«Иначе поступить нельзя. Из истории семьи Теленчи – мариупольских греков XX века»

 

Разные судьбы
г. Москва, школа № 653,
11 класс.
Научный руководитель
Л.М. Брыксина-Лямина

 

«Маме досталась тяжелая доля. В нашей маленькой городской квартирке (одна комната, проходные прихожая и крошечная кухня с печкой, отапливающейся углем, без водопровода и без удобств) кроме нашей семьи нередко и подолгу гостил дедушка, а в студенческие каникулы из Харькова приезжал дядя Даня. На мамины плечи ложилась тяжелая забота обслуживать и кормить такую семью. При мизерных зарплатах родителей питались мы скудно, редко бывало на нашем столе мясо. Мама едва сводила концы с концами. При этом мы были одеты не хуже наших сверстников. Маме приходилось обшивать всю семью, и делала она это мастерски. Удивляюсь, как родители умудрялись покупать книги и подписные издания».

Семья, втянутая в круговорот «большой истории»… Когда я выбрал тему, меня заинтересовала история повседневности и прежде всего то, чем руководствуется человек, принимая решения, от которых зависит его судьба и судьба его близких.

Понятие «семья» для меня тесно связано в первую очередь с моей бабушкой Викторией Ивановной Теленчи, хранительницей семейного архива, она объединяет две основных ветви моих родственников: Косыревых и Теленчи.

В своей работе я использую воспоминания бабушки, документы, письма времен войны, фотографии. Фотографии в моей семье играют большую роль, так как мой дед Сергей Захарович Косырев был фотокорреспондентом «Комсомольской правды» в годы Великой Отечественной войны, а в послевоенный период работал в «Известиях». Благодаря этому я привык видеть в фотографиях не только портреты конкретных людей, но и отражение эпохи.

Хотя бабушка хранит архив и Косыревской линии, но я пока, пусть частично, познакомился с источниками по истории рода Теленчи. 

Мне, москвичу, трудно было представить эту жизнь только по материалам семейного архива и литературе. В отличие от моей мамы я прежде никогда не был на бабушкиной родине. Я поехал туда специально, чтобы почувствовать атмосферу, среду, хотя бы частично сохранившую черты старого Мариуполя моих предков. Но оказалось, что город не так уж изменился. Современные магазины, банки, соседствуют с традиционными домиками начала XX века. Мне очень повезло: встречались люди, которые хотели помочь, предоставляли материалы для работы, адреса других увлеченных историей земляков, работников музея, краеведов. В Мариуполе все оказалось так близко, судьбы людей столь переплетены, и фамилия моей семьи известна многим. Кроме того, я был рад, что смог из путешествия привезти для бабушкиного архива новый материал.

Я узнал о трагической судьбе одного из основателей греческого театра Даниила Данииловича Теленчи, о репрессиях 30-х годов, коснувшихся моей семьи.

Вторая основная тема семейной истории – оккупация Мариуполя и история гибели евреев Приазовья. Мне удалось установить несколько имен жертв Холокоста, не включенных до сих пор в списки Памяти.

Эту работу я посвятил моей бабушке Виктории Ивановне Теленчи.

Начинаю повествование о семье цитатой из саги, составленной моей бабушкой Викторией Ивановной Теленчи:

«Сегодня мне исполняется 85 (февраль 2006 г.). Язык отказывается произносить это число. Утешение в том, что я не ощущаю в полной мере груза прожитых лет. Наверное потому, что Вы, мои дорогие, рядом со мною и не даете мне катастрофически стареть.

Десять лет назад я обещала Вам оставить на память нашу родословную. Выполнить обещание оказалось далеко не простой задачей. Надеюсь, Ваш суд не будет очень строгим»^[1].

Наша малая родина
Моя бабушка, Виктория Ивановна Теленчи, гречанка, родилась в селе Малый Янисоль. В Москву приехала в 1939 году, окончив 3-ю полную среднюю школу в приморском городе Мариуполе. Как удалось установить, здание 3-ей школы существует и сейчас. Трехэтажному, красного кирпича дому на углу Николаевской и Торговой улиц уже больше 100 лет.

Много сведений я почерпнул из очень интересной книги «Греки России и Украины». Дело в том, что мой прадед родом из грекоязычного села Малый Янисоль, а прабабушка из татароязычного села Мангуш. Их языки разные, поэтому в семье говорили только по-русски, но дети, отдыхая у бабушек, легко общались и по-гречески и по-татарски. К сожалению, контакты с бабушками были короткими, поэтому Виктория Ивановна родного языка не знает, хотя даже училась в первом классе эллинской (греческой) школы.

Еще в 30-ые годы на греческом языке говорили, но в основном в селах. А вот городу как воплощению власти – советской власти – требовался русский язык. Язык –  это важный этнический признак. Но более всего греков Приазовья объединяли традиции бытовой жизни.

У прадедушки Кондратия Чукурны в Мангуше была довольно большая усадьба, обнесенная крупными камнями желтого цвета. Справа недалеко от ограды стоял добротный, оштукатуренный и выбеленный дом под красной черепичной крышей. Непосредственно к дому примыкали некоторые хозяйственные постройки – хлев для зимнего содержания скота (его называли клуней), летняя кухня. Отдельно стояли амбар, свинарник, курятник.

