«Время выбрало нас…»

Ростовская обл., г. Новочеркасск, школа № 6,
9 класс.
Кончаков Дмитрий
Ростовская обл., г. Новочеркасск, ЮРГТУ,
1 курс.
Научный руководитель
Е.Г. Губанова

Какой впервые увидал Миша свою будущую жену, мы не знаем, но через несколько месяцев после их знакомства он, уехав в многомесячную экспедицию по водохранилищам Дона и Ставрополя, писал ей письма почти каждый день. И Мила отвечала. Впрочем, они писали друг другу, не дожидаясь ответов. Михаил слал письма на институт или в Ростов, вычисляя, в какой день придет письмо и где будет тогда «Мила Ивановна»: на работе или уедет к маме в выходной. Письма Милы обгоняли Мишину экспедицию (маршрут был ей известен), и, приехав в очередной райцентр, он мчался на почту, где его уже ждало очередное письмо. Письма сохранились все. И лежит теперь у Елены Михайловны на столе толстая-претолстая пачка конвертов – история любви её родителей.

 

Tempora mutantur et nos mutamur in illis[1].
 

В Интернете мы нашли определение, объединяющее живших в 60-е годы, так называемое «поколение шестидесятников». «Поколение «шестидесятников» – так называют тех, кто был молод в шестидесятые годы, чья юность пришлась на хрущевскую «оттепель». Жизнь этого поколения вобрала в себя трудное военное детство, полную светлых надежд юность, напряженные годы учебы и – счастье любимой работы. Им выпало жить при Сталине, быть свидетелями ниспровержения культа личности, работать в «годы застоя» и переживать нынешнее смутное время, которое одни называют периодом реформ, другие – контрреволюцией. Сейчас представители этого поколения шестидесятники и по возрасту – отметили или отмечают свои шестидесятилетние юбилеи». Нам кажется, что сама формулировка «поколение шестидесятников» не совсем корректна, потому что подразумевается большое количество общих, характерных черт в жизни этих людей. А можем ли мы использовать понятие «поколение» в отношении наших респондентов? Как быть с теми, кто даже не задумывался о том, что происходит где-то в далекой Москве, какие новые реформы проводит советский лидер? Их история, их жизнь предстала перед нами в виде толстых пачек писем в неярких послевоенных конвертах из архива семьи Тарасовых и нескольких видеокассет с интервью и 77 письмами из фондов музея памяти Новочеркасской трагедии 1962 г.[2] Это истории таких разных людей, как вполне благополучные молодые советские научные работники Михаил и Людмила Тарасовы, а с другой стороны, новочеркасцев, осужденных за участие в событиях 1962 г.

«Счастье было, когда замужем была»
О том, были ли они счастливы, наши собеседники сами не говорили. Нам приходилось спрашивать их об этом. Этот вопрос заставлял их серьезно задуматься. К нашему удивлению, никто из них не вспомнил День Победы, полет Гагарина. Да, они, конечно, помнили эти дни, но свое счастье с ними не связывают, скорее, чувство радости, но не счастье. Но все же счастливый момент в их жизни был, и каждый из наших собеседников его выделял – это свадьба, семейная жизнь. Как сказала Мария Никитишна, «как мы с мужем жили, так можно и не умирать», о том же говорили и Юрий Исаакович Тененгольц, и Иван Филиппович Кравченко.

 Причина выделения именно этого момента в жизни видится в том, что женились либо выходили замуж одни после войны, другие после политических катаклизмов 30-х, и то, что теперь ты не один, что с тобой всегда будет любимый человек, давало огромные силы, чтобы жить дальше «Еще до войны, когда мы поженились, то мечтали с мужем создать примерную семью. Мы не ссорились. А вот наши родственники, кто свадьбу уже сыграли, и спорили потом, и расходились, а мы хотели создать такую примерную семью».

Поощрения на работе так же доставляли радость. Причем тут важен не только материальный, но и моральный фактор – факт признания. Эту сторону советского человека общество использовало и поощряло. «Счастье было, когда замужем была, работала, трудилась, начальство меня уважало, счастлива была, когда на пенсию пошла, провожали меня с почетом, коллективом отмечали праздник:, 1 Мая, 8 Марта, Новый год»[3].

Люди 60-х.
«Все будет хорошо, хоть мы с тобой и глупые…»
Во время исследования мы обратили внимание на некоторые особенности отношения к жизни поколения 60-х. Дети военного времени больше говорят о войне, чем о том, что забрала у их семей советская власть. И это неудивительно, они уже советские дети. В 30–40-е годы говорить с детьми о политике было небезопасно, да и война перекрыла и для взрослых, и для детей все бедствия предшествующих лет. У многих самые яркие воспоминания детства – военные. Геннадия Николаевича Овчарова во время войны совсем маленького отдали в детский дом, у Людмилы Номикос (Тарасовой) погиб отец, ей пришлось пережить все тяготы эвакуации на Кавказ, в которой она оказалась вместе с матерью, работавшей в детском доме. Но они не говорят: «У нас не было молодости». Говорят о стройках, о наладившейся после войны жизни, о том, как получали квартиры. Многие. Но не все. Не все – это те, кому 60-е показали изнанку советского общества, другую его сторону, лагерную. Одни о её существовании знали, но никогда не задумывались, а что там – «в местах не столь отдаленных»? Мы так и не поняли, почему их так называют, почему они «не отдаленные», если находились так далеко. Решили, что это намек на то, что любой там может оказаться.

