«Муравьиная жизнь»
Автор: Дарья Марьянина, школа № 3, п. Орловский, Ростовская область
Научные руководители: Лариса Кимовна Гаврилова, Людмила Михайловна Марьянина
Благодаря учителю истории Орловской школы № 2 Ларисе Кимовне Гавриловой я познакомилась с историей семьи и судьбой Сергея Фомича Гаврилова.
Сергей Фомич был простым малограмотным человеком, но одаренным от природы. Он хотел передать потомкам свой богатый жизненный опыт, уберечь их от ошибок. Дневники и мемуары он начал вести в 1948 году, описывал происходящее и вспоминал прошлое. Получилось несколько общих тетрадей, которые он завещал своим близким. Одну из своих тетрадей Сергей Фомич назвал «Муравьиная жизнь». Что он имел в виду? То, что всю свою жизнь, как муравей, надрывался от работы, чтобы есть досыта? Или то, что был одним из миллионов простых, зависимых от власти людей, которых можно легко уничтожить? Или то, что мог бы принести пользы стране больше, если бы занимался любимым делом, тем, к чему душа лежала, а не суетился всю жизнь в поисках хлеба насущного?
Соглашусь с тем, что Сергей Фомич был великим тружеником всю свою жизнь. А вот с тем, что мог сравнить себя с муравьем – согласиться не могу. Познакомившись с воспоминаниями Сергея Фомича, проанализировав написанное им, я пришла к выводу, что передо мной пример не только человеческой стойкости, но и человеческого достоинства. Никогда ни перед кем он не пресмыкался, на всё, происходящее в стране, имел свою точку зрения.
Детство
Сергей Фомич был одним из семерых детей Фомы и Анны Гавриловых. Родился он во время переезда из казачьей станицы Майоровской на Верхнем Дону в Сальские степи, где «царь продавал земли по 10 копеек за десятину».
«Поселились мы в хуторе Романове, который находится между г. Пролетарском Ростовской области (до революции ст. Великокняжеская) и поселком Орловским. Отец взял 9 десятин. Усадьбой стали на второй улице».
Места эти уже были обжиты калмыками, украинцами, немцами. Было много и казаков. «Село наше с прудом посередине, утопающее в садах, было разделено на три части: центр – казаки, кутуй с хохлами, и немецкая слобода. И всегда враждовали они меж собой».
Яркое воспоминание оставила в памяти маленького Сережи поездка с матерью в станицу Черкасскую в военный лагерь, где каждый год проходил службу отец. «Батя был полковым трубачом. Мама говорила мне: “Слухай, как у бати труба выговаривает: „Бери ложку, бери бак, хлеба нету, кушай так!“»
Сергей Фомич вспоминает, как его с малых лет отец приучал к труду: «приходилось носить воду на коромысле на носочках, чтобы ведра до земли не доставали». Во время обмолота, он, четырехлетний, на коне. «Жара неимоверная, я, наверное, задремал, конь встряхнулся и сбросил меня на солому. Я хоть и ушибся, а пытаюсь взобраться на коня. Подошел отец, помог мне и произнес слова, которые я запомнил на всю жизнь: „Казак не должен падать с коня и плакать!“ С тех пор я ни разу в жизни не упал и никогда не плакал. И только в конце жизни понял, что отец был не прав, – плакать нужно, чтобы снимать нервное напряжение, облегчать сердце. Но твердость характера помогла мне в жизни переносить неимоверные трудности».
Сергей Фомич с любовью рассказывает о родителях: «Батя Фома Кузьмич – высокий, статный, кряжистый, с серьгой в ухе». Очень спокойный, уравновешенный, всегда улыбался. Мама Анна Александровна – остроносенькая, чернявая, глаза карие, веселые. Красивая, горячая на работу. Командовала отцом. «А еще не любила праздных разговоров и брехни. За четыре года справили неплохое хозяйство: построили саманную хату на два окна с земляными полами, сарай и конюшню для скота, амбар для хлеба тонн на пятнадцать, летнюю кухню, свинарник, курятник, погреб с выходом. Были у родителей пара быков, пара лошадей с рессорной бричкой, косилка, сеялка, веялка, буккер».