«Я хорошо помню планировку и обстановку дома, – вспоминала Виктория Ивановна. – В доме был зал, две спальни, зимняя кухня. В большой спальне и кухне была софа, – обязательный предмет мебели для греческого дома». Софа – это деревянный помост высотой 65–70 см., занимающий более половины комнаты (от стены до стены). На софу укладывается толстый войлок, а сверху кладется покрывало, сшитое из домотканых в полоску шерстяных дорожек. По периметру софы укладываются большие вытянутые прямоугольные подушки, туго набитые овечьей шерстью (ястых).

На софу стелили постельное белье и, ложась поперек, спала вся семья. Поскольку даже летом в доме было прохладно (окна закрывались днем ставнями), обычно укрывались теплыми одеялами, стеганными на овечьей шерсти. Утром после сна все постельные принадлежности аккуратно складывались в углу софы. Днем софа использовалась и для еды, и для различных работ и занятий. Для этого на софу ставили низкий (примерно 20 см.) круглый стол – трапез. В теплое время года повседневная жизнь проходила в клуне – помещении, предназначенном для скота в зимнее время, поэтому в нем были стойла. На пол ставился трапез, вокруг расстилались дорожки, на них маленькие подушки, а для стариков –  скамеечки.

На взгляд Виктории Ивановны, греческая кухня довольно вкусна. Очень популярны мучные блюда. В Янисоле в семье Теленчи гостей встречали блюдами, требующими мастерства, времени и терпения. Одно из них шумуш – пирог из слоеного теста, начиненный рисом, мясом и тыквой. Самым любимым блюдом семьи были чир-чиры (чебуреки). Приготовление их – настоящий ритуал, главным действующим лицом которого является мужчина. У нас этим специалистом был брат Виктории Ивановны, Вячеслав Иванович.

 «Повседневные занятия женской части семьи состояли в поддержании чистоты и порядка в доме. В холодное время года пряли и окрашивали шерстяные нитки, из которых ткали дорожки. Из льняных ниток ткали полотенца в приданое невестам. У меня сохранились два маминых полотенца, которым исполнилось почти сто лет. Стегали шерстяные одеяла, вязали кружева, носки, кофты».

Как же познакомились мои прадедушка и прабабушка?

«Малый Янисоль – село продвинутое. Здесь была большая больница, школа, Общество народного дома с лекторской и драматической группами. Население нашего и соседних сел очень любило спектакли драматического коллектива, актерами которого были сотрудники школы и больницы, в том числе и мой папа.

Когда по окончании гимназии в М. Янисоль приехала учительствовать Вера Кондратьевна Чукурна, она стала принимать участие в драмкружке. Здесь родители познакомились и в 1919 году поженились. Маму очень тепло приняли в семье мужа. Она была дружна со свекровью (моей румейской бабушкой) и с золовкой – тетей Липой.

Сначала родители жили в комнате жилого дома при больнице, потом в снятой квартире в самом центре села. Мне было шесть лет, но ярким впечатлением детства осталась видная из окон нашей квартиры величественная белоснежная церковь».

В 1928 г. семья переехала в село Старый Крым, где Виктория Ивановна училась в первом классе эллинской школы. Через год перебрались в Мариуполь и поселились в маленьком одноэтажном домике с очень высоким фундаментом, небольшими окнами и террасой во всю длину дома, дом № 47 (по Первомайской, ныне Георгиевской, улице). Тогда это был самый центр города.

Моя прабабушка Вера Кондратьевна Теленчи (1894–1975) закончила Мариупольскую гимназию. Двухэтажное здание Мариинской женской гимназии было построено в 1894 г. на углу Греческой и Николаевской улиц, на месте старых фонтанов. Небольшой, лишенный украшений скромный двор с фонтаном – вот и все убранство парадного входа. Решение об открытии в Мариуполе женской гимназии Одесский учебный округ принял еще в 1876 г. Потом она учительствовала в М. Янисоле, Старом Крыму и в Мариуполе.

«Маме досталась тяжелая доля. В нашей маленькой городской квартирке (одна комната, проходные прихожая и крошечная кухня с печкой, отапливающейся углем, без водопровода и без удобств) кроме нашей семьи нередко и подолгу гостил дедушка, а в студенческие каникулы из Харькова приезжал дядя Даня. На мамины плечи ложилась тяжелая забота обслуживать и кормить такую семью. При мизерных зарплатах родителей питались мы скудно, редко бывало на нашем столе мясо. Мама едва сводила концы с концами. При этом мы были одеты не хуже наших сверстников. Маме приходилось обшивать всю семью, и делала она это мастерски. Удивляюсь, как родители умудрялись покупать книги и подписные издания. С болезнью папы положение еще больше осложнилось. Папе нужно было усиленное питание, а он отказывался есть, если мы не получали то же, что и он. Мама работала на двух работах, была истощена и физически, и морально. В эту тяжелую пору нам очень помогала тетя Липа из Бердянска. После смерти папы остались неимоверные долги и двое детей 15 и 17 лет, которых надо было ставить на ноги. Оставшись вдовой, мама даже не помышляла об устройстве своей личной жизни. Всю себя она посвятила своим детям». А потом помогала растить внуков.

