Листая прошлого страницы…
Автор: Юлия Огородникова Енисейский районный центр детского творчества, с. Ярцево, Красноярский край
Научные руководители: Нина Ефремовна Гостева, Татьяна Николаевна Тарханова
Листая семейный альбом, я всегда вглядывалась в старые, пожелтевшие от времени фотографии, расспрашивала родных, кто на снимке, чем занимался, какое отношение имеет к нашей семье. Я часто расспрашивала бабушку, как она жила, когда была маленькой, но разговор всё время переводился на другую тему. Со временем, когда я стала взрослеть, бабушка становилась более разговорчивой. Но некоторые моменты своей жизни она смогла рассказать только сейчас.
Их, переживших тяжелые времена ХХ столетия, все время держали в страхе. Поэтому не удивительно, что бабушка ничего не рассказывала мне раньше – не хотела лишний раз ворошить прошлое. И даже сейчас, по прошествии более семидесяти лет, бабушка опасается и говорит: «А вдруг посадят». Страх, приобретенный в детстве, до сих пор сковывает ее.
Бабушка родилась на Украине, в Полтавской области, в 1922 году. Мою прабабушку, маму бабушки, звали Олена Дмитриевна Пащенко, отца – Григорий Павлович Пащенко. Олена Дмитриевна умерла, когда бабушке было всего 1,5 годика. Позже отец нашел себе новую жену. Они расписались, и в их браке появилось еще пятеро маленьких ребятишек.
В школу бабушка пошла в 1930 году. Вот как она вспоминает про учебу: «До третьего класса я училась в школе, которая была у нас в деревне. К третьему классу мы ходили в соседнее село Броварку. Осенью и весной ходили пешком за три километра от Князевки. Формы никакой не было, ходили кто в чем. Зимой нас возили на санях, на двух подводах. Нас много было. Учиться мне нравилось, на учебу ходила с большим интересом».
В 1932 году на Украине начался великий голод, в народе его называют «голодомором». Вот что об этом времени рассказывает бабушка: «Всю продукцию, выращенную на территории Украины и Поволжья, полностью забирало государство. Колхозы к тому времени разорились. У крестьян не было в доме муки, чтобы прокормить семью. В 1933 году не то, что животные погибали от голода, люди гибли. С осени по всем дворам ходила специальная бригада: искали, нет ли где спрятанного хлеба. Если находили, забирали всё до крошки. Люди умирали на улице, съедая траву – вот так с травой во рту и умирали. Если дохла лошадь, то люди набрасывались, начинали рвать ее, отталкивая друг друга. Покойников уже перестали хоронить. Они неделями лежали на улицах и в пустых избах. Их сваливали в общую яму, едва присыпав сверху. По ночам звери разгребали могилы. Каждый день был для нас последним. Смерть стала привычной. Тихий протяжный стон стоял над селом, живые скелетики-дети ползали по полу, чуть слышно скулили. Женщины выискивали еду по крошкам, всё было съедено. Варили крапиву, липовый лист, валявшиеся за хатами копыта, кости, рога, невыделанные овчинные шкуры. Ловили мышей, крыс, воробьев, муравьев, земляных червей. Мололи кости на муку и делали то же с кожаными подошвами для обуви. А когда зазеленела трава, стали выкапывать корни, съедать листья и почки. Употребляли одуванчик, репейник, подснежники, иван-чай, крапиву. Сливы, которые еще только начинали появляться. Люди пили одну воду, поэтому ходили пухлыми».
«У моей соседки было 5 детей на руках, – продолжает бабушка, – старший Костя в армии служил. Почти все ребятишки у нее померли, один, самый младшой, остался – с 25-го году. Все у них во время голода умерли, все родственники. Остались только мать и бабушка».
В 1933 году бабушке было всего 11 лет. Их семья состояла из мачехи, отца и сестер: Веры, 1926 года рождения; Кати, 1929 года рождения; Гали, 1933 года рождения.
Мой прадедушка Григорий Павлович, отец бабушки, работал председателем колхоза. В 1934 году по доносу его посадили в тюрьму на 6 месяцев. Смысл доноса заключался в том, что он якобы халатно относится к своим обязанностям. В то время любого человека могли посадить ни за что. Когда его через полгода выпустили, приходилось работать там, где скажут. Позже прадедушку восстановили в должности, так как он был хорошим тружеником и добросовестным работником.
