«А память об отце жива…» (История о «заговоре» в Астрыбвтузе)
«Вообще забрали всех в ночь на 1 мая, в том числе и жену ректора, она была преподавателем истории. Мама три ночи стояла около окошка и ждала, что арестуют её. Меня она отправила к бабушке. На четвёртый день мама не выдержала и пошла в прокуратуру сама: “Арестовываете меня. Я больше так не могу”».
В этом году я решила писать работу о судьбе репрессированного. Я уже готова к этому. Мой дедушка (он умер в 2005 году) много рассказывал мне о Сталине, Ежове, Берии, какое страшное было время, как уничтожали людей, «гноили» в лагерях, унижали человеческое достоинство, и как любой простой человек мог стать «врагом народа».
Мой прадед Сапогов Григорий Иванович – революционер – был послан в тюрьму и расстрелян как «враг народа». Никто об этом в семье не говорил, кроме деда.
Не могу согласиться с теми взрослыми, которые говорят: «Тебе еще рано этим заниматься. Будешь старше, тогда». А кто вообще может определить, когда рано или когда поздно? Я слышу аргумент – не нужно разрешать детям во всем этом «копаться». И, может быть, нам не всегда понятны многие процессы, происходившие в нашей стране, но пропустить через себя судьбы людей, разглядеть, где справедливость и несправедливость – мы в состоянии. В общем «пожалел» меня мой друг Миша Савчук и дал телефон человека, пострадавшего от сталинских репрессий – Марины Александровны Золотокоповой.
Конечно, мне помогали собирать материал. Это наш библиотекарь – Наталья Станиславовна Лебедева, работники информационного отдела библиотеки им. Н.К. Крупской, работники Государственного Архива Астраханской области, мой учитель – Наталия Генриховна Ткачева, мой папа – Михаил Васильевич Ткачев – делал со мной все фотографии и конечно – Марина Александровна Золотокопова, которая предоставила в мое распоряжение архив своей семьи и дала интервью.
Встреча с Мариной Александровной
В тот же вечер после того, как мне дали телефон, я решила позвонить Марине Александровне и договориться о встрече. Я очень волновалась, мне очень трудно разговаривать с новым, незнакомым человеком. Но Марина Александровна оказалась очень приветливой женщиной и пригласила меня к себе в гости. Я ждала этого дня с нетерпением, наметила вопросы, приготовила диктофон. По пути я представляла себе ее. Звонок. Дверь открыла худенькая женщина, с кудряшками на голове, спортивно одетая. Первое, что мне бросилось в глаза, это – старинное фортепьяно. Я учусь в музыкальной школе и видела такие только в консерватории. Марина Александровна пригласила пройти в ее комнату. Первое впечатление – я попала в музей! На стенах висят старинные портреты в больших рамках, круглый стол, настольная лампа, старинная этажерка и комод, множество мелких статуэток прошлого времени. На столе уже разложены книги, документы, фотографии. Марина Александровна, так же как и я, волнуется. Она показывает документы и сразу пытается мне все рассказать. Начинаю задавать вопросы и включаю свой верный диктофон. Я понимаю, что вспоминать прошлое ей нелегко, но она собралась с мыслями и начала свой рассказ о семье. Иногда мы останавливались, рассматривали фотографии из семейного альбома, читали документы, отрывки писем и «Книгу памяти».
Семейный архив
Перелистываю пожелтевшие страницы прошлого времени, сохранившиеся в семейном архиве: письма отца из лагеря, проверенные цензурой конверты, фотографии. Марина Александровна начала свой рассказ.
«Это мой дедушка – Арсений Петрович Покровский – по папиной линии. Дедушка родом из Тверской области, село Конаково (бывшее Кузнецово), где был знаменитый фарфоровый завод. Дед был там священником. Когда начались гонения на церковь, он в 1924 году был репрессирован и сослан на Соловки «за антисоветскую деятельность». В 1934-м году дед приехал в Астрахань к папе. В село он побоялся возвращаться. Приехал очень больной, так как они там жили в каменных пещерах. Он умер в 1937 году до ареста папы»
Воспоминания Золотокоповой М.А. .
В воскресной школе, при Успенском соборе, отец Дмитрий нам рассказывал, что период с1921 по 1936 годы – это самые жестокие годы борьбы советской власти с церковью. Повсюду происходило осквернение святынь, разрушение храмов и обителей. Некоторые представители духовенства выжили в лагерях и ссылках, но вернулись очень больными, особенно те, кто был на Соловках. В Соловецких лагерях священников селили в бараки вместе с уголовниками. Очень много было осведомителей и велось постоянное наблюдение. В Соловках на каждого узника был заведен секретный формуляр, в котором отмечалось его поведение, как он работает, что говорит и каких взглядов придерживается. На острове еще жили вольные монахи Соловецкого монастыря, которым было разрешено совершать церковную службу. Поначалу лагерная администрация не смотрела строго на присутствие узников – архиереев и священников – на этих богослужениях, но затем старалась уже не допускать заключенных на службы.
