«И юность ушедшая все же бессмертна…»
Автор: Оксана Елисова гимназия № 20, г. Саранск, Мордовия
Научный руководитель: Юлия Владимировна Горшкова
Моя бабушка, Алия Халимовна Тенишева (Шехмаметьева), говоря про собственную юность, рассказывает, как ездила по вербовке на торфопредприятие рабочего поселка Аять Свердловской области. И хотя это была очень тяжелая работа, бабушка о том периоде своей жизни всегда вспоминает только хорошее. Наверное, в юности трудности переносятся легче, чем в зрелом возрасте. Как в любое другое время, в годы бабушкиной юности люди стремились каким-либо образом заработать, чтобы их близкие, да и они сами, могли жить лучше. В колхозе, где работала бабушка в конце 1950-х – начале 1960-х годов, зарплату платили пудами зерна. Поэтому, как только представилась возможность на полгода уехать из села на заработки, сельские девушки тут же отправились туда. Полвека назад молодежь ехала на заработки не в Москву, куда все сейчас прямо-таки рвутся, а за Урал – добывать торф.
С 1961 по 1964 год в татарские села Лобановка, Вачеево, Ново-Кадышево Ельниковского района Мордовской АССР приезжал вербовщик с торфопредприятия Свердловской области, куда на сезонную работу требовались рабочие. В Советском Союзе было достаточное количество торфодобывающих предприятий, но не хватало рабочих рук. Работа очень трудная, поэтому такие условия могли выдержать только те, кто с детства привык к тяжелой работе, то есть деревенская молодежь. Стране нужен был торф, а на его добычу и просушку требовались рабочие. Поэтому и ездили вербовщики по сельской глубинке, чтобы найти тех, кто поедет работать на торфодобычу.
Мой учитель истории, Юлия Владимировна Горшкова, посоветовала мне заняться изучением того, как в начале 1960-х годов жили и работали завербованные на торфодобычу рабочие. Лето 2013 года я провела в татарских селах Новое Кадышево, Вачеево, Лобановка, где беседовала с теми, кто вместе с бабушкой ездил на торф. Фотографий у них почти не сохранилось, «карточки» куда-то затерялись за прошедшие 50 лет. Этим людям было удивительно, что кому-то вдруг стала интересна их жизнь на торфе. «А зачем тебе все это надо?» – такой вопрос мне задавали неоднократно. Приходилось объяснять, что я хочу узнать, как жили тогда эти девушки, в первый раз уехавшие из родной деревни за Урал на заработки. Ведь бабушка была в то время всего на несколько лет старше, чем я сейчас.
Особенности работы на торфодобыче
Моя бабушка в молодости ездила на «торфяные» заработки 3 раза, в 1961–1963 годах, и эти моменты навсегда сохранились в ее памяти.
В начале мая 1961 года на овцеферму в селе Лобановка приехал вербовщик и рассказывал о том, что в Свердловской области есть торфопредприятие, где требуются рабочие на сезонную работу с мая по октябрь. На вопрос девушек: «Какая зарплата?» отвечал: «Хорошо будете работать – до трехсот рублей выйдет». Все задали один и тот же вопрос: «Новыми?» После обмена денег прошло всего несколько месяцев, поэтому сразу поверить в столь большую сумму было трудно. Таких денег в колхозе никто и никогда не видел и в руках не держал. Поэтому, спросив у вербовщика, что это за работа, и услышав в ответ: «Торфодобыча и торфосушка», сразу же согласились. Отъезд намечался на 2–3 мая. Ехать надо было через Краснослободск в Саранск, а оттуда поездом Харьков–Свердловск до станции Аять, где и находилась торфодобыча.
Когда вербовщик спросил о возрасте, бабушка честно ответила, что ей исполнилось только 16, но работы она не боится, потому что с 11 лет ей пришлось бросить школу, чтобы работать почти наравне со взрослыми. С этого возраста она уже косила, укладывала стога сена, так как другие боялись стоять с вилами на самом верху скирды. Запрягала и распрягала лошадь, стригла овец, доила корову, ночами помогала братьям пасти табун. Ее мать решила, что четырех классов начальной школы вполне достаточно, а девочкам грамота вообще не нужна: печь хлеб, варить щи, стирать белье, мыть полы она и так научится. В самом начале 5-го класса бабушка вынуждена была бросить школу, притом, что ее старшие братья и сестра закончили всего по 2 класса. Но ведь был уже 1956 год, война закончилась 11 лет назад, а в бабушкиной семье всё продолжали жить по традициям 100-летней давности.