Когда речь заходит о 60-х годах, перед глазами встают фигуры «правдолюбцев», разбуженных 20-м съездом, стиляг, а так же «физиков-лириков» – молодых романтиков с бородами и гитарами, готовых идти на край света « за туманом и за запахом тайги». Они кажутся нам честными, порой наивными, не терпящими фальши и обмана. К таким людям мы относим семью Михаила и Людмилы Тарасовых. С историей этой семьи мы познакомились благодаря их «роману в письмах». Многое об их жизни нам рассказала их дочь – Елена Михайловна Надтока.

В далекие 60-е в подвале Гидрохимического института заседали и выполняли свой общественный долг члены детской комиссии месткома. Молодые специалисты Миша Тарасов и Людмила Номикос были в их числе. Первые впечатления от нового знакомства были не очень приятные: «Был там один тип, такой противный: крашеный и с перманентом» — сказала Людмила своей матери. Дело в том, что волосы Михаила сильно вились и были рыжеватыми.

Какой впервые увидал Миша свою будущую жену, мы не знаем, но через несколько месяцев после их знакомства он, уехав в многомесячную экспедицию по водохранилищам Дона и Ставрополя, писал ей письма почти каждый день. И Мила отвечала. Впрочем, они писали друг другу, не дожидаясь ответов. Михаил слал письма на институт или в Ростов, вычисляя, в какой день придет письмо и где будет тогда «Мила Ивановна»: на работе или уедет к маме в выходной. Письма Милы обгоняли Мишину экспедицию (маршрут был ей известен), и, приехав в очередной райцентр, он мчался на почту, где его уже ждало очередное письмо. Письма сохранились все. И лежит теперь у Елены Михайловны на столе толстая-претолстая  пачка конвертов – история любви её родителей.

Сначала их письма были полны иронии, потом обрели серьезные ноты: авторы уже не могли жить друг без друга. Мила съездила к Мише в экспедицию. На несколько месяцев он вернулся в Новочеркасск.

«В один из выходных дней отец, купив огромный букет цветов, отправился делать маме предложение, – рассказывает Елена Михайловна, – Видавший фронт и плен, он вдруг тут так струхнул, что на него напала жестокая икота. Два часа кряду жених бродил вокруг нужного ему дома, не смея зайти. А когда же икота «перешла на Федота», в квартире он застал только будущую тещу: расстроенную Милочку подружка утащила в кино»[4].

И вновь начался полевой сезон, и вновь полетели письма.

«Милый, дорогой Тарасик! – так называла Мила своего Михаила – как я хочу увидеть тебя сейчас, сегодня. Если бы ты знал, как мне трудно, еще немного и, честное слово, я сойду с ума… Если бы ты смог приехать сам из Сальска, мы зарегистрировались бы… эти бесконечные разговоры всех кому не лень о том, кто лучше, что выгоднее, вконец измучили меня. Жду тебя очень сильно. Не смотря ни на что, все будет хорошо, хоть мы с тобой и глупые…»

В итоге молодые люди поженились. Елена Михайловна рассказывает, что «в родительском архиве нет свадебных фотографий. Да и свадьбы не было. Отец сорвался тогда из сальских степей (не последнюю роль сыграл, очевидно, некий «Геня», постоянно оказывавший маме всевозможные знаки внимания), на перекладных добрался до Ростова. Свидетелем в ЗАГСе была соседка. На утро отец отправился вновь к прудам и водоемам, а мама – на работу в Новочеркасск. По-прежнему жила на квартире с подружкой. Замужество скрывала: «семейственность» в институте не поощрялась». Дело в том, что в то время существовали такие правила, что в случае если супруги работают вместе в одном отделе, то одному из них так или иначе придется уволиться. К счастью, Миша и Мила работали в разных отделах.

Но вместе им пришлось быть нечасто. Миша приезжал из экспедиции, Мила уезжала в командировку. Он был на Балхаше, она в Пятигорске. Он улетал за границу, она отправлялась на Байкал…

Но и через 25 лет их отношения не превратились в рутину: «На серебряную свадьбу отец подарил маме двадцать пять роз. Он вообще обожал придумывать ей подарки! Заботился, чтобы она отдыхала: мог и посуду помыть, и квартиру убрать, и свой фирменный винегрет приготовить. Не хотел, чтобы она волновалась о нем, из всех командировок присылал телеграммы: «долетел хорошо, целую, Миша». Когда она болела, он находил для нее лучших врачей, доставал невиданные лекарства, однажды, когда ей стало совсем плохо, не ушел с летного поля, пока не «выбил» санитарный самолет. При том он не умел давать взятки, и банальный расчет с санитарным техником превращался у них в пытку для обоих»[5].

«Госбезопасность обвенчала на 10 лет…»
Советское время – время непредсказуемое. Еще сегодня человек занимается самыми обычными делами, работает, учится, растит детей. Вроде бы жизнь идет так же, как и у всех, и примерно понятно, что ждет тебя завтра.

Но не всегда случается так, как предполагаешь. Бывает, что жизнь совершает неожиданный поворот, выбивая человека из привычной колеи. Не каждый способен выдержать подобные трудности.

Для множества новочеркасцев такими оказались события 1962 года (когда в результате рабочей забастовки и демонстрации были расстреляны люди), а точнее последствия этих событий.

Наши герои по тем или иным причинам оказались участниками новочеркасских событий. Для них жизнь до 1962 года текла обычно, как и у всех соседей.

Николай Горкавченко был работником на НЭВЗе, точнее играл в его футбольной команде. Участником тех событий он стал совершенно случайно, подойдя к толпе людей на улице Московской около горотдела милиции, где вместе с остальными попал внутрь двора.

