Из работ финалистов конкурса

Оксана Прудникова (станица Каргинская Боковского района Ростовской области)
Дети войны
Я обратилась за помощью к Баркиной Варваре Прохоровне, которая рассказала мне:
«Оккупировав станицу Каргинскую в начале июля 1942-го, немцы организованно стали наводить свои порядки. В центре станицы повесили плакат с предупреждением: «За убийство одного немецкого солдата – расстрел 25 мирных жителей, а за убийство офицера – 50».
Немцы обходились с мирными жителями по-зверски. Заходили в дома, требовали пропитание, отбирали последнюю краюху хлеба. «Матка, давай молоко, яйки». Вот, что выучили по-русски немцы. Им для вымогательства большего и не надо было. Мы пытались хоть как-то спрятать малочисленную еду. Немцы, не находя нечего на столе, принимались лазить по всем местам, где можно было спрятать. Боясь фашистов, мы прятались в подвале собственного дома, где спали на соломе и тряпках. Малочисленное хозяйство, которое мы имели, в первые же дни забрали, оставив корову, которую каждый день сдаивали.
Но больше всего мы боялись не немцев, а наших, русских, которые у них работали».
Почему русский человек начинает настолько ненавидеть своих соотечественников? Может он озлоблен? Тогда, что или кто вызвал в нем эту злобу? Если заглянуть в недалекие тридцатые, то можно увидеть, что в те годы проходила политика коллективизации, аресты по политическим мотивам и многое другое… Арестантов отправляли в тюрьмы, трудовые лагеря. Немногие вернулись оттуда. А кто вернулся перед войной, стал питать злость к окружающим, за несправедливое отношение к нему. Кто-то шел к немцам из-за жажды к власти…
Иногда в кинофильмах о Великой Отечественной войне мы видим светлую ее сторону: солдаты лежат на белоснежных кроватях, перевязаны чистыми бинтами. «Неправда это, – говорит Баркина Варвара Прохоровна, – как можно показывать такую ложь, ведь это кардинально меняет мировоззрение людей. Люди совсем по-другому начинают смотреть на войну».
Кому как, а Варваре Прохоровне пришлось повидать всю подноготную этой самой войны. Как она вспоминает, перевязочных материалов не хватало. Поэтому бинты приходилось стирать по несколько раз, без моющих средств. И этот едкий запах крови и гноя еще очень долго преследовал ее. «Я долго не могла есть, так как запах гноя, впитавшийся в мои руки и одежду, не давал мне делать этого. Приходилось часами простаивать у операционного стола, помогая хирургам проводить операцию. Ноги зудели, и я не могла снять сапоги, так как они были распухшими.

 
Ольга Туровская (г. Байкальск Иркутской области)
По ту сторону войны…
Несмотря на все тяжелые социальные условия – голод, нищету, холод – в душах людей, не запятнанных памятью жизни, продолжала теплиться надежда о переменах к лучшему. Казалось, еще совсем чуть-чуть, надо только еще немного потерпеть, постараться, усердно работать, и наступило бы оно – то великое светлое будущее, которого так долго ждали, ради которого столько сделали; оно зальет своими яркими красками все людское горе, и все будет хорошо.
Но наступил сорок первый, и великие надежды пришлось отложить на неопределенный срок…
В начале июня четыре семьи из Мангиртуя погнали продавать коров в Улан-Удэ – крупный административный центр Бурятии, находящийся в двухстах километрах от деревни. Среди семей были Андрей с отцом Филаретом: «В Улан-Удэ прибыли с отцом 22 июня, только приехали на заезжий двор, нас сразу же попросили идти на митинг. По радио выступал Молотов, объявил о начале войны». У всех первой реакцией был шок, никто не мог и не хотел верить в то, что только что услышали собственными ушами. Спустя минуту, когда толпа очнулась от оцепенения, одна женщина истерично, исступленно крикнула: «Батюшки, да что ж это! Война! Война, Алешка! Горе!!!» Началось волнение. Андрей был поражен этой новостью. Он читал о войне двенадцатого года в старом учебнике истории, старики рассказывали о русско-японской, о Первой мировой, но у тринадцатилетнего мальчишки в голове никак не могло уложиться, что что-то подобное может произойти с ним, сейчас, в его время.
Андрей был напуган в большей степени неизвестностью предстоящих событий, но страха своего Филарету не показал. Он только спросил у него: «Отец, что же мы теперь будем делать?» «Как сейчас помню – он помолчал, оглянулся вокруг и на меня взглянул. Видно было, что он тоже взволнован, но показывать этого не хочет. Ответил так: «А что ж делать? Драться будем». На всю жизнь запомнил его слова. Тогда подумал: «Какой у меня отец все-таки сильный». А что с матерью-то будет?»