Документов у бабушки вообще никогда не было, ее родители не забивали себе голову такой «ерундой», как точная дата рождения детей. При получении различных бумаг называли месяц и число, какие им больше нравились. Год иногда верно указывался в документах сельского совета, а иногда приблизительно. Так и выбирали себе день рождения. Тогда жителям села паспорта на руки не выдавались, а для того, чтобы на какое-то время выехать, нужно было брать временный. В данном случае за удостоверением личности надо было отправляться в город Темников. А чтобы до него добраться, 18 км шли пешком до райцентра – села Пурдошки, оттуда минут двадцать летели на самолете.
Указывая возраст, бабушка прибавила себе год, надеясь, что так точно возьмут на работу. В дорогу ей дали четвертую часть соленого гуся – неслыханная роскошь по тем временам! – и несколько домашних пресных булочек. В семье, где росла бабушка, осенью каждую гусиную тушку перед засолкой в дубовой кадке разрубали на 8 частей. Сначала куски круто посыпали солью, потом через несколько дней заливали рассолом. Так мясо хранилось до конца апреля – начала мая. На обед для семьи из восьми человек варили похлебку из одной восьмой части гуся, после еды всем выдавали по кусочку мяса. На следующий день в печи просто разогревалась оставшаяся половина супа, гусятины после нее уже не было. Вот так и жили, растягивая заготовленную с осени солонину на весь год.
Из Лобановки в райцентр девушек повез на машине вербовщик Юра. Это было для них непривычно, ведь обычный деревенский транспорт – лошадь с телегой. Вербовщику были выданы торфопредприятием деньги на дорожные расходы, поэтому за дорогу платил он сам. Больше всего девушки боялись, что эти деньги в дальнейшем у них вычтут из зарплаты.
На станции Аять их поселили в общежития для завербованных – деревянные бараки. Сходив один раз в столовую, решили готовить еду сами. Готовили те, кто, отработав ночную смену, днем отдыхал. А в столовой не питались из экономии: там нужно было деньги отдавать, а к этому деревенские девушки не привыкли. «Да и свининой могут накормить в этой столовой», – именно этого больше всего боялись молодые татарки.
На работу вышли на следующий день после приезда. До торфодобычи надо было ехать 7 км. Добирались на дрезине: так называли небольшой паровоз с двумя вагонами. Была проложена узкоколейка, по которой на станцию доставляли уже готовый торф.
Татарки еще в своей деревне договорились с вербовщиком (а он работал в управлении торфопредприятия), чтобы их взяли на торфодобывающий комбайн подсобниками. Просто спросили: «А где работа полегче?» Туда и устроились. Мордовкам же оставалось только одно – тяжелая работа в поле. На торфодобывающем комбайне работали в две смены по 12 часов, с 6-ти утра до 18-ти – дневная, с 18-ти до 6-ти – ночная. Выходных не было. Летом, если работали в ночную смену, днем собирали ягоды в лесу, варили варенье. В июле помогали мотористу заготавливать сено, – он держал корову. К этой работе девушки привыкли с детства, поэтому они совершенно спокойно после ночной смены целый день работали на сене. А вечером снова шли на работу. Во время ночных дежурств иногда они дремали, стоя у транспортерной ленты, где из поступающего торфа нужно было убирать части корней деревьев, камни, ветки. За такой сон бригадир-удмурт в шутку называл их «пожарные лошади». На торфодобыче работать было легче, чем на торфосушке, где работали мордовки из соседних с Лобановкой сел. Такой график выдержать было очень трудно: девушки работали с 4-х часов утра и до заката солнца («мордва здоровые»). Работали они в одну смену, получали, если погода хорошая, до 380 рублей. А при дожде просто сидели в будке: торфодобыча не велась. При добыче торфа с нового участка приходил лаборант и проверял качество добываемого сырья. Большое поле – его называли «карта» – было покрыто длинными линиями из кирпичиков торфа. При подсыхании их переворачивали, еще через какое-то время ставили на торец. Когда торф был уже практически готов, из него строили примерно метровые сооружения, напоминающие колодцы. Затем торф из этих «колодцев» укладывали в корзины и на плечах несли к узкоколейке, где складывали в пирамиды. Крошки торфа отправлялись на удобрения. Увозили их вагонами: ничего не пропадало. Бабушка вспоминала, что у мордовок работа была «адская»: к концу смены даже новые рукавицы превращались в ветошь, а из-под ногтей у девушек начинала сочиться кровь. После смены они держали руки в тазу, куда была налита вода с перекисью водорода. Как могли, так и лечились. Но никто никого не принуждал на такую невыносимо тяжелую работу: была заинтересованность финансовая. Не выдерживаешь условий этой работы – уезжай домой и получай палочки-трудодни и зарплату в пудах зерна. «Мордовки были загорелые, как чугуны», но все они живы до сих пор, хотя некоторым уже под восемьдесят.