Я спросила отца Дмитрия, что значит «жили в каменных пещерах»? Он ответил, что по воспоминаниям священников, на Соловках были осужденные, которым выносили «дисциплинарное взыскание» и отправляли их на Секирную гору, где бараки были выдолблены в пещерах. Секирная гора представляет собой подобие внутренней тюрьмы с самым суровым режимом. Кормили там гнилыми продуктами, и то в самом малом количестве. На Секирной горе было два «отделения» – верхнее и нижнее. Целыми днями заключенные «верхнего отделения» должны были сидеть на жердочках, не доставая ногами до пола, вплотную друг к другу. На ночь разрешалось лечь на голом каменном полу, но укрыться было нечем. Заключенных было столько, что спать приходилось всю ночь на одном боку. В зимние месяцы это превращалось в пытку. Через некоторое время заключенных из верхнего «отделения» переводили на нижнее и тогда позволяли работать, но работу давали тяжелую.
Возможно, Арсений Петрович Покровский отбывал наказание именно в этом месте, т.е. на Секирной горе. На фотографиях в семейном альбоме дед Арсений стоит с маленькой Мариной в русской рубахе, подпоясанной пояском. Вот таким она его и помнит.
Марина Александровна продолжает свой рассказ о семье:
«Мои предки с маминой стороны жили в Астрахани. Мой прадед в XIX веке был главным архитектором Астрахани. Его завали Павел Апполосович Знаменский. Он построил несколько зданий в Астрахани, но самое главное по его проекту была построена церковь Покрова. При входе в храм висит табличка, на которой написано, что архитектором храма был мой прадед»
Воспоминания Золотокоповой М.А. .
Еду к Покровскому собору. В настоящее время он находится на реставрации и стоит весь в лесах. Это кафедральный собор нашего города и купола его видны с Большого моста. Главным инициатором строительства храма выступил известный купец и благотворитель Иван Иванович Губин.
Проект храма был составлен архитектором Знаменским, и 11 октября 1878 года одобрен строительным отделением Астраханского губернского правления. 31 марта 1885 года в торжественной обстановке на колокольню храма были повешены колокола.
Как интересно в этой семье переплетаются линии жизни. Прапрадед – архитектор, строящий храм, дед – священник, служитель храма, пострадавший за веру.
Рассказывает Марина Александровна:
«У меня мама – Ирина Владимировна Покровская – урожденная Знаменская. А дед мой – Владимир Павлович Знаменский был юристом, он окончил Санкт-Петербургский институт. После Первой мировой войны и революции уехал в Ригу. Там он встретил бабушку, женился на ней и переехал в Астрахань. Работал юристом Ростбанка. Мама родилась в Риге, вместе с родителями в трехлетнем возрасте переехала в Астрахань, закончила Ленинскую гимназию. После окончания школы поступила в московский Второй Государственный университет на факультет математики. Окончив университет, стала работать в Саратове, но потом вернулась в Астрахань и устроилась в Рыбтуз – преподавателем математики. Папа – Александр Арсеньевич Покровский – был из Тверской губернии, из семьи священника. Закончил он Сельскохозяйственную академию им. Тимирязева. Учился на факультете рыбоводства, работал в Казахстане, на Аральском море. По конкурсу был принят в только что образовавшийся рыбный Астраханский институт – заведующим кафедрой промышленного рыбоводства. Там они с мамой познакомились и поженились. Они любили друг друга. Много путешествовали: ездили на Кавказ, на охоту, папа хорошо играл в шахматы, занимался фотографиями. Тогда было модно сдавать нормы на Ворошиловского стрелка. Мой отец был хорошим охотником. Он был очень добрый, даже моя бабушка говорила: «Он мухи не обидит!».
В 1935 году родилась я. Мама была беременна вторым ребенком, но когда папу забрали, она сделала аборт. Все было хорошо, пока не случилась трагедия».
Марина Александровна бережно открывает книгу памяти и читает:
«Покровский Александр Арсеньевич. Родился в 1896 году, русский, из семьи священника, образование высшее, преподаватель РыбВТУЗа, проживал в Астрахани. Арестован и обвинен в принадлежности к антисоветской организации. Особым совещанием при НКВД СССР 14 мая 1940 года приговорен к 5 годам лишения свободы. Реабилитирован в 1957 году»
Книга Памяти. Астрахань, 2000. Т.1. С.330.
Масштабные «разоблачения» вузов.
