Из работ финалистов конкурса
Александра Корсакова, Полина Корсакова (пос. Приволжский Кимрского района Тверской области)
«Вдовья доля. Вдовий век»
Бабушка: «Игрушки? Были у меня игрушки: оловянные солдатики, один с ружьем, другой с флагом, который подружке давала. Мы их и спать укладывали, провожали их на войну (под печку). Подругу эту недавно видела, стали вспоминать прошлую жизнь, она мне и напомнила про солдатиков: «Помнишь, как я тебе завидовала? У тебя с ружьем, как хочешь с ним играешь. А моего с флагом никак не укладешь, флаг мешает». Мама мне у тряпичника выменяла и голову куклы, а туловище, руки, ноги сама сшила. Я своей куклой гордилась, не у всех такая была. У меня и мячик был, правда, не каучуковый, как у одного в деревне. Но тоже играть с ним можно было. Мячи тоже не у всех».
Хотя и военное время, трудное, но старались все сделать, чтобы порадовать детей.
Игра в солдатиков повторяла реальность, которую дети видели: проводы на фронт. А вот возвращения с войны дети еще не видели, потому в это и не играли. Видимо, проводы на войну запали в детскую душу. Чем? Может, плачем взрослых, может, тем, что это повторялось не один раз, чаще, чем возвращения…
Мы: «Бабушка, а о чем вы в войну мечтали?»
Бабушка: «Да мы маленькие были, по улице кочережки гоняли. Ни о чем, наверно, и не думали…»
Бабушке тогда было не более десяти лет, к тому же она – девочка. Да, дела по дому, хозяйству и ей приходилось выполнять, но груз забот все же лежал на старших: Прасковье, Христине, подросшем Фатее. А маленькую Полю, скорее всего, берегли, как могли, от переживаний и забот.
«После войны стали жить хуже; разделение пошло. У кого мужья вернулись, стали работать на лошадях, а потом и на тракторах. Они и дома на лошадях все сделают, привезут, отвезут. А у вдов – ничего. Они же в полеводстве, в животноводстве, доярками. Лошади не допросишься.
Сено сами заготавливали: косили втроем по лесам. Тяжело: ведь всю работу по хозяйству приходилось нам троим и делать. Ребята в лес за грибами-ягодами, а мне некогда. Придут на гулянку, орехами щелкают, а у меня нету… Но, с другой стороны, безотцовщиной себя не считала. Пацаны, правда, обижали (Митюха, например). А пожаловаться некому».
Мы: «А что же брату не жаловалась?»
Бабушка: «А что-то его тогда, когда меня обижали, и не помню. Наверно, он тогда в армии служил».
Наша бабушка Полина пошла в школу после войны, а в войну только доучивались; будущая жена Фатея уже в войну закончила четыре класса, больше не училась, сам Фатей успел получить начальное образование до войны, больше не пошел в школу, война помешала. А вот бабушке «повезло»: училась уже после войны, закончила все десять классов.
Она рассказывает: «В школе на праздники давали по кулечку конфет всем. А кто хорошо учится – тому два кулечка. Подруга до сих пор вспоминает: «Тебе два давали, а мне – один» (бабушка говорит, глаза у нее блестят, сама улыбается).
Мы: «А на какие праздники давали?»
Бабушка: «На октябрьские и на майские».
Мы: «А на Новый год?»
Бабушка задумывается: «Вот не помню… Что-то и не отмечали вроде… Может, и на Новый год давали?.. Мы сами эти кулечки набирали, конфеты считали. А конфеты – подушечки, без оберток. Ни одной себе не брали!»
Мы: «А конфеты потом сами ели? Когда?»
Бабушка: «Не-е-ет, что вы! Домой несли. Похвалиться же надо!»
Молока в школе не получал никто. Вообще питания в школе не было.
Старались учиться. Да и конфеты несли домой, хотели угостить, показать, что и они могут «заработать».
Показательно, что главными официальными праздниками тогда для Полины были октябрьские и майские. Новый год, скорее всего, не праздновали по двум причинам: и официально не праздновался в деревне, и в старообрядческой деревне это было время поста – не до праздников. Успехи Полины скрашивали горе семьи от потери хозяина.
