать на работу. Это было в июне 1950 года. Школа радистов хорошо помогла. Тогда на острове работали немцы. И Василия Петровича приняли на должность лаборанта в лабораторию.

Здесь было режимное предприятие. А значит опять жесткая дисциплина, опять очень много всего нельзя. Нельзя было общаться с немцами, нельзя ходить свободно по заводу, нельзя, нельзя, нельзя. Трудно было, конечно, всего и всегда бояться. Особенно унижало достоинство то, что, работая рядом с человеком, если тот немец, ты не можешь сказать ему свободно каких-то других слов, кроме тех, что касаются работы. Василий Петрович говорит, что немец Ланге был хорошим и добрым человеком. У него было пятеро детей. И вот хотелось что-то приятное сделать этому человеку. Когда ездил домой, ходил мимо колхозного поля. Как-то набрал гороха и решил угостить. Упаковал его и привез. Так просто отдать было нельзя, тогда и у стен глаза были. Узнают, неприятностей не миновать. И вот Василий Петрович оставил его в камере хранения, а Ланге незаметно сунул номерок. На другой день Ланге приходит на работу и тоже тихонько кладет что-то Василию Петровичу в руку. Говорит: «Смотрю, 50 рублей положил. Я испугался, не беру». А он: «Бери, бери. Детям понравилось, принеси еще». Вот так приходилось делать. Все тихо, все украдкой.

Приходил с работы и садился чинить для всей деревни посуду, лудить самовары. И что зарабатывал, все отдавал матери. Всю ссуду, взятую на дом, тогда погасил сам, своим трудом. А жить потом в этом доме не пришлось вовсе, сестре остался.

Тогда в деревне жили плохо, бедно. Поэтому Василий Петрович не без гордости вспоминает, что у него первого в деревне появился детекторный приемник. Не купил его, а сам собрал. Говорит, ребята знакомые на заводе помогли. Правда, не все обошлось гладко. Когда выносил с завода аккумуляторные батареи, его задержали на пропускном пункте. Перевели на нижеоплачиваемую работу на три месяца. По тем понятиям, денег тогда потерял много, да еще не три, а больше месяцев отработал по этому наказанию. Хоть и пострадал, а ведь все равно радовался, потому что появилось новое, удивительное. Люди приходили послушать, посмотреть, потрогать.

Когда в 1953 году уехали немецкие специалисты, жизнь на острове, естественно, изменилась. И Василию Петровичу пришлось осваивать другую профессию, и филиалу надо было менять профиль. Завод теперь стал разрабатывать и изготовлять вибростенды, осциллографы, нестандартную аппаратуру для испытательных стендов ракетных двигателей, испытывать макеты головных частей ракет.

Вскоре Василий Петрович переехал из деревни жить на остров. Ему тогда дали комнату. Свою будущую жену встретил здесь, на острове.

Сейчас Василий Петрович живет один. У детей свои семьи. А жена у него недавно умерла. Но, когда мы пришли к нему, то совсем не почувствовали, что в его доме нет хозяйки. Так было чисто и уютно в нем.

