«Мне надо в КГБ…» (история одного невозвращения на родину)
«Прежнее решение суда (об освобождении из-под стражи) было отменено, а старый приговор остался в силе. 17 апреля 1937 года Алексей Тюлюлин в зале суда был взят под стражу и направлен в Таганскую тюрьму. А из Информационного центра УВД Владимирской области его семья получила ещё один документ, в котором, помимо вышеуказанной информации, сообщалось: «26.03.1938 года осуждён тройкой УНКВД Дальневосточного края к высшей мере наказания, по какой статье не установлено. Приговор исполнен 7.06.1938 года». В 1990 году Алексей Григорьевич Тюлюлин был реабилитирован за отсутствием состава преступления. Так трагически закончилась жизнь молодого человека, чья вера в закон и справедливость были жестоко попраны сталинским режимом. А сколько сотен тысяч, таких как Алексей Тюлюлин, расстрелянных, замученных, искалеченных и поруганных могли бы стать гордостью страны!»
Много лет учащиеся нашей гимназии занимаются восстановлением истории судеб выпускников школы, погибших и пропавших без вести в годы Великой Отечественной войны.
Просматривая в архиве списки учащихся разных классов, выписывая их и сверяя фамилии мальчиков с Книгой Памяти, мы устанавливаем, кто из учеников и выпускников военного времени погиб, кто пропал без вести, кто, возможно, ещё жив. Так в списках учащихся 20-ых годов я нашёл фамилии двух братьев Тюлюлиных: Александра и Ивана, Иван числился в Книге Памяти
Большая удача ждала нас в архиве недавно упразднённого учреждения «Владимирский Некрополь»
Мы встретились с Алевтиной Александровной. Честность и откровенность рассказа Алевтины Александровны, собравшей большой материал о судьбе всех братьев Тютюлиных, поразили меня до глубины души. Я хочу выразить ей огромную благодарность за то, что она предоставила все документы, она не скрыла от меня ничего, хотя некоторые сведения могли бросить тень на ее родственников. Более того, она не стала давить на меня, не заставляла учитывать в исследовании её мнение. Наоборот, она предоставила возможность нам самим судить.
Данные, полученные нами от Алевтины Александровны Максимовой, документы Государственного архива Российской Федерации, Государственного архива Владимирской области, Центрального архива Министерства обороны Подольска, а также литература и информация из интернета легли в основу моей работы.
«Неразвившаяся классовая чуткость» и её последствия для семьи Тюлюлиных
В семейном архиве А.А. Максимовой хранится несколько фотографий семьи Тюлюлиных, сделанных до революции. Добротная одежда, спокойное и уверенное выражение лиц свидетельствуют о благополучие и достатке в семье. До тех пор, пока Алевтина Александровна не узнала о послевоенной судьбе своего дяди, считавшегося пропавшим без вести, ей казалось, что она знает о своих предках почти всё. Иван Григорьевич заставил её в этом усомниться, но об этом позднее.
От своей бабушки Татьяны Алексеевны Тюлюлиной Алевтина Александровна знала, что её семья в 1930-х годах оказалась в списке «лишенцев», то есть была лишена избирательных прав. Причин для лишения Алевтина Александровна не помнила и обратилась в областной архив за помощью. Вскоре была получена «Архивная справка» по делу лишения избирательных прав членов семьи Тюлюлиных. Полученные документы содержали достаточно полные биографические сведения о семье: где и когда родились, чем занимались до и после революции 1917 года, где учились и работали. Но мне захотелось самому просмотреть эти дела, и Вера Сергеевна помогла мне в этом. То, что не вошло в «Архивную справку», оказалось исключительно важным для меня в понимании характеров членов семьи Тюлюлиных, и прежде всего, Ивана и Алексея.
Из «Архивной справки» следует:
«Тюлюлин Григорий Андреевич, 45 лет, лишён избирательных прав как бывший торговец». Чуть ниже: «С 1922 по 1924 г. торговал по патенту 3 разряда, который сдал в УФО 2 апреля 1924 года».
