Арестант «Чучмек» (Или правдивая история о поисках родины, имени, близких…)
«Изучив и сопоставив записи нетрудно прийти к выводу, что Свердловский НКВД отправлял детей репрессированных родителей 1931–1936 года рождения в Пермский облоно. Пермский облоно направлял детишек подальше от людских глаз, в глубинку. Детей везли по Каме до Ольховской пристани, а затем на лошадях – в детский дом под названием «Дача Башенина». Даты прибытия некоторых детей совпадают (не исключена вероятность, что записи сделаны в один день), но по подсчетам их набиралось самое большое 7-8 человек в один приезд.»
Эта история началась для меня в тот момент, когда я впервые увидела на встрече с пожилыми людьми Василия Викторовича Грохова. Каждый ветеран рассказывал свою историю, они были похожи на известные мне по учебникам истории рассказы… вдруг поднялся невысокий, седой, не по возрасту живой человек. Я была поражена уже первыми его словами:
«Я чувствую себя среди людей как чужой человек. Всю жизнь чего-то жду, вскакиваю на всякий шорох, но нет, я не бандит, скрывающийся от правосудия. Я – человек без роду, без племени. У каждого человека есть биографическая справка, и он ее произносит с уверенностью и с гордостью. А я их никогда не знал! Ношу чужое отчество, имею вымышленный день рождения. Не подумайте, что сам я это сделал. Это – история. Чем больше я стараюсь узнать, тем больше возникает вопросов. Мне уже 69 лет, а я так и не узнал: где родился, кто мои родители, чья рука направила меня в возрасте примерно двух лет в детский дом без свидетельства о рождении… моя «биография началась 1938 году в детском доме Башенино Фокинского района Пермской области. Мой первый документ выписан в 1943 году – свидетельство о рождении…»
У меня в голове стучало: «Не может быть, не может быть! Как это могло случиться?!». Я начала размышлять надо всем этим, и потом пришло твердое решение: найти через Совет микрорайона этого человека и постараться вместе с ним разобраться в этой истории. Первой согласилась помочь мне в работе преподаватель общественных дисциплин педагогического колледжа Венера Нагимовна Исмагилова. Затем я позвонила Василию Викторовичу, он очень обрадовался, и мы встретились – так началась наша совместная работа.
Венера Нагимовна помогла мне написать письма в ГАСО (Государственный архив Свердловской области) и ГАПО (Государственный архив Пермской области). Вместе с ней мы изучили документы в Чайковском городском архиве и детском доме.
К сожалению, «следов семьи» Василия Викторовича найти не удалось. Два областных архива – Пермский и Свердловский – на мой запрос не ответили.
Отец мой кто?А дед мой, кто? Кто мать моя?Откуда я?Где колыбельные края?Хотел увидеть их во сне, – напрасно.Так в каком огне исчезли все?И даже мать?Полсотни лет хочу понять.
Я начинаю свой рассказ строчками стихотворения, автором которого является Василий Викторович Грохов. Свою первую родину он не знает, а второй родиной считает детский дом в бывшей усадьбе сарапульского лесопромышленника Башенина – это место так и называется Башенинская дача в селе Завод-Михайловский Фокинского района (ранее Осинский уезд) Пермской области. Официальное название – Фокинский детский дом.
Во второй половине 1919 года, после освобождения Осинского уезда от колчаковцев, в Башенино была организована колония для малолетних преступников. В колонии находились дети в возрасте от 8 до 12 лет. У многих невозможно было установить фактический год рождения, имя и фамилию.
Усадьба Башенино расположена в живописнейшем месте, на берегу, а точнее: строения ее раскинулись вдоль большого пруда. Особенно впечатляет приезд летом: зеркальный пруд, окаймленный древним лесом, добротные постройки вдоль озера. Все постройки, несмотря на 100 летний возраст, выглядят добротно, т.к. были выполнены из лучшего строительного леса.
