«А я своё уж отстрадал…»

 

Осколки
Свердловская обл., г. Карпинск, школы № 38, № 16,
11 класс.
Научный руководитель
Н.М. Паэгле

 

О своем прошлом он говорил очень мало. Мы только знали, что у него есть брат, жена и дочь. Он их очень любил. Когда говорил о дочери, у него слезы наворачивались на глаза. Он сам отказался от семьи только для того, чтобы ни жену, ни дочь больше никто никогда не тронул. Он очень хотел, чтобы дочь училась. И чтобы его прошлое никак не отразилось на ее будущем. Он очень переживал за свою московскую семью, хотя никогда не называл их имен. И это тоже было в целях безопасности семьи.

 

В Краснотурьинском краеведческом музее есть личный архив Эрнеста Эрнестовича Струве. Как он сюда попал? Однажды, примерно в 70-х годах, двери музея распахнула женщина, державшая в руках старую, потертую жестяную коробку и две пухлых папки. Она рассказала работникам музея, что в коробке находятся фотографии, письма и другие вещи, принадлежащие Эрнесту Струве, но говорить о нем ничего не стала. Коробку положили в хранилище, где она  и лежала до нынешнего года. Не принято было в те годы интересоваться судьбой человека, о подозрительном прошлом которого говорила сама фамилия.

Сегодня архив систематизирован, составлена опись личного фонда. Здесь фотографии семьи, поздравительные открытки, документы, трудовая книжка с вкладышем, ордер № 74 на право занятия квартиры, блокнот для стихов, листы стихотворных сочинений – рукописные и машинописные, труды и многое другое. На одной из фотографий Эрнест Струве наряжает ёлку, а его жена накрывает новогодний стол. К сожалению, год на снимке не указан, можно только предположить, что это конец 30-х или 40-й. Под последним, 43-им, номером значится жестяная коробка. Ей больше сотни лет – металл кое-где погнулся, бумага этикетки пожелтела, местами оторвана. Скорее всего, эта коробка из-под конфет или печенья. Это можно понять по остаткам этикетки внизу коробки: «1816 г. Товариществомъ фабрики шоколада, конфетъ и чайных печений ЭЙНЕМЪ въ Москве на всемирной Парижской выставке 1900 г. получена высшая награда: «GRAND PRIX». Внутри коробка до сих пор хранит слабый запах ванили. И все документы, лежавшие в ней, пахнут ванилью. Вероятно, коробка была привезена Эрнестом Эрнестовичем Струве из Москвы. В ней он хранил свой архив. И вся его жизнь, получается, уместилась в одну кондитерскую коробку.

Прежде чем начать исследование личного архива Э.Э. Струве, мы решили поискать информацию об этой фамилии.

Оказывается, Струве – очень известная в России фамилия. Мы выяснили, что был Струве Василий Васильевич (1889 – 1965)  – советский востоковед, основатель советской школы специалистов по истории Древнего Востока, академик АН СССР; Струве Василий Яковлевич (1793 – 1864)  –  русский астроном и геодезист, академик Петербургской АН, первый директор Пулковской обсерватории; Струве Людвиг Оттович (1858 – 1920)  – русский астроном; Струве Отто Васильевич (1819 – 1905)  – русский астроном, академик Петербургской АН, второй директор Пулковской обсерватории. Струве Пётр Бернгардович (1870 – 1944)  –  русский политический деятель, экономист, философ, представитель «легального марксизма». Принадлежали ли они все к одному роду? Скорее всего, да. Так, например, Отто Васильевич Струве был сыном Василия Яковлевича Струве,   Людвиг Оттович  – сын Отто Васильевича, Отто Струве – внук Отто Васильевича[1]. Вполне возможно, здесь перечислены не все представители рода Струве. Так, в Интернете мы нашли сведения о Глебе Петровиче Струве (1898 – 1985), сыне философа и общественного деятеля П.Б. Струве. Г.П. Струве был поэтом, критиком, литературоведом, готовил к изданию произведения поэтов-эмигрантов.  

Эрнест Эрнестович Струве родился в 1906 году. Мы надеялись проследить какую-то взаимосвязь между ним и найденными нами Струве. Судя по разносторонним способностям этого человека, его московским корням (мы видели открытки из Москвы, адресованные ему), он мог состоять в родстве с любым из вышеназванных представителей фамилии Струве.

Политзаключенный?
По сей день, в Краснотурьинске живут люди, знавшие Э.Э.Струве. В основном, это его коллеги.

Нина Николаевна Лашкевич, ветеран Богословской ТЭЦ:

«В 1948 году я стала работать в отделе кадров БТЭЦ, потом стала начальником этого отдела. В этой должности проработала до пенсии. Эрнест Эрнестович работал конструктором. Где он находился в годы войны, не знаю. Но в 1948-м он был неприглядный на внешность. Какой-то скрюченный, затравленный. Хотя все говорили, что он – очень умный, я помню, что называли его имя среди политзаключенных. Со временем он изменился внешне, поправился, похорошел».

Галина Александровна Андронова, ветеран Богословской ТЭЦ:

«Я пришла работать на ТЭЦ в 1950-м году, Эрнест Эрнестович в это время уже работал на заводе… Я помню, что на ТЭЦ в ремонтно-конструкторской группе, где я работала, было четверо политзаключенных, осужденных по 58 статье. Был там и Струве. Это я помню… Близко с Эрнестом Эрнестовичем я знакома не была, но я хорошо знала Анну Павловну Кубареву, с которой он жил. Она была замкнутой женщиной, но я к ней относилась хорошо, хотя многие ее за отношение к Струве осуждали. У нее была трудная жизнь. Муж погиб на фронте, она одна воспитывала двоих сыновей, осиротевшую племянницу и свою младшую сестру. Она жила в частном доме на Медной Шахте. По выходным дням Эрнест Эрнестович набирал продукты в сеточку и ходил к ней. За это ее осуждали. А я ее жалела. Мне 16 лет было в то время, а ей где-то 30. На ТЭЦ рассказывали, что, когда Эрнест Эрнестович появился после лагеря, он плохо выглядел. А Анна Павловна была необыкновенная чистюля (до самой старости у нее в доме был идеальный порядок), поэтому она стала ухаживать за Струве: то шарф ему постирает, то рукавички. А он был очень мягкий, деликатный человек. Он с благодарностью относился к ее заботе. Они свои отношения очень долго скрывали. Думаю, что совместная их жизнь, когда уже Анна Павловна переехала в его городскую квартиру, была недолгой. Думаю, они сошлись где-то в 60-м, а умер он в 1968-м. После его смерти ей дали однокомнатную квартиру, в которой сейчас живет ее внучка».

