«Но в памяти и болью и теплом живут далёкие воспоминанья»
Осколки
г. Владимир, гимназия № 3,
9 класс.
Научный руководитель
В.С. Бузыкова
В нашем городе живёт удивительный человек – Ирина Григорьевна Порцевская. В 30-ые годы её родители были репрессированы, и она оказалась дочерью «врагов народа». По своему малолетнему возрасту она не вполне осознавала, что это такое, но чувствовала, что в её жизни есть что-то, о чём надо молчать. Мы не раз слушали рассказы Ирины Григорьевны о тяжёлых, но порой и светлых периодах её жизни, относящихся к 30–40-м годам прошлого века, и они произвели на нас огромное впечатление.
Детство
Ирина Григорьевна Порцевская родилась в 1931 году. Это было непростое время в истории советской России, но в памяти Ирины Григорьевны первые годы ее жизни, до рокового 1937, остались счастливыми и беззаботными. Жила ее семья в городе Фрунзе, где ее отец Григорий Иванович Сорокоумов возглавлял республиканскую противочумную лабораторию.
К началу 1937 года в доме появился материальный достаток; приобретались такие, по словам Ирины Григорьевны, фантастические вещи, как «добротный письменный стол, книжные шкафы, ковры, детские кроватки и, что уже совсем невероятно, – пианино». Бабушка Ирины Григорьевны была «замечательной кулинаркой». Ирина Григорьевна пишет, что «помимо необыкновенной вкусноты щей, вареников, пирогов, пельменей, салтисонов и много чего другого из казацкой кухни, наша бабушка быстро освоила приготовление среднеазиатских блюд. Пловы, лагманы, дунганская лапша, пресные лепёшки стали в нашей семье любимой едой. Хорошо помню завтраки. Утром, на открытой веранде, они собирали всю семью и всех, кто в это время рядом находился. Стол заставлялся всякими вкусностями, на торце, где сидела мама, шумел самовар, окружённый несколькими заварочными чайниками (чай пили из пиалок), а в центре – громадное блюдо с горячими баранками, душистыми, мягкими, с глянцевыми румяными боками. Бабушка успевала напечь утром эти восхитительные изделия. Потом все разбегались по своим делам, а обедали и ужинали, где и как придётся». Я представляю эту картину семейного завтрака очень ясно и четко, как будто я была ее очевидцем, как будто видела эту открытую веранду собственными глазами, как будто сама ощущала запах горячих пирожков и свежесть утра. В доме Григория Ивановича и Надежды Ивановны всегда было много родственников, приезжающих к ним из разных ближних и дальних мест и подолгу гостивших у них. Но, возможно, тогда люди и не замечали этого счастья. А жили надеждами, что настоящее счастье наступит через много-много лет.
Маленькая Ира рано научилась читать, а любовь к сказкам и языку ей привила ее тетя Анна Ивановна, сестра отца, которая часто гостила в доме брата. «Благодаря ей, – вспоминает Ирина Григорьевна, – в доме появились мои первые книжки в совершенно роскошных изданиях с прекрасными иллюстрациями известных художников. Особенно я полюбила сказки Перро с рисунками Доре. Знала и любила их все. Также, как и сказки Андерсена, братьев Гримм, американские сказки дядюшки Римуса, многие русские народные сказки, сказки Пушкина, Ершова «Конек-Горбунок». Эта любовь к языку и литературе осталась у Ирины Григорьевны на всю жизнь. Вероятно, поэтому она выбрала профессию учителя русского языка и литературы. Родители наняли ей учительницу немецкого языка Ядвигу Адольфовну, которая жила во Фрунзе на положении политической ссыльной. А какой замечательный Новый год они устроили в доме для своих детей и детей всех сотрудников лаборатории 1 января 1937 года! «В большой комнате поставили громадную ель и украсили её такими замечательными игрушками, каких я потом никогда не видела. Мама и папа ездили по делам в Ташкент и оттуда привезли чемоданы ёлочных украшений, сладостей и игрушек. Всё это было развешано на ёлке, а когда праздник кончился, каждого ребёнка подводили к этому чуду и срезали ему ту игрушку, украшение и сладости, на которые он покажет. Конечно же, были хороводы и чай с конфетами и пирожными, и самодеятельность». Нам показалось странным, что первый новогодний праздник, который остался в памяти Ирины Григорьевны, был в 1937 году. Но потом мы выяснили, что новогодние праздники с ёлкой после долгого перерыва были разрешены только с 1937.