В 1932–1933 годах детей в Башенино всего 12 человек. Детский дом должны были расформировать. Однако в 1936 году привезли 30 человек из Осинского района.
В 1937 году была заведена «Книга движения выпускников Фокинского детского дома». Эта книга единственный источник информации о деятельности детского дома до 1946 года. В 1946 году появились: книга приказов, ежегодно обновляемые списки детей, списки сотрудников детского дома. В музее Чайковского детского дома (приемник детского дома Башенино с 1966 года) мы нашли два простых, но очень интересных для нас документа. Это список детей на 1 января 1939 года. В детском доме проживали 68 детей. Список составлен от руки чернилами синего цвета. Записи очень краткие.
Последняя запись является единственным документальным источником, подтверждающим прибытие в детский дом Василия Викторовича Грохова. Я беру на себя смелость считать, что эта запись действительно касается Василий Викторовича и думаю, что фамилия Грохов записана ошибочно. Этот документ никем не исследовался и нигде не упоминался, так как являлся личной записью воспитателя Раисы Николаевны. Запись свидетельствует о том, что Василия доставили в детский дом 12 марта 1939 года из Свердловского детского приемника. Социальное положение – «Свердловский НКВД».
Итак, вот передо мною список первых воспитанников Чайковского (Фокинского) дошкольного детского дома. Дата прибытия детей 1937 и 1938 годы. В этом списке из 14 воспитанников Грохов Василий Викторович отсутствует. Этот факт подтверждает, что Василий на момент составления данного списка в данное учреждение еще не прибыл.
Василий Грохов помнит два эпизода своей младенческой жизни:
«Лежу на весах, холодно, громко плачу, надо мной наклонились 2 женщины в белых халатах».
Возможно, это было в детском доме-распределителе. Всех детей в основном привозили из Перми. В Книге движения сведений о прибытии Василия в детский дом мы не нашли, так как в этой книге часть страниц отсутствует. Книга уже очень ветхая и вообще она чудом сохранилась среди старых вещей в одной из коробок хранилища детского дома. Мы посоветовали директору переплести книгу и хранить ее в музее.
В Башенино Василий прибыл с кличкой «Чучмек», которая так и гуляла с ним по всем детским домам. Была и «ласковая» кличка «Горох», но так его называли только в Башенино (Фокинский детский дом).
Я внимательно изучила записи по Книге движения выпускников Фокинского детского дома и мне удалось получить довольно скудную информацию о первых воспитанниках. Книга велась не регулярно, записи делали чернилами. Книга заполнялась по алфавиту, и страницы с фамилиями на букву «Г» отсутствуют.
С 1937 по 1941 год дети поступали по разным документам – направлениям. Из областного дома ребенка – дети поступали с полными данными, с указанием места нахождения родителей: «мать умерла – дата», «лишена материнства», «родители в розыске», «подкидыш» – такие записи стоят в графе «Семейное положение». Изучив и сопоставив записи нетрудно прийти к выводу, что Свердловский НКВД отправлял детей репрессированных родителей 1931–1936 года рождения в Пермский облоно. Пермский облоно направлял детишек подальше от людских глаз, в глубинку. Детей везли по Каме до Ольховской пристани, а затем на лошадях – в детский дом под названием «Дача Башенина». Даты прибытия некоторых детей совпадают (не исключена вероятность, что записи сделаны в один день), но по подсчетам их набиралось самое большое 7–8 человек в один приезд. В Пермском архиве, возможно, существуют списки детей, которых отправляли в Башенино, но ГАСО не ответил на наш запрос. Именно в Пермском облоно или НКВД детям могли дать «новые» фамилии. Очевидно, это делалось очень спешно: из дат рождения указывается в основном только год рождения, но и эти даты могут быть не точными. Все делалось для того, чтобы человек никогда не нашел свою родину, близких людей, и даже свой день рождения, имя, отчество… Этих детей не хотели отдавать и родственникам. Трудно поверить, что все это происходило в нашей стране в середине XX века!