В августе 1914 г. началась Первая мировая война. Сергей Фомич называет ее «германской», а потом, после Октября 1917 года, – «первой империалистической». На фронт ушли старший брат Иван, а потом и отец. После революции, приняв сторону большевиков, отец, Фома Кузьмич, ненадолго вернулся домой. «Любил я клацать затвором его винтовки, которая лежала в большой хате под кроватью». Вскоре отца арестовали и угнали. Сколько ни искали его – безуспешно. Спустя время узнали от его однополчанина, что отца с товарищами расстреляли белые. Сергей Фомич пишет: «Отец не был похож на воина – работяга». Вот брат Иван, оказавшись в Красной армии, проявил себя отважным воякой, «спасая раненого комиссара Бабкина Гришку, был ранен, лишился пальцев на правой руке, с тем и закончил свою военную карьеру».
Страшные испытания принесла на Дон Гражданская война. Она лишила семьи кормильцев, землю – хозяина, детей – детства: «…началась неразбериха (как было предсказано в писании): пошли сын на отца и брат на брата. Тем более в таком краю как Дон, где люди испокон веков впитывали воинский дух с молоком матери». Сергей Фомич пишет: «Три года грабили крестьян, три года убивали. У нас всё разграбили, что можно было, потому что мы и к белым не примкнули, и к красным нас не причтешь, потому что мы всё же – казаки. И какая власть ни наступала, обязательно какую-нибудь погань нам сделает… всё, что можно было, у нас забирали то буденовцы, то дикая дивизия, последнюю корову забрали белые, последнюю худую свиноматку – красные». Власть менялась часто. «Пришли белые, принесли муку – пеки, мать, хлеб! Пока пекла, хутор заняли красные, а к вечеру вернулись за хлебом белые!»
И всё-таки гражданскую войну Сергей Фомич вспоминает как «прекрасное время». Конечно, детство в любое, даже самое тяжелое время интересно. «Беззаботное, отчаянное время. Как здорово было идти в степь после боя, искать раненых и загнанных лошадей, отхаживать их и водить на ночеву, искать винтовки, делать обрезы, стрелять, подрывать снаряды! Как хотелось пойти на передовую, но солдаты нас гнали. Мы, добежав до канавы на околице, любили наблюдать за ходом боя. То белые нажимают, то красные гонят».
Помнит он и последний бой в 1919 году: «Красные бьют без перерыва из броневика. На мосту скопление: войска, беженцы, телеги, кони. Шум, рев, стон, мат. Сидит калмычка, плачет и поет: „Ю-ю-ю…“ Очень печальная картина. Потом пошли белые на белых конях, оркестр с блестящими трубами. Целый день шли по четверо в ряд на конях. Вслед за ними влетели большевики». Сергей ожидал увидеть «больших людей, а пришли замызганные оборванцы».
Детство Сергея было голодным. Читаю воспоминания о голодном 1921 годе: «Не было ни хлеба, ни скота, ни тягла. Пахать и сеять нечем. За всю весну и лето не выпало ни одного дождя. Всё сгорело: все посевы и травы. Потом пошли пожары. Горела степь до горизонта. Потом полетела тучей саранча, ее жгли соломой и ели. Жуткое время было».
Чтобы не умереть от голода, приходилось даже воровать. Много примеров этого приводит Сергей Фомич. Вот один: «Отправились мы с дружком Федякой в странствие по свету. Долго шли, устали. Пора была сенокосная. На бывшей помещичьей земле косят. Видим, спит утомившийся человек в тельняшке. Под головой – мешок. Осторожно подняв его голову, достали мешок и были таковы. В мешке нашли четвертушку хлеба и кость от окорока. Что смогли – обгрызли, мешок прикопали на краю поля. Поймали нас, привели на расправу к матросу. Тот провел нас босиком по „кандалам“ (трава с острыми шипами). А потом зажал наши ручонки и стал нас бить ремнем с бляхой. Все тело было в шишках и синяках. Желание странствовать у нас отбил». А воровать приходилось всё равно.