Иван Данилович Теленчи (1896–1938) закончил 3 класса церковно-приходской школы. От природы был пытливым человеком, учился на различных курсах, приобрел профессию бухгалтера, работал в Горпищеторге. «Он был очень добрым, отзывчивым, веселым человеком, знал цену дружбе, и к нему тянулись люди. Он был душой компании, хорошо пел, виртуозно играл на балалайке. Трогательно любил нас – детей. Но судьба была к нему несправедлива: в возрасте 38 лет у него обнаружили уже очень запущенный рак желудка, прооперировали в Донецкой клинике. После операции лечился на курортах, некоторое время даже работал бухгалтером в рисоводческом совхозе. (Директором этого совхоза был наш сосед Цой, кореец). Но болезнь взяла свое. Папа долго и мучительно угасал. В 1938 году, когда ему не исполнилось 42 лет, мы его похоронили на старом кладбище. Я была в Мариуполе в 1995 году, но его могилу не нашла».

Вячеслав Иванович Теленчи (1923 – 2003) – любимый брат Виктории Ивановны «с грустным взглядом больших глаз. Увлекался математикой. Тяжело переживал болезнь папы. Наверное, поэтому любил в одиночестве ходить за город, наблюдать за ужами, ящерицами. Часто он приносил их за пазухой домой и выпускал во дворе, зная где каждая из них живет. По-моему, и пресмыкающиеся его понимали. Став взрослым, Слава поражался этому увлечению. По окончании войны поступил в институт им. Плеханова. Работал по распределению в Усть-Каменогорске, а затем в Донецке».

Мариупольские греки в 20–30-ые годы. История и трагедия Государственного греческого театра. Даниил Даниилович Теленчи
Первые десятилетия XX века, как и для всех россиян, для мариупольских греков стали переломной эпохой. Первая мировая война, революция, гражданская война – все это ломало привычную жизнь. Но в 20-е годы многие греки жили новыми надеждами.

С 1928 по 1936 год национальная греческая автономия развивалась наиболее интенсивно. При областных отделах ВКП(б) создавались греческие национальные секции или подотделы национальных меньшинств; создается греческая газета «Комунистис», уделяется внимание развитию сети начальных и средних школ, организуются греческие отделения в техникумах, проводится реформа греческого языка. В Мариуполе был создан греческий театр по инициативе поэта Г.А. Костоправа.

С историей первого в стране Государственного греческого театра связана и моя семья по линии прапрапрадеда Константина Теленчи из села Малый Янисоль. По семейным рассказам, он был уважаемым человеком в селе. Известны имена трех его сыновей Даниила, Константина и Афанасия.

Имя Даниила Данииловича Теленчи – дяди Виктории Ивановны –  как оказалось, очень почитаемо среди мариупольцев, сохраняющих историю города.

Виктория Ивановна его помнит «худеньким, очень подвижным, интересным и веселым человеком. Он учился в Харьковском театральном институте на режиссерском факультете. В каникулы жил в нашей семье, увлеченно делясь своими грандиозными планами. А планы у него были действительно большие. Он решил возродить историю возникновения греческих поселений на побережье Азовского моря и увековечить быт, нравы, культуру греков-эллинцев этой местности. Он писал стихи, пьесы, организовал греческий театр, где ставились его пьесы. Он был режиссером. Работа его окрыляла. А в 1937 году обрушилось на нас горе: Даня был арестован. В это время мой папа лежал после тяжелейшей операции дома, и мы со страхом ждали ночного визита к нам. Приехавшая из Бердянска тетя Липа с мамой перебрали все фотографии и уничтожили те, где был Даня. Даня жил в гражданском браке с артисткой театра Верой Були. У них родился сын, которого назвали в память о моем папе Иваном, но фамилию Теленчи не дали, так как брак не был зарегистрирован».

Восстановить события и историю Греческого театра в подробностях трудно. Мало сведений сохранили архивы, немного больше – газеты и журналы, совсем немного осталось свидетельств и воспоминаний современников.

Исследователи греческого театра отмечают, что Даниил Теленчи был примером актерского мастерства и бескорыстного служения театральному искусству. После окончания Харьковского музыкально-драматического института в 1936 году Наркомпрос направил Д. Теленчи на работу в Мариупольский греческий театр заведующим литературной частью и очередным режиссером. Это был талантливый человек, замечательный поэт, переводчик, режиссер, который стремился приблизить театр к труженикам окрестных греческих сел. Природный практический ум, художественный вкус, поэтический дар позволили ему в 27 лет справляться с многочисленными обязанностями: писать пьесы, переводить на греческий язык классическую драматургию, заниматься режиссурой, читать лекции по истории театр. Он перевел на греческий язык драматическую поэму А.С. Пушкина «Моцарт и Сальери». Знатоки рассказывают, что, несмотря на молодость, Д. Теленчи умел сплотить вокруг себя единомышленников, прекрасно знал всех актеров и их возможности, умел с ними ладить.