После отъезда немцев на острове зарождалось производство, которое имело тогда большое значение для страны. С 1953 года оно стало именоваться предприятием «Звезда», и специализировалось на создании приборов, необходимых для ракетостроения и космической техники. И заводу тогда будут нужны рабочие с высокой квалификацией, умные, талантливые специалисты. Их будут искать по всей стране, делать запросы в самые элитные столичные вузы. Специалистам будут предлагать хорошую работу, приличное жилье. И люди поедут сюда. По разным причинам. У одних была хорошая работа, но не было хорошего жилья и оно не ожидалось в ближайшем будущем, у других было какое-то жилье, но не было хорошей работы, а у третьих не было ни хорошего жилья, ни хорошей работы. И многие тогда оставались здесь жить, потому что нашли на этом клочке земли и то, и другое, и третье. Вот именно в те 50-60-е годы на острове закладывался «костяк», крепкая основа нашего населения. И не удивительно поэтому, что среди островитян можно встретить и коренного ленинградца, и потомственного москвича, и жителя Баку. Всю географическую карту страны можно увидеть на нашем острове. Я уже не говорю о деревне и об Осташкове. Половина села и города побывала здесь, и есть такие, которые тоже пустили тут свои корни. Тогда население особенно сильно росло. И люди сравнительно быстро получали здесь хорошее благоустроенное жилье. Это место было удивительным не только по своей природной красоте. Многочисленная плеяда советской интеллигенции 50–60-х, собравшись здесь в те годы, сделала его самым культурным населенным пунктом в округе. А закрытость и недоступность создали здесь комфортную для жизни обстановку. Было удобно жить рядом с работой. Спокойно воспитывать своих детей, они свободно гуляли по острову. Важность завода для страны тогда очень хорошо чувствовалась в устройстве быта островитян. Здесь было отличное московское снабжение. Можно было купить все от мяса до колбасы, от разных консервов до конфет и фруктов. Потому и трудно было принять и застойные 70-е с их полупустыми прилавками, дефицитами, блатами и очередями, и перестроечные 80-е с их ограничениями, талонами и повышениями цен…

Дети острова

В своей работе я не могла не написать про детей, которые в 50–60-е годы жили на острове, которые были тогда его будущим, а сейчас являются его настоящим. Для взрослых остров был родиной относительной, а для детей – настоящей. Если взрослые люди приезжали сюда, уже имея опыт другой жизни, то их детям пришлось создавать его здесь. А много ли они для этого имели на этом маленьком пятачке земли? Что особенного можно было найти в одной и той же дороге, в одном и том же пейзаже и среди одних и тех же людей?

Мою маму, Губанову Тамару Михайловну, можно по праву назвать ребенком острова, потому что вся ее жизнь прошла здесь. Она только родилась в 1955 году в близлежащей от острова деревне, а уже в 1957 году приехала с родителями сюда. Тогда на острове открывалось большое производство. Людей ехало много. Кто был попроще, тех селили в бывший скит, который носил тогда название поселок Первомайка. Сюда же приехала и мама, и один из бараков этого поселка стал ее первым настоящим домом. Когда стала уже понимать, то считала, что жилье их начиналось с большого общего коридора, завешанного разной одеждой и заставленного всякой обувью, начиная от валенок и кончая туфлями. В этом коридоре проходила общая жизнь людей. Что тогда имели-то? У всех почти было одинаково. Само жилье – это одна комната, перегороженная на две. Здесь было все: и спальня, и кухня, и столовая. Было три железные кровати, старый диван и укладка для белья вместо шкафа. А еще около окна стоял самодельный деревянный стол, за которым обедали, мать шила и гладила, брат готовил уроки, а мама сидела на нем, когда ее собирали в садик. А еще были не свои стулья, их взяли во временное пользование в ЖКО завода. И все. Для игры использовали и фантики от конфет, найденные на улице, и осколки битой посуды. А кукла была одна. С ней мама не расставалась даже ночью. Помнит, когда у нее сломалась рука, плакала целый день. Вот с таким богатством и проходило детство. Жизнь, вроде бы, была и получше уже, а все равно детей не баловали. Ни едой, ни одеждой, ни игрушками. Отец еще пил, домой почти ничего не приносил. Мать одна тянула семейный воз. Хорошо еще хозяйство выручало. Первомайка тогда была похожа на деревню. Дома старые, темные от времени, туалеты на улице, огороды и много сараев. Тогда почти все держали свиней и кур. И каждый свободный клочок земли был занят огородами. Сажали картошку, овощи разные. Огурцы тогда хорошо росли без всякого укрывания, много было. Мать бочками солила. А еще был на Майке большой старый сад. Яблоки мелкие, кислые, а дети все равно их ели. И ничего, животы не болели, хоть и не мыли ничего. Мать вроде бы сушила яблоки, а варенье не варили, песку надо было много.