1937 год – тяжелый год в истории страны. Это был год опустошительных массовых репрессий, каких еще не знала страна. В истории института, как в капле воды, отражалась история советского общества.
Всем директорам вузов НКПП СССР было разослано письмо от 19 сентября 1937 года «Об итогах 1936/37 учебного года по вузам НКПП и организации педагогического процесса в 1937/1938 учебном году». В письме был целый перечень «крупнейших, совершенно нетерпимых недочетов»:
«1. Засоренность преподавательских кадров и руководящего учебного персонала (зам. директоров, руководителей кафедр) чуждыми классово враждебными элементами на ответственейших участках педагогического процесса (Киевской пищевой институт, Белоцерковский сельскохозяйственный институт, Астраханский рыбный институт, Куйбышевский строительный институт).
2. Совершенно неудовлетворительная постановка массовой политико-воспитательной работы среди преподавателей и студентов,…отсутствие большевистской непримиримости и бдительности в преподавании и в деле подбора и проверки кадров.
3. Слабый качественный подбор студентов при проведении приема в вузы в 1936 г. и плохая организация занятий с этими студентами.
Директора институтов проявили недопустимое благодушие, ротозейство и «идиотскую беспечность» в этом вопросе. В результате такого отношения к делу ответственейшие кафедры возглавлялись врагами народа и вредителями (Киевской пищевой институт, Куйбышевский строительный институт, Краснодарский маслобойно-жировой институт, Астраханский рыбный институт), а директора не сумели вовремя разоблачить их».
ГААО. Ф. 2181. Оп.1. Д. 245. Л. 23-27.
Начались проверки по всем направлениям деятельности института. В течение четырех дней (с 28 сентября по 1 октября 1937 г.) проходили заседания общего студенческого собрания членов профсоюза Астрыбвтуза. На собраниях присутствовал и выступал в прениях директор института А.З. Шуба. Он начал свое выступление с позитивного, отметив хорошую работу кассы взаимопомощи и работу дома отдыха, затем перешел к недостаткам: плохая дисциплина, слабая культурно – массовая работа, непосещение студентами демонстраций, прохладное отношение студентам к изучению политических дисциплин. Завершая свое выступление, он доложил собранию об аресте преподавателей Л.К Кульбицкого (заведующий кафедрой «Органическая химия») и Д.А. Ксентицкого (заведующий химической лабораторией), как классовых врагов и поставил перед коллективом задачу повышать классовую большевистскую бдительность, выявлять притаившихся врагов народа, своевременно сигнализировать обо всех «неполадках» учебного процесса».
Из «Книги памяти»:
«Леонтий Константинович Кульбицкий, родился в 1890 г., образование высшее, заведующий учебной частью Астрыбвтуза и заведующий кафедрой «Органическая химия», проживал в г. Астрахани. Арестован и обвинен, как один из руководителей диверсионно-шпионской организации. Выездной сессией Военной коллегии Верховного суда СССР 27 июля 1938 года, приговорен к расстрелу. Расстрелян в тот же день. Реабилитирован в 1957 г.
Дмитрий Александрович Ксентицкий, родился в 1888 г., образование высшее, заведующий химической лабораторией Астрыбвтуза, проживал в г. Астрахани. Арестован и обвинен в принадлежности к диверсионно-шпионской организации. Выездной сессией Военной коллегии Верховного суда СССР 27 июля 1938 года, приговорен к расстрелу. Расстрелян в тот же день. Реабилитирован в 1957 г.»
20 декабря состоялось общее собрание профессорско-преподавательского состава, студентов института и рабфака, в связи с приездом комиссии Наркомпищепрома по обследованию Астрыбвтуза. На повестку дня были поставлены 2 вопроса:
- О 20-летней годовщине Всероссийской чрезвычайной комиссии (ВЧК)
- о работе института за I семестр и задачах на II семестр.
Началось собрание с предложения А.З. Шубы направить тов. Ежову поздравительную телеграмму следующего содержания:
«…В день 20-летия органов ВЧК, ОГПУ (объединенное государственное политическое управление), НКВД мы вместе с трудящимися нашего вуза, вместе с трудящимися всего мира заявляем: нет пощады врагу, нет пощады гнусной своре фашистских наймитов, троцкистско – бухаринской сволочи.
Да здравствует карающий меч революции – орган НКВД и славный нарком тов. Ежов!
Да здравствует ВКП (б) – организатор побед социализма!
Да здравствует вождь трудящихся всего мира тов. Сталин!».
ГААО. Ф. 2181. Оп.1. Д. 249. Л. 21.
Текст телеграммы слушали стоя, по окончании аплодировали.