Василий Федотович  Гладченко работал на НЭВЗе машинистом, у него были жена и маленький сын. Он не имел никакого отношения ни к забастовке, ни к демонстрации.

1 июня, возвращаясь со смены домой, он стал невольным свидетелем следующей картины: по путям, проходящим невдалеке от НЭВЗа, остановлен пассажирский поезд, идущий в Ростов. Бастующие хотели, чтобы люди узнали, что произошло на заводе. Персонал поезда пытался им помешать, но безуспешно. Тогда Гладченко, ведь он был в этом деле сведущ, посоветовал, как лучше вытащить поезд.

Геннадий Овчаров, из детдомовцев, был участником и забастовки, и демонстрации. Он не был работником НЭВза. Работал плотником на стройке, и, имея и без того достаточно низкую заработную плату, он действительно решил, что нужно поддержать рабочих завода, потребовать улучшения условий жизни. Поэтому он стал участником митинга 1 июня.

Федор Федорович Захаров работал на НЭВЗе, учился заочно в институте, у него были две младшие сестры.

Эти люди мало того, что не совершали ничего противозаконного, но большинство не имели прямого отношения к произошедшему.

Но их всех арестовывали летом 1962 года.

После ареста для новочеркасцев началось следствие и долгие годы несвободы.

Всем участникам тех событий были выдвинуты разные обвинения. Большинству – статья «79 (массовые беспорядки)», некоторым «206 (хулиганство)».

Для многих именно семья в 60-е стала самым главным, а  потом уже работа, отдых, развлечения. Именно семья была для человека главной опорой. Людям тогда для счастья требовалось не так уж много. Главное, чтобы родные были рядом и помнили всегда. Об этом свидетельствует не только переписка Миши и Милы, но и письма с зоны, а так же интервью новочеркасцев, побывавших в местах заключения.

Любовь к близким была спасательным кругом для заключенных. Случалось, что тоска находила выход в ручных поделках. Возможно, знание того, что твой любимый человек вскоре притронется к твоей поделке, поддерживала в трудную минуту. Так случилось с Василием Гладченко. Он на протяжении всего срока заключения высылал домой гербарии из сушеных листьев и ягод таежных растений или разные вещицы, например сигаретницу, украшенную аппликацией из соломки. В интервью он рассказал, как он мастерил эту вещь. «Сначала делается из осины, сама, значит, эта заготовка, ну это чисто такая столярная работа. Коробочка эта делается – довольно таки просто. Потом это всё покрывается жидким клеем – столярным. Клей жидкий, жидкий, и вот это покрылось всё. Я собираю цветочки-ягодки, а Миша собирает травку, обычно мы делаем всё это во время работы или на перерыве. Трава эта росла на болотах как на кочках. Ну возьмёт он этой травы, на зону приходим, он её нарежет  такими вот ровными кусками и распускает её, потом он её кипятит в ведре, и она расправляется, потом он её опускает в жидкиё клей, траву эту мы тоже использовали. Ещё мы краску искали, какая у кого есть: чернила, зеленая. И потом вот это, каждую соломинку, раскрашиваешь. И получалось-то красиво, но это был кропотливый труд, потому что мы приходили с работы и сразу занимались этим».

Большинство новочеркасцев, попавших на зону, были очень молоды и не успели обзавестись семьей до того, как попали в лагерь. Одним из таких оказался Федор Захаров. В самом начале отсидки он не задумывается над тем, что как раз в это время его сверстники на свободе обзаводятся семьями. Но вот он получает известия с воли, и ему тяжело: «Рита пишет, что Степановы приглашали на свадьбу на праздники, но она не поедет. Таня же собирается. Грустно становится, что сверстники и сверстницы женятся и выходят замуж. А здесь госбезопасность обвенчала на десять лет».

Надо сказать об отношении старых друзей к ним после ареста. В случае с Федором Захаровым получилось, что друзья его просто забыли, даже не писали ему. «Мама, не заходят ли ребята? Что из них ни один не пишет?» Полагаем, ни один не зашел и не написал, т.к. Фёдор в одном из писем затрагивает эту тему: «Теперь о друзьях. Недаром говорится, что друзья познаются в беде. Ни Олегу, ни Марку, ни Феде я, конечно же, не одного письма не напишу. Какие же это друзья?» Отворачивались друзья и знакомые от самих заключенных, но случалось и так, что доставалось и родственникам. Захаров очень переживал. «Не дай бог её [Таню, сестру] будут попрекать мною в школе, да и вас тоже. Одна эта мысль убивает меня». Чувство вины перед родными угнетает Фёдора. Ему тяжело переносить, что из–за него как-то ущемляются его близкие.

Наличие родственника-заключенного могло поставить клеймо на семье. Федор Захаров очень любил свою семью. Он испытывает чувство вины за те трудности, которые пришлось пережить его близким. «Сколько горя, милые мои, вы перенесли из-за меня. Как хочется скорее вернуться домой, чтобы хоть немножко искупить свою вину перед тобой, мама, и перед папой. Меня теперь будет угнетать, что из-за меня пострадала ты, мама. Просто нет слов выразить, что родители могут страдать из-за детей. Как это всё можно было сделать? Просто становится стыдно за тех, кто это делает».

«Предлагается обмен «Теленка» на «Пищу»
Развлечений даже для людей и на воле в то время было немного. Кино да театр, клуб по выходным, конечно же, книги!