И жили тогда одинаково небогато. Что у кого было, то и носили. И рваное, и с дырками, и не по размеру. Особенно на улицу. В садик-то мать почище и получше чего надевала. Но хорошо помнит мама только одно фланелевое платье с кокеткой впереди и в горошек. Было оно пошито вручную и уже не очень новое. Почему-то больше всего его носила. А еще помнит, что надевали все время лифчик с резинками. К нему прикрепляли чулки. Было очень неудобно. Обувь была крепкая, грубая. Зато долго носилась. В садике все время чулки закручивали барашком на манер носков. Наверное, чтобы жарко не было. Весной и осенью носили резиновые сапоги. У ребят основной обувью были кеды, мамин брат даже сначала в школу в них ходил. Все это стоило тогда недорого, вот и покупали. А зимой бегали в подшитых валенках. Пальтишки простенькие, иногда с чужого плеча. Мать покупала по дешевке.

А еще помнит мама больших лохматых собак, которые тогда охраняли остров. Приходилось ходить мимо них, когда ехали в город или ехали из города. Очень их боялась. «Иду, прячусь за мать, а собака бежит вдоль, лает, рвется к нам. А проволока, по которой она ходила, метров десять длиной», – говорит мама. Мама, наверное, потому всех собак сейчас побаивается. От детства осталось такое. А проволока? Она тогда не вызывала никаких эмоций. А когда стали постарше, то уже не обращали на нее внимание, потому что привыкли. Тогда это не угнетало. По лесу ходить не боялись, знали, что никого чужого там не встретят. На людей это, конечно, влияло. С детства учились держать язык за зубами.

А в 1963 году произошли в жизни изменения. Всех стали переселять в рабочий поселок. Все его тогда называли «стройкой», потому что здесь тогда шло большое строительство, здесь находился и сам завод. Тогда уже строили кирпичные дома. Но бабушка неправильно написала заявление, поэтому в такой дом не попали. И опять две комнаты, коммуналка. Правда, условия с первыми уже было не сравнить. Подселение – одна семья. Отопление водяное, туалет в квартире. Радовались бесконечно. Но сама жизнь мало изменилась. Мать прибегала с работы и занималась хозяйством. Поросенок, куры, огород требовали немалого ухода. А еще надо было готовить, стирать, убирать. Некогда было уделить детям хотя бы минимум внимания. Книги она читать не умела, рассказывать ничего не любила. Единственное, что видели от нее – это чистое белье, обеды и ужины. Маляр по специальности, она, чтобы побольше заработать, подрабатывала на ремонте квартир. А если этой работы временно не было, то она работала посудомойкой в столовой. И опять на детей не оставалось времени. О деде я и не говорю. Дети его вообще редко видели и то, чаще пьяного. И все это, конечно не лучшим образом потом скажется на характере мамы.

Бабушка помнила бедствия своей молодости, поэтому и старалась только достичь одного, чтобы дети были сыты и одеты. Дом хотела обустроить, потому и рвалась на нескольких работах. Устали тогда не знала, привычная была к труду. А потом стала выпивать. И главное, когда? Тогда, когда жизнь уже улучшалась. Все выдержала: и голод, и холод, и войну, и лишения, а тут не устояла. Она, конечно, продолжала заботиться о детях, но они, особенно мама, питали к ней уже другие чувства. Вот вроде бы жили все вместе, а каждый уже был сам по себе. Дом не интересовал. И для детей главным местом тогда в жизни была та самая улица. Здесь отдыхали, здесь общались, здесь учили жить. Днями пропадали на улице, особенно летом. На острове тогда было много черники. Мама помнит, что они с братом за два дня по ведру набирали. Бабушка варила варенье, кисель, пироги пекла, сушила ее. Даже продавала. Когда ходили за ягодами, давали себе задание, сколько ягод набрать. И пока собирали, ни одной ягодки не съедали. Наберут норму и тогда сами едят. А грибов сколько носили! Они тогда частыми гостями были на обеденном столе. Второй, пожалуй, продукт после картошки. Бабушка насолит, насушит, целую зиму и ели. Суп варила с грибами, картошку делала, даже пироги пекла.