Завершающим аккордом выступления директора института А.З.Шуба был призыв к повышению «классовой бдительности:
«…враг маскируется, враг пролезает буквально во все щели, особенно на идеологическом фронте, и нам надо очень зорко следить за ним. У нас в институте были враги Л.К. Кульбицкий и Д.А. Ксентицкий, которых НКВД изъяло от нас. Нужно, чтобы каждый студент, каждый педагог следил за всеми врагами, нужно не разговором, а делом доказать свою бдительность, нужно вести беспощадную борьбу с врагами. Я вас призываю сегодня выступить и рассказать обо всех недостатках и развернуть большевистскую критику, невзирая на лица».
ГААО. Ф. 2181. Оп.1. Д. 249. Л. 21-27.
Но очень скоро и он последует за теми, кого так гневно клеймит.
Преподаватели Астрыбвтуза – «враги народа»
Репрессии 1936–1938 г.г. коснулись всех вузов г. Астрахани. Первой жертвой стал Астраханский государственный педагогический институт. Затем в феврале 1937 года прошла «чистка» медицинского института. Но наиболее масштабным «разоблачениям» подвергся коллектив Астрыбвтуза. В Москве 4 января 1938 года был арестован В.Н. Кузнецов, начальник ГУУЗ Наркомпищепрома СССР, в ведении которого находился Астрыбвтуз.
19 марта того же года он был приговорен к высшей мере наказания за организацию антисоветской группы, которая якобы действовала не только в Москве, но и в тех городах, где находились учебные заведения Наркомпищепрома.
Рассказывает Марина Александровна Золотокопова:
«В 1932 году институт возглавил Андрей Зиновьевич Шуба. Через три года Астраханский рыбный институт стал вузом всесоюзного значения. Этот год стал для института памятным еще и потому, что его посетил нарком пищевой промышленности СССР Анастас Микоян. Позднее факт приезда Микояна сыграл роковую роль в судьбе большинства преподавателей вуза. Их обвинили в попытке совершения террористического акта с целью убийства наркома. История о «заговоре» в Рыбтузе хранится ныне в архиве УФСБ Астраханской области. В 1937 – 38 г.г. Астраханским окружным отделом НКВД Сталинградской области были арестованы и привлечены к уголовной ответственности директор института А.З. Шуба и целый ряд ведущих преподавателей – профессоров, доцентов и заведующих кафедрами.
Вообще забрали всех в ночь на 1 мая, в том числе и жену ректора, она была преподавателем истории. Мама три ночи стояла около окошка и ждала, что арестуют её. Меня она отправила к бабушке. На четвёртый день мама не выдержала и пошла в прокуратуру сама: «Арестовываете меня. Я больше так не могу». Но ей сказали, чтобы она шла домой, её арестовывать не будут.
Я помню, папа сидел в тюрьме «Белый лебедь». Маме дали свидание, и она взяла меня с собой. Нарядила, привязала бант и повела. Мы вошли, и я запомнила, что была мелкая-мелкая сетка, а за ней за столом сидел папа. Я его увидела, сразу начала плакать, кричать и мама выслала меня из комнаты, а сама осталась с ним разговаривать. Я вышла и говорю: «Папа как зверь сидит в клетке», а мне говорят: «Нельзя так говорить про папу!». Вот и все. Больше мы его не видели. Никакого суда не было. Просто решением комиссии, как тогда называли «тройка», ему предъявили обвинение, что он хотел убить Микояна и отравить Каспийское море. Ничего не уточнялось, потому что те, кто писали, были примитивного мышления. Там было написано, например, так: преподаватель английского языка – английский шпион, поляк – польский шпион, экономист – хотел развалить экономику страны, химик – отравить кого-то, а всем им приписывался заговор убийства Микояна. Они, конечно, не подписывали липовые протоколы, тогда их били, как мама говорила об стенку, и говорят, они подписывали. Отца осудили на 5 лет и за все эти «преступления» отправили на Дальний Восток».
Воспоминания Золотокоповой М.А.
Из «Книги памяти»:
«Шуба Андрей Зиновьевич <…> Военной коллегией Верховного Суда СССР 27 июля 1938 г. приговорен к расстрелу. Расстрелян в тот же день. Реабилитирован в 1957 г. Из анкеты арестованного:
«Родился в 1897 г. в селе Ярославец, Черниговской области, национальность – украинец, из простой крестьянской семьи. До революции работал простым рабочим, а после 1917 г. уехал в Харьков, там поступил учиться в Харьковский Коммунистический университет. Профессия и специальность – административно-хозяйственный работник».
Рассказывает Э. Кугрышева – заведующая Отделом истории Астраханского историко-архитектурного музея. Она работала с материалами дела «О заговоре» в архиве УФСБ.