 
Александра Корсакова, Полина Корсакова (пос. Приволжский Кимрского района Тверской области)
Вдовья доля. Вдовий век
Из воспоминаний Полины, дочери Никифора (ей в 1941 году было шесть лет): «На войну провожали в тот раз папу и еще двоих из деревни. Мама плачет, а папа ее успокаивает: «Не расстраивайся так. У тебя только двое, а вон у них-то по пятеро» (имел в виду детей). Никифора забрали в 1941 году. Его жене было 1941 – 1907 = 34 года, сыну 1941 – 1928 = 13 лет, матери приблизительно лет 70.
Главной заботой было прокормить и воспитать детей. К Христине вернулось ее вдовство: ушел Никифор – в доме, по хозяйству все лежало теперь на Прасковье. Христина только помогала, ведь ей уже под 70 лет.
«В деревнях неоккупированных территорий остались женщины, дети и старики: 86 % всей рабочей силы»1.
Пахали на себе. Рассказывает Полина, плачет: «Плуг на себе таскали. Мама с Фатеем, еще двое таких же из другой семьи соберутся и в 3 семьи пашут огороды на себе. Привяжут веревки к плугу… (плачет). После войны тоже так пахали».
С одной стороны, Христине сейчас, в свое «второе вдовство», было легче, чем в «первое», так как она была не одна, а с Прасковьей, на которую и легли все заботы. Но, с другой стороны, Христине было и труднее, так как ей было уже под 70 лет, силы уже не те. Не было лошади-помощницы. Самое тяжелое, что теперь она и без мужа, и сын ушел на войну.
Открылись затянувшиеся было раны, полученные от потери мужа. Прасковье в это время было 34 года, на руках пятилетняя дочь. В доме остался один мужчина – 12-летний сын Фатей. Прасковье тоже было не легче, чем Христине: все заботы на ней. К тому же работать приходилось не только по хозяйству, но и в колхозе, а то и на других работах.
Никифора ранило, он попал в госпиталь в Коломну. Его жена Прасковья поехала к нему проведать, повидаться. Рассказывала своей дочери Полине: «Сама не помню, как доехала, не верится, что добралась. Все время на попутных, да и то не сажали, не пропускали. По дорогам все больше военные машины шли». Повидалась Прасковья с мужем, уехала, а больше его и не увидела.
Хоть и поженились Никифор с Прасковьей без любви, а по расчету, но повенчались, а значит, на всю жизнь друг для друга – вторая половина, горе и радость – вместе. Бросила хозяйство, детей, отпросилась в колхозе, поехала, а порою и пошла. Видимо, и ему, и ей очень хотелось повидаться. Христина, конечно, хотела повидаться с сыном. Но в 70 с лишним лет куда поедешь во время войны?!.
Никифор потом погиб: ехал в кузове грузовика вместе с другими солдатами, снаряд попал прямо в машину.
Похоронка.
Вспоминает Полина, дочь: «Я на улице, бабушка кричит: «Поля! Поля! Беги домой! Ведь отца-то убили!» А дома мама плачет, кричит в голос, причитает: «Желанная ты моя дружечка! Да на кого ты меня оставил!..» Потом до года молились за упокой: утром, вечером, ночью – читать. Мама после всего сядет на сундук в чулан – плачет и причитывает. Ее уговаривают: «Да хватит, да не причитай так». А мы с Фатеем сидим на печке, я еще маленькая, не понимала, а Фатей плачет…»
После похоронки Прасковья носила только темную одежду. А траур продолжался: после войны умерла Христина, свекровь. Только жизнь наладилась (сын женился, дочь замуж вышла, внуки родились), сын внезапно умер от сердечного приступа, оставил пятерых детей-сирот. Прасковья так и говорила: «У меня теперь всегда траур: то поминки, то похороны»
Мы: «Так Прасковья одна и прожила? Никого у нее не было? Никто не сватался?»
Полина, ее дочка, наша бабушка: «Я еще маленькая была, подросточком, к маме сватался один мужчина, видный такой. Он наш деревенский скот пас. Хороший мужчина, серьезный. А я его возненавидела так, что и маму чуть не возненавидела. Дома все опостылело, идти домой не хотелось. Так мама с ним и рассталась».
Из-за детей Прасковья решила остаться вдовой, хотя и была у нее возможность выйти замуж второй раз, прожить более легкую жизнь. Выходит, она добровольно выбрала вдовью долю, предпочла прожить то, что на роду написано, что Господь дал, вдовий век.
Дом Христины стал вдовьим: две вдовы в нем, Христина, потерявшая сына, Прасковья, оставшаяся без мужа. Одна теперь надежда: подрастет Фатей, возьмет хозяйство в свои руки.
Место отца теперь занял Фатей. 

