О войне по всей стране. Пермский край

«Мы вас помним, земляки»

Автор: Цыгвинцева Анна
Руководитель: Цигвинцев Николай Афанасьевич
г. Чайковский

Самсон родился 10 июля 1925 года. Таким образом, когда началась война, ему еще не исполнилось и 16 лет. Но уже тогда, будучи совсем мальчишкой, как вспоминала позже мама, он с юношеским задором говорил: «Вот пойду я на войну и Гитлера в мешке домой принесу!» Ничего, кроме улыбки, у взрослых его слова, конечно, не вызывали.

Из воспоминаний Ивана Батуева: Весной 1942 года Самсона (ему шел семнадцатый год) призвали в армию. Сначала он отправился в Кунгур, где располагалась учебная часть, и обучался на минометчика. В конце лета того же года его навестили мама и сестра Татьяна. В это время в Перми как раз шло строительство речного вокзала, и, чтобы получить билеты до Кунгура, маме и сестре пришлось отработать определенное количество часов на стройке. Впрочем, чего не сделаешь ради свидания с любимым сыном и братом? Но вернулась из той поездки мама опечаленная: «Солдаты, — рассказывала она, — ходят худющие, кожа да кости! Не то, что командиры — отъевшиеся, пузатые, круглолицые!» Самсон был страшно рад тем скудным гостинцам, которые привезли из дома мама и сестра.

Не прошло месяца с начала войны, как очень мирный человек, самый сильный и трудолюбивый мужик в деревне — мой дед — стал солдатом. Родина в опасности, и его никто не может заставить остаться дома — он солдат.
Чебаркульские военные лагеря. Осень сорок первого. Бои под Москвой. Ельненское направление. Дед мой, крестьянин-землепашец, не раз плакал. Не от боли и усталости, а при виде пылающих богатых полей пшеницы. Уральский колхозник плохо разбирался в военных терминах: он мог доложить, что пушки противника передвинулись из ржи в гречиху, а не с правого фланга на левый, но воевал мой дед на славу. Он с боями прошел Московскую и Калининскую области, участвовал в освобождении Ржева, Торжка, Великих Луг. Под Смоленском был ранен, попал в госпиталь, затем после недолгого отдыха дома — снова на фронт, в самое пекло, на Курскую дугу. Дед рассказывал, как двое суток тащил на спине раненого командира, выходя из окружения. За спасение командира он был представлен к награде.

«Чужие, ставшие своими?»

Автор: Вахрушева Валерия
Руководители: Дружинина Светлана Анатольевна, Крылова Светлана Анатольевна
с. Григорьевское.

Именно в это тяжелое для нас, для страны время в селе Гри­горьевское появляются немцы. Враг, который был так далеко — вот он. «Их привезли в товарных вагонах и высадили на станции. Они были из группы армий “Центр”, побитой и потрепанной под Москвой. Немцы замерзли в пути и теперь, на ветру и морозе, дрожали, лязгали зубами. Они подняли воротники у шинелей, надвинули поглубже свои суконные с козырьками шапки, закрыли ими рты и носы; и все начали пританцовывать на снегу, запихав ладони в рукава, прихлопывая себя по бокам» [1] .

Колонна из 30 фрицев марширует по сельской улице. Село замерло. Это те, кто убивал, это те, кто топ­тал и топчет нашу землю! Да, это те. «Лица у немцев были небриты, щеки ввалились, губы от стужи одеревенели, покоробились, поголубели. В колонне белели грязные марлевые повязки, покрытые коричневыми пятнами, присохшие к ранам голов или рук. На ком-то сохранилась каска, имевшая хищный вид и ломаную в основании линию. Другой был одет в черный комбинезон и в тяжелый оребренный шлем танкиста. Третий немец закутал голову одеялом, а четвертый — то ли женским платком с кистями, то ли четвертушкой скатерти. По обе стороны колонны шагал конвой, держа на весу винтовки со штыками.Бежать военнопленным было некуда, незачем и не хотелось. Одни уже пали духом и больше не годились для войны, другие после страшных боев стали намного умнее и хитрее, некоторые же с самого начала не верили, что им надо воевать».

Но уж очень вид их жалок: одежда потрепана, многие ранены и все как один прячут взгляд. С осени 1943 года село зажило дугой жизнью: в старой школе раз­местился госпиталь для пленных немцев. Односельчане относи­лись к ним без ненависти, скорее с любопытством «К пребыванию пленных немцев в селе местные жители относились довольно спокойно. Мы даже не завидовали их белому хлебу и маслу». «С немцами не общаем­ся — они фашисты. Отношение к немецкому языку в школе плевое — зачем знать язык захватчиков. С уроков немецкого зачастую убегаем на остров ниже пруда»[2].