Таких детей было много, об этом свидетельствует тот факт, что только через Башенино их прошло до 80 человек. Это только те, кто был направлен Свердловским НКВД. У некоторых детей записаны национальности (татарин, еврей, китаец, удмурт…), но именно у нерусских детей не записаны даты рождения (даже год).
Я старалась переписывать записи без «ошибок», т.е. – точно так, как они были сделаны много лет назад.
В графе «Сведения о родственниках» записано «Свердловский НКВД». «Это и есть вся моя родня, которую мне подарила Родина» – с горечью констатирует Василий Викторович.
В то время, как известно, в стране происходили репрессии и Василий Викторович мог быть и сыном, скажем, генерала Грохова (расстрелян в 1936 году), или сыном секретаря Свердловского обкома партии, или любого другого «врага народа»…
Василий был очень маленького роста, худенький, но очень подвижный, отличался любознательностью и способностями в различных областях: гимнастика, танцы, пение, хорошо читал стихи, рисовал. Музыкальный работник Софья Гавриловна Каратыгина учила наиболее способных детей нотной грамоте. В 1943 году Василия перевели в другой детский дом. Но именно с Башенино связаны самые лучшие воспоминания, именно здесь он нашел через много-много лет свою вторую родину. Очень хорошо помнит некоторых ребят: Витя Гуляев, Люба Суббота, Тома Коноплева, Ваня Песков, Боря Хафизов, Зина Пименова, Гена Гурьянов, Вася Турненко – и у каждого одна запись: «Свердловский НКВД».
В детском доме с ними всегда находились молодые воспитательницы. Они умели делать всё. Сами придумывали сказки, учили детей кататься на лыжах, пели вместе с детьми, учили их танцевать, рисовать, ставить концерты, собирать лекарственные травы, грибы, учили по голосам распознавать птиц. А если кто-то из детей заболевал или плакал, то опекали как своих собственных детей.
Очень хорошо Василий помнит эпизод, когда его пригласили к директору в кабинет. Там у него спросили: «А знаешь ли ты свое отчество?». Василий ответил «нет» и тут же спросил «А зачем это?»
Ему ответили, что у каждого человека есть отец, поэтому, когда Вася станет взрослым, он будет носить имя и отчество (по отцу). Василий опять задал вопрос: А зачем нужен отец, что он делает?
Ему объяснили, что отец помогает сыну, защищает его, работает… Тогда Вася обрадовано выкрикнул: «Пишите, Викторович – я!» Он был маленьким, его часто обижали, на помощь всегда приходил старший воспитанник Виктор. Тут же и сказали, что «родился он в самый светлый пролетарский праздничный день 1 мая» так Василий «обрел» отца и день рождения.
Перед отправкой в другой детский дом, видимо, и появился на свет первый документ Василия Викторовича – свидетельство о рождении.
Такие же документы получали все дети, прибывшие в детский дом в 1937–1938 годах. В музее детского дома я нашла письмо бывшей воспитанницы этого детского дома Анны Ивановны Колеговой директору Валентине Матвеевне Хуртай:
«Я Колегова (Дунина) Анна Ивановна 1932 года рождения прибыла в Фокинский (официальное название) детский дом в 1939 году. Выбыла в 1940г.
…Помню лес, где мы проводили много времени, где было много ежей. Даже один ёж жил у нас в спальне, спальня у нас была очень большая. После ремесленного училища работала 38 лет на заводе им. Свердлова. Сейчас на пенсии… Сколько я была в детском доме я не помню, меня сняли с парохода. Фамилию дали мне в Фокинском детском доме, так что подлинную фамилию свою я не знаю. В графах родители в Свидетельстве стоит прочерк, а место рождения – с. Фоки. Дата выдачи документа 12 июня 1940 года. Вот и все, что я могу вам написать».