Ирина Григорьевна с детства знала, чем занимается ее отец. Ей хорошо были известны такие слова, как автоклав, шприц, микроб и еще много слов из того лексикона, который был привычным для ее родителей и их коллег. Она слышала рассказы о дальних экспедициях, которые проводились сотрудниками лаборатории во главе с ее отцом. В ходе этих опасных выездов сотрудники противочумной лаборатории «входили в страшные селенья с больными и умирающими людьми, они смело заходили в жилища, подходили к умирающим, оказывали первую помощь, разбивали палатки срочной медицинской помощи и санпункты, чтобы бороться с эпидемией». Ирина Григорьевна рассказывала, что из экспедиций сотрудники привозили страшныефотографии. Ее память сохранила виды зачумлённых селений, людей сидящих и лежащих по краям арыков, на приёме в медпунктах на уколах, на перевязках.
До того как мне стало известно об отце Ирины Григорьевны, я особенно не задумывалась, а что же такое чума? Я имела об этом заболевании довольно смутное представление. И если бы кто-нибудь задал мне вопрос про чуму, наверное, я бы сказала, что это заболевание, которое свирепствовало в средние века. Но узнав о киргизской противочумной лаборатории, о Григории Ивановиче и его опаснейших экспедициях, я поняла, что чума – не такое уж далекое средневековое заболевание.
О широте натуры Григория Ивановича говорит поступок, который он совершил, когда в доме появился достаток. Он предложил своим племянникам и племянникам жены выделить семейную стипендию, если кто-нибудь из них согласится учиться медицине. Согласились четверо: племянники отца Володя и Шура и со стороны матери – Пётр и Женя. Все они действительно стали медиками, трое воевали на фронте. Шура погиб на войне. Все племянники помогали Григорию Ивановичу в его работе, участвовали в экспедициях и были ему очень преданны.
1937 год
Счастливое детство Ирины Григорьевны закончилось в сентябре 1937 года, когда был арестован Григорий Иванович Сорокоумов в Алма-Ате, куда он приехал на конференцию. Он остановился у своей сестры Анны Ивановны, именно туда за ним и пришли. Было очень жарко, он спал во дворе. Пришли ночью, никто в доме даже не почувствовал и не догадался, что за окном совершилось «правосудие» и был арестован заведующий Киргизской республиканской противочумной лабораторией, известный и уважаемый человек, у которого была семья, двое маленьких детей, который жил своей работой, имел награды. Ему не разрешили взять с собой никаких вещей. Очень долго его домашние во Фрунзе не знали, что произошло. Ирина Григорьевна говорила, что Анна Ивановна боялась посылать телеграммы открытым текстом, писала лишь туманные фразы о какой-то болезни и необходимости приехать. Я с трудом представляю себе атмосферу всеобщего страха, в котором жила огромная страна в те годы. В ней жили и работали тысячи таких талантливых людей, как Григорий Иванович. Они честно трудились, они даже не боялись рисковать своей жизнью, когда это было необходимо. И вдруг оказались молчаливыми, робкими, не смеющими рта открыть против несправедливости. Власть взяла на себя право распоряжаться людьми, как собственными вещами, которых у неё очень много, и она может выбрасывать их из своего большого дома, не заботясь, что дом окажется изуродованным и жалким.
Жизнь семьи Сорокоумовых после ареста Григория Ивановича изменилась резко. Новый «начальник» республиканской лаборатории не стал дожидаться возвращения хозяйки дома из командировки и сразу в нем поселился. Когда Надежда Ивановна вернулась из командировки из Саратова, она застала ужасную картину: все вещи были выброшены из квартиры и огромной кучей лежали посреди двора, а её мать с маленькими детьми Ирой и Олей ютились где-то в глубине в маленькой беседке. Более того, новое начальство предложило ей немедленно убираться с «территории секретного объекта». Но ведь Надежда Ивановна была сотрудником этой лаборатории, она не была чужим человеком! И я не думаю, что новый заведующий был убеждён в государственной виновности Надежды Ивановны и её мужа. Нет, просто на его стороне была власть, а Надежда Ивановна с семьей в своей родной стране оказалась лишённой права на какую-либо защиту. В одно мгновенье её мать, она, её дети стали просто никем. А самое страшное, что никто не посмел встать на их защиту.
Она сразу же выехала в Алма-Ату добиваться свидания с мужем. Как ни странно, но ей это удалось. Обрадованная, она решила быстро купить для мужа всё необходимое и поскорее передать. Правда, забыла про папиросы. На свидании Григорий Иванович сказал, что не надо ни хлопотать об освобождении, ни чего-то добиваться, нужно просто скорее уезжать из Фрунзе. Почему не было больше смысла добиваться правдивого и справедливого решения суда? Потому что после нескольких допросов Григорий Иванович подписал все обвинения в свой адрес, даже самые абсурдные. Пожалев о папиросах, муж и жена расстались навсегда. На следующий день Григория Ивановича Сорокоумова расстреляли, хотя Надежде Ивановне сказали, что его отправили в лагерь. Надежда Ивановна на всю жизнь запомнила те папиросы, которые она в 1937 году забыла купить.