Сергей Фомич вспоминает, что в 1920-е годы продовольственную помощь голодающим оказывали американцы. В здании школы, построенной в 1912 году еще при царе, открыли столовую. Варили рисовую кашу и какао. «Все дети собрались туда. Пришли и мы. Зачитали списки и впустили в столовую детей коммунистов и украинцев. А нас – казачат, не пустили. Мы силком пробивались, лезли под ноги, но нас отбрасывали назад. Уже на пятый день мы с братом Федякой влезли через окно, съели по каше с маслом, хлебнули горячего какао. Нас, конечно, выпороли, но запомнил я этот вкус и запах на всю жизнь!»
«Казаки были вне закона до 1926 года. Бывало, идет демонстрация с флагами, а мы – сбок дороги. В колонну нельзя. Почему? Много раз я просил принять меня в комсомол – обещали, но не приняли. С другом Мишей Поликарповым поехали учиться в ШКМ (школа комсомольской молодежи), но нас оттуда вышибли». Причина – происхождение.
С горечью Сергей Фомич говорит, что за первые годы советской власти «крестьянский двор был отброшен назад лет на пятьдесят». Торговли не было, мать на нитки распускала льняную скатерть, из своих платьев и юбок шила детям рубахи, расплетала солдатские ремни, сама чинила обувь. Большую часть года ходили босые. «Ни гвоздя, ни спички, ни соли, стали жить по-первобытному». Огонь добывали кресалом, за солью ходили на берег Маныча (километров за 20).
К востоку от хутора была до революции усадьба помещика Ивана Булавкина. Были у него громадные дома, семь прудов с рыбой, сады, амбары, лабазы с множеством сложной техники, в полях стояли большие скирды сена, соломы. «Всё пожгли товарищи, рассыпалась пшеница, долго стояла пожженная техника. Жили под лозунгом „Долой!“ А зачем было уничтожать? Если бы это всё добро использовать на общее благо, лучший совхоз бы получился!»
В 1924 году Сергей поступил в школу. Учились вместе ученики 1–4-х классов. Его быстро перевели в четвертый класс, схватывал он все на лету. Больше всего ему нравилась математика. «Учился с радостью и легко. Но меня часто ругали за курение». Сергей Фомич вспоминает, как в январе 1924 года во время похорон Ленина «мы были на мельнице в станице Пролетарской. Гудели гудки, и все поезда остановились на пять минут. Учительница в школе говорила нам, что хоть Ленин и умер, вместо него остались Рыков, Бухарин, Каменев, Троцкий. Жизнь пойдет еще лучше, потому что народ работает с энтузиазмом».
Юность
С 1926 по 1928 год Гавриловы работали в артели по совместной обработке земли. «Семей шесть–восемь чудесно работали, весело, хоть и нелегко. Я вровень со всеми пахал и сеял, косил, скот пас – был неутомим. Мужики все хвалили меня: „Вот получим трактор – тебе первому на нем работать“. Обещали осенью купить красную рубашку. Ни рубашки, ни трактора я не дождался. Но радостно было от того, что хозяйство поднималось». При НЭПе появился смысл лучше работать, открылись ларьки с разнообразными товарами, инструментами. «Но жили еще бедно, я так и не купил себе галоши, как другие. Но жили весело, пели, плясали, играли».
Благодарен Сергей за то, что приобщил его к культуре демобилизованный «избач» (деревенский культработник в годы культурной революции). «Он нам радость дал – мы пели старые и новые песни, ставили спектакли, я очень любил играть на сцене». Сергей Фомич самоучкой выучился игре на самодельных (!) скрипке, балалайке, позже – на гитаре. Был хорошим танцором, с друзьми танцевали «Польку», «Краковяк», «Гопак», «Казачок», «Яблочко», «Страдания», вальс. Позже, будучи взрослым, – блюз, танго, фокстрот. Это скрашивало ему и людям вокруг них трудную жизнь.
Общение с «избачом» повлияло и на сознание юного Сергея. «Он повел всю молодежь за собой: приобщал нас к Советской власти, организовал политшколу. Много я почерпнул, запомнил и искренне принял. Узнал, что социализм – это обобществление средств производства и учет. Только за всю жизнь не понял, почему у советской власти учет был только „брать“, а учета „дать“ не было и нет?»