Покупка книг превращалось тогда в целую проблему. Люди отстаивали огромные очереди в надежде достать ту желанную книгу, прочесть ее от корки до корки, а может, подарить кому-то из близких или продать, или обменять на что-то другое… Мила в одном из своих писем пишет: «…так вот, о комбинации. Как нам удалось выяснить, в семействе Фоминых–Костюковых в настоящее время имеется два полновесных «Теленка» вместе со «Стульями». Это сказал супруг Азы. Оба экземпляра нам посчастливилось даже потрогать руками. С другой стороны, Аза давно горит желанием приобрести «Книгу о вкусной, здоровой и т. п. пище». Предлагается обмен «Теленка» на «Пищу». В общем, поговори с ней об этом».

Считалось, что книги «О вкусной и здоровой пище» и «Двенадцать стульев», «Золотой теленок» должны быть в домашней библиотеке каждой молодой семьи. В каком-то смысле они были символом времени, некой знаковой вещью в те годы. А книгу «О вкусной и здоровой пище» даже переписывали от руки, если не всю, то большинство понравившихся рецептов.

В книгах, которые в то время играли роль собеседника, в какой-то мере можно было найти ответы на собственные вопросы. «Читаю сейчас А. С. Макаренко – достал два последних тома «Сочинений». Он тоже искал. И очень умно об этом писал. Это, пожалуй, единственный литературный источник к исследованиям такого рода. Остальное надо черпать из окружающей нас довольно некрасивой действительности. Да принимать к сведению некоторые советы, например держать свои хрупкие нервы в руках», – пишет Михаил.

В письмах Михаила мы прочитали об интересном споре по поводу Твардовского. После 20 съезда партии, на котором Хрущев разоблачил культ личности Сталина, Твардовский пишет поэму «За далью даль». Михаил Николаевич, побывавший и на фронте и в плену,  однажды сказал по поводу поэмы «Василий Тёркин» своей дочери, что Твардовский за дурачков всех держит, предлагая читателю упрощенный образ русского и немецкого солдата. Видимо, по этому поводу и идет заочный спор между самим Михаилом и его другом Анатолием. В ответ на такое мнение Анатолий  высылает ему вырезку, чтобы переубедить своего упрямого товарища в обратном. «Мишка, посылаю тебе вырезку, о которой мы как-то говорили. Может быть, прочитав это, ты станешь иначе относиться к Твардовскому. Очень прошу, не потеряй эту бумагу (вряд ли тогда я сумею найти заменитель)».

«Купил новую книгу: «Стихотворения и поэмы» Твардовского. Есть здесь и эта баллада. Так что ту вырезку можно изничтожить.  А книгу эту надо почитать Милке».  Анатолий, по-видимому, большой поклонник творчества Твардовского и изо всех сил  пытается доказать, что этот поэт серьезней и глубже, нежели представляется Михаилу, что писатель лишь пытается передать нам «… в сатирических красках те черты нашей действительности – косность, бюрократизм, формализм, – которые мешают нашему продвижению вперед», и что за этой балагурностью Тёркина скрывается настоящая правда о войне, но её нужно разглядеть. «О Твардовском. У тебя, видимо, есть предубеждение, которое чем-то (не знаю чем) вызвано. Но этим вопросом в письмах не стоит заниматься: ничего не дает. Вот  как-нибудь на досуге следовало бы тебе почитать (только объективно) еще раз «Теркина». И статью Твардовского «Ответ читателям». Да и то,  пожалуй, без комментариев не обойтись, т.к. там (в книге) много специфики полевых условий (армейских)».

Обсуждение литературных произведений было нередким явлением, зачастую вызывало споры и дискуссии.

В тот небольшой список интересов входят так же кино и театр. Список небольшой не потому, что они интересовались немногим, совсем нет, даже наоборот. Просто самих развлечений было не так-то много. Одним из них было кино. Мила и Миша не так уж часто бывали в кино лишь потому, что находились вдалеке друг от друга – порознь ходить не хотелось. Но тем не менее они обсуждали в письмах фильмы, концерты и спектакли.

«Сегодня была в кино, смотрела «Три товарища» (И книга, и фильм были очень популярны в то время, они поднимали проблемы молодых людей, прошедших большую войну Мы думаем, эти проблемы проецировали на себя молодые люди 60-х гг). Какой чудесный фильм! Ты, может быть, его видел и, наверное, если видел – помнишь, мне очень хотелось посмотреть его с тобой».

«Тарасик! Какой хороший концерт передают сейчас по радио и как хорошо дома – а тебя нет. Тьфу! Аж плакать от злости хочется! Когда ты приедешь? Я две недели не выдержу и возьму и уеду на край света».

***

И в письмах с зоны, и в письмах «на свободе» много говориться о свободном времени, об увлечениях, хотя, конечно, понятие «свободное время» там и там разное. Книга там – окно в другой мир, мир, который для них сейчас закрыт, книга – возможность уйти от действительности и найти тему для обсуждения.

В письмах из лагеря Федор Захаров почти не пишет о питании, зато особое место уделяет «пище духовной». «Мама, читать у меня есть что. В нашей библиотеке прибавилось много новых книг. Сейчас читаю К. Чуковского «Современники». Читается что-то сложно. Часто приходится пользоваться словарем иностранных слов».