Также выглядит и документ Василия Викторовича: без записи в графе родители – отец и мать. Дата выдачи документа 1943 год, накануне отправки в Соликамский детский дом.
Впервые о семье, о доме, о фамилии Василий глубоко задумался в Соликамском детском доме, так как там они учились с «местными» детьми в одной школе.
«В младенчестве мы не задумывались: кто мы? Откуда? Где мама и папа? Кто они? Но позже, в школе, видя чистеньких мальчиков и девочек, без коросты, без грязи в ушах и соплей, вначале ошалело глядели на них, потом спрашивали воспитателей: «А где мои мама или папа? Откуда я взялся?» нам отвечали: неизвестно. Родили меня, положили на крыльцо к какой-нибудь бабке без имени, без фамилии, без года и дня рождения…
Неужели такое бывает? Ваня Сливка, Беззубов Коля, Вороненок Миша, Боря Хафизов, Люба Суббота, Тома Коноплева, Катька Жаба, Ваня Неизвестный, Паша Зопа, Надька Гагуша, Фотя Мальцева… их очень много без роду-племени. Их всех подкинули? Еще он помнит, как однажды попал в кузницу. Запах наковальни показался ему до боли знакомым. Что-то шевельнулось внутри. Так по крупицам он собирал осколки своего прошлого.
В книге регистрации отмечено, что Василий Грохов и еще 27 воспитанников в июле 1943 года были отправлены в школу-интернат в Соликамск.
Василий хорошо запомнил дорогу до пристани «Симониха» около города Сарапула. Чтобы до нее добраться детям пришлось идти пешком 20 км целый день. До пристани добрались поздно вечером и поэтому на пароход не попали. Пришлось ночевать в здании вокзала, с детьми оставалась молодая воспитательница Раиса Николаевна. Ночью в закрытые двери вокзала стучались местные хулиганы, всем было страшно, боялась и воспитательница. Утром пришел пароход. До Соликамска плыли 3 дня.
Запах пороха и арест
В Соликамске школа-интернат располагалась напротив старой церкви. Первое ощущение, которое испытал здесь Василий – голод, который сопровождал его до армии. После сытой жизни в Фокинском детдоме начались трудные четыре года поисков пищи. Эти жуткие годы Василию запомнились набегами на огороды, воровством пороха. Мальчишки воровали его на испытательном полигоне, а потом вечерами украдкой бегали взрывать. Сколько же человек остались без рук, с обожженными лицами и без ног, а сколько погибло? Вася один раз видел как погиб мальчик из местных. Вскоре после этого случая они с друзьями: с Ваней Носковым и Генкой Новиковым решили бежать на фронт. Весной 1944 года убежали, их поймали уже за территорией области, вернули в детский дом. Рядом с детским домом находился военный госпиталь. Детдомовцы часто давали раненым концерты, которые Василий запомнил на всю жизнь.
«10–15 человек-воспитанников детского дома очень старательно готовили концертную программу для выступления перед раненными бойцами. Сочиняли частушки про глупого Гитлера и фашистов, пели патриотические песни, танцевал, бойко плясали, исполняли акробатические номера. Я вместе с Мишкой Самоходкиным на полном серьезе лихо плясал «польку драчунов». Раненые хохотали и просили повторить. Потом нас разбирали по палатам и угощали хлебом с маслом, кашами, иногда даже конфетами. Признаюсь, с концертами мы усердствовали ради угощений».