В начале 1990-х Ирина Григорьевна получила по запросу в КГБ дело отца, в котором он обвинялся в троцкизме, шпионаже, вредительстве и ещё в чём-то, чего она не помнит, так как была очень взволнована, а для просмотра ей эти бумаги дали на краткое время. Но больнее всего Ирину Григорьевну ударило сообщение о реабилитации в связи с отсутствием состава преступления. Как можно было сначала расстрелять, а потом сознаться, что была допущена ошибка?
Отец – кормилец, опора – исчез, пропал, погиб. Семья, незащищенная, уязвимая, состоящая только из женщин, осталась на улице. Мать, вернувшись во Фрунзе, решила найти жильё. В тот момент это было почти невозможно (сдать комнату семье «врага народа» никто не решался). Но всё-таки им удалось снять маленькую комнатку на самом краю города. Увы, именно здесь и настигло очередное несчастье уже не полную, но всё же семью Сорокоумовых. На следующий день после того, как Надежда Ивановна перевезла детей и мать на новое место жительства, её арестовали. Услышав шум автомобильного мотора, Надежда Ивановна сразу поняла, что это за ней. Бросаясь от маленькой Иры к спящей ещё Оле, она была в отчаянии, что нет бабушки (они с ней утром потерялись на базаре) и она не может сказать ей какие-то последние слова и дать какие-то важные советы. «А в это время, – вспоминает Ирина Григорьевна,– человек, который приехал на машине, не входя во двор, сказал: «Мы за вами, Надежда Ивановна». Я представляю, как ей хотелось, чтобы это было недоразумение, верить, что она ещё вернётся сюда, и, может быть, чисто из суеверных побуждений или потому, что её уже торопили, она ничего не взяла с собой, кроме сумочки с небольшой суммой денег. И ушла с моих глаз (ей было 27 лет!) красивая, в туфлях на высоких каблуках и лёгком летнем платье из лилового в крапинку сатина-либерти. Такой я её и запомнила, такой и вспоминала все 9 лет, пока её не было с нами». По дороге в неведомое Надежда Ивановна увидела возвращающуюся с базара мать и попросила сотрудников НКВД остановить на минуту машину, и они согласились. Дорогу от тропинки, по которой шла бабушка, разделял большой арык, они не могли подойти друг к другу. Надежда Ивановна только крикнула ей: «Не беспокойся, я скоро вернусь», но бабушка всё поняла и направилась к дому, где её ждали две внучки и мучащий вопрос: «Как жить дальше?»
Началась совершенно иная жизнь
Началась совершенно иная жизнь. Рядом со старой женщиной и двумя девочками никого не было: с соседями познакомиться они не успели, друзей и знакомых также настигла «машина НКВД». Возникал вопрос: что делать дальше? Но всё-таки добрые люди есть, и именно они помогли. Соседи подсказали растерянной бабушке, что скоро придут с обыском сотрудники НКВД, и предложили необычную операцию: унести все ценные вещи к ним, а когда работники НКВД уедут, перенести обратно. Бабушка Ирины Григорьевны после некоторого раздумья согласилась, и женщины начали охапками переносить вещи: ковры, отрезы тканей, охотничье ружьё Григория Ивановича, новое постельное бельё и даже патефон (он ещё долго прослужил этой семье). Она рассудила так: пусть лучше вещи людям достанутся. И действительно все произошло так, как говорили соседи. Приехали с обыском и забрали все лучшее из того, что осталось. Мужские вещи забрали все (даже поношенные). А поздно вечером после отъезда сотрудников НКВД соседки вернули все вещи! Всё-таки как же прекрасно, что даже в тяжелые времена в людях сохраняется человечность, чувство взаимопомощи.
Бабушке Ирины Григорьевны не удалось добиться свидания с дочерью, но Надежда Ивановна смогла передать записку о том, что нужно как можно скорее уезжать из Фрунзе, так как детей скоро заберут в детский дом. Они стали собираться в дорогу.
Случай с вещами, которые спрятали соседи, чтобы их не конфисковали сотрудники НКВД, произвел на меня огромное впечатление. Он свидетельствует о том, что власть и многие простые люди жили по разным законам. И законы, по которым жили эти простые люди, были непонятны власти, которая не знала сочувствия к человеку, осуждала это сочувствие, презирала сочувствие и даже считала его преступлением в отношении тех, кого она, власть, определяла как врагов, недостойных права не только на сочувствие, но и на жизнь в этой «прекрасной и свободной» стране.