Лишёнными избирательных прав оказались также его жена Татьяна Алексеевна и двое детей – Иван и Алексей, как члены семьи, находившиеся в те годы на его иждивении.
Лишение избирательных прав было встречено всеми членами семьи с глубоким возмущением, но в своих заявлениях это решение властей каждый аргументирует по-своему. По заявлению Ивана Григорьевича чувствуется, что он отчётливо понял, что власти надо писать то, что она хочет от него услышать. Он сознательно подбирает аргументы и строит фразы, которые должны убедить представителей «закона» вернуть ему гражданские права. Во-первых, он соглашается с властью в том, что торговля – позорное дело. Он пишет в заявлении: «отец сознавал, что это позорный момент в его жизни». И.Г. Тюлюлин прекрасно понимает, что именно этих признаний ждёт от него избирком. Далее он сообщает, что торговля разорила отца и сделала его нищим: «Весь товар и часть имущества были взяты за налоги, потом было установлено, что взять больше нечего, и другая часть налогов была снята после 1924 года». Об этом в своих заявлениях пишет только Иван. Он знает, что власти нужно доказать, что торговля не принесла семье богатства. Далее он отказывается от обвинения в том, что находился на иждивении отца и от своей причастности к торговле. Однако невозможно поверить, что 15–16-летний сын-подросток не помогал отцу-инвалиду (которым тот стал после Первой мировой войны) в его работе, но рассказать правду было нельзя. В конце своего заявления Иван Григорьевич писал:
«Прошу срочно разобрать моё дело и дать ясную резолюцию, правильно или нет меня лишили избирательных прав, если нет – восстановить, так как я почти уже кончил допризывную подготовку, успешно изучал военное дело, чтобы быть активным бойцом в деле защиты СССР. И вдруг такой моральный удар – вы-де, гражданин, из чуждого класса, вам нельзя доверить оружие, чтобы защищать оплот всех трудящихся – Советский Союз. Заявляю, что в моём сознании, в моей идеологии нет ни единой мысли недовольства Советской властью, наоборот, я весь слился со стройкой новой жизни в СССР, чувствую себя клеткой громадного коллектива, строящего себе лучшую жизнь, строящего социализм. Осталась неделя допризывной подготовки и сдать экзамен мне, как лишённому избирательных прав, не дают».
Эти слова написаны будто для агитплаката. В них выражается такая уверенность в коммунистической идеологии, которая должна была бы снять всякие сомнения по поводу его личности. И всё же современный человек не может не почувствовать, что все эти громкие слова написаны для чиновников, в чьих руках в тот период находилась его судьба. Иван выбрал очень веский аргумент для положительного решения своего вопроса: успешная допризывная подготовка, которую ему важно закончить. В своих гражданских правах Иван Григорьевич был восстановлен в 1929 году, самым первым из всех членов семьи.
Совершенно по-другому пишет заявление его младший брат Алексей Тюлюлин. Своё ходатайство он начинает так:
«Настоящим прошу Владимирский горсовет восстановить меня в правах, которых против всех существующих законов и инструкций вышестоящих органов, лишён Вами. Эту ошибку горсовета необходимо исправить в кратчайший срок». Алексей искренне возмущён, он требует соблюдения закона. Он уверен в несправедливости. Далее Алексей Григорьевич описывает свой трудовой путь, который он начал с одиннадцати лет. И в конце заявления он пишет: «Сын крестьянина, бывшего мелким торговцем (не эксплуататором) в 23-24 г., получивший образование в советской школе, никогда не живший паразитом, а наоборот, непрерывно работающий в советских органах, да вдобавок и не живущий с отцом (которого, надеюсь, вы используйте в соцстройке, а это надо сделать). Вы до сих пор числите в позорном списке лишенцев. Товарищи, проснитесь, пора! Давайте повнимательнее разбираться в людях (нам не хватает их), а допущенные ошибки благодаря неразвившейся классовой чуткости, давайте быстрёхонько исправлять».