«Люди относились к немцам без ненависти, скорее с любопытством. Мы, дети, вначале их боялись, а потом не обращали внимания. В крайнем случае дразнили, кривлялись, как это умеют дети»[3]. «Помню, были Тепс, Адам — они были добры к нашим, к местным. Жалели русских женщин, говорили, что их женщины к работе ленивы. У них, у немцев, подсобное хозяйство в д. Анферы было: хлеб, сено, картошка. Они убирали хлеб, а мы, женщины, вязали снопы»[4].

Из воспоминаний Э.Н. Беспа­ловой: «Я в то время работала в мастерской, шила нательное белье для военнопленных немцев. В ос­новном, они были худые, исто­щенные, офицеры же питались значительно лучше. Солдаты при­ходили к нам за молоком. В то вре­мя мы держали двух коров. Я все­гда их поила молоком и давала хлеба. Солдаты меня благодарили и называли “Матка”».

Зимой немцы работали в лесу на заготовке дров, летом укрепляли плотину. Кор­мили их, вероятно, тоже неважно, потому что в свободное от рабо­ты времена немцы нанимались помочь сельчанам по хозяйству за стакан молока, кусок хлеба. «Военнопленные свободно гуляют по селу, некоторые с удочками сидят на плотине, пробуют ловить рыбу. Вдовы -солдатки приходят к начальнику госпиталя, просят, чтобы немцы помогли в хозяйстве — то печь сложить, то крышу пе­рекрыть. Отпускают. Среди немцев многие из сельской мест­ности, работу делают добросовестно, с умом».

 Но никогда они не попрошайничали, за что и стали их уважать на селе. Некоторые немцы, скучая по своим семьям, вырезали из дерева игрушки и дарили сельским мальчишкам. Вот как вспоминает о дружбе с немцем Чебыкин А.Ф., выпускник нашей школы, в своей книге «Герой Днепра»: «На Пасху Пауль дарит мне резную деревянную шкатулку, отшлифованную до блеска. На крышке ангел, а по бокам серп и молот. Меня это сочетание удивляет. Пауль объясняет: «Мы просим у Бога хлеба насущного, но для этого надо трудить­ся и в поле и на заводе». На внутренней стороне крышки готическими буквами, но на русском языке: «Александру от Пауля. Апрель 1948 г.»[5].

 «Долговязый, с тонкой шеей, бледным лицом и горбинкой на носу пожилой немец запрягает лошадь. Немец часто каш­ляет. Ночью шел снег, дорогу перемело. Прошу: «Фриц, под­вези до школы». Он отвечает: «Нихт фриц, их бин Пауль, гут». Дерзко рублю: «Фашист!» Немец побледнел еще больше: «Нихт наци, их социалист». Я вытаскиваю картофелину, раз­ламываю, от картофелины идет аппетитный запах. Немец перестает запрягать, смотрит на меня серыми печальными глазами и сглатывает слюну. Я достаю еще пару картофе­лин, протягиваю Паулю. Стоит как завороженный, затем бе­рет, руки трясутся, в глазах слезы, низко кланяется — благо­дарит. Не очищая, откусывает картофелину небольшими ку­сочками. Медленно разжевывает, долго держит во рту, гло­тает. Спохватился: вытаскивает из кармана корочку хлеба и предлагает мне. Просит: «Возьмите, битте». Я отказываюсь, не беру. Пробуем говорить на смешанном русско-немецком языке. В школе грамматику учили дотошно, но запас слов невелик, разговорной практики — никакой»[6].

Может быть, именно поэтому, из-за боязни презрения, молчали и молчат три женщины села Григорьевского, у которых в то время родились дети от военнопленных немцев. Но ведь именно для них эти чужие немцы стали не просто своими, а родными, близкими, любимыми людьми. Мы слышали воспоминания одного из этих детей, который спрашивал, умолял умирающую мать сознаться в том, что его отцом был пленный и назвать его имя. Страх настолько велик, что даже на смертном одре человек не называет имени. Хотя минуло полсотни лет, и мы живем уже в другой стране и, казалось бы, должны и мыслить, и жить по-другому. Но силен в нас страх, страх быть непонятым, страх быть другим.