У всех, с кем нам довелось поговорить, мы спрашивали о том, знают ли они, где похоронен Э.Э.Струве? Но все отвечали отрицательно. Задали мы этот вопрос и Галине Александровне Андроновой.

– Нет. Анну Павловну похоронили на Медном, я была на похоронах, умерла она в прошлом году, прожила 90 лет. Хоронили ее сыновья. А Эрнест Эрнестович похоронен на Камешках: приезжих на Медном не хоронили. Кто же может знать? Может быть, ее сыновья, хотя в момент его смерти они были подростками. Надо попробовать им позвонить. Младший сын Владимир живет в городе, но сможет ли он что-то рассказать? Внучку зовут Лариса Владимировна, но вряд ли она что-то об этом знает. А старший сын живет далеко, на севере. Я попробую еще кого-нибудь вспомнить и позвоню вам.    

Теперь мы знаем, что Анна Павловна Кубарева тоже умерла и уже никогда и ничего не скажет об Э.Э. Струве, хотя могла, наверное, сказать больше других, раз жила с ним вместе в течение нескольких лет. А может быть, она и боялась говорить о нем, потому что он был репрессирован, а в 70-х годах ХХ века люди того поколения еще боялись последствий отношений с бывшими заключенными. 

Ответ из архива
Чтобы выяснить, как же всё-таки Эрнест Эрнестович оказался в Богословлаге и был осужден или нет, по нашей просьбе директор Краснотурьинского краеведческого музея подала запрос в Государственный архив административных органов города Екатеринбурга. Мы стали ждать. И вот 27 августа 2007 года на адрес музея приходит ответ за № 66 из Информационного центра Главного управления внутренних дел по Свердловской области. В нём подтверждается, что Э.Э. Струве  – немец-трудармеец.

Но наше удивление вызвали сведения о том, что Эрнест Эрнестович Струве, уроженец города Москвы, был призван 8 сентября 1941 г. в трудовую армию из Ворошиловоградской области, расположенной на территории Украины. Как он там оказался, почему его призвали именно оттуда? Ведь он был жителем Москвы.

Все эти факты наводят на мысль о каких-то несоответствиях. Первая запись в трудовой книжке Э.Э. Струве относится к 1946 году, когда Эрнест Эрнестович был принят на работу на ТЭЦ Богословского алюминиевого завода. А в справке, пришедшей из архива, говорится о том, что он был принят на работу в Базстрой НКВД. С одной стороны, это можно понять, так как многим трудармейцам, размещенным тогда на разные объекты Богословлага, входившего в систему НКВД, впоследствии в трудовых книжках писали: «Базстрой», и все же чаще всего, такие записи вносились в трудовые тем, кто непосредственно был занят на строительстве плотины, корпусов завода и соцгорода.      Свидетели, знавшие Э.Э. Струве лично, ничего о его работе в годы войны сказать не могли. Где же он находился пять лет, с момента призыва в трудармию в 1941 году и до трудоустройства на ТЭЦ в 1946 году? Об этом вначале никаких сведений у нас не было. Чем больше мы пытались узнать об этом человеке, тем больше вопросов у нас возникало. Как же он на самом деле попал в Богословлаг? Откуда и почему? «Получилось, что вокруг одного человека столько неизвестного. Мы надеялись, что прояснить ситуацию помогут новые встречи с людьми, которые лично были знакомы с Эрнестом Эрнестовичем, а также запросы в другие архивы.

О чем рассказали фотографии
Мы стали изучать фотографии семьи Струве, начали с фотографий, наклеенных на очень плотный картон. На групповом снимке сидит женщина, мать Эрнеста Эрнестовича Струве и трое детей: Миша, Оля и Эня. Видно, что семья эта интеллигентная. На обороте фотографии напечатано: «Санкт-Петербургской императорской академии художествъ ФОТОГРАФIЯ класснаго художника». Чуть ниже красивыми письменными буквами напечатано: «Фр.Опитцъ» – название известного в то время салона фотографии. По печатному тексту сделана надпись от руки на немецком языке, из которой можно понять, что эта карточка адресована бабушке, дата снимка  – 1908/VIII. Указан и возраст детей. Мише в это время было 7 лет, Оле – 5, а младшему Эне – почти 3 года.

Еще одна фотография – всё те же дети: Миша, Оля и Эня Струве. Снимок сделан 8 мая 1910 года в том же салоне. Следующая фотография уже взрослой сестры Эрнеста Эрнестовича – Ольги Эрнестовны Струве, 1903 года рождения. Сохранились три её портрета. Внешне она очень похожа на младшего брата. Две фотографии  – художественные, сделанные на почтовой карточке с печатью «Худож. Фотограф В. П. Лессин бывш. Джон  – Бул. Москва, Тверская, 40». Дата стоит только на одной из них: «апрель 1922 г.»  –  значит, на ней изображена девятнадцатилетняя Ольга.

Следующая карточка – родители Струве в молодости. А вот и фотографии пожилых родителей. У этой фотографии по краям можно заметить небольшие дырочки, возможно от проколов кнопками. Значит, Эрнест Эрнестович куда-то их прикреплял. Может, на этажерку или стенку шкафа? И смотрел. Помнил о них. Скучал. Последняя фотография – матери. Тут уже она совсем печальна. Глаза грустные, полные боли – не осталось и следа от жизнерадостной улыбки.