Алексей осмеливается критиковать власть, пытается указывать ей на её классовую нечуткость! Он, в отличие от Ивана, хочет справедливости, ищет защиты у закона.
В деле Григория Андреевича Тюлюлина и его жены Татьяны Алексеевны хранятся два заявления от Григория Андреевича. Одно заявление написано почерком Алексея, другое – почерком Ивана. В заявлении, написанном Иваном, как и в его личном заявлении, бросается в глаза аргументация, реабилитирующая ответчика: его крестьянское происхождение, работа на эксплуататоров, тяжёлые заболевания после ранений, полученных на Первой мировой и Гражданской войне, приведшие его к инвалидности, неспособность к тяжёлому физическому труду и необходимость кормить семью с сыновьями-подростками. Особенно меня поразили следующие строки:
«К этому источнику я прибег в период НЭПа, когда торговля не преследовалась законом. Я не мог предвидеть, что в будущем, допущенная НЭП торговля, явится поводом к лишению меня избирательных прав».
Потрясающая логика! Как можно преследовать человека за то, что не выходило за рамки закона? Григорий Андреевич не совершил ничего преступного. Советская власть официально разрешила частный бизнес, когда без этого она могла погибнуть, а потом же обвинила тех, чьей помощью ей удалось экономически окрепнуть. Григорий Андреевич имел патент на торговлю, платил непомерные налоги, которые, кстати, укрепляли государственный сектор торговли, а его самого разорили в конец. И в заключении Григорий Андреевич пишет:
«Из моей автобиографии видно, что большая часть моей жизни проведена в труде по найму и на общественно-полезной работе. И только два года, именно с 1922 по 1924, я вынужден обстоятельствами жизни заниматься не общественно-полезным трудом».
В этом заявлении, написанном рукой Ивана, его отец не возмущается решением горсовета о лишении его избирательных прав. Он просит войти в его положение: «Прошу облизбирком принять во внимание моё социальное происхождение, мой трудовой стаж и постановление от 12.11.1930 года отменить и восстановить меня в избирательных правах. 10 апреля 1931 года». Однако Григорию Андреевичу и его супруге пять раз отказывали в этом. Вот какой ответ дал избирком на одно из заявлений Г.А. Тюлюлина: «Постановили в ходатайстве отказать. Первому как бывшему торговцу по патенту 3 разряда и последней как не потерявшей до сего времени связи с мужем и живущей совместно с ним». Сегодня это решение избиркома иначе как абсурдом не назовёшь: от жены для её восстановления в правах требуют отречься от мужа-инвалида, с которым к тому времени она прожила почти четверть века!
Очень интересно и заявление Татьяны Алексеевны:
«Родилась в 1883 году в селе Ямском Владимирского района. До замужества занималась крестьянством. Живу тем, что помогают 3 взрослых сына и тем, что работаю на других. Более года работала в прислугах на инженера Макарова (Студёная, 39), и сейчас стираю на них ряд лет и посейчас стираю бельё, мою полы и ношу воду семье техника Мешалкина (Студёная, 32). Прошу мою просьбу разобрать».
Удивительно, как советская власть не видела в труде Татьяны Алексеевны на других явной эксплуатации её советскими чиновниками? Наверняка ей платили значительно ниже, чем этот труд должен бы был оплачиваться, наверняка, работала она без всякого трудового договора и никаких налогов ее хозяева не платили.
Как я уже сказал, в борьбе за восстановление родителей в избирательных правах принимают участие оба сына Григория Андреевича. Вот как пишет за отца заявление Алексей Григорьевич:
«Жалоба. Считаю постановление Владизбиркома неверным… Ввиду бедности я отдан в 13 лет в город к купцам. В эксплуатации работал до 1914 года и был взят на войну, где пробыл до 1918 года. Раненный и больной тифом вернулся… Вся моя жизнь, ещё раз утверждаю, исковеркана старым строем, и даже отдельные небольшие моменты, позорящие меня (торговля) не дают лишать меня избирательных прав. Не заслужил я этого».