А рыба как выручала! Целый день могли простоять с удочкой, ведь ловили-то с берега. Тогда рыбы было еще много в Селигере, без улова не приходили. Мама потом даже с дедом ездила на рыбалку, когда у них появилась деревянная лодка, вставала рано. Из-за рыбы часто нарушали режимный порядок. Ходили в запретное место на Майскую косу. Здесь хорошо клевало. А был тогда катер сторожевой. Он в определенные часы патрулировал вдоль острова. Мама вспоминает:

«А мы ведь времени не знали, часов не было ни у кого. Как только увидим, что едет, удочки бросаем и бежим в кусты. Проедет, опять выходим. А иногда подъезжали и удочки забирали. А как были рады, когда катер сломался».

Обстановка, конечно, не из приятных, на отдых вообще-то мало похожа. Страх в душу закладывали уже с малых лет.

На острове не было такого уголка, где бы не побывали дети. Только один завод, обнесенный высоким забором, оставался недоступным, потому интересным и манящим местом. Так хотелось туда заглянуть!

А зиму еще больше любили, чем лето. Горок вокруг было много. Катались на санках, на лыжах. У кого не было санок, катались на картонке. И лыжи тогда были простые, надевались прямо на валенки. Но никто не обращал внимания на то, что они постоянно сваливались. С любой горы ехали и не боялись. Катались на коньках. Были такие двухполозные, веревками прикреплялись к валенкам, назывались «снегурки». У нас теперь, наверное, никто бы такие и не надел, а те дети катались и за счастье считали. У некоторых и таких не было, катались на ногах. Позже уже появились и лыжи, и коньки на ботинках. Мать где-то с рук купила и им с братом такие коньки, а лыжи брали на лыжной базе. И каток потом сделали на поселке около клуба. Его постоянно чистили и заливали. И этот каток был для тех детей чем-то вроде телевизора для нынешних детей. После уроков был один путь – туда. Яблоку негде было упасть. А потом музыку сделали, свет провели. Взрослые даже приходили сюда постоять, посмотреть.

Школьная жизнь у мамы началась в 1963 году. Все тогда было не таким, как сейчас. Школа тогда была деревянная, одноэтажная, всего на 150 человек. Первыми здесь учились дети немецких специалистов. В 50-х немцы уехали. Но людей было еще мало, поэтому детям этой школы вполне хватало. Один учитель тогда учил сразу два класса, первый с третьим, второй с четвертым. А когда сюда пришла мама, школа уже не вмещала всех детей острова. И класс был очень большим, сорок с лишним человек. А писали сначала карандашами. Ручки давали только тем, кто начинал хорошо писать. Сначала писали перьевыми ручками, потому уж появились авторучки. И немного денег тогда тратили родители для того, чтобы их ребенок учился в школе. Тогда и учебники свои были, они стоили каждый не больше рубля. Тетради были по 2 копейки, стерка – 1 копейка, карандаш – 3 копейки, линейка – 5 копеек. Портфель стоил тогда 5 рублей. Мама за школьный период с первого по восьмой класс сменила всего один портфель, в старших классах захотела папку. И одежду какую-то особенную не надо было. Все тогда носили школьную форму. Излишеств никаких нельзя было.

В четвертом классе стала пионеркой. В пионеры принимали в день рождения Ленина, 22 апреля. До сих пор помнит клятву, которую произносили тогда, она была напечатана на последней странице обложки тетрадей. Но мама не испытала тогда чувства той торжественности, которую содержала в себе эта клятва. И вообще ничего не испытала от того, что стала пионеркой. В конце 60-х все эти общественные дела уже носили характер простой формальности, все делалось для галочки в плане мероприятий. И не было уже тогда того особого энтузиазма, который мама видела в кино, читала в книгах о пионерах довоенного и военного времени. Однообразные, проходившие в одном и том же порядке, пионерские линейки, неинтересные пионерские сборы, скучные классные часы, которые были простой запланированной формальностью. Конечно, кое-что делали. Собирали макулатуру, металлолом, убирали территорию вокруг школы, чистили линолеум в школе. Но все это было таким тусклым, неинтересным. Делалось все кое-как. И быстро расходились по домам. А то получалось иногда и так, что макулатуру просто сжигали, а металлолом вывозили на свалку. А дети видели и делали выводы. Тогда, в конце 60-х, страна уже медленно входила в застой.