В 1929 году началась коллективизация. В хуторе зажиточных крестьян – кулаков не было, раскулачивать было некого. Никто не сопротивлялся, понимали – бесполезно. Шли в колхоз «безропотно, как на каторгу», «веселой жизни – конец, как будто нагрянула на село чума, всё затихло, только по ночам слышен рев скота, пускали под нож, чтобы напоследок хоть наесться досыта». Сергей Фомич описывает, как раскулачивали соседа Ивана Яковлевича Бабкина, который не пожелал по доброй воле отдавать свое добро в колхоз: «Семья была из двенадцати человек. Работников всего семеро, инвалид, бабушка и трое детей. Хозяйство среднее. И вот из база выгнали всю скотину, погнали прочь на убой. Бегает по пустому двору Иван Яковлевич, плачет, причитает: „Как же так! Чем же я семью кормить буду?“»
Сергей Фомич отвел в колхоз коня, быка и «начали вкалывать все вместе, стащили все амбары вместе, думали, засыплемся зерном, но осенью приехали уполномоченные, вывезли весь хлеб на элеватор, а нам выдали отходы, зерна по несколько килограммов и денег ни копейки. Чем питаться, как жить? Никто не думал, кто и как будет выращивать хлеб».
Менялась и психология крестьян. В единоличном хозяйстве крестьянин работал от зари до зари, а «в колхозе стали работать по восемь часов, за качество не переживали – всё равно всё отнимут. Когда появились МТС (машинотракторные станции), землю пахали, сеяли не вовремя, плохо и некачественными семенами. Болела душа у хлебороба Сергея Гаврилова: „При коллективизации уничтожение крестьянства продолжалось. Деревня полностью заросла бурьяном и развалилась. Немецкую слободу в войну выслали в Казахстан. Казачков – в Сибирь. Ни за что: из-за дикости, бескультурья, ненависти“.
В ноябре 1930 года, от голода и непосильного труда умерла мать Анна Александровна. Последними ее словами были: «Ох, хватите вы, дети, горя без меня!»
Да, горя и лишений хватало. Главное – надо было выживать, а значит, работать! В колхозе не прокормиться, и в 1931 году Сергей Фомич уезжает по договору в Свердловск, где уже жил и работал его старший брат Саша с семьей. Поначалу работал грузчиком на Уралмаше, копал канавы, заряжал газогенераторы карбидом. Через полгода начальник цеха Пащевский (позже будет расстрелян как враг народа) перевел его в военный цех учеником. А в октябрьскую годовщину его как ударника первой пятилетки премируют за отличную работу. Сергей Фомич пишет, что не подарок был важен, а «торжество на глазах твоих товарищей. Это не деревня, где все старались пнуть тебя ногой, здесь ценят твой труд!» Зарабатывал по 70 рублей, смог посылать деньги домой, купил первый в жизни костюм за 50 рублей.
Осенью 1932 года Сергея Гаврилова призвали в армию. Попал в Белорусский военный округ в учебную команду. «Пришлось опять хлебнуть горя. Весь день учеба – гоньба, а до 11 вечера строили казармы, железобетонные дзоты, бетон мешали вручную. Голодные были постоянно. Я-то привычный, а ребята плакали от голода и издевательств командиров». Восемь лет прослужил Сергей. Отлично изучил винтовку, пулеметы ручной и «Максим», пушку-сорокопятку, рацию, химзащиту. Сдал нормативы на значок «Ворошиловский стрелок». Друг Петя Патрушев выучил его шоферскому делу. Воинская служба очень нравилась Сергею, он даже хотел посвятить ей жизнь, но поступить в школу командиров не предложили, «а сам лезть, помня горькое казачье прошлое, не решился. С тем и поехал домой в январе 1939 года».
Вспоминая солдатскую дружбу и своих товарищей, Сергей Фомич пишет, что слежка и доносительство, тем не менее, были очень распространены: «…бывало друг Андрейка из Уфы скажет: „Ты, Гаврил, ничего при мне не говори, за нами следят, и я, как член партии, тоже слежу“. Да и нам то же внушали».