Зарплата на торфопредприятии была приличная: в месяц получалось 300–320 рублей новыми деньгами. В колхозе никто даже мечтать не мог о такой зарплате. Даже через 10 лет, в начале 1970-х годов, работая в колхозе, бабушка получала зарплату 30–40 рублей.
Жительница села Теньгушево (райцентр на окраине Мордовии) Валентина Петровна Щепетова, 1947 г. р., в 1964 году получала на торфопредприятии в Смоленской области зарплату 90 рублей в месяц. Можно сделать вывод, что в разных областях СССР на торфопредприятиях зарплата могла отличаться в разы. За Уралом платили гораздо больше, чем в центральных областях Советского Союза.
Летом 1961 года бабушка в первый раз попробовала «городскую еду»: батон с подсолнечным маслом и булку с маргарином: «Так вкусно было!» Это навсегда осталось у нее в памяти, как самое вкусное блюдо, что попробовала во времена своей юности. В первый раз она увидела, а затем и попробовала пшено, сварив из него кашу. Пшено продавали только завербованным рабочим торфопредприятия, простые жители поселка купить эту крупу не могли. Домой в Лобановку с собой привезла 13 кг пшена, отрезы ситца, крепдешина («Сошьем всем платья!»), 30 м льняной материи для полотенец. Из ягод, собранных в лесу, сварила ведро варенья для дома. Купила черный хлопчатобумажный материал, чтобы шить из него фуфайки, которые потом продавались на базаре в Ельниках. Посылала домой денежные переводы – два раза по 200 рублей, купить лошадь на мясо. Лошадь стоила тогда 200 рублей. «В семье 8 человек, а в колхозе только пудами зерна платили зарплату: надо было помогать родителям, поднимать младших».
Все девушки покупали в первую очередь что-то для дома. Бабушка купила цинковое ведро, кастрюлю большую, чтобы варенье домой привезти. Для себя приобрела сапожки на меху, до этого ничего, кроме валенок, зимой в деревне не обували. Купила большой коричневый чемодан, чтобы привезти в нем новые вещи. В городе Глазове она приобрела неслыханную по деревенским меркам роскошь – капроновые чулки. «В Лобановке ни у кого таких не было», – до сих пор вспоминает бабушка. После первой стирки она решила погладить их утюгом, в результате от чулок осталась только пена. Зато новые чулки бабушка, наученная горьким опытом, больше уже никогда не гладила. Купила себе темно-синее зимнее пальто с цигейковым воротником, пуховый платок. «Носила их лет 18», – сказала бабушка с необычайной гордостью. Все деньги, что заработала на торфе, привезла матери. Домой девушки ехали бесплатно – за билеты платило торфопредприятие.
В 1962 году на торф собрались ехать уже пять девушек из Лобановки, всем хотелось заработать.
Сания Ибрагимовна Шехмаметьева, 1938 г. р., вспоминает: «Зимой готовились к поездке: пряли пряжу и вязали свитера. Готовые изделия дома красили в зеленый, бордовый, голубой цвета. Краску покупали на базаре в селе Ельники. Вода, краска, соль, уксус – и любой цвет готов. Недели через три после прибытия поехали в город Глазов, чтобы на рынке продать то, что связали за зиму. Кроме свитеров привезли красиво связанные женские шарфы – „паутинки“ длиной 2 м. Вязка у них ажурная, по краям – зубчики. Ширина шарфа была 1 м. „Паутинки“ продавались лучше свитеров. Все девушки привезли с собой на торф связанные за зиму свитера и „паутинки“.
С половины октября начались заморозки: «Добыча (бабушка всегда ставит ударение на первый слог, наверное, это профессиональное) кончается, торф не сохнет». В один из дней девушки упали с тележки трактора в торфяную жижу, глубина в этом месте была 1,5 метра. Сверху их засыпало хворостом. Мастер Субботин долго кричал, что из-за глупых девчонок он в тюрьму садиться не хочет. Ответ девушек поражает своей наивностью: «Ну что же, посидишь немножко». На что Субботин ответил: «Всё, домой собирайтесь, на этот год торф для вас окончен». Как и в прошлом году, домой их довез вербовщик. В гостинец родителям бабушка привезла 15 кг пшена и деньги.