Многое уже из школьное жизни забылось, но хорошо помнит мама, как ее выбрали в каком-то классе председателем совета отряда. Действовал принцип: «Только не меня». Должность была положена по Уставу пионерской организации, поэтому эти заботы валили на любые плечи. И однажды выбор этот пал на маму. А она никак не подходила для этого, потому что была необщительной, несмелой, ненаходчивой тогда. Хотели, видимо, помочь ей найти себя. Только ничего для этого не сделали. Ужасно не нравилась вся эта формалистика. И так всем этим наелась, что на комсомол просто потом уже не хватило сил.

Дом – это боль маминой души. Там так и не стало никогда хорошо и радостно. Плохим оказался этот мир для мамы. Он сделал ее своим рабом, он лишил ее стремления к общению, он воспитал в ней человека с трудным и непростым характером. Здесь она, в сущности, была одинока. Отец с матерью теперь пили вместе. Основной картиной семейной жизни стали пьяные застолья, заканчивающиеся часто скандалами и избиением матери. Разве нравилось смотреть на это? И после этого всего хотелось куда-то идти и что-то делать? Наоборот, было только одно желание забиться в какой-нибудь дальний угол и никого не видеть. Что она часто и делала. Очень тяжелым был этот период в жизни мамы. Однообразие острова угнетало уже. А уйти от этого было вроде бы некуда. Игры, которые интересовали в пять, в семь лет, уже в десять не увлекали. В 12–14 лет взгляды на жизнь становились другими. Уже надоедало по 15–20 раз за вечер ходить по одной улице взад-вперед, просто сидеть на лавке. Хотелось чего-то нового. А занятий для детей становилось все меньше. Многое было недоступно островским детям. Вот фигурное катание, например, нравилось, балет любила смотреть по телевизору. Но все это не для острова, все это осталось несбыточной мечтой. Ни музеев, ни театров. И если родителям всего этого уже было не надо, то детям, наоборот, очень хотелось.

Хоть Городомля и не походила на большой город, но и глухой деревней тогда уже не была. Она, наоборот, считалась самым культурным центром округи в те годы. Завод тогда работал в полную силу. Много молодежи приезжало сюда, выпускники техникумов, институтов. Досуг заполнить чем-то пытались, конечно. Кино было тогда настоящей палочкой-выручалочкой для островитян. Его любили все. А показывали кино через день. По два сеанса. Детей пускали на взрослые фильмы, если можно было по их содержанию, потому что детский билет – 10 копеек, а взрослый – 20 и 35 копеек в зависимости от места. Так что можно было сходить и два раза, если кино понравилось. Родители на кино денег всегда давали. Некоторые картины, такие, как «Чапаев», «Неуловимые мстители», «Фантомас», «Полосатый рейс», «Трембита», сказки смотрели по множеству раз. Уже и телевизор был дома, а в кино все равно бегали.

Вторым по посещаемости местом на острове была тогда библиотека. Туда ходили, как и домой, каждый день. Не было кино, люди читали книги. Не исключением была и мама. Могла читать до двух-трех часов ночи. Читала все: и Гайдара «Тимур и его команда», «Школа», «РВС», и Островского «Как закалялась сталь», и Фадеева «Молодая гвардия», и Осееву «Васек Трубачев и его товарищи». А как нравилась книга «Четвертая высота» про Гулю Королеву! Это почти постоянное пребывание дома незаметно отдалило ее от людей, от общества. И ей уже было трудно находиться среди них, контактировать с ними. Не нравилось уже выезжать за пределы острова. С трудом ходила в походы с классом, особенно с ночлегом. Неуютно чувствовала себя, когда ездили на копку картошки и приходилось жить в деревне. А сколько неприятных ассоциаций оставил в памяти на всю жизнь пионерский лагерь. И режим трудно переносила. Все по часам – подъем, зарядка, завтраки, обеды, ужины, тихий час, отбой. Ходьба строем. И так каждый день. Быстро надоело. И не увлекали, вызывали скуку все эти одни и те же мероприятия и игры. Не нравились уже надоевшая в школе военно-спортивная игра «Зарница», обязательный праздник Нептуна.