Изучая историю семьи, мне пришлось окунуться в жестокие 30-ые годы XX века. Одна из этих жестоких страниц – гибель греческого рабоче-колхозного театра. Его труппа работала с успехами, ошибками, радостями, неудачами, но его история как национального театра была прервана.^[2]

В декабре 1937 г. этот творческий коллектив неожиданно для мариупольцев был объявлен «посредственным театром, сохранение которого не являлось необходимостью» и закрыт. Театр был полностью разгромлен. Первым арестовали 17 декабря 1937 г. бывшего директора и художественного руководителя Григория Деглари, 19 декабря был арестован актер Савва Янгичер, затем – поэт Георгий Костоправ.^[3]

23 декабря был арестован заведующий литературной частью, режиссер Даниил Теленчи.

Все они обвинялись в участии в греческой «контрреволюционной, националистической, диверсионно-повстанческой организации» и были расстреляны в конце 1937–1938 году. Театр был закрыт.

Разгром Мариупольского греческого театра – одно из свидетельств того, как было прервано культурное развитие российских греков (и многих других народов СССР) в конце 30-х годов^[4].

Страх перед репрессиями приводил к тому, что многие греки старались изменить в документах отметку о национальной принадлежности. Так, Вячеслав Иванович Теленчи при получении паспорта указал в графе национальность «русский». Даже после начала Великой Отечественной войны греков Приазовья не отправляли на фронт, а посылали на работы. Вячеслав Теленчи рыл окопы, а повестку о призыве получил только 8 октября 1941 г., за несколько часов до того, как немецкие войска заняли Мариуполь. Только в 1942 г. было дано разрешение призывать греков в действующую армию.

После освобождения от оккупации греки Мариупольщины, в отличие от других мест, где они жили в СССР, не были подвергнуты депортации, остались на своих родных местах. Поэтому при достаточно высокой степени ассимиляции греков в Приазовье до сих пор сохраняются некоторые культурно-бытовые традиции.

В краеведческом музее и его филиале в Сартане (пригороде Мариуполя), уделяется большое внимание истории греческой культуры. В городе существует греческая община. Этнокультурное общество греков, выходцев из Мариуполя, оказывается, есть и в Москве.

Великая Отечественная война и история семьи Теленчи
Когда началась война, Виктория Ивановна закончила второй курс Первого Московского медицинского института и в конце июня была направлена на строительство оборонительных рубежей под Брянск. Целый эшелон со студенческой молодежью в теплушках отправился с Киевского вокзала. В Брянске на вокзале они впервые пережили бомбежку.

Студентов отправили копать противотанковые рвы; рыли лопатами, вручную. В сентябре 1941 года студентов вернули в Москву, но институт был закрыт. Виктория Ивановна оказалась в эвакуации в Алапаевске, работала в госпитале медсестрой, через год продолжила учебу в Уфе, куда был эвакуирован институт. В это голодное время она, как и другие студенты, сдавала кровь. Это давало возможность получать рабочую продуктовую карточку, т.е. 600, а не 300 граммов хлеба ежедневно, а в день сдачи крови – плитку шоколада.

В сентябре 1943 года Виктория Ивановна возвратилась в Москву в студенческое общежитие. Этот год был счастливым для нее: в октябре после освобождения Мариуполя она получила первую открытку от матери, узнала, что родные живы, а в ноябре познакомилась со своим будущем мужем Сергеем Косыревым, приехавшим с фронта в короткий отпуск. Увидеться со своей матерью Верой Кондратьевной ей удалось только летом 1944 года, и все собственные трудности военной поры, как ей показалось, ничего не стоили по сравнению с тем, что пришлось пережить маме и брату.

Сохранившиеся письма Веры Кондратьевны, датированные октябрем и ноябрем 1943 года, воспоминания Виктории Ивановны о разговорах с ней, с соседями, позволяют представить, хотя бы частично, трагедию оккупированного Мариуполя[5]. 

Почти два года (двадцать три месяца) немецкой оккупации – это борьба за выживание и спасение сына, которому в 1941 году исполнилось 18 лет, от угона в Германию.

Все эти письма прошли, как и было положено, военную цензуру – об этом свидетельствуют штампы. Наверное, была у Веры Кондратьевны и цензура «внутренняя» – сдержанность в выражении чувств, ей свойственная, и, попросту, нехватка бумаги. Некоторые письма написаны очень мелко, в конце письма – еще мельче, все поля заняты приписками. Очень важно, что Вера Кондратьевна хотела поделиться главным, что было пережито, и не только ею самой, но и всеми жителями города.

Я постарался сопоставить эти сведения с тем материалом, который нашел в других источниках и литературе, побывал в Мариупольском краеведческом музее, на тех улицах, у тех зданий и мест, которые упоминает Вера Кондратьевна. Удалось и поговорить с людьми, хорошо знающими историю оккупации Мариуполя.