Александр Колган (д. Стрельна Сухиничского района Калужской области)
А нужно было-то всего лишь обжить родной клочок земли
Все верили в силу нашей армии, но в октябре 1941 года наши войска оставили Сухиничи. Отступали они столь стремительно, что не успели эвакуировать медицинский склад, находившийся в церкви. И крестьяне стали тащить все, что там находилось, по домам, но НКВД работал и в таких условиях. И хотя в селе телефона не было, кто-то не поленился добежать до Сухиничи и донести в НКВД на моего прадеда Канунникова Василия: якобы он нелестно отзывался о советской власти. И его забрали в этот же день, больше о нем никто ничего не знает. На следующий день в село пришли немцы. Вот что вспоминает Канунникова Анна Михайловна, 1903 года рождения: «Погода стояла летняя, на небе ни облачка, летали паутинки, и казалось, что войны нет. Вдруг в этой тишине стал слышен шум, дети побежали смотреть. Немцы шли в Стрельну. Старушки стали креститься и прятать все в избах. При виде этого хотелось закричать: “Где же наши самолеты, почему они их не бомбят?”
Наслышавшись о зверствах немцев, жители стали прятать молодых девушек. В доме Маркиных умерла девочка, и мы решили отвести к ним в дом девчат – невест, одев их похуже. Посреди комнаты стоял гроб, а крышку от гроба поставили так, будто в доме еще покойник. Девчат усадили по лавкам. Хитрость удалась, едва открыв дверь, немцы ушли прочь.
 