Полина, наша бабушка, рассказывает: «У соседей детей много было. Самому маленькому еду особую варили в маленькой кастрюльке-ковшике – «Никише». На стенках его оставалось чуть-чуть. Вот это «чуть-чуть» выскребали все дети по очереди до блеска. Одна чайная ложечка в семье этой была, для маленького. Вот этой ложечкой и скребли так, что ребрышки у этой ложечки все стерты были, совсем узенькой она стала».
Иван Попов (г. Барнаул Алтайского края
Православие на Алтае в последней трети XX века. Испытание богоборческой властью
(На примере духовной жизни И.Т. Лапкина)
«Отец и мать, веселые, молодые, носят сено, подгребают, а я на копну взберусь – уже семь лет мне – кувыркнусь. И столько радости, и кучевые облака, ни о какой смерти и помину нет, мы всегда так и будем жить… Осока, кусты, камыш – балки, рядом омутки с рыбой. Как врезалось все в память… Когда было трудно, тяжело, всегда хотелось в эти места прийти, все пережить еще раз, погрузиться в истому жаркого дня того, те облака, те горки узреть».
Елена Пузикова (г. Саратов)
Судьбы людские
По воспоминаниям родственников, Аня получила хорошее образование и всегда очень любила читать. В детстве вела тетрадь, в которую записывала понравившиеся стихи. Среди цитируемых поэтов найдем Пушкина, Лермонтова, Фета, Тютчева и других, так хорошо знакомых нам. Подумать только, около 130 лет назад маленькая Аня Мордвинкина читала те же строчки, что и мы сейчас.
На любительских фотографиях мы видим членов семьи в будничной обстановке и повседневной одежде, в интерьерах своего дома, с книгой в руках, рядом кошка, любимица всей семьи. В помещениях огромное количество разлапистых домашних растений, мода на которые сейчас пришла вновь: фикусы, пальмы, монитеры. Дача Скворцовых располагалась недалеко от Саратова, в Разбойщине. Видимо, там было большое хозяйство и конюшни. Фотографии представляют нам сцены сельскохозяйственных работ, домашний скот, много «портретов» породистых лошадей различных мастей. Замечательные дачные пейзажи – домики с резными верандами, глава семейства на пруду с удочкой в руках, пруд с купальнями и лебедями. Все проникнуто уютом, спокойствием, миром, благополучием…
Александр Колган (д. Стрельна Сухиничского района Калужской области)
А нужно было-то всего лишь обжить родной клочок земли
Заниматься воспитанием детей родителям было некогда, и все заботы о детях ложились на плечи бабушек. Бабушки распределяли задания между детьми, что дети должны были сделать за день: кому сидеть с малышами, кому пасти гусей, кормить животных, кому полоть огород. Родители, возвратясь вечером с работы, «знакомились» с тем, что натворили их дети за день, и, право же, редко кто оставался из ребят без «вкуса» хворостины. Несмотря на многочисленные обязанности, дети находили время для игр. Летом излюбленными играми были лапта и горелки. А зимой дети катались с горки: на санках; на деревянных колодках, прикрученных к валенкам; на скамейках, обмазанных навозом и политых водой.
Гузалия Султанова (г. Ижевск Удмуртской Республики)
Судьба мусульманского духовенства в XX веке
(На примере семьи муллы Магомедадыя Тагировича Тагирова)
Мальчик-подросток с детства знал, что он будет заниматься тем же, чем занимался его отец, и помогал ему. Таким же образом воспитывался и Магомедадый. Самым главным считалось привить ребенку с детства чувство уважения к старшим. Он воспитывался в семье муллы, и несмотря на то, что они жили в достатке, запрещалось злоупотреблять сладким, так как употребление в больших количествах сладкого считалось грехом. Кроме того, родители опасались, что ребенок привыкнет к «сладкой жизни». Если он просил второй кусочек сахара, ему показывали на висящий над дверью прутик.