Мачеха у бабушки была злая. Про нее бабушка говорит так: «Когда батьку по доносу посадили в тюрьму, она есть мне не давала. Ела со своими детьми, а меня за руку из дому выводила. Каждый день меня лупила, если что не так сделала или ей не понравилось». Бабушка чудом пережила голод. Выжила она благодаря своему дяде, брату отца. Он работал в колхозе, смотрел и ухаживал за лошадьми. В 12 лет бабушка наравне со взрослыми работала на конюшне: носила тяжелые ведра с водой, убирала навоз. За работу вместе с дядей ей тоже давали обед.
В 1937 году на Украине появился хлеб, собрали хороший урожай зерновых. Жизнь на селе немного улучшилась, дети пошли в школу. Бабушка любила ходить в школу. На русском языке преподавали литературу, грамматику и русский. На украинском языке – грамматику, литературу и сам язык. В пятом классе ввели немецкий язык. Седьмой класс не окончила, отец забрал работать в колхоз, не дав окончить школу из-за того, что была большая семья.
Бабушка рассказывает: «У меня шесть полных классов. В колхозе работала на лошадях. Пахали, сеяли хлеб, потом убирали. Работать в колхозе было очень тяжело. Таскали на себе плуги, бороны. Лошади, пережившие голод, были очень слабыми. Осенью вручную выдирали колосья, вязали пучки, складывали в снопы. Затем также вручную молотили зерно. С раннего утра до позднего вечера работали в поле. Спать некогда было. Также сеяли и убирали пшено. Когда я стала работать, в доме появилась дополнительная еда. Отцу одному тяжело было бы прокормить большую семью. Работала так до 1941 года».
К началу войны бабушкина семья пополнилась еще двумя родившимися детьми: Ваней, 1936 года рождения и последней, Машей, самой маленькой, родившейся 22 июня 1941 года.
Когда началась война, русские и немецкие самолеты сражались прямо над деревней. Бабушка вспоминает: «Помню жуткий рев, грохот, удары. С неба падали горящие самолеты. Ужас и страх оковал всех. Люди бегали по деревне, не зная, где укрыться от взрывов, летящих пуль и осколков от снарядов. Мы забились под кусты в канаву. Все испуганные, с помертвевшими лицами. Пустые патроны были везде: в саду, в огороде, на дороге. Свинцовый дождь сыпался с неба. Страшно было. В этот день сестренка родилась. Мачеха во время бомбежки оставила ее дома, на печке. Когда моя бабушка увидела, что мачеха не взяла только что родившуюся сестренку, она выпрыгнула из канавы и, прикрываясь пуховой подушкой, забежала в дом, взяла с печки сестренку и вместе с ней побежала обратно. Немцы пришли в деревню перед обедом. Мачеха печку топила, хлеб готовила. Немецкие машины тогда весь наш сад заняли, а он большой был. Тут же нашу корову зарезали. По-хозяйски расположились в доме».
Часто бабушка прерывает рассказ и надолго замолкает. Я чувствую, что ей очень тяжело, и перевожу разговор на другую тему. Мы попьем чаю, расскажу ей о своих школьных делах, успокою. Иногда она сама зовет меня.
Прошу ее рассказать о своем отце. «Мой отец был председателем колхоза. В первый же день войны с пятью мужчинами из колхоза собрали стадо породистых коров и по приказу „сверху” погнали их в Казахстан, через Калмыкию. В колхозе было 138 элитных коров. В дорогу дали одну лошадь с телегой, в которую были погружены продукты. Стадо гнали пешком. По пути встречались ручьи, реки, их нужно было преодолевать.
Мужчины, сопровождавшие коров, делали плоты. Делали много остановок. Выбившихся из сил коров, которые не могли идти дальше, забивали на месте. Мясо употребляли в пищу и, сколько можно было, брали с собой в дорогу. Было много бродячего скота по всем разоренным деревням, поэтому число коров не уменьшалось. Бродячий скот сам прибивался к стаду. Пока подошли к границе Казахстана, началась зима. Наступили лютые морозы с ветром. Коровы плакали от резкого режущего ветра, слезы замерзали в глазах. Тяжело и невыносимо было смотреть на мучившихся животных. Но приказ есть приказ. Мужчины были обязаны доставить 138 коров, и они их доставили. Поход длился год, с июня 1941 по июнь 1942.
Когда армия пошла на запад, отец присоединился к нашим войскам.
Там его и взяли на фронт. Так как ему было 55 лет, он был мобилизован на железную дорогу, доставлял боеприпасы и военную технику на фронт. Конец войны он встретил в Вене. И только в августе 1945 года смог вернуться домой».