Фронт приблизился к Мариуполю в конце сентября 1941 года. В городе было много эвакуированных из западных районов Украины, из-под Одессы. Разговоры об эвакуации шли уже с середины сентября, в первую очередь среди работавших на двух крупнейших заводах – «Азовстали» и Заводе им. Ильича. Возьмут ли семьи? Не лучше ли сидеть на месте, чем ехать куда-то в голод и холод? Сильных бомбардировок самого Мариуполя до ночи 6–7 октября не было. Городское руководство не объявляло об эвакуации города. Женам военнослужащих 1 октября ответили в военкомате, что эвакуации нет и до весны – не будет. Однако эшелоны «Азовстали» и завода им. Ильича формировались и 6–7 октября уже отходили в Новосибирск и другие восточные города. Большая часть жителей была в растерянности – для отъезда нужно было получить не только посадочные талоны на поезд, но и эваколисты, а их все не давали.

Утром 7 октября после авианалетов из города вывозили войска и часть раненых из госпиталей, тревога объявлялась чуть ли не каждый час. На улицах появилось много людей, бежавших от бомбежек из Бердянска и Мелитополя. Но по-прежнему не была официально объявлена эвакуация города. Ночь с 7 на 8 октября прошла тихо, утром люди отправились на работу, были открыты магазины, хотя чувствовалась напряженность.

Рано утром 8 октября Вячеслав Теленчи получил повестку, которую давно ожидал – явиться к двум часам дня в военкомат[6]. В это же время была объявлена эвакуация, Вера Кондратьевна, ее родные и соседи получили эваколисты в 10 часов. До вечера, отправив сына, ей нужно было приготовиться к отъезду. Закончиться эвакуация должна была до 14 октября. В городе усилились звуки стрельбы, больше стало движение войск, но все время говорили, что немцы еще в Бердянске.

Студентка Сарра Глейх писала, что услышала о том, что немцы уже в городе в 10 часов утра[7]. Она находилась в это время на проспекте Республики (проспект Ленина) в Мариупольской конторе связи, где работала с 17 сентября. Ей только что сообщили, что она с семьей может эвакуироваться 10 октября. Люди бросились по домам, над ними на бреющем полете самолеты обстреливали город. От военкомата бежали призывники с котомками за спиной. Призывников не вывели с войсками из города, у многих повестки были на 9, 10, 11 октября. Остался, по выражению Веры Кондратьевны, в плену и Вячеслав Теленчи. Вера Кондратьевна узнала о немцах в городе в 11 часов от доктора Гольштейна, жившего в их дворе, а в 12 – на улице Пушкина (Итальянской), где жила Сарра Глейх, и на параллельной улице 1-ого Мая (Георгиевской) увидели мотоциклистов, зеленые фигуры, нагонявшие страх пока только одним своим видом. Неожиданным и страшным было осознание того, что «теперь нужно самим думать о своем спасении»[8].

Вера Кондратьевна не рассказывала, естественно, в письмах того, что мы узнаем из записей С. Глейх – о разорении магазинов и складов жителями. Сначала немцы были в роли наблюдателей. Только через два дня они издали приказ, карающий жителей расстрелом за участие в грабежах, и предписали все сдать (это не было исполнено). Но в тот же вечер 8 октября группы немецких солдат начали обходить дома, забирать все, что им нравилось. В скромном домике Веры Кондратьевны забрали единственную ценность – гитару Вячеслава.

Общее впечатление, сохранившееся в памяти и Веры Кондратьевны, и Сарры Глейх: в ночной тишине затаившегося города «топот сапог с подковами и гвоздями», «… топтали будто не землю, а самое сердце и душу»[9].

Уже 9 октября жители стали ощущать нехватку продовольствия. У многих был только однодневный запас, пекарни разрушены, не было света и воды. Сохранившаяся пекарня в порту работала для немецкой армии. Ночные грабежи немцев продолжались, люди почти не спали, но массовые репрессии начались только после прибытия в город отряда гестапо. Гестапо в Мариуполе расположилось на углу проспекта Республики (тогда – проспект Ленина) и улицы Карла Маркса (Греческой).

Оккупанты предписали жителям Мариуполя вернуться на прежние места работы. Металлургические заводы переходили к Круппу[10], но это производство так и не было налажено, порт действовал лишь частично. Жители от 15 до 45 лет обязаны были пройти принудительную регистрацию на бирже труда[11]. Эту биржу Вера Кондратьевна называет «вторым бичом» после гестапо. Каждый безработный один раз в неделю должен был являться на биржу и выполнять установленную, но не оплачиваемую работу (до 14 часов). Вера Кондратьевна, имевшая порок сердца, ухудшившееся зрение и достигшая сорока пяти лет (1894 г.р.), сумела получить медицинское освобождение, а Слава был вынужден работать грузчиком, чернорабочим, водопроводчиком, электриком. Он пытался симулировать, один раз даже сильно порезал себе руку, чтобы не работать на военном заводе. Но для подозреваемых в саботаже оккупационные власти создали специальные штрафные лагеря. Вера Кондратьевна называет их «концентрационными». Туда же отправляли молодых людей, захваченных на улице во время облав, которые часто проводила полиция, проверявшая списки жителей и списки биржи труда. В такую облаву попал Вячеслав Теленчи уже в августе 1943 года, незадолго до освобождения. Пойманных погрузили на машину для отправки в штрафной лагерь, но ему удалось выпрыгнуть, и дней десять он скрывался, не приходя домой.