Также запрещалось слушать музыку, считалось: много музыки «убивает душу», а пристрастие к ней совращает человека. И однажды, когда Магомедадый в возрасте четырнадцати лет тайком от отца в бане играл на курае (музыкальный инструмент), его услышал отец – Тагир, и сказал ему так: «Ты, сынок, так красиво играешь, что у меня слезы на глаза наворачиваются, но мне все-таки придется тебя выпороть». Тагир действительно заплакал, услышав божественную музыку, но несмотря на это, выпорол сына. С тех пор Магомедадый больше не играл.
Екатерина Конева (с. Елбань Маслянинского района Новосибирской области)
Затянувшееся затмение
Покоряет трогательность, с какой описывает Василий детскую дружбу с братом. Для сельских ребятишек (не знаю, как для городских) совместные ночевки, особенно летом, – дело обычное и сегодня. Разговоры о чем-то «страшном», неведомом, мечты о будущем, первые мальчишеские тайны, рассказанные под большим секретом: «Поклянись матерью, что никому не скажешь!» Все это шепотом где-то на полатях или, если летом, у костра под таинственное потрескивание огня.
А пока он выводит аккуратные строчки: «Люблю я петь. Люблю новые и старые песни. На новые есть ноты. Старые же я почти все подобрал на слух. Пою часто с Дусею. Подпевает и Стасик. Ему три года, но он знает уже всю песню «Если завтра война», еще «Советский простой человек» и др., поет и старую одну «Пастушок Сережа», мою любимую. Помню, мы и с тобой пели. И пели в минуты, когда другой грустил бы: дождь, мокры до нитки – но мы поем и песнею побеждаем все невзгоды. Незабываема ночь в грозу на Зырянском переборе. Дождь лил чуть не всю ночь, но мы его перепели. Поездка за поросятами тоже прекрасно помнится. Вспоминается мне и избушка на пашне. Осень… Жарко от барабанки (железная печка. – Е.К.). На печи бабушка. Дедушка на одних нарах, мы с тобой – на других. О чем-нибудь шепчемся. Потом засыпаем, просыпаемся от холода. Опять нагреваем барабанку. Теплота разливается по телу, снова спим… Вернусь к перебору. Все уснули. Спишь и ты. Один я, как романтик, не сплю. Я разжигаю костер, смотрю на него, слушаю пение сибирского соловья в кустах, да всплески рыбы в воде. В траве светятся Ивановы червячки. А я, опершись на палку, воображаю из себя воина-индейца, охраняющего бивуак воинов-товарищей. Подходит рассвет. Купаемся, снова удим и едем домой, весело. А можно ведь это детство во многом возвратить и сейчас. Я хотя и почти не писал тебе в прошлом году, но ждал с нетерпеньем тебя. Хотелось поговорить, восстановить прежние отношения».
Людмила Новичихина, Екатерина Опритова (пос. Стрелица Семилукского района Воронежской области)
И.Г. Пащенко – свидетель всех событий XX века
Много радостных минут доставляло маленькому Ивану общение с родными: «Мы с сестрой много времени проводили у бабушки Дуни, в Карповке. Меня привлекали мои дядьки Андрей и Николай, они работали на заводе кузнецами. Какая была радость, когда они выковали мне коньки! До этого я катался на коньках, которые смастерил себе сам: деревянные, обитые проволокой. Андрей все свободное время мастерил себе балалайки и скрипки из яблоневой и грушевой древесины. Играл на них и пел. Я очень любил его слушать. Мама тоже любила петь и не могла равнодушно слушать игру на гармошке: начинала пританцовывать». Всего несколько деталей из детских впечатлений Ивана Георгиевича, а картина жизни дореволюционной России становится для нас полнее, интересней и содержательней.
Россия начала XX века… Изучая этот период только по учебнику, создается впечатление, что в это время страна жила только войнами, революционной борьбой и противостоянием разных политических партий. Однако, услышав рассказы Ивана Георгиевича о его детстве, мы полнее представляем себе все многообразие этой эпохи.