Вернулся в Свердловск, окончил трехмесячные курсы шоферов. Послали работать на Алапаевский хромитовый рудник. Оттуда за 57 км возили руду на Уралмаш. Менялись рудники, поселки, в которых приходилось жить. Но везде Сергей Фомич находил время участвовать в самодеятельности, играл в спектаклях, освоил гитару. По-прежнему любил танцевать. На работе – очень добросовестный и ответственный. Приходилось много раз выезжать ночью в мороз, пургу на выручку водителям – спасать. Однажды его разбудили товарищи: «Вставай, засоня, а еще стахановец!» Оказалось, что над конторой вывесили транспарант «Да здравствует 1-й стахановец рудника т. Гаврилов!» И как стахановцу Сергею Фомичу выделили отдельную комнату в новом доме.
Женился. В браке с Клавдией родились две дочери: Маргарита и Татьяна. В январе 1941 года С. Ф. Гаврилова мобилизовали. Служил водителем на эмке в Уральском военном округе.
Война
Потом была война. Можно очень коротко, словами самого Сергея Фомича сказать об этом времени так: «Четыре раза в танке горел, четыре ранения получил. Отступления, атаки, наступления. Выполнял приказ „стоять насмерть“ в обороне. Двадцатиминутный сон, полуголодный паек. А как ушел помкомвзвода, так и пришел старшим сержантом, хоть и кончил четыре военных школы».
Сергей Фомич, как персональный водитель полковника, мог получить бронь, но ушел на фронт добровольцем. Закончил танковую школу под Читой, участвовал в боях за Сталинград, сражался под Курском, освобождал Белоруссию, Украину. После очередного ранения танком уже не мог управлять – повреждена кисть. Стал шофером на студебекере, потом на американском форде, возил грузы на фронт. В феврале 1945 года в Германии наскочил на мину, контужен, повреждены глаза. Лечился в госпитале в городе Ченстохов, после служил в эвакопоезде № 2 на немецком дизеле мерседес-бенц.
Вывозили из Германии оборудование шахты, вагоностроительного завода, листопрокатного завода, двух сахарных заводов, кондитерской фабрики, военного завода, лампового завода. После восьмого мая, когда было объявлено о капитуляции Германии, дали в помощь пленных немцев и человек 200 угнанных в Германию девушек, они помогали грузить станки. Работали так до декабря 1945 года. В январе 1946 года погрузились в эшелоны и отправились домой. «У каждого командира был свой вагон с разнообразным добром и мебелью. Вез и я с собой три ключа гаечных, луженый кофейник, да медаль „За отвагу!“ за все бои и труды».
Мирная жизнь
Из дома были тревожные вести. Клавдия три года не писала. Тревога за детей гнала домой, на Урал. Брат Саша подтвердил слухи: «Семья твоя распалась, а квартиру заняли». Пока Сергей Фомич был на фронте, Клавдия в 1943 году отдала младшую дочь чужим людям на воспитание, вышла снова замуж и уехала в Латвию, забрав старшую дочь Маргариту. Сергей Фомич вернулся на старую работу, на восьмой день после возвращения приступил к работе на новенькой полуторке. Через два месяца через прокурора отвоевал квартиру. «В 1946 году объявилась Клавдия, оставила Морю и уехала».
Друзья сватали то к одной, то к другой. Шофер Пятков познакомил с бездетной вдовой Марусей. Ей было 38 лет, Сергею Фомичу – 37. Сошлись, стали жить. Маруся очень полюбила Морю, та привязалась к ней. Много работали, держали хозяйство. Но смогли построить собственный дом, хоть и потеряли много здоровья. После выхода на пенсию, а на нее прожить было трудно, стали заниматься выращиванием цветов, рассады на продажу. Даже купили старенький автомобиль. Помогли стать на ноги дочери, племянникам рано умершей сестры Анны. Нашлась и Татьяна, младшая дочь, помогали и ей. Сергей Фомич очень любил и ценил свою жену Марусю. Очень сокрушался, что вынуждена она чрезмерно работать. Но по-другому они не могли.