Маленькая Япония в городе Балашове
Маленькая семья, состоящая из бабушки Анастасии Ивановны, Иры и ее маленькой сестренки Оли, можно сказать, убежала из города Фрунзе после ареста Григория Ивановича и Надежды Ивановны. И в то время, как Надежда Ивановна преодолевала тяжелые испытания в тюрьме и лагере, маленькая Ира с бабушкой и Олей проходили свои испытания.
Итак, 1938 год. Город Балашов Саратовской области – место, куда они приехали в надежде найти приют у сестры отца – Александры Ивановны Родионовой. У нее был дом на улице Первомайской в рабочем поселке на окраине Балашова, который назывался Японией. В советское время местные власти пытались переименовать «Японию» в железнодорожный посёлок имени Кирова, но чуда не произошло: для его жителей «Япония» осталась «Японией». Намного позднее Ирина Григорьевна узнала, что название посёлка связано с событиями русско-японской войны. После окончания войны возвращавшимся солдатам было предложено поехать в Балашов на строительство железной дороги, и многие согласились. Так возник новый посёлок, который рос и благоустраивался. Была построена школа, открылись лавки. Накануне Октябрьской революции 1917 года городские власти планировали проведение водопровода и электричества, уже были найдены средства на эти социальные программы. После революции благоустройство посёлка было полностью прекращено.
Но остановиться у родственников бабушка с внучками не могла, так как у сына Александры Ивановны и его жены был туберкулёз в открытой форме, и Александра Ивановна подыскала для родственников комнату на Первой Лагерной улице в доме Антипиных. Их дом был типичным для рабочего поселка – одноэтажный, из двух комнат: первая была кухня с русской печью, вторая называлась «залой». Двор, стиснутый со всех сторон соседними домами, был засажен картошкой. Туалет находился в дальнем углу двора. Семье Ирины Григорьевны сдали за три рубля в месяц «залу». Вся мебель новых квартирантов состояла из трёх сундуков; два служили кроватями, а третий и столом и, при необходимости, сиденьем. В сундуках хранилось всё их имущество. «Мебели, даже самой примитивной, – говорила Ирина Григорьевна, – мы купить из-за отсутствия денег не могли, да ее и в продаже-то не было: все, что стояло в домах у простого народа, тогда было или самодельным или оставшимся от бабушек и дедушек. Правда, позднее в домах машинистов и других состоятельных людей я видела неплохую советскую мебель, но где ее покупали, не знаю. Основное население «Японии» жило очень бедно, даже убого». И так жило большинство простых людей в СССР. В разговоре с нами Ирина Григорьевна, смеясь над этими ужасами быта, с удивлением призналась, что никто не считал, что живет плохо, ни у кого даже в мыслях не было, что жизнь может быть лучше.
Семья Ирины Григорьевны жила тем, что продавала вещи, привезенные из Фрунзе, и тем, что собирала на рынке остатки овощей и фруктов, после того как он закрывался. Кроме забот о пропитании нужно было еще думать о топливе на зиму. Был август 1938 года. «Японцы» отапливались каменным углем. На самом краю поселка, в конце железнодорожных путей, в тупик пригоняли паровоз, там кочегары чистили топки, выбрасывали шлак, к которому примешивались кусочки несгоревшего угля, – вот их-то и собирали люди. Когда Ира впервые увидела это место, оно представляло собой горы шлака, и по ним ползали, как муравьи, десятки людей. Разгребая шлак, они часами по крупинкам собирали в ведра такое необходимое для каждой семьи топливо. Ира с бабушкой тоже каждый день ходили на «добычу». Слушать об этом без удивления и страха невозможно. Вот какой ценой строили счастливую жизнь в советском обществе.
Вскоре в жизнь уже вошла война. Резко ухудшилось снабжение. Главным в жизни стали продовольственные карточки. Ира тоже должна была работать – сидела в магазине и, как только отпускался паёк, сразу наклеивала полученные за паёк талоны на листы. А за это ей предлагали крошки, которые вытряхивали из мешков с мукой, из пакетов с шоколадными( может быть, соевыми) конфетами и обрезки колбасы с верёвками.
В конце лета 1943 года Ирина Григорьевна с бабушкой и сестрой оказались на хуторе в Сталинградской области в доме тети Кати, бабушкиной старшей дочери, и только в 1945 году они вернулись обратно в Балашов.