В августе того же года бабушка с подругами в Свердловске увидели на столбе объявление: «Нужны рабочие на строительство Братской ГЭС». Долго искали нужный адрес. Там был вербовщик, составлявший списки тех, кто хотел уехать на строительство в Братск. Обещал зарплату до 550 рублей в месяц. Это же на 250 рублей больше, чем они получают здесь! Не боялись никакой тяжелой работы, поэтому тут же решили завербоваться в Братск. Но документов с собой ни у кого не было, а отъезд был запланирован в этот же вечер. Так и вернулись домой ни с чем.
В 1963 году из Лобановки и Вачеева (татарское село в одном километре) поехало уже семь человек, так как все знали о размере зарплаты на торфе. Жили в том же бараке, только комната была на 11 человек. В этом году впервые сделали для завербованных рабочих танцплощадку. Она находилась метрах в двухстах от барака. Танцплощадка – это настил из досок, поднятый на метр от земли. Рядом с танцплощадкой – кино. Билет в кино синий, цена 23 копейки. Ходили редко – экономили деньги. «Хотелось, конечно, сходить, но денег жалко было. Четыре раза пойдешь, и рубля нет». Народ был деревенский, экономный, получая по 300 рублей, они экономили даже на билетах в кино. В Свердловске бабушка в первый раз в жизни купила себе плащ – предмет роскоши для деревенских девушек, и туфли. Денег родным в деревню не посылала, – откладывала для себя. До конца сезона не доработала, вышла замуж за моего деда и уехала назад в деревню.
После возвращения бабушка больше не ездила ни на какие заработки, вышла замуж, пошли дети. Но до сих пор воспоминания живы.
«Примечай будни , а праздники сами придут»
Запомнилось бабушке празднование Троицы в июне 1962 года. За 2,5 месяца пребывания на торфе татарские девушки подружились с русскими и мордовками, и к празднику все вместе наряжали общежитие березовыми ветками. Татарки это делали от души и с большим удовольствием, совершенно не задумываясь о том, что Троица – праздник православный и к мусульманам отношения не имеет. Вопросы религии девушек вообще мало интересовали. Они вместе жили в общежитии, не разделяя друг друга на своих и чужих. К празднику испекли, кто что мог. Даже купили бутылку вина на 10 человек, праздник всё-таки. Попробовали – не понравилось. Вердикт: невкусно. Много пели, плясали под гармонь. Так и справили Троицу все вместе – русские, татарки и мордовки. Татарок поразило, как хорошо две мордовки, стоя друг напротив друга, пели русские «страдания».
В 1962 году приехавшие на торф девушки стали покупать себе наряды подороже: «Белый свет увидели, когда из колхоза уехали». Очень понравился бабушке железнодорожный вокзал в Свердловске: «Большой, красивый, чистый, а главное – понятный, не то, что в Саранске или в Горьком».
Еще в июле 1962 года девушка Вера, которая тоже приехала на торф из Ельниковского района Мордовии, вышла замуж за местного парня. Так бабушка впервые побывала на русской свадьбе: до этого она видела только деревенские татарские свадьбы. Невеста была в обычном крепдешиновом платье. Бабушку удивило, что русская невеста – без платка и лицо у нее открыто. Да и сидит рядом с женихом, и все гости ее видят. Бабушка запомнила, что гостей угощали окрошкой: «Я тогда ее в первый раз в жизни попробовала. А то в деревне все время на завтрак ели либо сваренную картошку в мундире с разбавленным водой квашеным молоком – аряном, либо с огуречным рассолом, куда были накрошены соленые огурцы». Еще на свадьбе гостям дали салат «викторию», которую бабушка никогда раньше не пробовала. Столы поставили в саду под яблонями. Прошло уже более 50 лет, а ту свадьбу с окрошкой и «викторией» бабушка вспоминает до сих пор. Такого простого и вместе с тем необычного сочетания свадебных блюд бабушке встретить никогда больше не довелось.