Взгляд на политику
Как я уже писала, Сергей Фомич был человеком неординарным, имеющим свой взгляд на происходящее в стране, на политику. Хочу еще раз строками из его дневников это проиллюстрировать.
30.01.1949. «Сегодня в Свердловске большой праздник – выбираем суд. Выбираем судей своих и не знаем, кто они и что. Просто комедия».
15.01.1953. «Сегодня прочли, что раскрыта шайка врачейевреев-отравителей. Кто в трамвае выражает свое недовольство, кто злорадствует. Никогда в жизни не было так скучно жить. Работа-забота, а денег и на еду не хватает. А чтоб пойти в кино или театр – это сверх роскоши – немыслимо. Дни идут как вода».
5.03.1953. «Отработал первый день на новой работе – в гараже скорой помощи на машине ГАЗ-653. Утром возвращаюсь домой на трамвае. На площади 1905 года по радио передали о смерти Сталина: „Любимый наш отец, учитель и вождь скончался“. Смотрю на людей: одна женщина плачет, а остальные пассажиры едут себе, кто разговаривает, кто смеется. И подумал: „Не шибко же его любили люди простые“. Да и пора давно сменить музыку. Никогда не думал, что его переживу. Ну, думаю, сейчас пойдет всё по-другому. Бояться некого, сядут в ЦК за стол на недельку и обсудят, как наверстать упущенные годы, как вернуть авторитет первому социалистическому государству и компартии, но оказалось, что думать было некому. Все подписывали списки на расстрел людей. И главаря не осудили, на Красной площади похоронили. Как же, заслуженный убийца!»
«Но всё-таки рад, что пережил царя-ирода Ёсифа-носаря! Ох, как опротивело это беспардонное вранье по радио и в газетах! Это бесконечная похвальба: любимый, дорогой, гений, учитель, вождь! Противно и стыдно за русского человека. До какого подхалимства и низости, позора и унижения его довели. Я о нищете уж и не говорю».
«Хрущев получил в наследство от Сталина разоренное до нищеты сельское хозяйство. Но всё же он закупил пшеницы и кукурузы в Америке и Канаде, и мы прожили год сносно. Но не посоветовавшись с народом, а только с партийцами, решил в 1956 году весь скот у частников ликвидировать. Стали требовать сдавать на мясо скот. А у нас корова была, по 15 л молока давала. Я наотрез отказался ее сдавать, принесли акт, что у коровы бруцеллез, опять требуют сдать, я опять ни в какую, тогда стали грозить штрафом в 500 рублей. Принесли повестку в суд. Я доказываю, что нет такого закона, силой заставлять скот сдавать, а мне судья: решение власти – это и есть закон. Пришлось отвести коровушку на бойню. Вот какие у нас умные правители. И беда в том, что пожаловаться некуда. Печать вся у партии, а партия творит беззаконие. Покритиковали бы немного, глядишь, может, и устыдились бы. А наш Кириленко [первый секретарь Свердловского обкома партии в 1955–1962 гг. – Д. М.] не сильно возражал. В тот год Свердловская область выполнила план по мясу на 300% и ее наградили за это головотяпство Орденом Ленина, а Кириленко вскоре взяли в Москву секретарем ЦК. …Поедешь, бывало, мимо деревень, стоят домишки, подгнили ворота, свалились крыши. И уж потом, когда жрать стало нечего, спохватились, стали целинные земли распахивать. Но ведь и дома земли полно, только позаботиться о ней надо и о тружениках! Но и тут не повернулись лицом к деревне».
Сергей Фомич, усвоивший уроки своего голодного сиротского детства, искренне верил в советскую власть. В идею коммунистической партии, которая призвана изменить жизнь бедняков. Считал, что Ленин бы смог помочь людям построить справедливую жизнь. И горькую обиду, злость испытывал он к Сталину, который, по его мнению, извратил ленинскую идею, подчинил своей воле миллионы людей.
«Хвалю Н. С. Хрущева хоть за то, что развенчал культ личности Джугашвили. Какой урон он нанес советской России, опорочил коммунистическую партию перед всем человечеством. И насколько надо было быть таким глупым, чтобы такое творить. А всё безнаказанность! Сейчас, при Хрущеве, люди стали немного лучше жить и дышать политически стало легче и, спасибо, оделись и хлеба белого наелись. Но живут люди еще очень тяжело, многие по-прежнему голодают. А люди болеют от голода и непосильного труда. Людям отдых дать надо!»