Он многое переосмысливает, теперь для него чтение важно, как никогда. Это буквально единственный источник знаний. Как он сам говорит, «я не читаю пустых книг». Фёдор переживает, что прервал учебу «Чувствуешь большую неудовлетворенность» – говорит он.Его, как и всех остальных, волнуют новости из Новочеркасска. В письме Фёдор просит высылать ему местные газеты. «Мама, у меня к тебе просьба от меня и от ребят. Не сможешь ли ты высылать бандеролью журнал «Дон». Мы тут прочли уже первый номер».

***

Несмотря на тяжелую работу, у заключенных оставалось время на различные дополнительные занятия, такие как чтение и отраду подавляющего большинства

мужчин – спорт. «Сейчас время идет гораздо веселее, – пишет Захаров. –  И работать лучше, и в зоне хорошо. Правда, уже появляются комары. Но пока терпимо. В зоне идет игра и в футбол, и в волейбол, и в настольный теннис, и даже в бильярд. Я, правда, играю иногда только в волейбол».

Николай Горкавченко настолько преуспел в спорте, что конвоиры забирали его играть за военные части. «Все время играл в футбол. Лагерь разделялся так: «Лесоповал» и «Строитель». Я играл за «Строителя». Там были такие знаменитые игроки, мастер спорта Иванов, играл когда-то за донецкий «Шахтер», он постарше был, как начальник команды. Играли часто. Я там не знаю, чего договаривались начальники. Почти всегда была игра, почти всегда мы выигрывали. А еще меня конвоиры забирали играть за свои военные части в том районе, где мы находились. Я не знаю, говорили им, что я заключенный или нет. Играл, да и все». Как показывает пример с Николаем, найти свою нишу и воспользоваться её возможностями было реально.

Чтение книг, занятие спортом, помогали «убить» время, приблизить долгожданный миг освобождения. Но занятия здесь выбирают за наших героев. Они лишены главного – свободы выбора. Конечно, «поле выбора» на воле было несколько больше. Но и в том, и в другом случае за них сверху определяли, что можно делать, что можно читать «советскому человеку», хоть в зоне, хоть на воле.

«20 лет мучили из любви к искусству»
В письмах на воле обсуждались в основном бытовые и личные вопросы. Мы редко находим в них прямые отклики на реформы, происходившие в стране.

Во-первых, вопрос с дачами. Видимо, у Тарасовых была дача, и, услышав о новой реформе, они испугались, что дачи могут забрать. «Беда вот только в том, что в «Правде» сейчас стало появляться много статей о переводе индивидуальных дач на «коммунистические начала». Только здесь не совсем понятно, какая реформа имеется в виду. Скорее всего, это связано с борьбой Хрущева с индивидуальными хозяйствами и дачами. Не слишком-то приближение коммунизма радует Михаила.

Во-вторых, сказываются результаты ХХ съезда партии. После разоблачения культа личности Сталина начинают постепенно повсюду вычеркивать его имя.

«На работе народ неплохой, гораздо лучше, чем было в Сталинграде (кстати, слышала ли ты по радио, что московский автозавод им. Сталина переименовали в завод  имени Лихачева – это его первый директор, затем министр автомобильной промышленности, что было с ним потом –  не знаю, может быть,  и Сталинград скоро переименуют)».

В-третьих, вопрос о реабилитации, с которой наши герои знакомы не понаслышке. Отец Михаила Николаевича был расстрелян в 1937 (как отмечает его дочь, он всю жизнь старался не говорить об этом, хотя отца реабилитировали в 60-х).

Репрессии оставили тяжелый след в судьбах многих людей. Это, конечно, не могло не повлиять на их дальнейшую жизнь. Близкая родственница семьи Тарасовых Валентина Горбунова в своих письмах рассказывает о трудном пути к реабилитации. «Ничего хуже Казахстана не видела – голая степь, дикая жара, какие-то фаланги, каракурты, только кажется одно Боровое хорошее местечко». Судя по этой фразе, в лагере она находилась в Казахстане. Трудностей с реабилитацией было масса. И в первую очередь необходимо было решить жилищный вопрос. Это оказалось очень и очень непросто. Для начала нужно было доказать, что человек до ареста действительно имел данное жилье и был там прописан. Нужны свидетели, а их и в живых-то не осталось,почти всех репрессировали или расстреляли. «20 июня меня реабилитировали, признали, что осуждена я была неправильно, так как преступления не было. 20 лет мучили из любви к искусству, да и теперь покоя нет, кончалась прописка, и в милиции сказали, что для прописки нужна справка от домоуправления, где я жила до ареста, а все книги за 37 и 38 год уничтожены. Я была в том доме, где мы жили, так это тяжело, живут там какие-то сволочи в нашей квартире, ездила и в архив адресного стола, и там мне сказали, что за 37 и 38 год архива нет и нужно свидетельскими показаниями доказать, что ты жил в этом доме и квартире такой-то. Мне было очень трудно найти людей, которые жили в 37 году в нашем подъезде, нашла только двух, а остальные все новые, а старые жильцы все арестованы в 37. Получила справку, и теперь Лера будет прописывать, а потом нужно подавать заявление, чтобы приняли на очередь на комнату, но я думаю, что комнаты не дождусь, помру. Завтра подаю заявление в МГБ, чтобы выдали деньги за мои личные вещи, что у меня забрали, говорят, что должны выдать, а потом нужно ходить справляться о деле Леонида. Пожалуй, мне этих хлопот до самой смерти хватит…А я не жалуюсь, только я очень устала, ведь мне уже 63 года».