В сознании семилетнего мальчика ярко отпечатались эпизоды борьбы разных политических сил за власть. Банды сменяли друг друга: петлюровцы, зеленые, махновцы, «Маруся». Самыми страшными в селе считали махновцев. «Они подковывали лошадей «наоборот», и по следам подков люди думали, что беда миновала, а фактически махновцы оставались в той же местности или уходили в противоположном направлении. Утром, когда мы шли в школу, в балке лежали зарубленные люди. Возвращались – чисто. А на следующее утро в балке опять лежали трупы», – этот рассказ Иван Георгиевич дополняет еще более жуткой картиной, свидетелем которой он невольно оказался: «Махновцы налетели на похоронную процессию и прокололи покойника пиками». На всю жизнь эта страшная картина осталась в памяти Ивана Георгиевича.
Филипп Абрютин (г. Москва)
С «Зингером» по жизни, или Воспоминания о былом
– Это вы там делали всякие пирамиды?
– Да, делали! – сказала бабушка. – Даже выступали в театре. Я знаю, вы теперь над этим смеетесь – ой пирамиды, делали, ха-ха-ха. А что тут смешного? – вот ты попробуй, сделай: не так это и просто, и даже опасно! Это же надо уметь и мостики делать и стойки – нет, это хорошо развивает.
Пионеры были во всем помощниками взрослых, но церковь разрушали взрослые, я даже не знаю, кто это сделал. Потом, кроме взрослых дел, у пионеров были свои дела, например, они устраивали походы в ближний лес или просто на природу.
В школе я еще ходила в кружок шелкопрядства. Вел его у нас Александр Трофимович Моторный. Мы там кормили гусениц. В ящиках клали газеты и листья шелковицы, которых на улицах очень много росло. Потом из гусениц получались коконы, и мы их везли в Краснодар в сельхозинститут, в приемный пункт, и там сдавали. Там из коконов делали шелковую ткань, а школе был заработок.
Иван Попов (г. Барнаул Алтайского края)
Православие на Алтае в последней трети XX века. Испытание богоборческой властью
(На примере духовной жизни И.Т. Лапкина)
Дома говорили, что нельзя вступать в пионеры – за галстук сатана потянет в ад, и, если плясал, будешь плясать вечно на каменных гвоздях – это учение матери. В то время этого было достаточно, чтобы верить, что есть Бог, есть справедливость, вечность. Что смерти нет, а есть только переход, и это страшило. Нельзя в комсомол, потому что подпишешь дьяволу душу и черти будут жечь в смоле, в котле кипеть будешь. Про коммунистов нельзя было говорить даже шепотом – заберут, сгноят.
Ирина Шитик (г. Тулун Иркутской области)
Труд и быт советских людей в 40–50-е годы ХХ века
Самые яркие впечатления о 40–50-х годах это: поездка в пионерский лагерь на горячие ключи, далеко от комбината; на санях в собачьих упряжках ездили выступать с художественной самодеятельностью в другие села
Артем Мусихин (г. Киров)
Моя семья в истории Вятского края ХХ века
Мою прабабушку Ульяну в детстве постоянно обзывали кулацкой дочерью, а однажды, когда она из любопытства надела пионерский галстук, ее чуть не задушили этим галстуком дети-пионеры, помогло только вмешательства взрослых.
Ольга Туровская (г. Байкальск Иркутской области)
По ту сторону войны…
Отец семьи, Филарет, был одним из тех людей, каких часто можно было встретить в те жестокие года, окрашенные в красный цвет, но не знамени СССР, а людской крови, пролитой в пропасти бесчисленных сталинских репрессий, раскулачивания, ложных доносов, тюрем и лагерей. Филарет был суров, жесток, немногословен. Его слово в семье являлось законом.
Эта властность внушила в детей страх перед отцом, и они росли в беспрекословном подчинении. Здесь и речи не могло быть ни о каком Боге, церкви, сентиментальности; здесь никто не говорил о своих чувствах, у всех были свои обязанности, которые должны были исполняться всегда. А до поэтических мечтаний никому не было дела, да и времени тоже, здесь никто не был плаксив и никто не жаловался.
Нетрудно представить, какими росли дети в такой семье. Они с детства научились терпению и выносливости от матери; прагматичность и жесткость, может, в некоторой степени даже черствость характера достались им от отца. Естественно, ощущался недостаток родительского внимания, любви, ласки. Но сейчас трудно ответить, что было нужнее в то время – ласка, забота или же аскетическое воспитание, стойкость духа.
Спустя много лет Андрей вспоминал: «В семье жили дружно, некогда было характер показывать».