Просмотрев семейные фотографии Эрнеста Эрнестовича, мы словно заглянули в его детство, познакомились с родными ему людьми. Фотографии родителей, брата и сестры он хранил всю жизнь.

Семья в жизни Эрнеста Струве
Все, знавшие Эрнеста Эрнестовича, говорят, что он практически никогда ничего не рассказывал о своей личной жизни. Поэтому мы можем о ней судить только по сохранившимся свидетельствам в архиве. Вот, например, поздравления от брата Михаила Эрнестовича Струве от 1966–67 гг. из Москвы. Это маленькие, простые открытки с примитивными рисунками. Далее телеграмма от дочери. «Серия У-54 Краснотурьинск Свердловской Попова 14 КВ 51 Струве». И внутри напечатано:

«=ПОЗДРАВЛЯЮ ДНЁМ
РОЖДЕНИЯ ЖЕЛАЮ ЗДОРОВЬЯ
ВСЕГО НАИЛУЧШЕГО = РИТА=»

А вот совсем маленькая открытка «C Новым Годом»: «Дорогие Анна Павловна и Эня! Желаем вам в 1967 году здоровья (это – главное!) и всего самого-самого лучшего, исполнения ваших желаний, планов и начинаний! По поручению всех Струве и Вавченко 27 дек. 1966», – написали Эрнесту Эрнестовичу и Анне Павловне родственники из Москвы.

А вот открытка с крупными красными цветами «С праздником Октября». Брат Эрнеста Эрнестовича – Михаил Струве поздравляет Анну Павловну с «Большим Праздником, а Эню – с прошедшим Днём Рождения». Говорит, что мало повидали их во время приезда в Москву, надеется, что следующий приезд будет более длительным. «Как вы чувствуете себя после отпуска?» Открытка отправлена на тот же адрес, что и предыдущие.

В архиве есть и фотографии жены Струве, которую можно узнать по единственному снимку, где они запечатлены вместе с Эрнестом Эрнестовичем: он наряжает елку, а она сидит за праздничным столом. К сожалению, никакой надписи на снимке нет, но, видимо, он был сделан в Москве, еще до его ссылки. Нигде не упоминалось и имя жены.

Но больше всего в архиве фотографий дочери Эрнеста Эрнестовича – Риты. Вот она младенец – фото в паспарту, вот сидит с большим букетом цветов в руках. Потом она же  в подростковом возрасте и во взрослом. На всех фотографиях вид у нее очень серьезный. Возможно, ссылка отца на Урал наложила отпечаток и на её характер, и на отношение к жизни. Чаще всего фотографии подписаны детской рукой: «Папочке от Риточки» – или рукой взрослой женщины: «Это Рита в таком – то возрасте». Мы не знаем, сколько было Рите лет, когда выслали ее отца, помнила ли она его? Но, судя по фотографиям, отношения они поддерживали долгие годы.

Все эти открытки, фотографии, телеграммы бережно хранились Эрнестом Эрнестовичем. Почему же он никогда не говорил о них? Обратимся вновь к воспоминаниям современников.

Аделаида Павловна Кузнецова, ветеран БАЗа:

«О своем прошлом он говорил очень мало. Мы только знали, что у него есть брат, жена и дочь. Он их очень любил. Когда говорил о дочери, у него слезы наворачивались на глаза. Он сам отказался от семьи только для того, чтобы ни жену, ни дочь больше никто никогда не тронул. Он отказался от них во имя их блага. Он очень хотел, чтобы дочь училась. И чтобы его прошлое никак не отразилось на ее будущем. В то время все боялись за своих родных. Он очень переживал за свою московскую семью. Хотя никогда не называл их имен. И это тоже было в целях безопасности семьи.

Я знала, что к нему сюда несколько раз приезжала жена из Москвы. Об этом знали немногие люди. Они встречались тайно. Он очень волновался. К ее приезду он копил деньги, покупал что-нибудь на базаре, становился таким счастливым! И в дни ее приезда был совсем другим человеком. Но никогда не называл ни ее имени, ни фамилии. Скорее всего, жена и дочь поменяли даже фамилию. Еще помню, как всегда свою зарплату он делил на троих  – жене, дочери и себе немного оставлял».

Инженер по вентиляторостроению
Кем же был Э.Э. Струве по профессии, чем занимался на Богословском алюминиевом заводе? И начали мы с рассмотрения его старенькой, потрёпанной трудовой книжки. Из неё мы узнали, что образование у Эрнеста Эрнестовича незаконченное высшее, а его профессия – инженер по вентиляторостроению.

Первая запись была сделана 7 мая 1946 года. В это время он был принят в ТЭЦ БАЗа на должность инженера техотдела. 12 августа 1950 года был переведён на должность старшего инженера вентиляционного бюро ТСЦ завода. Почти через год Струве стал инженером по вентиляции ОТЭ, а вскоре – начальником вентиляционного отдела ТСЦ. Через три года он уже был старшим инженером – конструктором по вентиляционным установкам конструкторского бюро завода. 10 марта 1956 года Эрнест Эрнестович был назначен старшим инженером вентиляционного бюро ОТЭ, а спустя 12 лет стал руководителем группы вентиляции экспериментального цеха. В этой должности он и проработал до 31 декабря 1968 года, когда был исключен из списочного состава ввиду смерти.

В конце трудовой книжки есть сведения о поощрениях и награждениях. Сколько же их было у Эрнеста Эрнестовича! Не хватило страниц трудовой книжки, и туда вложили вкладыш, а потом и ещё один!

После 11 лет его безупречной работы на заводе Струве получил первую премию  – 500 рублей, довольно-таки хорошую по тем временам сумму!