Жизнь запомнилась эпизодами. 9 мая 1945 года в Соликамске праздновали Победу! Занятия в школе отменили, все ликовали, радовались. Детям привезли мороженое – целую флягу! У Васи не было ботинок, он обвязал ноги тряпками и пришел. Босиком считал идти не солидно, по такому торжественному случаю. Его просмеяли: «Что ты как немец пришел?» Пошел просить у кого-нибудь обувь, но когда вернулся, то мороженое уже кончилось, чтобы совсем не обидеть мальчонку, взрослые дали ему облизать флягу. Василий постоянно хотел есть, он был очень худым, отставал по весу от сверстников. За хорошую учебу в 1946 году его отправили в санаторий около села Мошево. Прошло уже более 3-х месяцев, но за ним не приезжали. Оказывается, школу-интернат расформировали, а детей отправили в разные детские дома. Так Василий Викторович оказался в Кунгурском детском доме. Первый день пребывания в Кунгуре запомнился Василию на всю жизнь. В этот день их повели в кино, но Василий не попал на сеанс, так как подрался с «ушастым» парнишкой, впоследствии с которым крепко подружился. Когда вечером в столовой ребята рассказывали об увиденном в кино, Василию стало обидно, что он не попал на сеанс. Здесь же Василий Викторович впервые услышал настоящий оркестр. Его живо заинтересовала музыка. Когда он однажды пришел посмотреть, дирижер спросил его: «Хочешь играть?». Василий смело ответил: «Хочу!». Его спросили: «А что, можешь?». Мальчик честно признался: «Не могу». А уже через месяц он играл на первой своей трубе. Через год его пригласили играть в оркестр машиностроительного завода. А потом – играл Моцарта, Бетховена… Директором детского дома был однорукий человек, который жестоко обращался с детьми, однажды он избил ученика. Тогда дети написали письмо Сталину, директор начал выяснять, кто это сделал.
Где-то в конце 1949 или в начале 1950-х годов, в газетах писали о холодной войне и угрозе третьей мировой войны. В газете «Правда» корреспондент «Вашингтон-пост» взял интервью у Сталина: ему задали вопрос: «Будет ли третья мировая Война?». Ответ Сталина занял полстраницы, отвечал он много и неконкретно. Всех детей заставили выучить этот ответ. Василий выучил его дословно, но так и не понял, что же все-таки ответил вождь. «Почему он так много говорил?» На занятии Вася как стихотворение прочитал этот ответ. Приехала комиссия – проверять, вспоминает он. Его вызвали в числе первых. Проверяющие сидели с непроницаемыми лицами и молча смотрели на стриженного маленького мальчонку:
– Выучил?
– Выучил!
– Рассказывай!
Вася Грохов молчал, как партизан. Долго церемониться с ним не стали: выгнали за дверь. Когда вернулся в интернат, его уже ожидали люди из НКВД. Мальчика (а было Грохову 14 лет) поместили в КПЗ.
«Никаких обвинений не предъявляли. В той же камере находились еще двое: пацан и дядька, спавший лицом к стене. Парень начал задираться, наезжать на новенького. «Дядька» заворочался, поднялся и съездил обидчику Василия по лбу. Больше тот не приставал.
– Ты из детдома? – поинтересовался защитник у мальчика и посоветовал, как вести себя с дознавателями: прикинься дураком – многое сойдет с рук. Василий так и сделал.
Вскоре его отпустили на волю: что с дурака возьмешь, долдонит одно и то же».
Арестант «Чучмек» и всё, всё, всё…
Когда Василию исполнилось 16 лет, и пришла пора выходить в люди, его послали в ремесленное училище, но из-за малого роста, он не был принят. Размер обуви, как у китайца, 33. Шахтам Кизила он тоже не подошел. Нашлось место в деревне Моховая, в колхозе «Правда»… Жил в бригадном доме, при конном дворе, спал на полатях. Наволочку и матрасовку старший конюх, тетя Валя, разрешила набить соломой.
«Поскольку в детском доме нас, всех мальчишек стригли под машинку, то в деревне через пару дней услыхал, что меня крестили Арестантом. Еще через пару недель встала неразрешимая проблема: где достать еду? Десять рублей выданные в детдоме очень быстро закончились. По вечерам я приходил на склад, садился на крыльцо, ждал, когда опустеет улица и принимался сметать в фуражку рассыпанное зерно, крупу, сахар и еще что-то… На краю деревни за чьей-то баней жадно съедал добычу.