Молодежь Мариуполя и окрестностей тысячами отправляли на работу в Германию, в первую очередь тех, кто был зарегистрирован на бирже как безработный. Боязнь за сына, по горькому признанию Веры Кондратьевны, отодвигала на второй план даже мысли о дочери, Виктории, о которой она ничего не знала с июня 1941 года.

Жизнь в условиях оккупации заставила Веру Кондратьевну разочароваться в некоторых знакомых и родственниках. Она осуждала тех, кто пошел не на вынужденный, а добровольный контакт с завоевателями. Ей самой пришлось изменить некоторым своим принципам. Семья всегда жила бедно, а теперь школа, где она работала, была закрыта, жить было не на что. Вместе со своей приятельницей, бывшей учительницей, переехавшей в их дом, она перешивала старую одежду, шила бурки, шапки, торговала, ходила по селам, меняя вещи на продукты. Прежняя, казалось, экономная жизнь, представлялась ей теперь, как расточительство. Каждое военное лето лопатами они обрабатывали огород, находившийся в нескольких километрах от города, урожай свозили на тачке.

Эти повседневные страхи и заботы не заслоняли перед Верой Кондратьевной того, что творилось в Мариуполе. Более всего ее потрясло уничтожение евреев Мариуполя.

Вера Кондратьевна писала, что в течение всего первого года оккупации ежедневно на машинах людей вывозили «на окопы», то есть к поселку Бердянское на расстрелы. Под Мариуполем, по данным Чрезвычайной государственной комиссии по расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков, было расстреляно не менее пятидесяти тысяч человек.

Достаточно было пропеть советские песни, чтобы попасть в гестапо. Одной из участниц сопротивления стала Ирина Романовна Ледовская, близкий человек для семьи Теленчи. Полька по происхождению, фельдшер-акушер, она приняла своими руками всех детей, родившихся в семье и у друзей семьи после 1915 года. Она была на несколько лет старше Веры Кондратьевны, в семье ее называли «бабушкой Ириной», знали как мудрую, строгую и чрезвычайно добрую женщину. Одно время она жила в селе Малый Янисоль, затем уехала работать в больницу на станции Волноваха (между Мариуполем и Донецком). По словам Веры Кондратьевны[12], двадцать третьего мая 1943 года на станции Волноваха гитлеровцы арестовали участников подпольной группы. Привезли и допрашивали их в мариупольском гестапо. У Ирины Романовны нашли радиоприемник и записи сводок Совинформбюро, которые она распространяла среди населения. Семнадцатого июля ее вместе с группой в 56 человек расстреляли на месте массовых казней евреев.

Имя «бабушки Ирины» в семейных преданиях стало символом гордости и героизма, в ее честь была названа моя мама, Ирина Сергеевна Косырева. К сожалению, ни в работе В.М. Зиновьевой, ни в данных Мариупольского музея сведений о подпольной организации на станции Волноваха и об Ирине Романовне Ледовской я не нашел. 

5 сентября 1943 год, при отступлении, оккупанты издали приказ об эвакуации всего населения Мариуполя. Город поджигали квартал за кварталом, в огне были все центральные улицы. Нужно было тушить постройки, под которыми прятались люди. Никогда в жизни Вера Кондратьевна не видела такого пожарища: «кругом горит, а мы как на острове среди огня, все тушим. А это было большим риском, нас могли увидеть и расстрелять»[13].

10 сентября в 10 часов утра увидели первых бойцов Красной Армии. Жители, босые, грязные, оборванные, бросались на каждого красноармейца, целовали, обнимали, плакали, пели. Толпа людей бросилась к машине, с которой раздавали не продукты, а газеты. Все хотели узнать, что делалось в мире. Именно эти газеты, то, как их вырывали из рук, запомнились в первую очередь и ночь, когда впервые заснули спокойно. А война продолжалась. 16 сентября Вячеслав Теленчи и его друзья ушли в армию, он воевал на Украине, в Белоруссии, несколько раз был ранен.

В районе села Малый Янисоль шли сильные бои, но родовой дом Теленчи уцелел. Уже в первые недели после освобождения Вера Кондратьевна вернулась в открывшуюся школу, продолжала работу на огороде, надеялась на встречу с детьми, писала многочисленным родственникам, стараясь восстановить оборванные войной связи.

Вера Кондратьевна в каждом письме говорит о гибели еврейских жителей Мариуполя, соседей, одноклассников дочери и сына.

В письмах Веры Кондратьевны и рассказах Виктории Ивановны меня поразил случай спасения Риты Темник. С историей Холокоста в общих чертах я был знаком[14], но не ожидал, что эта тема так близко связана с членами моей семьи. Я стал искать материалы по Мариуполю[15], изучать их, сопоставляя с данными писем, постарался сгруппировать источники по их типам и принадлежности к трем сторонам условного треугольника: жертвы – палачи – наблюдатели. В источниках я искал подтверждение и расширение сведений, сообщаемых Верой Кондратьевной. Кроме того, мне помогли фотографии, хранимые Викторией Ивановной, ее рассказы об участи ее одноклассников и знакомых. Я понял, что могу точно установить несколько имен из шести миллионов жертв Холокоста. Поездка в Мариуполь помогла увидеть места сбора евреев, дорогу, по которой они двигались к месту казни, места расстрела, установленные там памятники.