Мы поняли, что Эрнест Эрнестович Струве был хорошим, увлеченным своим делом инженером, который не просто добросовестно выполнял свою работу, но подходил к ней творчески, старался внести какие-то полезные новшества, что-то усовершенствовать.

Изучая архив, мы увидели серо-зелёную папку с орнаментом на синих потрёпанных завязках, а внутри жёлтые тонкие полупрозрачные страницы с потрёпанными, загнутыми краями. Это 218 страниц машинописного текста. На первом листе вручную синей пастой написано: «Том 1. Введение в вентиляционную и промышленную аэродинамику».

О его инженерных способностях говорят и те, кто знал Эрнеста Эрнестовича лично.

Варвара Яковлевна Блинкина, ветеран Богословского алюминиевого завода:

«Я приехала в Краснотурьинск в 1950-м году. Устроилась на работу в дробильное отделение цеха спекания. Надо сказать, что Эрнест Эрнестович был очень грамотным в вопросах вентиляционных установок. В нашем цехе ставил опыты, как уменьшить запыленность воздуха. А среда у нас была очень агрессивная, но он все равно пытался улучшить обстановку и очень переживал, что нам приходится работать в таких тяжелых условиях».

Аделаида Павловна Кузнецова, ветеран Богословского алюминиевого завода:

«С Эрнстом Эрнестовичем Струве я работала в отделении вентиляционных установок в отделе главного энергетика. Он был нашим начальником, а мы были молодыми. Мне было 20 лет. Он был очень грамотным, эрудированным человеком, много знал. В Москве он работал, кажется, в ЦАГИ. Это надо уточнить. Там работал и его брат – Михаил Эрнестович. Эрнест Эрнестович писал книги, занимался наукой. Знаю, что писал книгу по вентиляционным установкам в электролизном цехе. Она была потом издана, ему дали 10 авторских экземпляров. Это я помню хорошо. Он никогда не повышал голоса на подчиненных. Речь у него была правильная, красивая. Он говорил, как потомственный дворянин. Видели фильм «Московская сага»? Он был из такой настоящей интеллигентной семьи».

ЦАГИ
По словам А.П.Кузнецовой и Ю.А. Урванцева, Эрнест Эрнестович Струве раньше работал в ЦАГИ. Что же это такое? Для ответа на этот вопрос мы решили заглянуть в Интернет. И вот какую информацию нам удалось разыскать. ЦАГИ – центральный аэрогидродинамический институт – крупнейший в мире центр авиационной науки. Основные направления деятельности этого института: аэродинамика самолетов, вертолетов, ракет и других летательных аппаратов.

Трудовой стаж Эрнеста Эрнестовича Струве до 1946 года составлял 16 лет, это записано с его слов в трудовой книжке. Если предположить, что пять из них, с 1941 по 1946 годы, он отработал в Богословлаге, то остальные одиннадцать до 1941, может быть, как раз в ЦАГИ? В очередной раз работники Краснотурьинского музея сделали по нашей просьбе запрос в музей ЦАГИ в город Жуковский. Если наши предположения подтвердятся, то мы можем только представить, каким высокообразованным специалистом был Э.Э. Струве. Он работал в одном из самых передовых институтов страны, а попал в глубокую провинцию. Это, наверное, было для него очень тяжело. Но он не сдался и даже здесь, в Краснотурьинске активно работал как инженер. Мы с нетерпением ждали ответ из музея ЦАГИ, чтобы открыть еще одну страницу жизни Эрнеста Эрнестовича.

Лагерь трудармейцев
Одновременно мы решили узнать, что представляла собой трудармия, в которой оказался Э.Э. Струве.

На Турьинских Рудниках (ныне г. Краснотурьинск) существовало Управление Богословского исправительно-трудового лагеря и строительства алюминиевого завода, то есть Богословлаг. Отделения Богословлага выполняли следующие производственные задачи: строительство Богословского алюминиевого завода, плотины, водохранилища, «соцгорода» в Краснотурьинске, Волчанских угольных разрезов, деревообработку, сельскохозяйственные работы и другие. В октябре 1941 года численность заключенных составляла 14258 человек. С этого же времени в Богословлаг прибывают строительные батальоны немцев-трудармейцев, которых в январе 1942 насчитывалось уже 12758 человек. Условия труда и быта Богословлага, даже в сравнении с другими лагерями НКВД, были особенно тяжелыми. Только в 1942 году умерло 17,2 % личного состава рабочих колонн. Богословлаг существовал с 1940 по 1949 год. Такой ценой, используя труд тысяч заключенных, строились и развивались города Северного Урала.       

Даже на примере одной судьбы Эрнеста Эрнестовича Струве видно, что слишком высокой ценой это достигалось. Но для тогдашней системы ничто не значила жизнь не только одного человека, но и миллионов.

Чтобы лучше представлять себе, какое было положение немцев-трудармейцев в Богословлаге, мы встретились с председателем Краснотурьинского общества «Возрождение» Иваном Филипповичем Вайсом[2]. И вот что он нам рассказал:

– Все эшелоны с трудармейцами приходили на печально-знаменитый пятый разъезд. Он находился на месте сегодняшней Угольной станции, куда поставляют уголь для ТЭЦ. Первыми пришли в сентябре 1941 года эшелоны с немцами Украины. Впоследствии их погибло больше всего[3].

– Я находился в 6 отряде, который располагался на территории сегодняшнего ГАИ, и мехколонны. Мы были строителями, и нас выводили на работу на разные объекты. Вели колонной под охраной. Были такие случаи, когда рядом шли, например, отец с сыном, и один из них от истощения прямо по дороге умирал, падал под ноги идущим. Переступить через него ни у кого не было сил, поэтому старались обойти. Останавливаться было нельзя. Уходить в сторону тоже, «шаг влево, шаг вправо – расстрел». Представьте себе, что должен был чувствовать человек, оставивший на дороге своего близкого! Какое моральное потрясение он при этом испытывал! А ему еще надо было работать…

В бараке ничего не было. Только трехъярусные нары. Те, кто спал внизу, страдали от огромных крыс, которые могли загрызть человека заживо. Меня как молодого, мне ведь исполнилось только восемнадцать лет, заставили лезть на третий ярус. Надо мной был потолок красного цвета, оттого что он был облеплен клопами. Они падали на нас и нещадно кусали. Печка была одна только в том месте, где сушили обувь и рукавицы.