Стиль жалобы в адрес власти схож с упрёками и критикой, которая ярко выражена в личном заявлении Алексея.
Моё знакомство с делами членов семьи Тюлюлиных по восстановлению их в избирательных правах помогло многое понять в характерах двух братьев: Ивана и Алексея. Иван – умный, прозорливый, остро чувствующий бесполезность борьбы с новой властью и потому не пытающийся вступить с ней в полемику. Его отношение к власти скрыто в глубине его души, внешне он – «клетка громадного коллектива».
Другое дело – Алексей. Он младше. Он принял новую власть, но он хочет изменить её по – справедливости. Он думает, что власть заблуждается в отношении него, его семьи и других членов социалистического общества. Он пытается бороться. Результат оказался трагическим.
В 1930-е годы Алексей поступил в институт в Москву, но был арестован НКВД и посажен в Бутырку. На свидание с ним ездила мать Алевтины Александровны. Через некоторое время Алексея освободили, и он вернулся во Владимир. Однако мать, Татьяна Алексеевна, очень хотела, чтобы сын учился. Она была уверена, что с сыном произошло простое недоразумение, что в его деле уже разобрались, его освободили и что больше ничего подобного с ним не произойдёт. Она убедила сына вернуться в Москву и продолжить учёбу. Алексей не хотел, видимо он предчувствовал, что его ждет беда, но ослушаться мать он не решился. Алексей снова едет в Москву и опять оказывается в застенках НКВД. Он был осуждён на 10 лет (как помнила Алевтина Александровна) и отправлен в неизвестном направлении, больше о его судьбе семья ничего не знала.
Вера Сергеевна Бузыкова, мой научный руководитель, помогла Алевтине Александровне составить ходатайство в архив УФСБ города Москвы и Московской области по уточнению сведений о судьбе Алексея и через некоторое время Алевтине Александровне пришли ответы из разных архивов Российской Федерации. Из «Архивной справки», поступившей из Государственного архива Российской Федерации, стало известно, что Алексей был арестован 20 октября 1935 года (он учился на 1-ом курсе Плехановского института) органами НКВД за ведение «антисоветской агитации, т.е преступление, предусмотренное ст. 58. п. 10 УК РСФСР». 13 февраля 1935 года «приговором суда был подвергнут лишению свободы сроком на 5 лет с содержанием в исправительно-трудовых лагерях». Однако 31 марта того же года освобождён. Как известно, он вернулся во Владимир, но по настоянию матери на следующий год вновь поступил в тот же институт. А в январе 1936 года он вновь был арестован. Прежнее решение суда (об освобождении из-под стражи) было отменено, а старый приговор остался в силе. 17 апреля 1937 года он в зале суда был взят под стражу и направлен в Таганскую тюрьму. А из ИЦ УВД Владимирской области Алевтина Александровна получила ещё один документ, в котором, помимо вышеуказанной информации, сообщалось:
«26.03.1938 года осуждён тройкой УНКВД Дальневосточного края к высшей мере наказания, по какой статье не установлено. Приговор исполнен 7.06.1938 года».
В 1990 году Алексей Григорьевич Тюлюлин был реабилитирован за отсутствием состава преступления. Так трагически закончилась жизнь молодого человека, чья вера в закон и справедливость были жестоко попраны сталинским режимом. А сколько сотен тысяч, таких как Алексей Тюлюлин, расстрелянных, замученных, искалеченных и поруганных могли бы стать гордостью страны!
Иван Григорьевич избежал участи брата, хотя, по полученным архивным справкам, вызывался по делу Алексея в органы НКВД. Известно, что в начале 1930-х годов Иван Григорьевич работал на заводе «Карболит» в городе Орехово-Зуево. В 1935 году поступил в Московский институт физкультуры им. Сталина и окончил его в 1939 году с отличием. Его диплом хранится в архиве семьи Алевтины Александровны. О том, что он был увлечён спортом, укреплением своего физического здоровья свидетельствуют фотографии Ивана Григорьевича того периода и пометки, сделанные им на обратной стороне этих документов. На одной из них он стоит на берегу моря. На обратной стороне фото надпись: «Любая мать может гордиться таким здоровым ребёнком: 180 см роста, 80 кг чистого веса». Он горд своей прекрасной физической подготовкой, он полон сил и здоровья. Другая фотография запечатлела трех братьев. Они стоят по росту. Самый высокий Иван, чуть пониже – Александр и последний – Алексей. На обратной стороне фото рукой Ивана даются подробные записи всех физических параметров братьев: рост, вес, объём бицепсов, грудной клетки, шеи, талии, и многое другое. У всех братьев – хорошие спортивные фигуры.