По советской переписи 1939 года в Мариуполе насчитывалось 10444 еврея. В своих сводках руководство айнзацгрупп информировало Берлин, что до начала восточной кампании в районе Мариуполя проживало 242000 жителя, в самом городе – 220000, евреи составляли 4% (украинцы – 47%, русские – 34%, греки – 11%)[16]. Уже 21 ноября 1941 года сообщалось, что «Мариуполь и Таганрог свободны от евреев»[17]. В сводках указано, что 20-21 октября 1941 года ЗК 10А расстреляло свыше 8 тысяч евреев Мариуполя. Это была ее самая крупная «акция». 

Вокруг этой цифры много споров. В записях С. Глейх говорится, что зарегистрировалось 9 тысяч человек; мариупольские краеведы говорят о 14 – 16 тысячах погибших евреев; 14 тысяч указывалось и в данных ЧГК[18]. Часть евреев Мариуполя успели эвакуироваться. Кто-то ушел в армию до 8 октября 1941 года, но в городе было много беженцев, число которых неизвестно. Были попытки установить поименно погибших и угнанных на работы в Германию. Созданные сразу после освобождения города комиссии при исполкомах, силами милиции и общественности составляли, со слов уцелевших жителей, списки жертв. Они хранятся в Донецком областном государственном архиве[19], но, во-первых, они не упорядочены, находятся в плохом состоянии, а во-вторых, неточны. При освобождении в городе оставалось менее 60 тысяч жителей, информация о многих отсутствовала.

В.К. Теленчи в письмах называет цифру – 15 тысяч евреев только из города, расстрелянных 20–21 октября в районе Агробазы (Бердянское). Скорее всего, точная цифра не будет названа никогда. Важно установить имена хотя бы значительной части погибших. Пока их около 3300. Большая часть имен включена в Книгу Скорби Украины[20]. 

Но я хотел бы вернуться к живым свидетельствам этих трагедий и письмам моей прабабушки и свидетельствам спасшихся, записанным в годы войны. Кроме того, хочу привести ряд сведений из более поздних (1990-х годов) рассказов людей, переживших Холокост в Мариуполе[21].

Вера Кондратьевна – наблюдатель, но наблюдатель сочувствующий, болезненно переживающий гибель людей. Она не хочет смириться с тем, что тысячи людей «послушно пошли на казнь». После евреев расправились с цыганами, она пишет и об этом. Пошли слухи, что следующими будут греки. Тогда она с сыном принимает решение, что они на регистрацию не пойдут, скроются из города и будут двигаться в сторону фронта. Даже пусть убьют, но не пассивное ожидание казни. Мне кажется, что следует учитывать, во-первых, характер Веры Кондратьевны, то, что она это пишет после того, как евреев и цыган уже казнили, и все знали, к чему ведет регистрация. Во-вторых, уйти из города, скрываться грекам было бы, наверное, легче, так как сильных антигреческих настроений в сельской местности среди украинского и русского населения не было.

Вера Кондратьевна пишет, что регистрация проводилась 15 октября, в состав совета старшин были включены доктор Эрберг (по другим источникам – Эрбер) и доктор Евсей Гольштейн, их сосед по двору (в списках погибших есть семья врача Гольдштейна, но инициалы не совпадают, адрес не указан). Она встретила в своем дворе, ставшем местом сбора евреев, немало знакомых, к ней подходили одноклассники детей и ее бывшие ученики. В их маленькой квартирке до войны часто собирался весь класс Виктории Ивановны. Анатолий Нодельман просил передать Виктории привет, кажется, он не разделял надежд на «переселение». С двух часов дня до самого вечера люди с вещами шли к «полку».

«Полк» – так в городе называли здание, располагавшееся по улице Апатова (Итальянская), 115. До войны здесь размещались казармы 238 стрелкового полка (сейчас это одно из зданий Приазовского Технического университета).

Это здание охранялось, ворота были за колючей проволокой, людей заводили во двор, где многие простояли под дождем до ночи, а затем их загоняли в подвал и на верхние этажи. О страхе, тесноте, грязи и унижениях, которые пришлось пережить здесь, вспоминают те немногие, кто спасся. Охрана здания полка была не слишком строгая. Кто-то бегал за оставленными вещами и продуктами домой, ко многим на следующий день пришли знакомые, друзья пытались через проволоку перекинуть что-нибудь из еды, теплых вещей. 19 октября было воскресенье, общине разрешили приготовить горячую пищу, но отношение охранников становилось все грубее.

Позднее Вера Кондратьевна писала, что продержали 19-го в полку евреев потому, что «в воскресенье немцы не работают»[22]. Это же объяснение давала и охрана. Но если посмотреть хронику действий зондеркоманды 10 А, то становится ясно, что 19 октября в воскресенье она произвела расстрел около 900 евреев в Бердянске и только рано утром 20-го прибыла в Мариуполь[23].