Мы строили все объекты БАЗА и ТЭЦ, которая в то время тоже была одним из цехов завода. Прокладывали все инженерные коммуникации. Весь труд был ручной. На территории ТЭЦ есть возвышенность. Это синие скалы. Долбить вручную их было невыносимо. О какой производительности можно было говорить, если истощенные люди вручную бурили скалу?! Приспособления все были примитивные. Например, два человека держали бур, третий бил по нему сверху кувалдой, после чего те, двое, должны провернуть бур.

А как строили угольную яму ТЭЦ? Тоже ведь на месте сплошной скалы. А надо было ее выдолбить глубиной 8 метров. Очень холодными были зимы 1942–1943 годов. Люди замерзали, что называется, на ходу. Костры жечь не разрешали. Если где-то кто-то пытался зажечь хоть небольшой костерок, чтобы погреть руки, тут же подбегал охранник и ногами разбрасывал костер, гасил огонь. А у нас мокрые варежки к рукам примерзали. 

Кормили баландой. Столовой никакой не было. По строительной площадке во время обеда возили кадки, в которых была баланда. А мы всегда носили с собой котелок и ложку. Где кадка застанет тебя на работе, там и едим. Протянешь котелок, тебе баланды зачерпнут и нальют. А это просто теплая водичка с каким-нибудь одним капустным листком. Выпил ее и снова работать. Как при таком питании можно было выполнять нормы? А норму не выполнишь, значит, пайку хлеба не получишь. Люди умирали сотнями. Со временем смертность немцев превысила все возможные показатели, лагерное начальство стало волноваться и предпринимать меры, как их снизить. Но людей из-за этого кормить лучше не стали и относиться к ним тоже. Стали хитрить. Видят, например, что человек истощен до предела, скоро ему умирать, его списывают, выдают паек и отправляют домой. А где этот дом? По месту ссылки, где-нибудь в Красноярском крае или Омске. Как больному, истощенному человеку добраться туда? Зато смерть наступила за воротами лагеря, уже статистический показатель снижен. Хорошие статистические показатели нужны были, чтобы начальство лагеря не наказывалось, чтобы НКВДэшников, приставленных к нам внутри лагеря, не забрали на фронт. Они этого очень боялись, поэтому и несли рьяно службу.

Немцы находились не просто в тяжелейших условиях – нас содержали хуже заключенных. Они хоть знали свой срок. Мы же не знали, за что содержимся в зоне и когда нас отсюда выпустят, и выпустят ли вообще. Это было очень тяжело в моральном плане. Не все выдерживали. Многие умирали просто оттого, что у них не было ни веры, ни сил жить. Страшно смотреть, когда на твоих глазах люди падают в колонне, на рабочих объектах, не поднимаются с нар в бараках. Глядя на все это, я еще тогда дал себе слово, что если выживу, то поставлю памятник всем погибшим немцам-трудармейцам. Эрнеста Струве я помню, как сейчас. Он был невысокий, хрупкого телосложения. Содержался в 14 отряде, который располагался ближе к территории сегодняшней ТЭЦ. Видел его на общих работах, потом его перевели инженером на ТЭЦ».

Рассказ Ивана Филипповича нас просто потряс. Мы недоумевали: почему государственная система так жестоко обходились с безвинными людьми, которые могли трудиться ради победы, пусть даже и в зоне. Об этом говорил нам и Иван Филиппович: «Мы готовы были работать ради победы сколько угодно, что и делали. Но насколько больше мы могли бы сделать, если бы жили просто в нормальных условиях и хотя бы сносно питались».

И еще одна мысль заставила нас задуматься после рассказа Ивана Филипповича: использование в лагерях специалистов. По словам И.Ф. Вайса, Э.Э. Струве использовали на общих работах, в то время как он был специалистом высшего класса. А их на строительстве очень не хватало. В трудное военное время страна нуждалась в специалистах различного уровня в разных сферах деятельности, а они в это время сидели в лагерях, содержались за колючей проволокой, а ведь они могли так много сделать!

Выслушав И.Ф. Вайса, мы лучше поняли и отзывы о Струве Ю.А. Урванцева, работавшего с ним на заводе:

«Эрнест Эрнестович был очень застенчив, никогда не высказывал резких суждений. Сразу бросалась в глаза странная манера общения. Сначала присматривался к человеку, ничего не говорил. Был осторожен».

Думаем, что быть замкнутым, осторожным Эрнеста Эрнестовича научил лагерь. Он знал цену нечаянно сказанному слову. Знал и цену свободы и то, как запросто этой свободы можно было лишиться в то время в нашей стране. Осторожность, замкнутость, умение молчать – этому тоже учили людей лагеря и застенки НКВД.

Верность себе
Среди других вещей, хранившихся в коробке – блокнот в плотном тисненом переплете коричневого цвета. На лицевой обложке  – портрет Пушкина, рядом надпись «Для стихов». Внутри стихи хранятся в блокноте в виде газетных вырезок из городской газеты «Заря Урала», «Алюминщик», «Рабочий Базстроя». Судя по ним, Эрнест Эрнестович печатался в местных изданиях. Нам показалось странным, что тематика этих стихотворений полностью противоречила тому, что пришлось пережить автору.

Почему он, попавший без всякой вины за колючую проволоку, в своих произведениях так восхищается политикой правящей партии, остаётся только догадываться.

Не думаем, что Струве забыл пребывание в лагере. Скорее всего, его стихи, посвященные партии, Ленину, коммунизму, – это некая самозащита от возможного притеснения. Хотя как инженер он, несомненно, искренне радовался техническим достижениям: запуску космического путника, полету Гагарина.