В праздник Октября я дрался с пятью или шестью деревенскими оболтусами. Дрался, как в последний раз в жизни. Спасибо тете Вале. Она разогнала парней и притащила меня на конный двор. Десять дней я ворочался на полатях, соображал и вздыхал. Хотел уехать куда-нибудь, где тепло и много-много фруктов. Но куда уедешь без паспорта?»
Продолжал жить в деревне, подбирал на складе объедки после механизаторов, которые часто выпивали и приносили себе закуску. К выпивке Василий никогда не стремился. Наверно это и спасло его от серьезных преступлений и тюрьмы. Из деревенской жизни Василий Викторович помнит такой случай:
«Я так голодал, что еле волочил ноги. Однажды увидел такую картину: идет мужик пьяный, а из сумки торчит хлеб, вот-вот выпадет. Вдруг замечаю, что за булкой слежу не только я, но и собака. Она шла тихо за мужиком, толи хотела выхватить хлеб, толи ждала, когда он выпадет сам. Хлеб выпал, я бросился к собаке, а она уже схватила хлеб и побежала, я за ней. Собака бежала хорошо и быстро, а я не мог ее догнать. Остановился и начал ее уговаривать: «Подожди, не убегай!» и так видимо жалобно получилось, что собака остановилась, посмотрела на меня, положила хлеб перед собой и начала отползать назад. Я медленно двинулся к хлебу, она остановилась. Я поднял булку хлеба, разломил на 2 части (равные!) и одну отдал собаке. А другую сам жадно начал есть, собака же не спешила начать трапезу…»
В середине зимы бригадир устроила Василия на квартиру к бабке, которую все звали Григорьевной. Продолжал работать на конном дворе, возил с полей солому, дрова из леса, помогал в мастерской. На трудодни ничего не получил. Порядка в колхозе не было, никто не знал, сколько чего заработал. Василию бригадирша иногда выписывала записку и посылала на склад получить муку или картошку. Василий шел, но склад был далеко и всегда закрыт, приходится ждать.
Приходит кладовщик и выдает продукты, пока он набирает норму. Василий смотрит на рассыпанные по полу крупу, макароны, сахар и мечтает: «вот бы ночью залезть, подмести, собрать эту еду – дня на два хватило бы!» Он даже не мог додуматься, что если уж залезешь, то можно взять не с пола, а из мешков. Василий помнит, что в колхозе он был очень злым, особенно его ошарашил разговор, который он услышал через два–три месяца своего пребывания в деревне. Однажды он немного опоздал на разнарядку и когда подходил, услышал: «А где арестант? Пусть едет на жерди, а то слоняется туда-сюда». Василий понял, что говорят про него. Обидело слово «Арестант». «У них выходит и детдом и тюрьма учреждения одной категории!» Обидно, но промолчал. Спустя несколько дней один подросток обратился к нему, назвав «арестантом». Василий не выдержал, ударил обидчика по лицу кулаком и тут же прорычал: «Если еще кто-то обзовет – сожгу!» Отношение сразу изменилось. Мужики даже стали предлагать закурить. Старался не воровать, боялся, что свалят все равно на него. В деревне воровство было, местные лоботрясы часто шарили по кладовкам и сеням, а колхозники подозревали Василия. Лежал по ночам и думал: «неужели бестолковые мужики не могут догадаться, кто трясет кладовки? Ведь все просто: нажрался сметаны, колбасы, хлеба – значит, дома есть не будет – ведь не резиновый же он…»
Очень нравилось, когда посылали возить зерно на мельницу. Благодать – можно всю дорогу зерно жевать! И снова мысли: «Наняться бы, куда-нибудь работать, все бы делал целыми днями, только бы горячий суп давали, кашу, может и котлеты…»
Григорьевна, у которой квартировал Василий, жила бедно. Она работала истопником в школе, был у нее небольшой огород, поросенок и несколько куриц.