И это после стольких незаконного отнятых и безвозвратно утерянных лет приходиться тратить свои нервы и силы, чтобы получить хотя бы небольшую комнатку. «Я два месяца пробыла в Москве, – все канителилась с подпиской, Маруся хотела прописать у себя, но дом принадлежит госконтролю, и не прописали, сказали: прописываем только своих, прописали у Леры, а жить буду у Маруси и Ксени, тяжело на старости лет не иметь своего угла. Вообще я не представляю себе как я буду жить – прописана у Леры, а жить буду у Маруси и Ксени, в конце концов, мне какое-нибудь домоуправление скажет: живите, где прописаны.

Тут никакого терпения не хватит, становится понятно, почему письма наполнены таким отчаянием. Кроме того, необходимо было добиться реабилитации мужа. «Подала заявление о пересмотре Лениного дела и реабилитации его и меня, если реабилитируют Леонида, то должны мне дать в Москве комнату и уплатить за конфискованные вещи, но дело о реабилитации обычно тянется 1,5 года, а то и два, и нужно каждый месяц надоедать им, а если не будешь ходить, то пролежит и 10 лет».

«Дело Леонида еще не рассмотрели, говорят, были перевыборы судей и потому задержка с пересмотром. С комнатой всегда один ответ: еще не дошла очередь, во вторник 19-го пойду опять в райжилотдел к председателю, одним словом, не доконали там, каким-то чудом осталась жива, так здесь эта волокита доконает».

«А у меня дела обстоят так – была я 13 июня в Военной коллегии, в справочном бюро сидел ревизор, потому что очень много жалоб поступало на медлительность разбора, расспрашивал, сколько времени дело находится в коллегии, сколько раз приходила за справкой, потребовал, чтобы мы все написали жалобу на имя председателя , и сказали   зайти через 10 дней, я пойду 25; а относительно комнаты  начну ходить с сентября к председателю райжилотдела, обещал он осенью, вот и буду. Когда окончу все свои дела, это ужасное хождение по мукам, и если все-таки доживу до конца, тогда приеду к вам, осенью или зимой, но приеду».

В конце концов, В.Г. выделили жилье. Чему она, конечно, была рада: «У меня небольшая, но очень хорошая комната».

«Купить или купить? Вот в чем вопрос»
Но и молодым семьям приходилось бороться с бытовыми проблемами. Например, где жить молодой семье? Конечно, хотелось бы иметь отдельную от родителей квартиру, жить собственной жизнью и ни от кого не зависеть. В 60-е годы и власть наконец-то пытается решить квартирный вопрос. Из прочитанных писем мы видим, что у молодых семей появляется возможность получить свое собственное жилье. «Не знаю, писал ли тебе Миша о закладке фундамента для институтского дома. Проходило это торжественно. В присутствии всех желающих сотрудников. Мишук пришел домой, видимо, расстроенный. Ему, по-моему,  очень хотелось бы получить квартиру в новом доме».

Особой темой для обсуждения была проблема дефицита и снабжения. Очень часто продуктов первой необходимости в магазинах не оказывалось, приходилось прилагать массу усилий, чтобы их достать. Существовали разные способы добывания продуктов. Первый и наиболее распространенный из них – это съездить за всем необходимым в другой город.Очень часто продукты, которых не было в одном городе, можно было найти в другом. «На днях ездила в Ессентуки за маслом, купила 1 кг, там его было полно. Думаю купить здесь бидончик литра на 3 для масла топленного (видела такое масло в Ессентуках). В Кисловодске говорят, бывает мука, но ехать надо с утра, а воскресенье у меня только одно, посмотрю, думаю, что с жирами у нас хуже, чем с мукой».

«Я ездила в одно из воскресений в Нальчик, и там на базаре – мясо свинина, баранина и говядина по 17–18 рублей, очень жирная. В магазинах в Пятигорске есть всё, но пока нет сахара».

«Сделал все, что надо. Привез 100 кг картошки (в институте деньги раздали),

30 кг капусты, 2 пуда муки и 50 штук яиц. Теперь, моя маленькая, у нас есть все необходимое».

В Новочеркасске, как и во многих других городах, снабжение было не налажено: какие-то продукты были, а какие-то нет.

«Миша, если в Балхаше хорошо с сахаром, привези хотя бы несколько кг, у нас в Новочеркасске сахара нет, и даже здесь, где снабжение хорошее, нет сахара или очень большие очереди».

Мише и Миле часто приходилось ездить в командировки, они бывали в разных городах и районах. Из командировок они пишут друг другу, как обстоят дела с продуктами в том или ином регионе и каким образом эти продукты можно достать. «Теперь, когда дороги установились, жить тут можно: кое-что появилось на базаре и в магазинах; во всяком случае, то, что есть в Новочеркасске (кроме хлеба), имеется и здесь. А теперь говорят, пойдет рыба, летом будет множество арбузов и яблок».

«Здесь я тоже хожу по магазинам и ищу что-нибудь хорошее. На днях я стояла в очереди за гардинами, очень хорошими, 15 руб. метр, но мне не досталось».

В связи с тем, что в то время были резкие перебои со снабжением, в письмах мы часто встречаем высказывания по поводу ухудшения ситуации с продуктами. «С хлебом было очень и очень тяжело! Брали на 3–4 день. Сейчас хорошо. Сахару уже давно не видели. Картофель 15–18 руб. ведро».

«Сейчас здесь хуже, чем летом, с продуктами и промтоварами. Масло бывает редко, сахар тоже, но все же купить можно. Яблоки чудесные 6–8 рублей, виноград 5, гранат 1 штука – 3 рубля».

Как бы тяжело ни обстояли дела с продовольствием, деваться всё равно некуда. Существовал так же вариант обмена одного на другое.