«Женат он был на Ивоне Леопольдовне Оттен, которая работала учительницей в астраханской школе №7. У них было две дочери – Диана семи лет и Аэлита, которой в 1938 году исполнился год. Шуба не сразу дал признательные доказательства. Однако следственный аппарат НКВД свою работу знал. Одних следователей, так называемых «кололщиков», сменяли другие – те, кто грамотно составлял черновик протокола. С помощью избиения арестованных следователи в кратчайший срок добивались нужных показаний, затем составленный на их основе черновик протокола отправляли на корректировку начальнику отдела, а от него на просмотр к руководителю НКВД. Просмотрев его, они вносили нужные изменения. В большинстве случаев арестованные не соглашались с такой «редакцией» и отказывались подписывать протоколы. Тогда в ход снова пускались спецметоды. Вскоре Шуба «признался», что начал вести организованную борьбу с компартией и советской властью с 1935 г., когда был завербован в организацию «правых» Кузнецовым В.П. Потом он уже перечислял фамилии тех, кого «завербовал» лично.
Рассказ Э. Кугрышевой.
Выписка из протоколов допросов:
«…Ксентицкий пообещал пустить в ход химию, взорвать любой завод, отравить Астраханский полк. Кульбицкий готовился совершить диверсионные акты на маринадном заводе им. Ленина и рыбном заводе им. Крупской путем отравления рыбы отравленной жидкостью <…> Отравление рыбы в Волге и Каспийском море поручалось Киселевичу К.А. и Покровскому А.А., которые обещали достать флакон с сильнодействующим микробом (с каким именно, не назвал). Шпионской деятельностью в пользу Польши занимались Кульбицкий, Ксентицкий, Киселевич, Шапиро, т.к. они собирали сведения о рыбных запасах Северного Каспия».
Рассказ Э. Кугрышевой:
«…На допросе 3 апреля 1938 г. Шуба от своих показаний внезапно отказался. Видимо такой поворот дела следователей не устроил, и уже на следующий день они сумели получить новую порцию ошеломляющих откровений».
Рассказ Э. Кугрышевой.
Выписка из протоколов допроса:
«…Я давал Маслову С.А. задание по порче ценного оборудования, дал задание Архиповичу выпускать негодных, безграмотных специалистов и вести шпионскую деятельность в пользу Германии».
Рассказ Э. Кугрышевой:
«…26 июля 1936 года Шубе было предъявлено обвинительное заключение. 27 июля на последнем судебном заседании, проходившем в Сталинграде, он все показания, данные ранее, отрицал. Процесс был закрытым, без участия обвинения и защиты и без вызова свидетелей, без предъявления вещественных доказательств. Шуба был расстрелян. Позже его дочь писала прошение о пересмотре приговора. Она просто не знала, что его уже нет в живых, ведь родственникам расстрелянных говорили, что они приговорены к 10 годам лишения свободы без права переписки».
Рассказ Э. Кугрышевой.
Аресты преподавателей Астрыбвтуза продолжались еще несколько месяцев. Были арестованы С.А.Маслов, М.И. Полоцкий. Одним из последних был арестован ученый с мировым именем профессор К.А.Киселевич, который в связи с арестом директора института, по просьбе партийной группы института взял на себя исполнение обязанностей директора Астрыбвтуза. 11 февраля 1938 г. К.А.Киселевич обратился с письмом в ГУУЗ Наркомпищепрома СССР, из которого видны масштабы и последствия «чисток» преподавательского состава:
«Одновременно с Шубой 27.01 арестован преподаватель физики Маслов.Сегодня у нас изъяты еще три преподавателя – профессор Архипович по неорганической химии, и о. доцента Сената по биологической химии и доцент Виноградов по техноэкономическому проектированию, эксплуатации флота и характеристике районов. Это обстоятельство создает в Рыбтузе большие затруднения и перебои в работе, так как на месте некем решительно заменить преподавателей…»
Архив АГТУ. Л. 76; ГААО. Ф. 2181. Оп. 1.Д. 245.
Из «Книги памяти»:
«Сергей Александрович Маслов – арестован и обвинен в принадлежности в диверсионно-шпионской организации. Выездной сессией Военной коллегии Верховного суда СССР 27 июля 1938 г. приговорен к расстрелу. Расстрелян в тот же день. Реабилитирован в 1957 г.
Макарий Иванович Полоцкий, родился в 1888 г., из крестьян, образование высшее, доцент рыбвтуза, проживал в Астрахани. Арестован и обвинен в принадлежности к антисоветской организации. Особым совещанием при НКВД СССР 17 сентября 1939 г. приговорен к 3 годам лишения свободы. Реабилитирован в 1957 г.