Изучение судеб членов семьи Тюлюлиных в период с 1917 года по начало Великой Отечественной войны дало мне обширный материал для размышлений. Унижения братьев и их родителей, которые они вынесли во время тяжбы за восстановление их в избирательных правах, начисто лишили эту семью веры в закон, справедливость, порядочность окружающих. А арест ни в чём не повинного Алексея ещё раз доказал это. Соприкоснувшись с «красной мясорубкой» и понимая своё бессилие, Иван избрал для себя путь молчания, скрытности, чтобы выжить в этом новом жестоком мире. Мой герой ещё не знал, что обстоятельства жизни не только не позволят ему сбросить старые, но и вынудят примерить новые маски, снять которые он уже не сможет до конца жизни.
«Определённость в паспорте формально облегчит последние годы моей жизни»
Судьба Ивана Григорьевича в военные и послевоенные годы, наверное, похожа на судьбы многих других военнопленных, которые после войны отказались добровольно покинуть Германию или другие страны Западной Европы. Но два уникальных документа из его архива, попавшие в руки Алевтины Александровны уже после его смерти, её встреча с госпожой Бюль, которая со своим мужем долгие годы были друзьями моего героя, информация сотрудников Международного консульства о том, что Иван Григорьевич после смерти Сталина пытался восстановить связи со своими родственниками, заставили меня более глубоко задуматься над проблемами войны и плена.
Проблемы эти неразрывно связаны с политикой правительства СССР в отношении советских граждан, по тем или иным причинам попавших в плен, а в частности с неоправданно жёстким отношением к ним органов НКВД.
Вот передо мной лежат два уникальных документа из архива И.Г. Тюлюлина, написанные в 1972 году. Оба эти документа связаны с решением Ивана Григорьевича получить статус гражданина ФРГ. Оба документа – письма-ходатайства. Одно – в полицию города Мюнхена. В нем И.Г. Тюлюлин объясняет, почему он остался в Германии после войны. Очевидно, что он пытается обосновать легитимность предоставления ему немецкого гражданства. Второй документ – черновик письма в Верховный Совет СССР с просьбой о выходе из советского подданства.
Письмо моего героя в Мюнхенскую полицию при первом прочтении повергло меня в шок. Иван Григорьевич начинает так: «Мой отец, Грегор Тимолин, родился в или неподалёку от Вилны. … Он говорил по-литовски и по-русски. Его мать (моя бабушка) тоже немка. Мой отец умер в мае 1940 года во Владимире». Далее он сообщает, что его мать, Татьяна Алексеевна Шпагина – русская, умерла осенью 1940 года. Он также сообщает, что будучи «ребёнком, основное время … проводил под Вилной, в деревне и в Минске, у тети и бабушки, где … выучил немецкий язык». Прочитав эти строки, Алевтина Александровна была крайне удивлена, её отец (средний брат – Александр Григорьевич) никогда ничего не говорил ей о немецко-литовских корнях её деда. Для того чтобы окончательно разобраться со своими корнями она обратилась в Государственный Архив Владимирской области, откуда и получила справку о том, что родители её деда – Григория Андреевича Тюлюлина – «крестьянин села Сновицы – Андрей Терентьевич и Анна Гавриловна». Таким образом, Иван Григорьевич даёт заведомо ложные сведения о своём происхождении. Более того, он сообщает, что родители его умерли в 1940 году, т.е. ещё до начала Великой Отечественной войны, хотя до войны умер только его отец, а Татьяна Алексеевна прожила долгую жизнь и умерла в 60-ые годы. Об этом свидетельствует фотография из семейного архива А.А. Максимовой.