«Сейчас поехал в село за яйцами. Я в Ростове купил 6 ведер для молока, надо их сменять на яйца и масло. Вот торгаш! Да?»

Не только продукты были жизненно важны, но и промтовары. Отправляясь в очередную командировку, человек получал подробный список того, что нужно купить. Иногда, сам того не ожидая, он находил товары, которые уж и не надеялся приобрести.

«Заглядывал в различные раймаги, в одном напал на бритвенные лезвия. Оказалось даже – «Нева». Две пачки я передал тебе через Артура. В Веселовском раймаге, оказывается, они тоже имеются. Получу стипендию – возьму ещё, так что брейся, дружище, не ходи папуасом».

Здесь экспертом быть не надо, чтобы понять, до какой степени трудно было достать бритвенные лезвия. А лезвия фирмы «Нева», судя по всему, пользовались особой популярностью.

«Да, ещё купил я себе новый портсигар. Сам по себе это факт несущественный, но на портсигаре имеется почти символическая строфа из Пушкина. Это я тебе потом покажу. Какой-то остроумец догадался из многих творений Великого Александра Сергеича выбрать именно это место».

Также информацию о покупках передавали с помощью писем, в которых мы нередко встречаем термин «достать». «Достать» товар это значит приложить массу усилий и терпения, чтобы его найти, а затем купить. Для людей того времени это было так же привычно, как сейчас для нас зайти в какой-нибудь супермаркет и там купить всё, что нужно.

«Хозяйка может достать мех – цигейку черную на мужской воротник рублей за 80–100–130. Есть ли смысл покупать? Еще о домашних туфлях, тех, которые я хотела здесь купить. В магазинах их нет. Как-нибудь собираюсь на толчок. Может быть, там достану».

Много пишется о покупке обычных вещей. Они молоды и уделяют большое внимание своей одежде и внешности. Купить вещи было не так-то просто, многого в Новочеркасске просто не оказывалось. Но если какую-то вещь не удавалось найти в Новочеркасске, они старались раздобыть ее в другом городе.

«Нужно покупать то, что трудно купить у нас. Я тебе писала про воротник Мише. Напиши, стоит ли просить хозяйку достать его…»

Командировочные, сделав свои дела, бросались по магазинам: «Хорошо, что поездку удалось разделить на две части. Везде спрашиваю: панбархат голубой, носки капрон, мулине. Из всего этого пока купил только 5 мотков ниток (ленинградских, штапельных) и носочки, но, увы, простые, а не капроновые, но они симпатичные».

«Купил трико, рубашку, зимние чулки (в рубчик), капрон без шва, резины шириной – 2 м, куплю еще кое-что, если найду». Если честно, мы  мало что слышали об этих вещах, но, судя по всему, они были необходимым атрибутом женского гардероба в то время.

Представим себе такую картину: заходит человек в магазин и там перед собой видит вещь, которая, скорее всего, подошла бы его родственнику. Но как же покупать без его ведома? А вдруг не подойдет или ему не понравится? Так вот, жизненный опыт советского человека подсказывал: надо брать немедленно и не раздумывать! Ведь в случае чего вещь всегда можно продать, и даже с выгодой. «Я в Алма-Ате купил совершенно случайно в магазине костюм «шевиот» ленинградской фабрики, размер 48, рост 3, темно-синий, мне как раз, и всего за 399 руб. Если вам он не понравится, то за 500 рублей оторвут с руками. Еще купил себе за 50 руб. капроновую белую шляпу. Видите, какой я транжира».

«Еще купила Мише зимние перчатки. Верх у них нитяной (такие у него были, да ты их донашивала, кажется) а внутри вроде как шерстяной начес. Но они большие. Их так расхватывали, что мне пришлось пойти на хитрость. Я взяла последнюю пару и думала брать или нет, когда у меня из рук выхватила их тетка и держит, тогда я, ничего не говоря, пошла заплатила в кассу деньги, и продавщица у той тетки отобрала перчатки. Если они Мише очень будут велики или ему не понравятся, то мы их продадим, я их купила за 8 р.95 коп., кажется, это дешево».

На какие хитрости только не приходилось идти, чтобы купить обычные вещи. Сейчас нам это может показаться странным и даже смешным, но для людей того времени из этого складывалась жизнь. Деньги вроде были, а покупать-то на них было нечего.

В некоторых письмах подробно обсуждается на первый взгляд ничем не примечательное событие – пошив пальто. Но, как ни странно, оно вызывает активный интерес и массу рассуждений по этому поводу.

«Купила ли ты материал себе на пальто?»

«Не ищи очень дешевых материалов. Жаль, что ты не купила пальто, тем более, что оно тебе, наверное, нравилось». К выбору материала подходили со всей ответственностью. И обычная примерка была чем-то особенным.

«Как примерка твоего пальто, мама? Жду с нетерпеньем твоего письма с описанием этой примерки».

Сейчас, конечно, таких проблем с одеждой уже нет, о многих вещах уже позабыли, на смену им пришли более удобные и практичные.

Упоминается в письмах еще покупка техники, но редко – ведь это почти предметы роскоши.

«Купил для института проигрыватель. Не знаю, может быть, будут ругать, но он очень хороший. Миша говорит, что у нас достать их очень трудно. Если вы, члены месткома, не заберете его, то продам или, если хочешь, оставим себе. А потом купим маленький приемник, и у нас будет полный комплект. В общем, посмотрим».