Утром, вернувшись с работы, она топила печь и ставила варить два чугунка: маленький для себя, большой с картошкой для свиньи. Когда она вынимала из печи большой чугун и ставила его остудить, Вася ловил момент, хватал горсть – две-три картошки и прятал в карман. Это он не считал за воровство, так как знал, что свинья съедала не все, Василий это видел сам. Однажды после двухдневного голодания, он в очередной раз «караулил» чугун. Хозяйка не отходила. Квартирант не вытерпел и пошел к чугуну, но Григорьевна опередила… «Все помню, хотя прошло сорок лет. Видимо лицо мое выражало в высшей степени крах готовящейся операции, конец надежды, потому что глаза хозяйки сделались умными, словно что-то отгадавшие. Она поставила чугун, заглянула в него и заплакала». Василий выскочил из дома, ушел на конный двор и старался реже оставаться с хозяйкой, ему было стыдно. Он жил в одиночку: одиночество скрашивали три любимых места: сеновал на конном дворе – мягко, но холодно, кузница – тепло, но без еды, чердак детского сада – возле труб тепло, но далеко ходить.
Запомнился Василию праздник в деревне: День Советской Армии.
В этот день вся деревня была пьяна. Василий был свободен. Вернулся домой, поспать на полатях. Григорьевна в черном сидела за столом одна. На столе стояла бутылка водки, в тарелке дымилась крупная картошка… Василий хотел уйти, но она грубо остановила: «Чего косоротишься? Сымай куфайку – помянем моих мужиков»… В тот день Василий ел и картошку, и капусту, и грибы, и хлеб, и даже маленькие липкие конфеты! Она смотрела на парня, пила водку и ничего не спрашивала, заметно пьянела, и под конец взгляд ее стал брезгливым. Он тогда подумал, что таким взглядом, наверное, смотрят на шакалов, мокриц…. Хотел остановиться, но не мог. Было бы на столе еды на 5 человек – съел бы, не задумываясь! После этого праздника, она иногда предлагала: «Иди, поешь, в маленьком чугунке». Вася не отказывался.
Из деревенской жизни Василий Викторович помнит еще один случай: «Однажды ночью мы пахали зябь. Зажгли костер на берегу. Увидели в реке бочку. Она плыла по воде, заледенелая, мы ее достали и хотели отогреть. Бросили в костер, а она взорвалась, рвануло сильно, нас отбросило от костра, а механику оторвало ногу. После оказалось, что это был бензин».
Года через полтора, в конце сентября, Василию Грохову пришла повестка явиться в военкомат. Он очень обрадовался. Он считал, что про него все давно забыли, думал, что нигде не числится, что абсолютно никому не нужен.
На врачебной комиссии ему был объявлен диагноз – дистрофия. Ему сказали одеваться и ехать домой. «Не годен». Тут у Василия неожиданно проснулось красноречие, и он громко начал убеждать врачей, что здоров. Быстро шагнул к столу и с места запрыгнул на него. Затем, видя подобревшие глаза военного комиссара, сложил руки перед собой в молитве и, дурачась, попросил: «Ну, пожалуйста, возьмите меня в Армию. Я хороший». Военный, широко улыбаясь, сказал: «Уговорил!».
Его отправили в Челябинскую школу, в полк под названием «Красные казармы». Режим Василию очень понравился: еда по расписанию, собственная кровать, а нормативы он сдавал очень легко.
В армии он получил медаль за спасение жизни офицера. Рассказывать об этом не любит, так как считает, что на его месте любой человек помог бы другому человеку.