А сейчас я расскажу о своем дедушке. Моего дедушку звали Леонид Григорьевич Огородников. В армию он был призван в 1939 году. Служил в действующей армии в Молдавии. В мае 1941 года дедушка должен был вернуться со службы, но так как приближалась война и все об этом знали, его не демобилизовали.
3 октября 1941 года дедушка был ранен в плечо. Когда его часть вывозили на поезде в тыл, эшелон попал под бомбежку немецких самолетов. Эшелон был разбит. Раненые солдаты попали в плен. Всех пленных согнали в Запорожье. Разместить военнопленных было негде. Немцы, которые их охраняли, разрешили семьям из города Запорожья забрать своих родственников из состава пленных. Одна из местных женщин пожалела моего дедушку и спасла его, взяв под именем своего пропавшего в первые дни войны сына и дав ему фамилию Ковалев. Так эта благородная женщина спасла совсем чужого для нее паренька. Она заботилась о нем, как о собственном сыне. В Запорожье начался голод, и она отправила моего дедушку к своей сестре, в хутор Князевка, где проживала бабушкина семья. Списки на отправку в Германию были огромные. Все отмечались в комендатуре каждый день. Там, на пересыльном пункте, и познакомились мои дедушка и бабушка. Стали сгонять молодежь из близлежащих хуторов в Запорожье. Город гудел как улей. Всех, кого вызвали, построили в колонны. Охрана с двух сторон с собаками. На повозки можно было положить вещи и еду, которые взяли из дома. Погнали до станции Глобино, что была в 50 км от хутора. Было очень тяжело на душе. Прощались навсегда с родственниками. В Глобино согнали, казалось, всю Украину. Уже знали, что увезут в Германию. Эшелоны уходили на Запад ежедневно.
Итак, 11 ноября 1942 года их погрузили в вагоны и повезли в Германию.
«Ехали до Германии мы долго, – вспоминает бабушка. – Дорога была очень тяжелая. Кушали только то, что успели взять из дома. Прицепов было много: в некоторых тоже сидели люди, другие везли боеприпасы, третьи – военных. Помню только, что в Польше долго стояли. Несколько раз в баню водили: сначала спускали холодную воду, а потом кипяток. Больно было, кожа огнем пылала. Потом нас отправили в город Франкфуртна-Майне, в Германию. Там распределяли нас. Помню, что зал большой был, туда приехали хозяева разных заводов и фабрик – те, которым нужна была рабочая сила. Вот они ходили и разбирали людей, как товар оценивали. Вот так я оказалась в Фульде».
Гитлер готовился к войне много лет. На немецких территориях уже были построены военные заводы. На эти заводы требовались сильные, здоровое люди. Поэтому людей из деревень и городов собирали большими группами и отправляли работать на немецкую армию. Вся Западная Европа начала работать на одно государство.
«”Эмальверк”, ул. Петерсбергерштрассе, 19, город Фульда, Германия. Я никогда не забуду этот адрес, – продолжает воспоминания бабушка. – Фабрика была большая. Фабрикой по производству эмалированной посуды она называлась для отвода глаз. Это был полностью специализированный военный завод. Всю территорию завода окружала каменная стена высотой около двух метров, обтянутая сверху колючей проволокой, и шириной около тридцати сантиметров. Сначала мы даже не знали, что делаем военную продукцию. Болванки, действительно, были похожи на кастрюли. Эта работа была тяжелая, хоть основную часть и делали мужчины и техника. Мы, женщины, таскали горячие неподъемные болванки, обжигались у конвейера и дышали тяжелым угарным воздухом. Носили болванки в сортировочный цех. Переводили из цеха в цех. Как-то я попала в цех по сбору самолетов. Там было легче. Мы собирали скелет самолета из маленьких и тоненьких пластинок, делали всё по деталькам. А может, это были и не самолеты, а бомбы. Мы не знали, что мы делаем. Все время, начиная с того, как нас на завод пригнали, шла бомбежка. Американцы бомбили не только город Фульду, но и всю территорию вокруг него. Территория на военном заводе была исковеркана от бомб, были разрушены здания, цеха. Нас отправляли в бомбоубежища, а на следующий день приходилось снова идти работать. После каждой бомбежки восстанавливали жилье. Мы, русские, жили в трехэтажном здании – это был бывший склад по хранению посуды. На первом этаже – столовая, душ, прачечная. На втором этаже жили семьи, на третьем жили одиночки. Сначала я жила на третьем этаже».