Техника в доме в те годы была показателем благосостояния семьи. Иметь все необходимое из техники хотел, наверное, каждый, но не у всех была возможность. «Сегодня я немного расстроился – в одном из совхозов в магазине продавались радиоприемники: «Балтика», «Кама», «АРЗ». Особенно хорошенький «Кама» (450руб.), но… по некоторым соображениям я не купил. Но приемник через год или через два, но купим. Правда? Можно было купить и для института «Балтику», но везти ее на руках (приемник большой) больше тысячи километров не совсем приятно».

А еще большей роскошью была машина, которой в то время мало кто мог обладать. Если же кто-то из знакомых приобретал себе автомобиль, об этом событии нельзя было не упомянуть, хотя бы в письме. «Да! На днях он купил «Победу» за 14 тысяч, очень сильно требующую ремонта».

***

У тех, кто находился на зоне, проблемы были иного характера. Для них вопрос стоял о том, как найти вещи, необходимые для выживания.

Для новочеркасцев, в частности для Федора Захарова, получение бандероли и посылки – важная часть жизни в колонии. По приезде в колонию у новочеркасцев не было достаточного количества одежды, средств гигиены (зубной щетки, зубного порошка, полотенец и т.п.). В письмах неоднократно звучат просьбы выслать вышеперечисленное. Чтобы не возникло никаких проблем с бандеролями и посылками, Федор сообщает семье об условиях пересылки посылок и бандеролей. «Посылка здесь положена в три месяца одна. Из двух одна либо вещевая, либо продуктовая. Старожилы говорят, что здесь на севере основное жиры, поэтому пошлите мне только сало, пару носков и свитер». Вещи, которые присылали, были очень нужны. Например, теплая одежда, ведь Коми – север. «Вечером Олег принес вещи и продукты. Большое за них спасибо, особенно за душегрейку. Она мне понравилась, её хвалят и ребята. Ну, теперь мне не страшны Комяцкие морозы! Иришкина шуба будет меня греть. Тапочки тоже хорошие. Здесь, в лагере, такие тапочки носят многие».

Не всегда в посылках все приходило в целости. «Сало на нас с Олегом хватит с нашим аппетитом, наверно, на неделю. Все дошло в норме. Только лимон и чеснок немножко примерзли».

В лагере то, что «на воле» обычно делали сестры, матери, жены, мужчинам приходилось делать самим. «Мама, если вы не послали бандероль, то положите туда еще иголок и ниток и немножко резинки узкой и широкой. А то рукава у спортивной куртки стали широкими» (15 января 1963).

Хоть на еду Федор Захаров в письмах и не жалуется, но, видимо, её не хватало. «Сейчас у нас наступает, по-моему, самая лучшая пора: поспевают «таёжные фрукты», начинается грибной сезон. Очень много морошки. Все кругом у нас в просеке красно от них. Но дальше запреток не пойдешь… Так мы ее едим во время работы… Через неделю будем  есть грибы и чернику».

«Сейчас у нас во всю фруктовый сезон: грибы и черника. Их очень много. Да только в лес нас не пускают с просеки. Сейчас хорошо бесконвойникам и облегченникам. Все это им доступно. Правда, один раз мы тоже жарили грибы. Понравились всем».

«Погода стоит еще теплая. Очень много грибов и черники. Собственно, грибы только начинаются. Вот уже второй день подряд я собственноручно их жарю. Не знаю, как я их жарю, но едим с удовольствием. Маслом растительным запаслись в нашем ларьке. Теперь жарить их будем систематически».

Путь до Коми лежит через Москву. Фёдор Захаров просит мать, которая едет к нему, купить ему пачку пельменей в столице. Наверное, он любил их, а на зоне где их взять? «Мама, если можно будет, то купи в Москве хоть пачку пельмень. Знаешь как охота их. Вы только дома не смейтесь над таким странным желанием».

Примечателен случай с покупкой шубы на зоне. Денег на покупку не хватает, и тогда остается последний вариант: занять. «Мне бабка [бабушка Петра Сиуды] заняла еще 5 рублей, потому что предлагали мне купить шубу за 15 рублей. Но бабка заняла мне только 5 рублей, а у самой денег только до Москвы. Когда Петя мне сказал, я хотел отдать, но он не взял. Говорит, что в Москве её встретят. Шубу же мне рассоветовали покупать, потому что настоящая цена ей 16 рублей. Дорого. Ведь ты знаешь, что лагерная цена – наполовину меньше. Да и мех в ней не особенно хороший. А то было можно, 5 рублей обменял бы в ларьке. Теперь куплю на ноги что-нибудь и бушлат, как раз хватит».

***

Мы попытались рассказать о разных ситуациях, характерных для «воли» и для «зоны» в 1960-е годы. Что же общего можно найти в них? И чем они отличаются? Мы увидели, что советский человек и на воле и на зоне был поставлен перед одними и теми же проблемами. Эти проблемы были, конечно, разного масштаба. Человек на зоне не имел выбора. Но, по большому счету, выбора особого не было и у тех, кто находился на воле. За людей, находящихся на зоне, заранее принимали решения, но и многое в поведении наших «вольных» героев также было предрешено и определялось заранее. Ведь и они должны были жить по определенной схеме, предписанной советской властью. И еще: если на зоне правила поведения определялись режимом, то на воле эти правила определялись советской моралью, а она была   ханжеской. Мы поняли, что человек может быть свободен и там, и там, если это свобода духовная, и несвободен и на воле так же, как он несвободен на зоне.

И еще мы поняли одно – самое главное и на зоне и на воле – это твои близкие.