А жизнь шла. Продолжалась учеба. Родители учебой не интересовались, они даже дневник никогда не смотрели. Им было не до того. И характер у мамы все больше портился. Не ладила с одноклассниками, часто дерзила учителям. Тогда все и всех обвиняла в своих домашних бедах, в том, что не имела спокойной детской жизни. И этим, конечно, еще больше осложняла себе жизнь. Не любила притворяться и никогда не делала того, что не нравилось. Но школьная жизнь все равно постоянно тяготила. И решила, что будет учиться только до восьмого класса. Мама вспоминает:

«Уехать тогда очень хотела с острова. Надоело однообразие, которое царило вокруг, устала от этих родителей. Просто был тогда сильный душевный порыв поменять жизнь».

Она была уверена в том, что сможет сделать это легко и без проблем. Была мечта, которую давно хотела осуществить. Жизнь на острове среди такого чудного соснового леса, красота внутреннего озерка и постоянно общение с природой сделали свое дело. Полюбила все это. Полюбила все, что было связано с этим. Ботанику в школе. Книги о природе, растениях и животных в библиотеке. Собирала гербарий, коллекционировала камни. Часами могла сидеть около озерка, гулять в лесу. А потом писала фенологические заметки в местную газету, она тогда называлась «Заря коммунизма», а теперь ее переименовали в «Селигер». Попросила мать выписать журнал «Юный натуралист», туда тоже один раз посылала свою заметку. Но хотела стать и не биологом, и не ботаником. Хотела стать агрономом. Экзамены за восьмой класс сдавала в 1971 году. И уже знала, что поедет в Калинин в сельскохозяйственный техникум, который находился в пригороде Сахарово. Сразу после экзаменов собрала и отправила документы. Вскоре получила вызов. Экзамены там начинались в июле или в начале августа. Ехать решила с отцом. Одна боялась. Кроме Осташкова да деревни Пески, своей родины, была один раз с родителями у брата в городе Кронштадте. Мама вспоминает:

«Уже в дороге чувствовала какое-то смутное беспокойство. Что-то не было особой радости в душе. И куда-то исчезли все желания. Будто почва уходила из-под ног. Надо было, наверное, ехать одной, без отца. Тогда бы, может, все получилось».

Но ничего не получилось. Чем ближе подъезжали к Калинину, тем больше терялась. В Сахарово уже ничего не смогла другого, как забрать документы и уехать домой. И только теперь, когда вернулась, поняла, что мечты и жизнь – это две совершенно разные вещи. Переоценила тогда себя. Ничем хорошим не отозвалось все это бегство от людей, от общества. На неважном фундаменте начинала свою жизнь и результат сразу же сказался. Осуждать и винить ее тут особенно не за что. Разве много возможностей имела, живя на острове? Потому и вступила мама на самостоятельный путь беспомощной, ничего не знающей и ничего не умеющей. Потому и мечта осталась только мечтой.

Трудной оказалась поездка в Калинин, но не испытала большой радости и от того, что вернулась домой. И только спустя некоторое время, когда немного успокоилась, стала понимать, что натворила. А поняла то, что вернула себе прежнюю жизнь, от которой так долго стремилась уйти и к которой так быстро пришла опять. Но исправить уже ничего было нельзя. Доступен был тогда только один путь – в школу, в девятый класс. Мама вспоминает:

«Учебный год уже начался, а я все решала. Время шло, а в голове была одна пустота. И все тогда занялись моим воспитанием. Особенно отец. Он вспомнил, наконец-то, что у него есть дети. И у них, оказывается, имеется своя жизнь. Только он в нее никогда не вникал, занимаясь собой. Поэтому, что мог тогда сказать мне этот тупой, неграмотный человек, который в своей жизни ни одной книжки не прочитал? Он просто грубо обругал меня. И, конечно, взаимопонимания от этого не прибавилось. А мать тогда вообще не была для меня авторитетом. Выйти из тупика помогла тогда директор школы. Эта женщина два или три раза приходила к нам домой. Разговаривала со мной и настойчиво убеждала хоть этот год походить в школу – «а там видно будет». С трудом, но я согласилась с ней».