Филипп Абрютин (г. Москва)
С «Зингером» по жизни, или Воспоминания о былом
«К удивлению, немцы нас не тронули, и когда увидели у меня на руках Виту, они вдруг обрадовались, стали улыбаться, агукать и все время говорили: “Дойче мэдхэн! Унзэрэ мэдхэн!” Вита у меня была беленькая, кудрявая, и она, вероятно, напомнила им их детей, оставшихся там, у себя на родине в Германии. Они начали доставать фотографии своих детей, жен и возбужденно что-то говорили.
В общем, эта первая группа немцев, которая остановилась у нас, нас не обидела. Эти немцы были очень вежливыми и аккуратными. Оказывается, и среди них были люди, которым война радости не доставила. Никогда я от них не слышала ругани или грубости. Я помню, если вдруг они поздно возвращались, то разувались на улице и босиком заходили в дом, чтобы не шуметь и никого не разбудить.
Вообще, я им очень удивилась. Помню, смотрю на них и думаю: «Вот, вы, простые люди, у вас дома остались любимые семьи, дети, жены… Вы пришли на чужую землю, пришли в чужой дом, сидите за чужим столом, потихоньку выпиваете из маленьких рюмочек водку, улыбаетесь нам, а завтра что? А завтра возьмете свои винтовки и пойдете убивать наших мужей и братьев, будете выволакивать из домов евреев, бить, убивать… Вы говорите, что не хотите этого делать, что вас заставляют это делать, и, вообще, вы пришли сюда не по своей воле. Почему?! Почему человек делает преступления, которые его заставляют делать какие-то тираны?!.» Я смотрела на все, что вокруг меня происходит, и в голове у меня вертелось лишь одно: «Страшная бессмыслица!»
 

Наталья Колган (г. Барабинск Новосибирской области)
Сибирью связанные судьбы… Спецпереселенцы-калмыки на территории Барабинского района Новосибирской области
«…Я помню степь, ковыль и парящего высоко в небе орла. Рядом мама, братишки, и страшно хочется пить. Потом крик: «Самолеты!» Они с гулом кругами летали над нашими головами, стреляли, а по полю бегали кричавшие от ужаса люди. А еще помню, как по полю бегал и кричал верблюд. Потом его не стало. Мама целый день пряталась с нами под обрывом реки Шерей. Мы стояли по колено в воде, а потом целую неделю мама несла нас назад в Элисту. Пронесет одного метров сто, оставит и возвращается за другим. Ночью мы вернулись домой, а утром похоронили двух братьев. Мы с мамой остались одни, потому что папа ушел в партизанский отряд (вся элистинская милиция была в партизанах, а затем после освобождения в декабре 1942 года Элисты – в Красной Армии…»
 

Дмитрий Середа (Тула)
Жизнь русского среднего класса в ХХ веке
Советский «средний» класс со своими знаниями и опытом был полезен как на фронте, так и в тылу. Все делали общее дело, но иногда судьба разбрасывала семьи по фронтам, лагерям, тыловым городам, и они собирались только после победы. Также я увидел, что война уравняла всех советских граждан, большинство бедствовало. Довоенные скромные привилегии были отменены сами по себе. А в повседневную жизнь нашей семьи вошли такие понятия военного времени, как фронт, окружение, эвакуация, эвакогоспиталь, заключение и ГУЛАГ. 

Артем Мусихин (г. Киров)
Моя семья в истории Вятского края ХХ века
Детские годы моей бабушки пришлись на тяжелое военное время. Она была вторым ребенком в семье из восьми детей. Вместе со своим старшим братом Анатолием, в возрасте тринадцати и пятнадцати лет они ходили за 35 километров пешком в город Слободской, где покупали ворованные с фабрики заготовки для спичек, которые потом доделывали и продавали на базаре в городе Кирове.
Григория Евдокимовича отправили на фронт в августе 1941 года. Он рассказывал своим детям, как он в самом начале войны контуженный попал в окружение. В одиночку несколько месяцев он пробирался на восток к «своим», питаясь в основном кукурузой (в эти время в деревню Летка пришла похоронка, но не была вручена из-за неясной формулировки). И как он был разочарован встречей со «своими» – всех, кто выбрался из окружения, поместили в казарму и долго выясняли обстоятельства. Даже не выпускали в туалет. Контуженный, он долго не слышал, поэтому некоторое время ему пришлось служить поваром, где он научился вкусно готовить. Григорий Евдокимович имел военную профессию минометчика и закончил войну в августе 1945-го в Чехословакии. Он рассказывал, что после объявления в мае победы около Праги еще долго шли бои, все лето погибали русские солдаты. Без слез он не мог вспоминать эту войну.
Когда просочились слухи о приходе в деревню похоронки, Ульяне Емельяновне приснилась погибшая 22 июня 1941 года на лесоповале свекровь (Кетова Екатерина Афанасьевна). Во сне она сказала, что всячески пытается оберегать сына от смерти. Этот сон оказался пророческим – в марте 1942 года пришло от него письмо с фронта. Смерть Екатерины Афанасьевны в первый день войны была странной. Во время заготовки дров в лесу пилили сразу четыре дерева недалеко друг от друга. Была хорошая погода, и вдруг налетел какой-то вихрь, и все четыре дерева разом стали падать в ее сторону одно на другое и сильно придавили ее. От полученных травм она скоро умерла. 