Первая версия, которая пришла мне в голову – легенда о разведке. Уж слишком много в судьбе моего героя загадочных и необъяснимых моментов существовало на момент начала исследования. Но в ходе бесед с компетентными людьми и изучения литературы по теме «война и плен» мне стало казаться, что разгадка заявления И.Г. Тюлюлина в другом.
Я узнал, что: «Согласно ялтинской договорённости, СССР и его союзники обязаны возвратить друг другу всех своих граждан, включая освобождённых военнопленных. Англо-американское командование не считало однако советскими гражданами тех лиц, которые не проживали в СССР до сентября 1939 года, т.е. жителей Прибалтики, Западной Украины и Западной Белоруссии»
Далее в своём письме в Мюнхенскую полицию Иван Григорьевич сообщает, в целом, достоверные сведения о себе, братьях и родителях, хотя и с некоторыми неточностями: «Достигнув высоких успехов в спорте, я смог в 1939 году закончить институт по физической культуре и спорту и работал учителем физкультуры»
Данным архива Министерства Обороны нет оснований не верить, однако остаются открытыми ещё несколько вопросов. Почему по данным ЦАМО и областной Книги Памяти И.Г. Тюлюлин числится как рядовой, в то время как в своих письмах в мюнхенскую полицию и Верховный совет СССР он пишет, что был лейтенантом. Зная, что Иван Григорьевич до начала войны окончил высшее учебное заведение, да ещё и с отличием, к тому же в тот период ему было более 30 лет, и, наверное, он прошёл допризывную подготовку (о которой упоминал в письме о восстановлении его в избирательных правах), трудно согласиться, что мой герой имел самое низшее воинское звание. Эту загадку мне разрешить так и не удалось.
В черновике ходатайства в Верховный совет СССР, И.Г. Тюлюлин пишет, что ушёл на фронт в составе «санроты народного ополчения»
Иван Григорьевич, согласно данным ЦАМО, призывался Владимирским городским военкоматом, хотя с 1935 года он учился и работал в Москве. Из опыта работы по восстановлению судеб погибших и пропавших без вести выпускников нашей школы мне известно, что призыв производился по месту учёбы, работы или прохождения военной службы. Следуя такой логике, И.Г. Тюлюлин должен был призываться в Москве. В столице формировались народные ополчения, и он мог вступить в одно из них. Ещё одна загадка, и та, и другая версия кажутся мне вполне обоснованными: здесь либо ЦАМО ошибается, либо мой герой сознательно пишет неправду.
В мюнхенском письме Иван Григорьевич писал, что перешел к немцам под Вязьмой. Поэтому я решил подробнее узнать о боях на данной территории. То что я узнал, меня потрясло.
«Дивизии немецкой группы армии «Центр» под командованием Фельдмаршала Бока, перейдя 30 сентября в наступление, прорвали оборону советских войск на трёх участках, отстоявших друг от друга по фронту на 150–200 км. Совершив глубокий охват с флангов, они вышли на тылы и 7 октября окружили в районе Вязьмы значительные силы Западного и Резервного фронтов. … В окружение попали 7 (из 15) полевых управлений армий, 64 (из 95) дивизии, 11 (из 13) танковых бригад, 50 (из 62) артиллерийских полков РВГК.
Войска оказались в тяжелейшем положении. Базы снабжения были утрачены. Немецкая авиация, господствуя в воздухе, наносила непрерывные удары. Изолировав районы окружения, она лишила возможности оказывать войскам помощь извне по воздуху. К исходу 13 октября соединения, окружённые под Вязьмой, израсходовали все боеприпасы и, лишённые возможности парировать удары врага, начали распадаться на отдельные группы и отряды, не связанные между собой. Организованное сопротивление врагу здесь прекратилось. … Общие потери военной техники под Вязьмой и Брянском составили: около 6 тыс. орудий и миномётов (78,9%) и свыше 830 танков (83,6 % их количества на 30 сентября) Точной потери личного состава в обоих котлах установить пока не удалось»
Всероссийская книга памяти. Обзорный том. М.: Военное изд-во. 1995. С.100-101. .