Не по-детски трудным оказался для мамы этот период. И всем тогда казалось, что ее непутевые и бездумные поступки совершались всего лишь в силу ее испорченного характера. А дело тут было вовсе не в этом. Причиной такой реакции на ситуацию стал просто мамин возраст. Ведь из-за него ей пришлось идти в школу, вместо того, чтобы пойти на работу. Труд в Советской стране был доступен детям лишь с восемнадцати лет. А работать хотелось уже сейчас. И еще раньше очень часто возникало такое желание. И провоцировали его всегда родители. Они из-за своего пьянства постоянно ограничивали во всем. Дети ничего лишнего даже в довольно благополучные 60-е годы не видели. Они только с получки получали редко 200 г шоколадных конфет на двоих, а так или банку протертых яблок, которая и рубля не стоила, или пачку печенья, или банку сгущенного молока за 55 копеек. За лакомство считали сухие брикетики киселя, кофе или какао, сухофрукты, которые иногда выпрашивали купить у матери. Они были недорогие и сладкие. И были еще такие дешевые конфеты-подушечки. Мать чаще их покупала, 1 кг стоил 1 рубль. Одежда была только самая необходимая. Мама говорит, что до шестнадцати лет ходила в войлочных сапогах да в куртках из болоньи. Никаких шапок не знала, были платки. В школу ходила в форме, а дома носила Бог знает что. Даже на кино мать давала с недовольством. И разве тогда купили бы они, например, магнитофон? Мама даже пыталась на него накопить денег, сдавая бутылки, но не смогла. Стоил он тогда довольно дорого. И многое было недоступно. Вот и рвалась на работу, потому что только в ней видела решение всех своих проблем.

Была комиссия по делам несовершеннолетних. И вскоре уже держала в руках разрешение на трудоустройство. Как-то все сложится? Предприятие «Звезда» кормило в те времена не только свое население, но и жителей всей округи. И молодежи острова вовсе не надо было, как многим деревенским девчонкам и мальчишкам, устраивать свою жизнь где-то на стороне. Только дети начальства и дети тех, кто когда-то приехал сюда из больших городов, ехали учиться в институты, и большинство сюда уже не возвратилось. А те, кому некуда было ехать, и те, кто был попроще, остались здесь. Им вполне хватало того, что они имели, живя на острове.

На «Звезде» в сентябре 1972 года начала свой трудовой путь и мама. Она говорит: «Самое лучшее время в моей жизни». Все у нее тогда успокоилось, встало на свои места. А главное – получала свои деньги. Правда, пока еще небольшие, но уже могла что-то решить из своих проблем. Тогда и одеваться стала лучше, купила себе кожаные сапоги. А потом заказала в ателье хорошее зимнее пальто с норковым воротником. Позже смогла взять в кредит и долгожданный магнитофон. Конечно, от родителей еще зависела, но уже не в такой степени, как это было раньше. А очень скоро осуществилась ее мечта. Стала все-таки учиться на агронома, только заочно. Уже в 1973 году сдала экзамены в Загорский сельхозтехникум. Пять лет учебы в техникуме прошли на одном дыхании. С работы бежала скорее домой писать контрольные работы и конспекты. Потом осенью неслась на сессии, сдавала экзамены. Заочная учеба нравилась, а главное – она соответствовала ее натуре. Все было интересно, все нравилось. Поэтому и техникум закончила с отличием. Мама не смогла тогда работать по своей специальности, но применение ей нашла. Пятнадцать лет она озеленяла и украшала цветами наш поселок. Но главное тогда было не в работе, а в том, что человек помог вылечиться своей душе. И это в жизни оказалось не менее важным.

Не в очень удачный промежуток советского времени довелось родиться моей маме. Вступление в жизнь пришлось уже на застойные 70-е, когда после взлета началось медленное падение. А основная самостоятельная жизнь проходила как раз в неблагополучные перестроечные 80-е. И вот сейчас, когда за плечами уже половина пройденного пути, она так и не увидела результатов того, ради чего жила. Всему ее поколению, как старухе из сказки Пушкина, досталось сидеть у разбитого корыта своей ушедшей эпохи.