Людмила Пушкина (г. Котлас Архангельской области)
Мои размышления при прочтении книги «Котлас – очерки истории»
Свидетели вспоминают, что на Макарихе было два огромных капустных поля и большая силосная яма. Силос делали из зеленых листьев капусты. Узнав об этом, из Лименды пришли голодные немецкие дети спецпереселенцев из Повольжья 10–12 лет. Все они были истощены. Они забрались в яму, чтобы набрать в мешки капустный лист. Их поймал и избил ручкой лопаты работник совхоза. Дети падали на землю, как подбитые воробьи. Весь капустный лист он приказал засыпать обратно в яму, а детям сказал: «Фашисты, лезете в яму, коров-то чем зимой кормить буду? А вас сюда привезли, чтобы вы сдохли».
Гильда своими глазами видела, как хоронили в юго-западной части кладбища Макариха умерших немцев, хотя и похоронами это назвать трудно. Для перевозки тел был оборудован на телеге специальный большой ящик. Сзади дощечка-затворка убиралась и тела ссыпались в общую яму. 

Екатерина Конева (с. Елбань Маслянинского района Новосибирской области)
Затянувшееся затмение
Но ни Емельян, ни его товарищи по нарам не только не роптали, но и в мыслях не держали обиды на государство. Полураздетые, истощенные, хронически простуженные и надсадно кашляющие, они горды были тем, что своим трудом как могут, так помогают Родине в трудный час. Это не было рисовкой, не было следствием успешной пропаганды; эта было откликом изболевшейся человеческой души, насильно изолированной, оторванной от привычного мира своей родины, на ее боль – в лице родных, падающих на полях сражений, матерей, жен, детей, пухнущих от голода… 

Ольга Туровская (г. Байкальск Иркутской области)
По ту сторону войны…
Агнея, которой к сорок четвертому было уже одиннадцать лет, вместе с восьмилетней сестрой Таней сделали самодельную мельницу – начали молоть зерно на хлеб. Их изобретение стали использовать в колхозе – за ведро смолотой муки один стакан доставался девочкам. Конечно, они были несказанно рады. И чтобы прокормить себя и братьев старались за день перемолоть как можно больше муки; так и перебивались. Еким подрос, в два с половиной года уже бегал по дому, весело щебетал, смеялся, плакал, даже пытался сестрам помочь, но они его оберегали от своей работы, опасно было оставлять ребенка рядом с собой, когда рубишь дрова. Советский народ совершал просто подвиг. Калинин тогда сказал: «У нас необыкновенно широко, разносторонне и эффективно развернулись творческие силы, инициатива и изобретательность нашего богато одаренного народа. И все это сказалось не только в ведении самой войны, но буквально во всех отраслях жизни государства». Это хорошие слова, но, может быть, Калинин не совсем прав, увидев в трудовом подвиге народа творческие силы и изобретательность. Скорее это был упорный труд, многочисленные лишения, жертвы, приносимые во имя победы. Это была жестокая трагическая борьба, к которой люди просто вынуждены как-то приспосабливаться подручными средствами, с которой не всегда совмещается бодрый тон вышеприведенной цитаты.