Не удивительно, что в таких условиях мог испугаться любой, всё-таки в войне участвуют люди, а не роботы. Однако возможность столь лёгкого перехода на сторону немцев (как её в письме в мюнхенскую полицию описывает Иван Григорьевич) показалась мне весьма сомнительной. Вновь необходимо было обратиться к литературе. Случаи такие имели место, но во многих просмотренных мною изданиях говорилось о том, что они были не столь часты, как и массовая сдача в плен. Практически с первых дней войны попытки добровольной сдачи в плен или перебега на сторону противника были пресечены действующим законодательством.
«Уже 28 июня 1941 года совместным указом НКВД, КГБ и прокуратуры СССР была введена ответственность членов семей заочно осуждённых «изменников Родины». Постановление ГКО узаконило внесудебную расправу над самими изменниками.
16 августа верховное командование Красной Армии выпустило печально известный приказ №270. Согласно этому приказу, все командиры, политработники, сдавшиеся в плен рассматривались как дезертиры, при поимки их надлежало расстреливать перед строем. Их семьи подлежали аресту, а семьи попавших в плен солдат лишались государственной поддержки»
Полян П.М. Жертвы двух диктатур: остарбайтеры и военнопленные в Третьем Рейхе и их репатриация. Москва. Ваш выбор ЦИРЗ.1996. .
Меня возмутило, насколько легко и непринуждённо советская власть свела всех, кто оказался по тем или иным причинам в руках фашистов, под общий знаменатель изменников Родины, не разобравшись в обстоятельствах каждого конкретного случая.
В общем факт добровольного перехода казался мне не очень убедительным. Однако возникает вопрос, а зачем нужно было Ивану Григорьевичу придумывать эту легенду? Убедительного ответа я искал и в литературе и Интернете, но так и не нашел. Остаётся лишь предполагать, что он сознательно искажает факты, оговаривает себя в письме в мюнхенскую полицию, добиваясь гражданства Западной Германии. Мне иногда кажется, что сам Иван Григорьевич запутался в этой вынужденной бесконечной лжи, но этого мы не узнаем никогда.
Более состоятельной в данной ситуации выглядит версия попадания И.Г. Тюлюлиным в плен, учитывая, что это было под Вязьмой.
Иван Тюлюлин понимает, что если он не погибнет в плену, то попадёт в лапы НКВД. Прошлое лишенца, судьба брата, расстрелянного по 58 статье, судьба родителей, бывших торговцев, не позволили бы моему герою выпутаться из расставленных сетей. Он оказывается между двумя жерновами. И.Г. Тюлюлин идёт на сотрудничество с немцами и начинает работать переводчиком в одной из немецких рот. В своей книге «Жертвы двух диктатур: остарбайтеры и военнопленные в Третьем Рейхе и их репатриация» Павел Полян пишет:
«Два слова о переводчиках и их статусе. Ими, как правило были поляки или западные украинцы, хоть немного знающие немецкий язык. Но иногда переводчиками были и свои соотечественники. На фоне «рядовых» остарбайтеров привилегии их статуса были ощутимы»
Полян П.М. Жертвы двух диктатур: остарбайтеры и военнопленные в Третьем Рейхе и их репатриация. М., 1996. .