Особый разговор о школе. В Мангиртуе дети учились до четырех классов; учитель был один, преподавал математику, русский, чтение, были уроки по природоведению. Самое сложное начиналось, когда заканчивали четвертый класс – средней школы в деревне не было, и приходилось ходить до соседнего села Окино-Ключи, которое находилось в 15 километрах от Мангиртуя.
«Совсем еще ребятней тогда были. В воскресенье соберешь в сумку тетради потрепанные (иногда и тетрадей не было), угольки, что покрепче, заточишь – писали лучше нынешних карандашей, буханку хлеба с собой и пойдешь до Окино-Ключей. Долго идти было – по осени еще ладно, а зимой беда была: дойдешь пока – обувь-то в наше время какая была: тряпками ноги обмотаешь да в башмаки разорванные (путных не было) – пока дойдешь, ноги замерзнут, ажно не чувствуешь пальцев. Благо тетка Дарья была, квартиру сдавала на неделю, пока учились – придешь к ней, она печку растопит, мал-мале отогреешься».
Андрей остался совсем один с маленькими детьми. Маленькому Екиму был только год – его еще надо было выкармливать грудью. Положение было отчаянным, детям нужно было самим пережить холодную зиму. «Все было бы ничего, – вспоминал Андрей, – да как с Екимом быть? Кормить его нужно было. Тогда я додумался взять хлебный мякиш, завернул в тряпочки и мочил в молоке, – такое приспособление было вместо соски. Стал кормить – получается. Так и выкормил Екима».
Каждый из детей понимал, что все это они могут пережить только вместе, и поэтому каждый делал, что мог: Агнея печь топила, пока старших братьев – Андрея с Борисом – дома не было, воду корове носила, сена давала; Таня и Леша ей помогали, а Андрей был самым старшим – на нем лежала вся ответственность.
Как ни описывай все это, наверное, ничто не может выразить тех душевных и физических мук, страданий, того горя, которые выпали на долю детей войны – не только этих ребят из деревни, а многих, кто лишился родителей, семьи, дома, детства, наконец. Неудивительно, что сейчас нам, детям, живущим в благополучии, очень сложно понять людей того поколения – они были лишены детства, и не их вина в том, что жизнь для них не праздник с фейерверками и салютами, а тяжелое сражение с судьбой, которое, надо признаться, они вели достойно, даже для своего детского возраста.
«Развлечений у нас совсем не было – без детства мы остались. Конечно, в колхозе делали чаепития, собрания с патефонами, с музыкой, как говориться, да только вот как-то неудобно нам там среди взрослых было, хотя в колхозе и состояли – работали».
Но все-таки иногда дети устраивали себе маленькие радости. Вечера были коротки – электричества не было, свечи берегли на «черный день» (хотя уж куда «чернее», чем было?!), а лучины просто так жечь нельзя было, берегли. Дрова были дефицитом, старались их экономить. «Иногда, очень редко, мы вечером зажигали лучину, длинную деревянную щепку; она горит себе, потрескивает, свет мягкий идет, неяркий, а я читаю всем какую-нибудь книжонку. Любили мы эти вечера. Книга была у нас – стихи, любили ее, обходились с ней очень бережно, автора-то не помню, но что-то про любовь, про природу».
Артем Мусихин (г. Киров)
Моя семья в истории Вятского края ХХ века
Смирнов Николай Григорьевич был стержнем и опорой семьи, до глубокой старости он самостоятельно приезжал в Киров к внуку (моему деду – Милютину Анатолию Алексеевичу) и, как рассказывает моя мама, всегда привозил в подарок мед. Медом он подкармливал голодавших во время войны внуков. В деревне Смирновы у него был отличный сад, там росли малина, орешник, яблони. Его младшая дочь Екатерина до сих пор жива, она до настоящего времени называет его «тятенька».
Мои родители познакомились в спортивном лагере Политехнического института. Мама тогда уже работала, а папа был студентом этого института. Этот лагерь существует до сих пор, и этим летом мы всей семьей там отдыхали. В лагере практически нет удобств, но царит какая-то хорошая атмосфера. Первый раз я там был, когда мне был только один год.