После того как Вера, их соседка по комнате, вышла замуж, девушки решили, что надо готовить приданое. Бабушка с улыбкой говорит об этом времени: «Приданное готовили, а женихато не было». Халифя Хасяновна Сухова (Кремчеева), 1946 г. р., из села Новое Кадышево вспоминает: «Купили льняной специальный материал, из которого потом нарезали полотенца, края которых украсили вышивкой. Купили белый коленкор – хлопчатобумажную ткань, чтобы нарезать из него носовые платки. На татарской свадьбе нужно было всем гостям подарить вышитые и обвязанные крючком носовые платки. Они красиво укладывались на подносе, с которым обходили всех гостей. Каждому из приглашенных полагалось подарить носовой платок, а он взамен должен был положить на поднос деньги. Отдельный платок вышивался для жениха: он был больше остальных, а вышивка гораздо красивее, чем на других платках. Также был куплен материал, из которого делали скатерти, вышивая их по краям. Скатерти готовились как для себя, так и для матери будущего мужа».
Работа работой, но душа, особенно молодая, требует праздника.
«Ради красоты и потерпеть не грех». Про «чугуны»
Как-то в августовский вечер 1962 года девушки засиделись на крыльце общежития. Долго разговаривали, смеялись, а потом кто-то из них спросил: «А что это мы такие черные, как чугуны?» Все задумались. Работать по 16 часов в поле, перекладывая кирпичики торфа, и не загореть, было невозможно. Девушка из Ульяновска возразила: «Почему, как чугуны? Можем стать, как младенцы. Помолодеем». Все были озадачены: как можно убрать такой сильный загар за столь короткое время? Девушка из Ульяновска поделилась рецептом «Эликсира молодости». Все его составляющие были куплены на следующий день в ближайшем магазине. Взяли вазелин, пузырек йода, банку крема «Снежинка» (тара стеклянная с узким горлышком), всё перемешали. Первыми рискнули нанести эту «адскую смесь» на лица 4 мордовки из деревни Большие Мордовские Пошаты, которая находилась недалеко от Лобановки. А им было по 22–23 года. Эксперимент с «чудо-кремом» произвели вечером: «А может, к утру уже помолодеем?» Когда посмотрели на «экспериментаторов» утром – ужаснулись: они похожи были не на чугуны, а на, назовем их политкорректно, афроамериканцев. На работу идти нужно в любом случае, поэтому лица замотали платками, оставив одни глаза. В таком виде они ходили 2 дня, а потом пошли в баню. Завербованным рабочим давали 2 дня в неделю, чтобы сходить в поселковую баню, где можно было не только мыться, но и стирать. А постельное белье было казенное: в стирку его забирала комендант, потом она же выдавала чистое. После бани приходят радостные: с их лиц старая кожа цвета чугуна слезла, появилась новая – белая с розовым румянцем. Бабушка сама решила попробовать так «помолодеть» (а ей на тот момент было 17 лет), «чтобы в деревне прям ахнули». Нанесли с девушками этот «чудодейственный эликсир» себе на лица. Дальше началось «самое интересное»: «Лицо горело адом. Всю ночь просидели на крыльце», пытаясь найти хоть какое-то облегчение. Утром на работу пошли, замотав лица платками. Бригадир-удмурт, посмотрев на девчонок, сказал в сердцах: «Дуры! Зачем?!» «А бригадир нам казался старым, ему тогда лет 30 было». Два дня ходили с волдырями на лицах – ожог кожи. Потом пошли в баню: черная кожа слезла, боль прошла. Пришли на работу без платков, лица у всех белые с легким розовым румянцем. Бригадир-удмурт, удивленно взглянув на них, спросил: «Дуры, это вы?» Вопрос остался без ответа.
Девушки ходили очень довольные своей вновь приобретенной красотой: «Все черные, а мы беленькие». «Осенью в деревне все так и ахнули, особенно ребята». Сразу вспомнилась фраза: «Красота – это страшная сила».
На торфопредприятии в поселке Аять работали девушки из Башкирии, Ульяновской области, Мордовии. На торфодобывающих комбайнах работали механизаторы из Саратовской области, было несколько приезжих из Удмуртии. Никто из Свердловской области не шел работать на торфопредприятия: не устраивали слишком тяжелые условия работы, даже несмотря на высокую оплату труда. Жители поселка Аять, где жили приезжие рабочие, не хотели каждый день так далеко добираться до работы. Семь километров туда, семь обратно. Сейчас таких приезжих рабочих называют «гастарбайтерами». Получается, что таким «гастарбайтером» три сезона за Уралом была моя родная бабушка.