Назад отступать было поздно, сказав «А» уже трудно удержаться, чтобы не сказать «Б». И.Г. Тюлюлин работает переводчиком в лагерях для военнопленных, меняет несколько лагерей. Первоначально его направили в основной лагерь под Минском, потом в Каунас, затем оказался «в Польше, и в конце в лагерь под Берлином»
Изучая литературу о власовцах, нам удалось обнаружить очень интересную книгу, где отдельная глава называется «Центр пропаганды Дабендорф». Оказывается, «зимой 1942/43 года в местечке Дабендорф под Берлином был создан учебный центр власовцев под официальным названием «Отдел восточной пропаганды особого назначения». За годы войны центр прошло около 5 тысяч курсантов»
До конца войны Иван Григорьевич остается в немецких лагерях. В конце войны он – переводчик в лагере Люкенвальде. «Из основного лагеря в Фаллингбостель нас должны были передавать русским»
До конца жизни мой герой так и не завёл семью, но установить связь со своими родственниками он пытался неоднократно. Об этом Алевтине Александровне сообщили в Международном консульстве при оформлении документов на оставленное им наследство.
В октябре 2004 года Алевтина Александровна с братом ездили в Германию и встречались с госпожой Бюль, которая, как было сказано выше, находилась в дружеских отношениях с моим героем. Она рассказывала, что Иван Григорьевич спрашивал их, читали ли они роман «Евгений Онегин». Он говорил, что это произведение надо читать только на русском и читал им целые главы романа наизусть. До конца жизни мой герой собирал русские пластинки, книги, журналы.
Понимая, что его возвращение на родину уже невозможно, в 1972 году Иван Григорьевич всё-таки решает принять немецкое подданство. Именно в этот период он пишет письмо в полицию г. Мюнхена, где объясняет причины своего невозвращения на Родину и доказывает легитимность предоставления ему немецкого гражданства. Для получения гражданства моему герою также необходимо выйти из советского подданства, что он и делает, написав письмо в Верховный Совет СССР. Сам текст письма мне не известен, однако Алевтина Александровна предоставила для исследования копию черновика этого письма:
«… Прошу В.С. СССР удовлетворить мою просьбу о выходе из Сов. гражданства для того чтобы принять подданство Зап. Герм. Вот уже 30 лет как я живу и работаю в ФРГ, где с 1970 г. получаю пенсию.
Мне скоро исполниться 70 лет и определённость в паспорте формально облегчит последние годы моей жизни.
Благодарный за всё и уважающий свою Родину и свой любимый русский язык
И.Г. Тюлюлин
22 ноября 1973».
Семейный архив А.А. Максимовой
Конечно же, ностальгия по родной культуре и тоска по родственникам томила, угнетала его, не давала покоя его душе.
Думаю, что Иван Григорьевич просто хотел мирно жить и работать по своей профессии. Он прожил почти весь XX век. Когда произошла революция, ему исполнилось всего десять лет. И с этого момента в его душу постоянно вгоняли страх, заставляли писать только угодное власти, любить только советский образ жизни. Что он пережил в плену? Об этом знают только те, кто плен прошёл, прошёл все эти ужасы, тяготы и лишения. Я в плену не был, со мной не обращались как с рабом и скотом. У меня нет никакого морального права обвинять таких людей, как Иван Григорьевич. Да, он пошёл на сотрудничество с немцами, работая переводчиком, и согласился вступить в армию Власова, но и вина тех, кто бросил их на неминуемую гибель в котле под Вязьмой и Брянском – огромна.
Иван Григорьевич прекрасно понимал, что вернуться в 1945 году на родину означает пойти на верную гибель самому и обречь на страдания родных и близких.
Он прожил 85 лет и умер в 1992 году. Об этом Алевтина Александровна узнала только в 2002 году. В течение 10 лет Международное консульство разыскивало родственников Ивана Григорьевича, оставившего небольшое наследство. И поиск этот начался с Литвы, настолько запутал власть мой герой! В составленном им завещании он просил не ставить на своей могиле никакого памятника или указательного знака. Его просьбу исполнили. Однако интересен и другой факт. Когда за несколько дней до смерти с Иваном Григорьевичем случился очередной микроинсульт и он попал в больницу, то он сбежал оттуда. Его сутки не могли найти, а когда всё-таки нашли его в ближайшем лесу, он повторял одну единственную фразу: «Мне надо в КГБ». Что он хотел рассказать сотрудникам этой организации уже новой России, в чем признаться или покаяться? Эту тайну Иван Григорьевич навсегда унёс с собой.