И как человек в свои разные периоды жизни выглядит по-новому, так и места меняют свой облик. Совсем другой сейчас стала и наша малая родина. Другими стали улица и дома поселка. На старой улице – новый асфальт, а старые деревянный дома покрашены новой краской. Меньше стало зелени в поселке. Состарились и наполовину вырублены тополя и березы, посаженные здесь в 50-х. Почти не стало кустов и очень мало цветов. А других новая власть еще не посадила. Уходит незаметно первое, дедовское поколение, которое здесь начинало. А новые люди уже плохо знают друг друга, потому что нет сейчас на острове такого общения, какое было у тех, прежних людей. Ушло из жизни кино, уходят постепенно книги, лыжи и коньки. И все меньше можно увидеть радости и улыбок на лицах идущих навстречу людей. И называться теперь наш остров стал по-другому. Не Майка и «стройка», не город Осташков-3, а ЗАТО[1] Солнечный. Другая здесь теперь власть, другой настрой и образ жизни.

Но труднее всего сейчас приходится нашему главному жителю – заводу. Раньше, при советской власти, наше предприятие имело большое значение для страны. Высокая квалификация персонала, технологическая дисциплина, современное оборудование обеспечивали с начала 60-х годов и до настоящего времени выпуск изделий мирового уровня. С 1959 года коллектив предприятия участвовал в реализации десятков ракетных и космических программ. Изделия завода сыграли свою роль в 15-летнем полете орбитального комплекса «Мир», в фантастическом полете космического комплекса «Энергия-Буран». Труд островитян Городомли вложен в российские модули международной космической станции. Но обласканный советской властью, необходимый ей, завод теперь стал не нужен. Детище социалистического строя находится в ужасном состоянии. И его директору приходится сейчас больше думать о том, как обеспечить людей работой, как выдать им зарплату, как уплатить долг за электроэнергию и как прожить завтрашний день.

И закончить я хочу свою работу строками из статьи В. Буячкина «Секретный остров» в газете «Вече Твери сегодня». Короткий и беспощадный приговор полувековому прошлому, которое за ненадобностью непременно должно уйти из жизни:

«В лучшие времена на секретном объекте «Звезда» работали две с половиной тысячи человек. Выпускники элитарных столичных вузов, рабочие высшей квалификации. Тогда космос был нашей гордостью. Тогда мы космос совмещали с туризмом. Теперь времена изменились. Теперь у нас новая военная доктрина. Нам уже не так нужен космос. Справиться бы с Чечней. А там не нужны гироскопические системы – нужны приборы ночного видения. А потому на уникальном российском предприятии «Звезда» в самом центре Селигера живут сегодня не очень хорошо. Средняя заработная плата – 1800 рублей в месяц, которую рабочие исправно не получают. Дело дошло до того, что администрация ЗАТО дает уникальному заводу деньги на аванс. А тут еще бывший министр обороны спорит со своим начальником Генштаба: что для нас важнее – ракетные войска с гироскопией или пехотные с прибором ночного видения. А действительно, что для нас важнее? Зашел в местную среднюю школу. Посмотрел расписание занятий. В старшей школе по два класса, а в младшей уже только один. Хиреет «Звезда» – вымирает остров. За три последних года на «Звезде» не появилось ни одного нового инженера из числа элитных выпускников. Более того, ведущие специалисты ракетного производства, дабы прокормить свои семьи, трудоустроились в туристический бизнес. Там платят не рублями – долларами. Что будет дальше? Глупый вопрос. Никто не знает на него ответа».

Автор написал прямо и откровенно, как и положено по законам гласности. Но это вовсе не боль, не отчаяние. Это всего лишь случайный и мимолетный взгляд постороннего на один из многих горьких фактов действительности. А мне небезразлична судьба нашего завода и нашего острова, потому что за ними стоят судьбы многих и многих моих земляков. Они – их жизнь. И мне страшно становится от мыслей, что же будет со всеми людьми, если вдруг эта жизнь остановится.