12.08.1963. «Наконец я, в 53 года, под конец уж жизни, считай, благодаря земле и своему труду добавочному с 6 утра и до 12 ночи, стал питаться досыта. Только правители тут не причем. Кто они такие? Да такие разночинцы, как и все, только называются коммунисты. Сами ничего не умея, создавали себе проблемы и трудности, боролись с ними, уничтожая при этом цвет трудового и военного народа. В одном они преуспели – в похвальбе и прославлении себя».
3.05.1964. «Прошло 10 лет… Все роблю. Для чего? Для кого? Всё для людей. Для государства. А что мне дало государство? Правящая партия коммунистов? Да ничего! Ни дома, ни машины, ни путевки на курорт, ни благодарности. Спасибо никто не сказал… В 1947 году прошла денежная реформа (обменяли 10:1). Цены остались старые в основном, снижали на что-то несущественное. А еще в обязательном порядке нужно было давать государству займы на 20 лет. Но вот уже прошло 30 лет, а государство с нами рассчитываться не торопится. В народе говорят: „Чем человек беднее, тем ум скуднее“. Так и есть. Откуда взять мудрых руководителей в бедной стране? А партия ведущая – правящая только и знает: „нельзя!“, „не пущать!“ Неорганизованность, крик один, но ведь на словах далеко не уедешь».
28.12.1964. «Поехал на родину мою далекую, обнищавшую (хутор Романовский). Но, зато стыдно сказать – социалистическую! А как я раньше ратовал за социализм! Повез моему брату гостинцы: четыре обруча для кадушки, немного стекла оконного, гвоздей, две дощечки в сундуке. Тайком – нельзя вывозить из области древесину! А пшеницу забирать у них можно?»
5.02.1970. «Я ушел на пенсию! Мне 60 лет. Пенсию мне отвалили 57 рваных! Это за безупречный труд мой с 1928 по 1970 год! Да плюс война, холод, голод, оскорбления и унижения. Работать я любил, любил приносить пользу людям».
Сергей Фомич неоднократно повторяет в своих дневниках, что ведет записи, чтобы другие поколения не повторяли ошибок прошлого: «…нужны твердые законы, для руководства – в первую очередь. Чтобы были в стране две партии, а лучше даже больше. Важно, чтобы был народный контроль. А он не может действовать без свободы слова и печати. На международной арене надо оставить попытки распространять свое влияние в мире. Лезем, суем свой нос, а нас никто не слушает, потому что нечистую игру ведем и авторитета не имеем. Зачем кричать, что мы всех капиталистов уничтожим? Зачем же нам мир разрушать? Только упреки и злобу навлекаем на себя. Ведь там люди живут неглупые и решительные, они на всё пойдут, чтобы уничтожить (как они говорят) красную заразу. А нам, простым людям, своей кровью придется отвечать. Политику нужно проводить доброжелательную. Ведь сколько империй в истории было, и ни одна не удержалась, все пали. А у нас страна богатая, всё у нас есть, торгуй, развивай, организовывай у себя дома!»
Как болела душа за страну у Сергея Фомича! Как актуальны его слова и сегодня!
***
Передо мной страницы обыкновенной биографии русского человека – Сергея Фомича Гаврилова. Родился, рос, как и многие, голодал, работал, как каторжный, воевал, в танке горел, опять работал. Но, всё-таки, Сергей Фомич – необыкновенный человек. Природное стремление к воле, справедливости не позволило ему стать одним из миллионов советских «винтиков». Человеческое достоинство он сохранил, «никогда не падал и не плакал».
Хорошего образования в детстве он не получил – не до того было. Но самообразованием он занимался всю жизнь, был хорошим собеседником, много читал.
Раз за разом перелистываю пожелтевшие тетрадные страницы. Всё кажется мне, что что-то важное я упустила, не увидела! Лежит на мне теперь ответственность за доверие, оказанное Гавриловыми.