Георгий Богданович Попов, родился в 1886 г., из служащих, доцент РыбВТУЗа, проживал в Астрахани. Арестован и обвинен в принадлежности к контрреволюционной организации. Особым совещанием при НКВД СССР 17 сентября 1939 г. приговорен к 8 годам лишения свободы. Реабилитирован в 1956 г.
Константин Андреевич Киселевич, арестован 11 июля 1938 года, обвинен в принадлежности к контрреволюционной организации. УНКВД Сталинградской области 2 октября 1938 г., дело прекращено со смертью обвиняемого. Реабилитирован в 1956 г.»
Обвинения, предъявленные преподавателям просто абсурдны.
Многие из осужденных в 1938 году впоследствии получили дополнительные сроки заключения и ссылки.
Все арестованные обвинялись по ст. 58 (части 6, 8, 9, 10, 11) УК РСФСР 1926 года, (контрреволюционная деятельность: шпионаж, совершение террористически актов, разрушение или повреждение с контрреволюционной целью сооружений или имущества, пропаганда или агитация, содержащая призыв к свержению Советской власти, всякого рода организационная деятельность, направленная на подготовку или совершение преступлений, названных в ст.58). Обвинение строилось на собственных признаниях обвиняемых, по существу – самооговоре и (или) показаниях других подследственных. Главным средством получения признания были средства физического и психического насилия. В суд не было представлено ни одного вещественного доказательства. УКРСФСР 1923 г., запрещал следователю «домогаться показаний или сознания обвиняемого путем насилия, угроз и других подобных мер». Но с этим никто не считался. В широких масштабах избиения арестованных стало применяться с 1937 г.,
В справке группы военных прокуроров, составленной 22 сентября 1956 г. в связи с поступавшими после XX съезда жалобами и письмами, значилось:
«Проверкой дел по обвинению бывших работников Астрыбвтуза установлено, что они к уголовной ответственности в 1938 – 1940 гг. были привлеченны необоснованно, никакой антисоветской организации не было».
Перевезенцева. Т.В. Политические репрессии… С. 34.
Лишь много лет спустя, 21-22 сентября 1956 г. «Дело Астрыбвтуза» было пересмотрено и прекращено за отсутствием состава преступления. Военной коллегией Верховного суда СССР все обвиняемые по данному делу были полностью реабилитированы.
Вуз всего за один год понес невосполнимые потери. 1938 г. завершался под знаменем борьбы с «врагами народа». На митинге коллектива РыбВТУЗа, в котором участвовали студенты, преподаватели, рабочие и служащие, было сделано официальное сообщение о результатах судебного процесса над «бандой шпионов, вредителей и диверсантов», о приговоре Военной коллегии Верховного суда СССР. Митинг принял резолюцию, типичную до того времени:
«….советский суд подробно и тщательно, на основе неопровержимых фактов вскрыл тягчайшие и гнуснейшие преступления продажной банды».
ГААО. Ф. 2181. Оп.1. Д. 249. Л. 47, 47 об. В резолюции митинга перечислялись мнимые преступления «правотроцкистской банды».
Всего в Астрыбвтуза было арестовано 33 человека.
Письма издалека
У меня в руках два пожелтевших от времени письма. Это письма из лагеря Александра Арсеньевича Покровского своей семье – жене Ирине и дочке Марочке. Когда знаешь историю человека, который был осужден абсолютно несправедливо, читать их очень трудно, на глаза наворачиваются слезы. В них надежда на лучшее, воспоминания о прошлом, тревога за семью, самые простые просьбы и огромная сила духа. В письмах нет жалоб, но некоторые строчки выдают душевную боль, мучение. Поражает то, как мало надо человеку для счастья – «нехватка общения», «моторы весело стучат, как я люблю этот веселый хлопотливый стук», «шли фотокарточки. Как они будут мне дороги!». Там далеко, ценится каждая счастливая минута прошлой жизни. А для повседневной жизни – там, в лагере – нужно было еще меньше – лук, чеснок, сало, пару носовых платков, бумаги и конвертов. Откуда приходили письма? Вот полный адрес:
Рассказывает Марина Александровна Золотокопова:
«На Дальнем Востоке он находился в бухте Нагаево. Отец строил шоссейную дорогу от бухты Нагаево до Магадана. Зима, температура – 53, они легко одетые, тёплые вещи взять не разрешили и отец поморозил руки, ноги. Первую зиму он как-то пережил, вторую зиму он умер, когда точно не известно. Мама несколько раз ходила в прокуратуру, но началась уже война, не до осужденных было. Потом много лет спустя из тех, кого осудили, вернулся всего один, но он был психически больной. Мама к нему ходила, и он маме сказал, что был на какой-то пересылке и ему передали, что если встретишь жену Покровского, передай, что он умер в лазарете от воспаления легких и его похоронили. Вот так закончилась жизнь моего отца. Мне помнится даже его высоковатый голос».