Возможно, многие стихи писались по заказу парткома завода. Ведь Струве печатался в газете «Алюминщик», которая была органом парткома БАЗа. Отказаться от подобных предложений Струве не мог, ему в любой момент могли напомнить о том, кто он есть в этой стране.

Но Струве публиковал и совсем другие стихотворения. Это «Подпись под фотоэтюдом» и «Совершеннолетие». Стихотворение «Совершеннолетие» самое длинное и самое трогательное. Мы почти не сомневаемся, что его Струве посвятил своей дочери Маргарите.

Мы уверены, Струве очень любил свою единственную дочь и очень скучал по ней. Он испытал тяжелейшие чувства – разлуку с любящей семьей.

И все же поэзия для Струве была отдушиной. Он был одним из организаторов «Литературного кружка», созданного при городской газете «Заря Урала». В него входили рабкоры БАЗа, ТЭЦ, Базстроя. Сохранилась замечательная фотография, редкий, не постановочный кадр, где все участники заседания кружка сняты в непринужденной обстановке.

А еще мы в альбоме нашли листок отрывного календаря от 4 июня 1958 года. Читаем его: «Рассказывают, однажды знаменитый астроном Струве, директор Пулковской обсерватории, признался, что ему было не по себе, когда царь со свитой, увешанной орденами, посетил Пулково: «Понимаете, – говорит Струве,  –  вижу массу звезд, и все не на своих местах».

Эрнест Эрнестович хранил этот листочек, видимо, как память о своем предке.

Неудавшаяся повесть
Но Эрнест Струве написал не только стихи. В его архиве мы нашли несколько страниц из повести «В поисках будущего». Одна из них рукописная, под номером 278, а другая № 74 с 2-мя копиями, машинописный вариант.

С трудом разобрав мелкий, «витиеватый» почерк Струве, прочитав 1 страницу, мы мало что поняли. В ней говорилось о каком-то молодом человеке Евгении, его прадеде – известном астрономе. О том, что в первый месяц работы в институте на Евгения большое впечатление произвел вентилятор.

Мы предположили, что эта повесть автобиографическая: под Евгением Эрнест Эрнестович подразумевает себя. Еще вначале нашей работы мы писали, что Струве – известная в России фамилия. Среди людей с такой фамилией были и астрономы. Может быть, среди перечисленных Струве есть и родственники Эрнеста Эрнестовича? А институт, в котором Евгений увидел вентилятор, так поразивший его, – ЦАГИ?

К тому же мы помним воспоминания В.Я.Блинкиной, которая говорила о том, что Э.Э. Струве писал книгу про себя маленького. «А я ее печатала на машинке. Помню, что это была книга о его детстве. Главным героем был маленький мальчик. Эрнест Эрнестович говорил, что писал ее о себе».

«Я – немец»
В назначенный день Владимир Павлович Кубарев пришел в музей вместе со своей женой – Ниной Прокопьевной. Они оказались простыми людьми, об Эрнесте Эрнестовиче говорили с искренним уважением и любовью, называли его «дядя Эня». Владимир Павлович волновался. Несколько раз его голос прерывался, и он вытирал слезы. Вот что он нам рассказал.

– Мы жили с матерью, братом Юрием, двоюродной нашей сестрой Верой и младшей сестрой матери – Ксюшей в частном доме в старой части Краснотурьинска, которая называется Медный. Дядя Эня стал к нам приходить, когда мне было лет 10. Всегда приносил большой кусок сливочного масла, а в 50-е годы с продуктами было тяжело. Может быть, он целый месяц работал, чтобы купить нам это масло. К нам ко всем он относился очень хорошо! Человек был добрый, заботливый, внимательный! Мать называл только «Анечкой». Помогал по дому и по хозяйству. Был начитанный, много знал. Писал стихи и читал их нам. Позже дядя Эня получил квартиру по улице Попова, куда мы к нему переехали с матерью и братом, а девочки к тому времени уже самостоятельно определились.

– А знаете ли вы, как Эрнест Эрнестович здесь оказался? – задали мы вопрос Владимиру Павловичу.

– Его в трудармию призвали. Он мне говорил: «Вовка, знаешь, как мы глиноземный цех завода строили?  – показывал свои руки и продолжал. –  Вот этими руками, зубилом и кайлом скалу долбили!» Но о лагере ничего не рассказывал. Помню, как-то один раз сказал, что его забрали в трудармию, потому что он был немцем. Его спросили: «Кто Вы по национальности?»  И он сам ответил: «Я  – немец».

Значит, Эрнест Эрнестович пострадал по национальному признаку. Но почему его брат Михаил не был выслан из Москвы, хотя из столицы немцев высылали в первую очередь? Струве работал на строительстве глиноземного цеха. Это первые годы войны. Значит, в это время он был на самых тяжелых работах  – строительстве цехов завода. 

Еще Владимир Павлович рассказал о том, что Эрнест Эрнестович хорошо играл на пианино, сам писал музыку и исполнял ее. Писал картины маслом, и у них дома они долго хранились. В совершенстве владел немецким языком. 

Нина Прокопьевна тоже помнила Эрнеста Эрнестовича: когда они поженились с Владимиром, Струве еще был жив. Она тоже говорит, что он был необыкновенно внимательным и заботливым человеком. Никто и никогда от него не услышал ни одного грубого слова. Более того, Нина Прокопьевна сказала: «Больше я в своей жизни подобного человека не встречала». А еще она передала музею бережно хранимый в семье предмет. Это проездной билет на пригородный поезд от Ярославского вокзала до станции Перловской с фотографией Эрнеста Эрнестовича и оформленный на его имя. Датирован он 19 июня 1941 года, то есть выдан за три дня до начала Великой Отечественной войны. И срок действия его был рассчитан до 18 октября 1941 года. Значит, 19 июня 1941 года Эрнест Эрнестович находился в Москве.