Но молодость берет свое. Познакомившись в Князевке, мои дедушка и бабушка поддерживали свои отношения в Германии, позже они создали семью. Им выделили отдельную небольшую комнатку. Вот что рассказывает бабушка: «Стояли две кровати, небольшой столик, две маленькие скамейки и шкафчик. Создавать семьи не запрещалось. Военнопленные французы жили в бараках. Точно не помню, может, в двух или в трех. Военнопленных было очень много. Там были и бельгийцы, и украинцы, и французы, и латвийцы, и чехи, были все. Очень много народу было, больше 6 тысяч человек работало. Там за нами велся учет, кто поранился, кто заболел, кто умер. Имен у нас не было. Бирка с номером на платье, и всё. У меня был номер 68, а у мужа моего – 61. Нам их дали, как мы в списке перечислительном были в Украине, в Запорожье. Сначала мы ходили в одежде, в чем из дома вышли, позже нам выдали черные платья, нижнее белье для мужчин и для женщин. За нашей работой следили два начальника. Один был строгий, его боялись абсолютно все. А второй был маленький добряк, мы его звали Шунапсан. Бывало, немки сидят, ножкой стучат, а сами вяжут или вышивают. Первый шеф придет, прикрикнет и ударит железкой об железку, все сразу работать начинали. Нас особо не наказывали. Рабочий день начинался в 7 утра и заканчивался в 5 вечера. Работали небольшими группами. В моей команде было 5 человек: я, Миля Комар, Мария (фамилию не помню), мастер и немец. Этой командой мы постоянно работали. Немки на работу приезжали на велосипедах. Внутри территории у входа была велосипедная стоянка. Вход на территорию завода охранялся с четырех сторон. На каждом углу была вышка, там солдаты стояли с оружием. И у входных ворот тоже охрана. Через завод проходили две колеи железной дороги, чтобы продукцию вывозить, завозить груз и необходимый для работы материал. Ворота большие были; когда поезд с вагонами въезжал или выезжал, они открывались и тут же закрывались автоматически. Так как у нас был военный объект, везде была усиленная охрана. Немецкая свастика находилась в центре территории. За работу нам платили от 7 до 8 марок. Нам разрешалось выходить за пределы завода, в городе мы могли сходить в пекарню, в магазин, купить, что нам нужно. Ежедневно по радио шли новости, что русская армия отступает, что множество городов захвачены немцами: Смоленск, Киев, Чернигов, Львов. Слушали каждый день. Так они хотели сломить наш дух, чтоб мы были безвольными куклами. Больно было это слышать, мы все переживали за нашу Родину. А после 1943 года радио перестало работать. Из уст в уста передавали, что русская армия разгромила немцев под Смоленском, в Сталинграде, в Севастополе. Нам разрешали писать домой. Эти письма мы называли посткартками. На ней можно было написать не больше 25 строчек. Цензура проверяла всё, так что ничего, в общем-то, и нельзя было написать. Писали, что живы и здоровы. Потом на них же нам отвечали из дома. Я до сих пор сожалею, что всё это оставила на Украине».
Бабушка продолжает: «Условия труда были тяжелыми. Но когда я забеременела, меня на легкий труд перевели и увеличили паек. Кормили два раза – обед и вечер. Утром только ячменный кофе. Но мы могли прийти в столовую и приготовить себе что-нибудь. За 14 дней до родов меня отпустили, рожала я в больнице и под наркозом. В 1943 году родилась первая дочь Мария. Мне дали отпуск – 6 недель. На Марию мне выдавали продукты: 1 л молока, 250 г сахара, 260 г пшена на неделю. Когда маленьким исполнялось по годику, давали сушеные сухарики. Утром мы уводили детей в комнатку, там было 6 маленьких ребятишек. И наша девушка за ними ухаживала. Вечером семьи забирали ребятишек. Каждое утро шеф приходил и смотрел в комнате температуру, и не дай Бог она была выше 27 градусов. Покричит на девушку, откроет окно и скажет: „Детям свежий воздух нужен”. Потом ко мне пришли немочки из нашей бригады во главе с Анной Шварц (Черная Анна). Они принесли мне столько всего! И одежки, и колясочку, и копченого мяса, и молока, в общем, хорошие были девушки. Они хотели посмотреть русского ребенка, так как у них была пропаганда… Я им показала Машеньку, а они ответили: „Совсем что немецкое дитё”. После отпуска я вышла на работу, а в бригаде – новые. Кого-то увезли. Кто-то умер. Постоянно привозили новую рабочую силу.