Воспоминания М.А. Золотокоповой.
Еще остались письма из далекой бухты Нагаево и номер почтового ящика.
Отрывки из писем А.А.Покровского:
«…Привет мои милые дорогие любимые Ирочка и Марочка. Привет из Владивостока, мы все еще без писем у Золотого Рога, перспективы все так же не ясны, как прежде. Неопределенность положения. Единственное удовольствие 24 часа на воздухе когда хорошая погода, а когда дождь отражаем нашествие бескрылых»
«…Нас пятеро приятелей, хотя и из разных сторон, держимся дружной компанией, помогаем и поддерживаем друг друга. Земляков здесь никого нет и не слышно. Жизнь наша бедна событиями и впечатлениями, которыми можно было бы вас заинтересовать»
«…20 августа я послал Наркому ВД жалобу с просьбой отменить несправедливое решение. Хотя жалоба моя и законна, но надежды на удовлетворение нет, видимо ситуация не совсем благоприятная, я не в состоянии дать соответствующих показаний по делу. Все же, Ирочка, письменно или Женюра лично, наведи справки по делу. С бумагой тут трудновато, но при первой возможности напишу большое заявление в Прокуратуру Верховного совета с изложением всего хода следствия процесса, решения».
«…Страшно скучаю по моей дорогой любимой семье, только она укрепляет меня во всех недугах, в надежде на нашу скромную и счастливую жизнь».
«…Получили ли мое первое письмо. Как успешно было Ирочкино свидание с московским адвокатом? Ируся! Как Мариночка реагирует на мое отсутствие и состояние? Ведь она теперь достаточно большая, чтобы задавать вопросы и многое знать из окружающих событий. Помнит ли она меня и вообще вспоминает ли. Она с таким любопытством смотрела на меня во время нашего свидания. Ее голубой бант так к ней шел, она была такая миленькая, что я запечатлел, ее образ и постоянно вспоминая, представляю».
«…Если вас интересует наше питание, то оно сносно для нашего положения. Недостаток зелени и жиров. Если будет возможность организовать посылку, когда будет адрес у меня, то самая большая просьба необходимость в чесноке, луке и, пожалуйста, в самом транспортабельном сале».
«..Я тронут отзывчивостью родных, которые тепло отнеслись к моей семье, но огорчен даже более того, полон негодования на Нину. Это возможно влияние Николая. Ну, еще будет время, когда они пожалеют о том. Я им писать ничего не буду. Что же Нина негодует, порицает или отмежевывается?».
«…Последнее письмо я писал из Магадана в декабре. С тех пор прошло много времени. Ты ошибаешься, если думаешь, что я работаю по специальности. Из Магадана в середине декабря я был направлен на ж.-д. строительство. Я с жаром взялся за работу – лопату, тачку. Был звеньевым, выполнял норму на 130–150% по записи 100%, что было видно мало!»
«…Декабрь и январь здесь стояли морозы 20–25, считалось тепло. Было как-то 53 градуса и я в довершению ослабевшему организму, поморозил свои пальцы на ногах и руках, а мой бедный нос пострадал более всего, я боялся, что на носу останутся знаки, но сошли болячки благополучно. Я целый месяц не работал и был в инвалидной группе. Весил 53 кг. В конце февраля я попал на автодорожную трассу. Я попал на пост, где подобраны подобные мне, бытовые условия приличные и остальные тоже. Здесь я встретил астраханца товарища Ертулова, он очень тепло отнесся ко мне и оказал поддержку материальную и моральную, хотя и небольшую, но очень нужную. В этот момент мы теперь живем вместе».
«…Ну, ты, Ируся, понимаешь цену общения».
«…Вот и апрель. У вас тепло, вспоминаю, у Вас уже пароходы моторы весело стучат, как люблю этот веселый хлопотливый стук. У нас уже зима, пурга и морозы до 30 градусов. Только солнце ярко светит, так ярко, что приходиться носить очки с желтыми стеклами, иначе может кончиться печально для глаз. Расчистка трассы наша задача, и поэтому наш враг – снежная пурга, наметающая заносы. Сперва было трудно откидывать снег – был слой, но теперь я окреп и набираю сил, стало легко. Вечерами почитываю газетки, иногда я рассказываю какой-нибудь роман. Я стал профессиональным рассказчиком, старики слушают с удовольствием. Это мне тоже несколько помогает».
«…Дорогая, Ируся! Я должен сознаться, что в связи с переживаниями закурил. Полюбил курить трубочку. Ты мне простишь это? В семейных условиях я снова отвыкну от этого!!!»