Параллельная жизнь
В Балашове Ирина Григорьевна прикоснулась к совершенно другой жизни, непохожей на ту, о которой говорили в школе и писали в газетах. Однажды на рынке к Анастасии Ивановне и двум её внучкам подошли две необычно одетые женщины. Это были монахини Марианна и Акулина. Они поинтересовались у бабушки, как те оказались в Балашове и почему, имея такой приличный вид, побираются. И бабушка, которая боялась кому-нибудь рассказывать свою печальную историю о судьбе дочки и её мужа, всё им рассказала. И с этого дня эти женщины стали им помогать.
Прежде всего они убедили бабушку окрестить внучек. К этому событию девочек готовили довольно продолжительное время: они узнали историю Христа, девы Марии, услышали о его учениках и о многом другом, что сейчас многим хорошо известно. Марианна и Акулина рассказали им о Библии, Евангелии, Псалтире. Ирина Григорьевна до сих пор помнит те молитвы, которые когда-то с ними выучили монахини. Каждый раз после очередного занятия монахини вручали им небольшое количество продуктов – мисочку муки или гороха, иногда три яйца. Вспоминая сегодня об этом, Ирина Григорьевна считает, что это было не просто милостыней. Монахини давали девочкам задания: они должны были переписывать молитвы, причём в нескольких экземплярах. Переписывать надо было печатными буквами. Видимо, эти молитвы монахини распространяли среди верующих, приходивших или приезжавших к ним. Делать это Ирина Григорьевна не любила, потому что плохо писала печатными буквами и плохо понимала старославянский текст, но исполняла все задания беспрекословно. «Но такой приём оказания помощи, – говорит Ирина Григорьевна, – мне кажется очень правильным – не милостыню они подавали, а как бы расплачивались за работу».
Ирина Григорьевна помнит, что окрестить их в назначенный день не удалось, так как в день крещения скончался священник, получивший накануне извещение от властей убираться из церкви, так как церковь будет на следующий день разрушена. И всё-таки девочек окрестили, хотя это произошло позднее.
Удивительно, что параллельно с повседневной жизнью, как будто для всех одинаковой, где-то в глубине города шла другая, тайная жизнь, неведомая официальным властям. Существовал таинственный мир глубоко верующих людей. «Пройти к этому поселению из пяти-шести домов, скорее хибар, – говорила Ирина Григорьевна, – можно было через скрытую в заборе щель, которая с улицы не была видна. О ней знали только посвящённые и проходили через неё, как правило, оглядываясь». Жили в этих хибарах в основном монашки монастыря, закрытого после революции. У них не было паспортов, следовательно, они не получали продовольственных карточек, они жили тем, что привозили им крестьяне из окрестных деревень. «Наши крёстные, – вспоминала Ирина Григорьевна, – постоянно получали весточки из разных мест от верующих, продукты и сообщения, когда и куда приедет в Балашов священник: исповедать, причастить, окрестить и т.п. Так, сёстры сообщили бабушке, когда нам нужно явиться для крещения к ним домой». С их помощью и по их подсказке бабушка и внучки соблюдали все религиозные праздники. Особенно Ирине Григорьевне запомнился праздник Пасхи, который они отмечали в доме их крёстной Валентины. Комнаты в их домике были светлыми и ради праздника красиво и нарядно убранными. На полу лежали домотканые половики, окна занавешены белоснежными занавесками. Везде стояли вазочки с вербочками. От русской печки исходило тепло, на столе подходило тесто, на подоконниках стояли готовые куличи и крашеные яйца. В доме было несколько девочек разного возраста, они готовили начинку к пирогам и при этом пели молитвенные песнопения. Видеть это Ирине Григорьевне и её сестре было очень странно.
«Но эта жизнь не касалась школы, – говорила Ирина Григорьевна. – Ни один человек в классе не знал о том, что мы ведём неведомую никому параллельную жизнь. Были, правда, и курьёзные случаи: в беготне на переменках или во время игр во дворе школы выскакивал у меня поверх пионерского галстука крестик, но, судя по всему, никто ни разу этого не заметил».
Театр «Лесная сказка»
Память о школе у Ирины Григорьевны связана с одним образом – образом своей первой учительницы. И сейчас, через десятки лет она по-прежнему убеждена, что Екатерина Фёдоровна Елагина была лучшим учителем в мире. «Если есть во мне что-либо хорошее и полезное для общества: черты характера, правила поведения, многие знания и умения, которые пригодились даже в институте, когда работала на кафедре психологии и педагогики, отношение к делу – это у меня от Екатерины Фёдоровны», – говорит Ирина Григорьевна. Даже внешне она являлась для школьников недосягаемым идеалом. Она «все четыре года появлялась перед нами в одном и том же темно-синем из тонкого сукна сарафане в талию, с широкими бретельками и застёжкой по всей длине. А кофточки меняла – они всегда были нарядными: белые с разными вышивками. На плечи набрасывала шёлковую косынку, и когда выцветали от стирок узоры на ней, подкрашивала их простыми акварельными красками. И, несмотря на потёртости, штопку, заплатки на одежде, всегда выглядела опрятно и нарядно. Весь её облик был как единое целое: и фигура, и одежда, и причёска, и голос».