Город Фульда был застроен полностью военными заводами. Если только на нашем заводе работало 6 тысяч пленных, то сколько их было в городе? Когда выходили за территорию завода за покупками в город, то по улице видны были огромной высоты заборы с двух сторон улиц. Напротив нашего завода был еще один – «Гумильверк». Там наказывали за любую провинность: на воду сажали, сильно избивали, лишали обеда, унижали, заставляли работать на каторжных работах».
Бабушка замолкает. Мерно тикают высокие часы, я не решаюсь нарушить эту тяжелую тишину. Позже бабушка скажет, что 1 апреля 1945 года завод заняли американцы, а пленных рабочих разместили по уцелевшим после бомбежки казармам. Их начали отправлять на родину. Дедушку и бабушку отправили в город Бреслау. Там они проходили советскую государственную проверку на компрометирующий материал. Согласно документам, бабушка выехала из Германии с дочерью Машей. Однако в свидетельстве о рождении почему-то написано, что родилась Мария в Кировской области.
После этой проверки дедушку отправили служить обратно в Германию, в войска Советской Армии, которые там находились. Бабушка с дочерью отправились к нему. Они жили в военном городке Штецене, на берегу реки Эльбы. Бабушка помогала убирать в казармах. Дед был демобилизован только в октябре 1945 года, и они вместе вернулись на Украину.
Ком подступил к горлу бабушки, когда она увидела деревушку, в которой провела детство. Всё было разрушено. Не было ни домов, ни скотины, многие люди жили в землянках. Всё выжжено, одна земля осталась. Пришлось заново восстанавливать деревню, которую война стерла с лица земли. Восстанавливали дома, огороды, поднимали заново колхоз. Так как дом был разрушен, семья бабушки жила в сарае, потому что построить дом зимой большая проблема. В 1945 году 28 ноября в семье родилась еще одна девочка – Оля. Из-за таких жизненных условий Ольга заболела и 23 февраля 1946года умерла. Мария тоже заболела, но ее смогли выходить. После тяжелой зимы был заново отстроен дом. На Украине они прожили до осени 1946-го.
В 1946 году дедушка с бабушкой расписались, зарегистрировали брак в Советском Союзе. Дедушка был русским, и он настоял на том, чтобы из Украины семья переехала в Россию. В том же году семья перебралась в деревню дедушки – в Немировщину Кировской области. Дедушка устроился на работу в колхоз. Там он проработал до 1948 года. Работы было много и очень тяжелой. Государство весь хлеб забирало себе. Как сказала бабушка: «Было холодно, голодно, ходили раздетыми (в плохой одежде). Одним словом – работали задаром».
В 1949 году деда отправили в леспромхоз, в поселок Пиляндыш Кировской области, на заготовку древесины. Остался там зарабатывать деньги. Так как их семья ушла из колхоза, их лишили земельного участка. Бабушка рассказывает: «Позже, в 1961 году, переехали в Томск, где муж стал работать на железной дороге. Я тоже стала работать на железнодорожных путях. В бригаде было много мужчин. Заработки на железной дороге маленькие. А в то время в Сибири открывались леспромхозы, появлялись новые поселки лесозаготовителей. Осенью 1963 года мы переехали в Новоназимово. Здесь было много ссыльных, кто за что. Решили, что уже никуда уезжать не будем. Мы думали, что здесь нам будет легче жить. Но даже здесь, казалось бы, в тихой и уютной деревне, нас приняли в штыки, потому что мы во время войны работали на немецкой фабрике, потому что мы создавали для чужой армии оружие. Да как же так можно было подумать! Ведь мы не по своей воле! Нас туда силой угнали!»
Незатихающая бабушкина боль в очередной раз вылилась наружу. Обида на государство, которое не может защитить своих граждан. Обида на жизнь, прожитую в лишениях. «В восьмидесятых годах прошлого века мы узнали, что Германия выплачивает деньги за принесенный моральный ущерб. Я хотела написать запрос, положена ли нам компенсация, но муж строго настрого запретил. Сказал: „Мало ли мы натерпелись?”
Позже, когда муж умер, я всё-таки решилась и написала. Ответ пришел положительный».
Может показаться, что в плену бабушке и дедушке жилось не так ужасно, но это только на первый взгляд. Просто человеческая память избирательна, она забывает самые страшные моменты в жизни. Остаются воспоминания о простых немецких людях, которые помогали нашим пленным. Но всё равно, по словам бабушки, она до сих пор не может слышать даже в кинофильмах немецкую речь – так ей это больно.