Можно ли было убежать из временного гетто, спастись? Убежать – реально, спастись, как показали события, шансов было мало. Когда утром 20 октября евреев стали отправлять по Мангушской дороге в сторону совхоза имени Петровского (Агробазы) у поселка Бердянское, людей выгоняли, избивая, издеваясь, стариков и женщин с детьми грузили на машины. В этот момент иллюзии у многих рассеялись. Кто-то обращался к охране, утверждая, что оказался здесь по ошибке, что он не еврей. Нескольким удалось таким образом вырваться из здания полка. Но это не значит, что все они спаслись.

Вера Кондратьевна, как и все жители Мариуполя, была хорошо осведомлена о том, что происходило в полку. «20-го рано стали уводить совсем без вещей по 500 человек по направлению к агробазе 9 км отсюда, где раньше мы копали окопы… Так за 3–4 дня расстреляли 15 000 человек взрослых и детей только из города»[24]. О том, что всех евреев расстреливают, она узнала уже рано утром 21-го от Авцена, одноклассника Вячеслава. Юноша прибежал к ним во двор в женском пальто, надетом на голое тело, взял что-то из еды, побежал дальше.

В этом рву лежат многие одноклассники Виктории Ивановны Теленчи. Все их имена я проверял по спискам погибших Книги Скорби и в базе данных Зала Имен Мемориала Катастрофы (Шоа) и Героизма Яд Вашем[25]. На основании этого Виктория Ивановна заполнила десять листов свидетельских показаний для увековечения Памяти Жертв нацизма. Кроме того, из имен погибших, упоминаемых в записях Сарры Глейх, в списках нет следующих фамилий: доктор Белопольский, Спиваков, Штейнштерн Фира, Шварц, Рейзнец Усия, Райхельсон И., Полунова Л.

После массовых казней в 20-х числах октября в Мариуполе и окрестностях оставалось еще немало евреев и детей от смешанных браков. Опасность для скрывавшихся исходила не столько от немцев, сколько от местных жителей. Оккупация способствовала проявлению отрицательных качеств, открытого антисемитизма. Многие доносители были движимы корыстными целями, часто сводили личные счеты, надеялись на захват имущества не только скрывавшихся евреев, уже ограбленных, но и людей, их прятавших.

Спасение каждого было чудом, но это чудо зависело от многих людей, ставивших под угрозу свою жизнь и жизнь близких. В Донецкой области были сотни людей, спасавших евреев. Среди них те, кто дал кусок хлеба, одежду прятавшимся в степи после расстрела, пустил в дом обогреться, прятал в доме, погребе, сарае, выдавал за своих родственников, за пациентов больницы… Спасителями были люди разных национальностей: русские, украинцы, греки, татары. Меня заинтересовали истории спасения евреев мариупольскими греками.

Характерный южный тип внешности и традиции многих десятилетий достаточно близких контактов евреев и греков Приазовья, а следовательно, и знание обычаев помогали выдавать спасаемых евреев за греков, передавать им документы.

Александр Бенционович Белобородов (16 лет в 1941 году) получил от Марии Дмитриевны Тарамановой метрическое свидетельство сына Павла, грека, уроженца села Малый Янисоль. Мария Дмитриевна исправила в свидетельстве дату рождения с 1914 на 1924 год[26]. В.И. Теленчи, до 6 лет жившая в М. Янисоль и позже бывавшая там, помнит фамилию Тарамановых. Кажется, это была учительская семья.

Ванду Васильеву (10 лет в 1941 году) и ее мать вывела из здания полка 19 октября соседка-гречанка Евдокия Сололо, муж которой был арестован в 1937 году. Евдокия заявила, что мать Ванды – гречанка, показывала свой паспорт (в паспортах до войны фотографий не было), немец-охранник их выпустил. Мать Ванды расстреляли в октябре 1942 года там же, на агробазе. Девочку прятали знакомые ее отца – украинца[27].

Вера Кондратьевна писала: «…через две недели [после 20 октября 1941 года] пришла другая Славина соученица Рита Темник, она была уже и зарыта, но вышла из своей могилы – их только успевали чуть-чуть присыпать землей». Вера Кондратьевна не решилась прятать ее у себя: страшно за сына, одна комната, к тому же одна из соседок по двору «встречалась» с немцем. Она оставила Риту на ночь, накормила, вымыла. Дала кое-что из одежды и, главное, свидетельство о рождении дочери Виктории – «метрическую выпись», как она называет этот документ. Вера Кондратьевна подправила фамилию «Теленчи» на «Темникова», оставив имя и отчество дочери. Внешне девушка могла выдать себя за гречанку. Как гречанку Риту и отправили на работу в Германию. Для нее это оказалось путем к спасению.

В 1947 году летом Виктория Ивановна была у матери в Мариуполе. В это время к Вере Кондратьевне и пришла Рита. Ее фотография с надписью «Незабываемой Вере Кондратьевне от Риты Темниковой» хранится в архиве Виктории Ивановны. Вера Кондратьевна считала свой поступок естественным, отнюдь не героическим. Иначе поступить нельзя было, по ее словам.

Я подвожу итог первому этапу знакомства с семейной историей на фоне истории страны в XX веке. Многое можно дополнить и к данной работе. Ведь мое знакомство с Мариуполем было очень кратким, наверное, поверхностным. Этот опыт был необходим для меня и в другом смысле, теперь, изучая любую эпоху, я буду стремиться увидеть, попытаться понять человека, его жизнь.