С первых дней учебы она приглашала учеников поступить в школьный театр «Лесная сказка». Этот театр стал для них не только возможностью проявить себя, но и новой жизнью – захватывающей и далекой от реальных тягот быта. В первой половине дня дети учились грамотно писать, выразительно читать, усваивать другие обязательные школьные предметы, а потом, сбегав домой, возвращались в школу и до поздней ночи с большим интересом вместе сочиняли сценарий первого (а потом и других) спектакля, готовили декорации, шили костюмы, разучивали роли. За два военных года театр побывал со своими спектаклями во всех госпиталях города Балашова. В одном из госпиталей произошло событие, которое Ирине Григорьевне запомнилось навсегда. В палате с ранеными из комсостава её и ещё одну девочку после выступления подозвал к себе один человек и попросилотнести письмо на почту, заметив при этом, что оно очень важное. «Мы буквально остолбенели, когда прочли на конверте: Москва, Кремль, товарищу Сталину, – вспоминала Ирина Григорьевна. – Нас поймёт только старшее поколение – нас вначале сковал страх ответственности, к которому у меня примешивались и другие чувства. И мы решили – двадцать шагов несёт одна, двадцать – другая. Так мы и шли до далёкого почтового отделения молча, считая шаги. И, как неразорвавшуюся гранату, положили на стол работника почты это письмо. Потом мы вернулись в госпитальную палату и доложили командиру, что его задание выполнено».
Этот рассказ показывает отношение школьников тех лет к вождю: Сталин – и вождь, и царь, и герой, и бог. Две маленькие девочки трепетали и благоговели перед одним только именем на конверте. Маленькая Ира не могла даже вообразить, что именно великий Сталин сделал её сиротой, лишив отца, отправив в тюрьму мать, оставив её с бабушкой, без всяких прав и возможности вести нормальную жизнь.
Хуторская жизнь
Как я уже сказала, в августе 1943 года Ирина Григорьевна с бабушкой и сестрой Олей оказались в Сталинградской области у тёти Кати, старшей дочери Анастасии Ивановны. Пять её сыновей воевали на фронте, и тетя Катя, человек верующий, решила сделать богоугодное дело в надежде, что этот поступок поможет сберечь её сыновей на войне. Она договорилась со знакомыми мужчинами (продала им козу), которые поехали в Балашов и, можно сказать насильно, перевезли оттуда семью Ирины Григорьевны к тете Кате, хотя Анастасия Ивановна очень не хотела ехать к дочери. Отношения между ними были не очень дружеские. Тётя Катя была человеком суровым, властным и несговорчивым. И действительно, в селе, где жила тётя Катя, жизнь оказалась ещё суровее, чем в Балашове. Здесь царил настоящий голод. Пропитание люди вынуждены были обеспечивать себе сами. У тёти Кати, которая была уже старой и не могла работать в колхозе, были заготовлены початки кукурузы, тыквы, немного картошки и ещё яблоки и груши с диких деревьев. К марту все запасы кончились, а часть картошки замёрзла. Чтобы совсем не пропасть с голоду, бабушка с тётей Катей из мёрзлой картошки вымывали крахмал и подмешивали его в лепёшки из травы перекати-поле. Эту колючую траву собирали летом, сушили, растирали и пекли лепёшки. Ещё в эти лепёшки добавляли картофельные очистки из сохранившейся картошки. Хлеба не видели совсем. По весне люди тайком ходили собирать оставшиеся на полях колоски. Ходили и по осени после сбора урожая. Но представители колхозной власти посылали своих надзирателей, которые, застав «воров», били их вожжами и плетьми, не давая взять с поля ни колоска. Однажды досталось и Ирине Григорьевне. После нескольких жестоких ударов, она бросилась бежать со всех ног, охваченная страхом, бросив собранный урожай. Иногда кто-нибудь угощал Иру и Олю маленьким кусочком сахарной свёклы, и это была вся сладость, которую они видели, живя у тёти Кати.
В селе была школа-семилетка. В неё ходили школьники из близких и отдалённых хуторов, нередко за пять-десять километров. Ходили пешком. Трудно представить, как измождённые голодом дети преодолевали такие расстояния, чтобы учиться. Обуви не было. Зимой ходили в валенках. Когда начинало подтаивать, то перепрыгивали в этих валенках с кочки на кочку, чтобы не промочить, а когда уж в валенках больше было нельзя ходить, то бегали до школы босиком.