Я всю жизнь иду по краю обрыва
После армии Василий Викторович остался жить на Сахалине, работал сначала на заводе, а потом на складе – грузчиком. Его все время принуждали к воровству, но Грохова сумела поддержать одна женщина, со временем ставшая его спутницей жизни. Она отправила Василия Викторовича в Пермь к своим родственникам, чтобы он начал искать своих родных. В Перми Василий Викторович узнал, где находится Фокинский район. Приехал в 1962 году в город Чайковский. Долгое время не мог устроиться на работу, потому что никуда не брали. Ему помогла Алла Алексеевна, с которой он когда-то жил в детском доме. Она предложила Василию Викторовичу устроиться на работу в кинотеатр «Искорка» – художником. Вскоре, рассказала ему про Башенино. Василий Викторович сразу же поехал туда, для того, чтобы узнать про свое рождение, родителей, Родину.
Скорее всего, Василий Викторович был ребенком врагов народа. Этой точки зрения придерживалась и бывший директор Фокинского детского дома Валентина Матвеевна Хуртай. С Валентиной Матвеевной Василий Викторович встречался неоднократно. Однако, она не рассказала ему о существовании «Книги движения выпускников Фокинского детского дома». История складывалась обычная для тех времен: родителей расстреляли, а его отправили в детский дом.
Что бы хоть, что-то узнать о себе Василий Викторович устроился на работу в этот же детский дом, где провел свое детство. Но это дало мало результатов. Оказалось, что из работавших в 1938–1943 годах сотрудников жива только одна женщина. Она могла бы что-нибудь вспомнить. С первой встречи с ней Грохов почувствовал, что она избегает откровенных разговоров.
В 1972 году Василий Викторович прочитал в газете «Комсомольская правда» объявление о конкурсе, проводимом ЦК профсоюзов, по теме: «Детский дом нового типа». Будучи человеком, с активной жизненной позицией, он решил принять участие в этом конкурсе. Написал работу «Детский дом нового типа».
Особенно интересен тот факт, что Василий Викторович и все бывшие воспитанники детских домов считают, что выжили благодаря способностям воспитателей увлечь воспитанников трудом. «В основе воспитания – лежит труд. Но только полезный и в меру, обязательно добровольный» – утверждает автор конкурсного проекта.
***
В наше время часто можно услышать выражение: «Сын за отца не отвечает!». За кого же ответил Василий Викторович, в двухлетнем возрасте выхваченный из семьи, оторванный от Родины? Чем глубже я вникала в эту непростую судьбу, тем больше у меня появлялось вопросов. Как назвать действия людей, уничтоживших связь поколений?
Прошло много лет с тех пор. Василию Викторовичу уже 70 лет. Сегодня нет в живых людей, которые работали в детском доме, умирают и те, кто в числе первых прибыл в Фокинский детский дом.
«Искать виновных уже поздно» – говорит Грохов и с ним трудно не согласиться.
«А надо ли искать?» – спросила его я. Он сказал, что не стал бы искать, если б был уверен, что все это больше ни с кем и никогда не повторится.
Однажды в автобусе слышу громкий, уверенный голос пожилой женщины: «Развели в стране бардак, а теперь сами не знают, что делать! …Сталин вот знал, у него порядок был, Сталина бы нам сейчас…» Мне стало страшно и стыдно, больно и горько – все эти чувства нахлынули одновременно. Очень хотелось напомнить женщине, что было «хорошего» в то время, но не хватило сил. Шла и думала: «Что будет с нами через 20, 30, 40 лет? Неужели еще когда-то мне или моим внукам придется увидеть «такое» свидетельство о рождении как у Василия Викторовича Грохова?! Или услышать снова рассказы «Как мне давали в детском доме отчество?», «Кто и как решил, что я родился 1 мая 1936 года»?… А где – то, в глубинке, в стороне от людских глаз появится малограмотный, беспринципный чиновник – «шутник». Он будет, направо и налево, раздавать прибывшим детишкам имена, фамилии, дни рождения, царапая затылок и от его низкого культурного уровня «появятся на свет»: Жаба, Гугуша, Мимика, Сисиска… или Чучемеков Абдулай Белибердыевич…
При выполнении работы использовались подлинные документы Чайковского государственного архива, личные документы В.В. Грохова и воспоминания воспитанников и сотрудников Фокинского детского дома.