Спросили мы и о том, рассказывал ли что-нибудь Эрнест Эрнестович о своей семье – родителях, дочери, жене? Владимир Павлович и Нина Прокопьевна подтвердили, что Струве поддерживал отношения с братом и дочерью. В 1962 году он вместе с Анной Павловной ездил в Москву к родным. Позже Анна Павловна вспоминала, что Михаил Струве, у которого они останавливались, был ученым и жил в каком-то очень большом доме, где вся мебель была казенной.

В Москве они встречались и с дочерью Эрнеста Эрнестовича – Маргаритой. Приезжала Маргарита и в Краснотурьинск, но в каком году, Кубаревы вспомнить не могли. К сожалению, не знали они ни адреса, ни, возможно, изменившейся фамилии Маргариты Эрнестовны. Вдруг Нина Прокопьевна сказала:

– Сохранилась записная книжка Анны Павловны, я могу вам ее принести. Может быть, там есть какие-то интересующие вас записи.

Мы согласились, хотя надежды на это было мало, ведь прошло уже столько лет.

Еще Владимир Павлович рассказал:

– Когда мы уже жили вместе, дядя Эня часто по вечерам стоял у окна и подолгу смотрел, о чем-то задумавшись. А мать говорила ему: «Ну что ты стоишь, что ты смотришь? Ложись спать».

О чем думал Эрнест Эрнестович, глядя в окно? Быть может, видел вместо улиц провинциального города широкие улицы и площади Москвы, вспоминал свою юность и, скорее всего, сожалел о том, что именно так, а не иначе сложилась его жизнь.

И тем не менее смог дать счастье тем людям, которые были рядом с ним здесь. Нина Прокопьевна сказала:

– Анна Павловна была очень счастлива с Эрнестом Эрнестовичем и была глубоко потрясена его смертью. Никто не предполагал, что он может так рано уйти из жизни.

О последних его минутах рассказал Владимир Павлович.

– Дядя Эня ехал с работы в автобусе, когда автобус резко дернулся, он почувствовал внутри боль. У него открылось язвенное кровотечение. В больнице его прооперировал доктор Франк, тоже бывший немец-трудармеец. Но после операции он чувствовал себя неважно. И неожиданно заболел пневмонией. Мы все по очереди дежурили у его кровати. Умер он в мое дежурство. У меня на руках,  –  с искренней болью закончил Владимир Павлович.

Случилось это 31 декабря 1968 года, хоронили Эрнеста Эрнестовича 4 января 1969. Как оказалось, на Медном кладбище. Кубаревы до сих пор ухаживают за могилой  Э.Э. Струве и обещали нам ее показать.   

Записная книжка
Нина Прокопьевна принесла в музей записную книжку Анны Павловны Кубаревой, а еще они с Владимиром Павловичем решили передать в музей настольный вентилятор с дарственной табличкой, подаренный Эрнесту Эрнестовичу коллегами в честь его 60-летия.

В качестве записной книжки Анна Павловна использовала простой блокнотик небольшого формата. Записи в нем сделаны самые разнообразные. В чем-то они даже напоминают дневник. Она отмечала краткими записями семейные события, покупку каких-то вещей, события в жизни детей и знакомых: замужества, разводы, рождение детей, покупку паласа, установку зубных протезов.

Сделаны записи о том, когда она вышла замуж за Эрнеста Эрнестовича, когда он умер и в какой день его хоронили. Из подобной записи мы узнали, что в Коктебеле на год позже своего брата умер Михаил Эрнестович Струве. Здесь же был и его московский адрес, но почему-то перечеркнутый. Или в связи со смертью Михаила, или, быть может, в связи со сменой адреса. Листаем книжку дальше и читаем «Ильичева Маргарита Эрнестовна». Далее тоже перечеркнутый адрес. И все же это – удача! Мы подумали, что это, наверное, дочь Струве. Но как найти человека в Москве, если мы не знаем его адреса? Да и жива ли Маргарита Эрнестовна, мы ведь не знаем, какого она года рождения? Можем только предполагать, что родилась в конце 30-х.

Дальше инициативу по поиску в свои руки берет наш руководитель Наталья Михайловна Паэгле и звонит в Московский «Мемориал», обращаясь к А.Г. Козловой с просьбой помочь найти Ильичеву Маргариту Эрнестовну. Алена Геннадьевна в адресной базе «Мемориала» почти сразу находит адрес М.Э. Ильичевой и сообщает, что она родилась 8 апреля 1940 года. Да, в стихах, посвященных дочери, Эрнест Эрнестович писал как раз об апрельском ее дне рождения. Правда, Алена Геннадьевна сомневается в том, действующий ли это телефон, ведь номера в Москве несколько раз уже менялись. Да и насчет адреса на Ленинградском проспекте она не уверена. Тем не менее Наталья Михайловна звонит по названному телефону, а дальше мы передаем ее рассказ.

 – Мне ответила женщина, голос  –  моложавый, приятный. Мне показалось, что он может принадлежать женщине более молодого возраста. Я подумала: «Ну, может быть, дочь, внучка или просто женщина, которая что-то знает». Извинившись, сказала, что ищу Маргариту Эрнестовну Ильичеву. И услышала в ответ: «Да, это – я». Маргарита Эрнестовна подтвердила, что росла без отца. Но всегда знала, что он есть. Она говорила, что он был в ссылке на Урале, и, как показалось мне, не знала о его содержании в лагере. Эрнест Эрнестович мог об этом ей не говорить. Сказала, что приезжала к нему в Краснотурьинск при жизни и на похороны. Очень удивилась, что в нашем городе до сих пор помнят и любят его. Она сказала, что хотела бы приехать летом в наш город, чтобы побывать на могиле Эрнеста Эрнестовича. Она сказала, что ее отец – правнук астронома Василия Яковлевича Струве, первого директора Пулковской обсерватории, что ее мама умерла в 1967 году, и она, к сожалению, не успела подробно расспросить ее об отце. По словам Маргариты Эрнестовны, начиная с 1957 года отец приезжал к ним каждый год. Приезжал он и на похороны своей первой жены. О родителях Эрнеста Эрнестовича, своих бабушке и дедушке, сообщила, что они умерли в 1942 году, не перенеся свалившегося на них с наступлением войны горя. Сказала, что многого, наверное, не знает сама, но все, что знает, готова при встрече рассказать. Разве могли мы думать в начале нашего исследования, рассматривая фотографии маленькой девочки и читая посвященные ей стихи, что поиски приведут нас к ней?    