В мае 1945 года бабушка с внучками снова уехали в Балашов.
Судьба матери
Надежда Ивановна Сорокоумова, мать Ирины Григорьевны, в девичестве Матузина, была настоящей донской казачкой, из хопёрских казаков. Она родилась в станице Тишанской войска Донского (теперь Волгоградская область, Нихаевский район) и смолоду славилась редкой красотой, которую даже тяжелейшие испытания не смогли уничтожить. Вышла замуж за Григория Ивановича Сорокоумова, врача-чумолога, работала вместе с ним, родила двоих дочерей. Но наступил 1937 год. Из описанного можно понять, какие тяжелые испытания он принёс.
В сентябре 1937 года Надежда Ивановна была в командировке в Саратове. Она даже не догадывалась о возможном аресте мужа, но что-то неладное всё же почувствовала, а потому прервала свою командировку и поспешила домой. Надежда Ивановна ехала в купе с двумя соседями: мужчиной среднего возраста и совсем молодым человеком. Они были очень вежливы, с сочувствием отнеслись к её тревогам по поводу мужа и к концу пути стали почти друзьями. Каково же было удивление Надежды Ивановны, когда приближаясь к конечной станции, её попутчики переоделись в форму сотрудников НКВД! Уже тогда эта форма пугала людей. Надежда Ивановна стояла в оцепенении. Мужчины быстро вышли из вагона. Растерянная женщина тоже вскоре начала собирать свои вещи, но обнаружила, что её попутчики оставили небольшой чемодан. Она хотела снять его с верхней полки, но не успела. Молодой человек вернулся за оставленным. На прощание он пожал ей руку, тем самым, передав записку, и сказал: «Пригодится!» В записке был написан номер телефона и имя «Георгий». Надежда Ивановна спрятала бумажку в сумку и вышла из вагона. Эта записка ей впоследствии действительно помогла.
Дальше последовали сплошные несчастья: трагедия с мужем, выселение из дома, расставание на долгие годы с матерью и дочерьми. В заключении она провела 9 лет. 9 лет ни за что!
В тюрьме, куда привезла машина НКВД Надежду Ивановну после ареста, её поместили в большую камеру, в которой находились ещё около 40 женщин. Их тоже, видимо, только что арестовали. Состояние у всех было ужасное: кто рыдал, кто дико смеялся, кто трясся от страха. Для всех этих женщин арест был полным кошмаром. Но неожиданно раздался душераздирающий крик одной из узниц. Это был крик от боли. Он заставил всех остальных забыть на время о себе. У одной из женщин начался приступ, как позднее догадались арестованные, это был приступ прободной язвы. Пытаясь ей помочь, они начали кричать, стучать в дверь, требуя врача и оказания немедленной помощи. Но вышедшая к ним надсмотрщица лишь рявкнула, что если никто не замолчит, то всем не поздоровится, а врача не будет, как бы они ни просили. Больше надсмотрщица не входила. Мучаясь от страшной боли, женщина всё время кричала: «Передайте моей дочери, меня зовут Элиза Вайль. Пожалуйста, передайте моей дочери, меня зовут Элиза Вайль». Ужасно, что помимо физических страданий у неё были ещё свои какие-то не очень понятные окружающим психологические переживания, связанные с судьбой дочери. Через несколько часов женщина скончалась. К ней так и не пришёл врач, ей никто не помог, а ведь она так молила о помощи. По моему мнению, это просто средневековая жестокость! Мне даже верить не хочется, что это были люди. Они даже не пытались помочь умирающей женщине.
Между тем наступила осень, и в камере стало очень холодно, но это тюремное начальство совершенно не волновало. На территории тюремного двора Надежда Ивановна познакомилась с одним мужчиной, который торговал в ларьке. У него была возможность связываться со своими родственниками в городе. Через него Надежде Ивановне удалось передать матери записку с просьбой о том, чтобы она с внучками быстрее уезжала из Фрунзе, а также попросила собрать все её теплые вещи и передать через человека, чей телефон находится у неё в сумке (именно через того человека, которого Надежда Ивановна встретила в поезде). Она надеялась на помощь этого «Георгия». Бабушка получила записку дочери и исполнила всё, что она просила. Когда она позвонила по указанному в записке номеру, на другом конце провода мужской голос попросил её больше не называть это имя и указал место, куда надо было принести узел или чемодан с вещами. Шли дни, недели, но никакой передачи Надежде Ивановне не поступало.