«…Шли фотокарточки Маришину, свою, только небольшого формата, максимум в открытку. О, как они будут мне дороги!»
«…Передавай привет родным и знакомым, кто хранит добрую память о нас».
«С первым криком я была уже репрессированной…»
Рассказывает Марина Александровна Золотокопова:
«Когда папу забрали, маму уволили с работы, как жену «врага» народа, выселили нас с квартиры, где мы жили все семьёй. К бабушке и дедушке мама побоялась идти. Мы стали скитаться по квартирам, которые квартирами-то назвать нельзя, это были такие «мазанки»- холодные, дверь открывалась прямо на улицу зимой. Вот как сейчас летние кухни. Я стала постоянно болеть воспалением лёгких. Маму на работу нигде не брали. Потом все-таки на работу взял её один очень хороший человек – директор 46 школы – Антон Григорьевич Иванов. Вот он не побоялся, взял её. Мама несколько раз ездила в Москву, доказывать, что папа не виноват, но как мы теперь знаем, это было бесполезно. Даже жен кремлевских брали, что тогда про наших говорить. Мне, конечно, никто не говорил, что у меня папа «враг народа».
Может благодаря тому, что мама была учительницей, меня как-то не задевали. А вот о других я знаю, мне рассказывали, как говорили: «Не дружите с ним. У него отец враг народа». Я этого не испытала. В институт поступила, сдала на все пятерки. Когда в 1953 году Сталин умер, но еще реабилитации не было, все законы действовали, меня хотели выбрать комсоргом, и поступило из спецчасти, что я буду учебным сектором, но комсоргом нельзя. Потом, когда я захотела в партию вступить, меня тоже не приняли.
Когда образовалось Астраханское мореходное училище, мама пошла туда работать. Пришли ребята – беспризорных много. У кого на ноге тапочки, у кого калоши веревкой завязаны, голодные, замороженные.
Это был 1943 год. В 1953 году сменился директор и он стал придираться к маме, что у нее муж «враг» народа. И она вынуждена была уволиться. Хотя была на хорошем счету».
Воспоминания М.А. Золотокоповой.
«Это было в марте 1957 года. Прошел уже XX съезд партии, когда Хрущев осудил культ личности. Мама несколько раз ходила в прокуратуру, но ей сказали, что пока занимаются документами тех, кто остался в живых, а потом будут реабилитировать умерших. Ну и это наверно было правильно. Живым нужен был документ, чтобы они могли, как – то устроить свою жизнь. До нас дошла очередь в 1957 году. Нас вызвали в прокуратуру, пригласили в кабинет, дали вот эту «бумажечку» и все. Мама очень любила папу, второй раз замуж она не вышла. Умерла в 1993 году».
Воспоминания М.А. Золотокоповой.
Современное общество далеко не сразу пришло к пониманию, что тяжесть репрессий, обрушившихся когда-то, калечила жизнь и несовершеннолетних детей. И когда 18 октября 1991 года вышел в свет закон о реабилитации, сыновья и дочери бывших «врагов народа» не нашли в нем о себе ни строчки… Словно бы их жизнь под этим клеймом всегда была безоблачной. И лишь 3 сентября 1993 года, по требованию всей российской общественности в реабилитационный закон была введена ст. 2–1, в которой содержалась норма о пострадавших от политических репрессий. Это был первый шаг к восстановлению справедливости по отношению к детям репрессированных граждан. Второй шаг на этом пути был сделан 23 мая 1995 года, когда Конституционный суд РФ принял постановление, в котором указывал, что дети, находившиеся вместе с родителями в местах лишения свободы, ссылке, высылке, на спецпоселении, должны признаваться не пострадавшими от политических репрессий, а репрессированными.
Марина Александровна получила справку о реабилитации много лет спустя – в 2002 году, ее отец был арестован 1 мая 1938 года. Особым совещанием при НКВД СССР осужден 14 мая 1940 года по ст. 58, а реабилитирован 30 марта 1957 года. На основании свидетельства о рождении, она получила справку о реабилитации.
* * *
В декабре 1995 года на территории РыбВТУЗа был торжественно открыт памятник жертвам политических репрессий, т.е. тем, кто являлся участниками «заговора».
Рассказывает М.А.Золотокопова:
«Конечно, я храню память об отце и ежегодно приезжаю с подругами на митинг. В этом году, после митинга на площади, я решила посетить Рыбвтуз и поехала с цветами к памятнику. То, что я увидела, меня неприятно удивило. Памятник оказался в таком забвении у нынешнего ректората. Хотела потом позвонить, сказать, но очень расстроилась. Памятник забытый, а если он забыт – люди могут повторить то, что было».
Воспоминания М.А. Золотокоповой.