Нам теперь стало ясно, что Эрнест Эрнестович – прямой потомок знаменитого рода Струве, что родители его умерли на следующий год после мобилизации его в трудармию, поэтому не сохранилось никаких сведений о них в архиве.

Личное дело
Мы очень ждали ответа на запросы, которые по нашей просьбе отправили работники музея. И вот наконец-то пришло письмо и архивная справка из Управления МВД Украины, из города Луганска. В письме за подписью начальника Управления     Ю.А. Задорожного изложены сведения из биографии Э.Э. Струве, которые мы раньше не знали.

Итак, с 1925 по 1928 год Эрнест Эрнестович обучался на математическом отделении Московского государственного университета. После двух курсов выбыл по болезни. Видимо, крепким здоровьем Струве никогда не отличался. Как же он пережил тогда лагерь?!

С 1929 по 1930 год он работал в тресте «Мосстрой» чернорабочим, в дальнейшем – рабочим-бетонщиком. С 1930 по 1939 год – значительный период времени Струве работал в Центральном аэрогидродинамическом институте им. Н.Е. Жуковского (ЦАГИ). Эта собранная нами информация нашла подтверждение. К сожалению, короткая фраза «Уволен по сокращению штатов» нам почти ни о чем не говорит. С 1939 по 1941 год    Э.Э. Струве работал в Московском горном институте, в научно-исследовательском институте угольной промышленности на инженерной должности и руководителем научной темы.

В письме не указана дата ликвидации института и перевода Струве в Горловский машиностроительный институт конструктором. Тем более не понятен перевод его на машиностроительный завод Углемаша в г. Красный Луч (Донбасс), откуда он и был мобилизован в трудовую армию в Краснотурьинск. Это вызвало у нас  много вопросов: когда Струве был переведен в Донбасс, если сохранился проездной билет от 19 июня 1941 года, полученный им в Москве? Получается, что уже после этой даты. То есть ирония судьбы состоит в том, что Струве приезжает в Донбасс в июле–августе 1941 года как раз для того, чтобы 9 сентября быть призванным оттуда в трудармию? Мы не можем утвердительно ответить на этот вопрос, но наши выводы при сопоставлении фактов, изложенных в письме, и даты на проездном документе сводятся именно к этому.

В справке написано: «Мобилизован в трудовую армию в город Краснотурьинск Свердловской области». Статус города Краснотурьинск получил только в 1944 году, до этого он был поселком Турьинские Рудники. Как правило, в подобных справках указывалось название места ссылки или лагеря, куда направлялся трудармеец. То есть в данном документе должен был звучать Богословлаг. Не могло в личном деле, на которое ссылается Ю.А. Задорожный, в 1941 году звучать название Краснотурьинска. В чем же опять ошибка? На этот вопрос мы, к сожалению, ответить не можем. 

В архивной справке, приложенной к письму, мы прочли, что Эрнест Эрнестович Струве был мобилизован в трудармию на основании решения Правительства СССР в сентябре 1941 года и «взят на учет спецпоселения, как лицо немецкой национальности в соответствии с Постановлением ГКО СССР от 22 сентября 1941 года». Этот факт подтверждает, что основанием для преследования Э.Э. Струве стали государственные законодательные акты – правительства и Государственного Комитета Обороны, что еще раз доказывает политический тип репрессий, примененных к нему по национальному признаку.

«А я свое уж отстрадал…»
С самого начала нашего исследования мы пытались узнать, где похоронен Эрнест Эрнестович Струве. Многие люди высказывали предположения, что на кладбище Камешки, где, как правило, хоронили всех, приехавших в Краснотурьинск. Но Владимир Павлович Кубарев объяснил, что Струве похоронен на кладбище Медном, где традиционно хоронят местных жителей. Помогла нам Анна Павловна Кубарева и Владимир Павлович.   

В назначенный день мы встретились с ними в музее и отправились на машине на кладбище. Был морозный декабрьский день. В один из таких дней, а точнее в последний день 1968 года, умер Эрнест Эрнестович.

Владимир Павлович показал нам могилу, огороженную оградкой, памятник простой, покрашенный синей краской. Фотография Эрнеста Эрнестовича – одна из тех, которую мы много раз держали в руках. На новой табличке обозначены годы жизни. И мы видим, что они не соответствуют действительности. Владимир Павлович поясняет:

– Старую табличку с верными датами украли сборщики металла, мы заказали в бюро ритуальных услуг новую, а они все перепутали. Надо опять менять.

А я свое уж отстрадал
И для себя бессмертным стал…

На стихотворении-завещании, которое мы обнаружили в архиве Э.Э. Струве, нет даты. Мы не знаем, когда его написал Эрнест Эрнестович: уже во время болезни или в другой период своей жизни. Чувствовал ли он приближение смерти, когда писал эти строчки, или они были навеяны размышлениями о нелегкой жизни? Это единственное его признание в своих страданиях, которое нам удалось отыскать в архиве.

Посещение могилы Э.Э. Струве послужило поводом к тому, что появилось решение установить на памятнике табличку со стихотворением-завещанием и надписью о том, что здесь похоронен трудармеец Богословлага, внесший свой вклад в развитие Богословского алюминиевого завода.

Эрнест Эрнестович Струве очень хотел вернуться домой – в Москву. Пусть это произойдет с его именем в нашей работе – через много лет после его смерти.