И, наконец, в один из тёмных дней в камеру к Надежде Ивановне втолкнули её чемодан с теплыми вещами. Она была очень рада. Но счастье её было омрачено резким изменением отношения к ней своих сокамерниц-политкаторжанок. Они были крайне возмущены этой передачей, посчитав, что Надежда Ивановна провокатор, так как никто не имел права получать передачи и посылки. Они с презреньем стали на неё смотреть и перестали с ней разговаривать. К счастью, её вскоре отправили в эшелоне в Новосибирск с большой группой других заключённых. На конечной станции всех заключенных женщин вывели из вагонов, и конвоиры стали вызывать их по именам и передавать их «дела» другому конвою для дальнейшей переправки по этапу. Когда все дела закончились, Надежда Ивановна осталась стоять одна у своего вагона. Её дела у сопровождающих не оказалось. И её одну отправили обратно во Фрунзе. Возвращение в камеру к политкаторжанкам только лишний раз убедило тех в правильности своего предположения, что Надежда Ивановна, несомненно, провокатор. Надежда Ивановна плакала все дни и ночи, но политкаторжанки были неумолимы. Наконец её дело было закончено: она была приговорена к 10 годам лишения свободы и отправлена в АЛЖИР (Акмолинский Лагерь Жён Изменников Родины).
Надежду Ивановну назначили заведующей медпунктом. Здесь она познакомилась и подружилась на долгие-долгие годы с замечательной женщиной Есфирью Иосифовной или просто Фирой, которая в медпункте работала провизором. Медсестрой в медпункте работала родная сестра кинорежиссёра Сергея Герасимова Марианна. Судьба свела их в тюремном лагере, а крепкая дружба помогла преодолеть все страдания, не озлобиться, не потерять женский облик и душу. И самое удивительное – утопической веры в справедливость советского строя!!! Много лет спустя Ирина Григорьевна попыталась вызвать Надежду Ивановну на откровенный разговор о несправедливости советской власти, покалечившей её судьбу и судьбы сотен тысяч других людей Но ее мать возмутилась. Она сказала, что женщины в лагере свято верили в то, что в СССР самый справедливый общественный строй. Она с гордостью рассказала Ирине Григорьевне, что 7 ноября несли торжественную вахту (возможно, у бюста Сталина, Ирина Григорьевна не помнит, как и где проходила вахта). Мне, человеку XXI века, это понять невозможно. А как же случай с женщиной, которой не оказали медицинской помощи, и она скончалась в страшных мучениях?! А то что бабушка с внучками должны были бежать и жить неизвестно как и на что!? А самое главное – муж, добрый, умный, порядочный, чья жизнь оборвалась на взлёте карьеры?
Из лагеря Надежда Ивановна вернулась в 1946 году. На воле возникли другие заботы, переживания и страхи. В 1947 году началась новая волна арестов. Многих, вернувшихся из ГУЛАГа, вновь арестовывали, предъявляли абсурдные обвинения и отправляли в ссылку. Так случилось с подругой Надежды Ивановны Фирой. Но матери Ирины Григорьевны повезло. Она избежала этой страшной беды. Однако её мучила судьба мужа – ведь она не знала, что он давно расстрелян. Вера в то, что он ещё может быть жив, была и у Ирины Григорьевны. Она написала письмо в Москву в МВД СССР с просьбой сообщить что-нибудь о Григории Ивановиче Сорокоумове. Прошло несколько месяцев, и её вызвали в местное отделение МВД, где сообщили, что она не должна никуда больше писать. Её отец жив и, когда выйдет срок, вернётся. Но Ирина Григорьевна не поверила.
Надежде Ивановне удалось устроиться заведующей лабораторией в железнодорожной поликлинике. Через некоторое время она отправила бабушку снова в Среднюю Азию к сестре Зое. В 1950 году Надежда Ивановна вышла замуж за военнослужащего. В 1951 году вышла замуж и Ирина Григорьевна. Никаких свадеб ни у матери, ни у дочери не было. Долгие годы муж Надежды Ивановны служил на Украине в Умани, а после выхода его в отставку они поселились в Подмосковье, где у мужа был свой дом. Умерла Надежда Ивановна в 2000 году в возрасте 90 лет. Никакие удары судьбы не сломили жизнелюбие и стойкость этой красивой женщины. Поразительно, что она принимала эту власть как нечто абсолютно неизменное и не подлежащее критике. И так прожили свои жизни тысячи других людей в нашей стране. Современному человеку это сегодня кажется просто дикостью.
Нам кажется, что рассказанная история одной советской семьи достаточно убедительно отражает атмосферу жизни людей тех лет.