Разделение врага на «человек» и «немец» существовало лишь поначалу, но по мере знакомства эти понятия в сознании односельчан все более сливались. «Они не похожи были на врагов: не было звериного оскала, взгляда исподлобья, да и глаза они прятали, весь их вид просил извинения»[7]. «Мы с бабушкой готовили парник для рассады. Немцы шли с работы. Немец, шедший последним, остановился, показывая на кучи коровяка: «Пильце! Пильце!». Мы знали, что это по-русски «грибы». На кучах коровяка росли грибы, которые у нас в пищу не употребляли. Немец снял пилотку, и мы собрали все грибы в нее. Тут наша бабушка принесла в бидоне молока и налила фрицу в походную фляжку. Немец благодарно закивал: «Данке! Данке!». Мы с братом возмутились: «Еще этого не хватало, фашиста прикармливать! Это же враг!». А наша бабушка, от души плача говорит: «Вы не заметили, слепые котята, как немец похож на вашего отца Леонида?! Ведь копия его! Высокий, худой!.. Может и папке вашему, если он жив, кто–нибудь даст кусок хлеба…»[8].

Как получилось так, что пленные стали играть вместе с сельскими, сейчас уже никто не может сказать, но объединенная футбольная команда стала победительницей района. Вот как это событие вспоминает Гуляев Г.П., выпускник 1948 года: «Двое немцев и венгр играли в футбол в составе сельской команды. Штеенбах — среднего роста, худощавый — был нападающим. А Петерс, светловолосый, полный, был в качестве защитника. Формы тогда взять было негде, и эти немцы даже старались что — то пошить для команды, и даже обувь спортивную мастерили. Наша тогда такая команда ездили в Нытву (районный центр), играли с командой от металлургического завода. Григорьевцы победили! В награду мы тогда получили спортивную форму на всю команду»[9].

Говорят, что охран­ники лагерей к этому времени на­столько привыкли к узникам, что провожали домой с оркестром. «День вывоза немцев был под секретом. Нас подняли по тревоге, и мы срочно их отправляли, за 2 дня госпиталь выехал. До станции их увезли на лошадях, там в эшелон — и кого куда. Было даже как — то грустно расставаться»[10].

«25 мая 1948 года Пауль рано утром зашел ко мне. Поло­жил на стол алюминиевую ложку с толстой ручкой: «Это, Алек­сандр, тебе на память, я ее сам точил на заводе. Сегодня отправляют эшелоном домой, в Германию». Я расстроился так, как будто лишался чего-то очень важного, близкого, родного. Пауль сказал: «Александр, я напишу, сейчас не имею моего адреса, дом американцы разбомбили».

Немцы оставили о себе хорошую память. Рядом со школой они посадили березы, которые бережно выкапывали в лесу и в мешках приносили к госпиталю.

Анализ анкет, проведенных нами среди всех жителей села, дает определенную картину. Среди односельчан старше 50 лет 70% относятся негативно к деятельности по сохранению памяти о военнопленных, среди тех, кому от 30 до 50 лет, 80 % относятся положительно, а молодежь села относится к этому практически нейтрально.(70% нейтрально, 30 % опрошенных положительно и ни одного трицательного отношения). Теперь становится понятно, почему некоторые негативно относятся к нашим действиям, одни открыто критикуют учителей, которые вместе с нами работают, ругают нас, другие тихо, но педантично загоняют коз на немецкое кладбище. Мы их не осуждаем. Но важно другое: все больше и больше находится у нас сторонников, желающих помочь, а что особенно радует, они из числа поколения победителей.

«Жизнь — дорога моей прабабушки»

Автор: Пальшин Захар
Руководитель: Лобанова Елена Валентиновна
с. Филатово, Ильинский район

Обмундирование сапера с полной выкладкой весит 33 килограмма. На занятиях женщины делали все то, что и мужчины-саперы: поднимали и переносили различные тяжести, устанавливали и снимали мины в любую погоду: в снег, в дождь и в мороз; наводили переправы, ходили в караул. Их учили принимать решения за командира взвода, рассыпаться в цепь, производить самоокапывание. Их учили ничего не бояться и никогда не говорить «не могу». Если что-либо не получалось или боялись сделать, то заставляли повторять это несколько раз. Например, на первом занятии по преодолению штурмовой полосы одна из девушек не смогла спрыгнуть с двухметровой вышки. Руководитель занятия капитан Яременко заявил, что она будет стоять на вышке до тех пор, пока не спрыгнет. Роту отправили на обед. На полосе остались двое: курсант на вышке, командир роты внизу. Спрыгнула, не обращая внимания на одобрение командира, глотая слезы, прыгнула еще и еще раз.

В январе 1943 года курсантам выдали погоны. Младшим командирам из числа девушек приказом по училищу было присвоено воинское звание «ефрейтор». Этот день вручения погон был для всех как праздник среди тяжелых трудовых будней. В декабре 1943 года состоялся выпуск и 77 девушек-курсантов получили звания младших лейтенантов. Уже через месяц 60 из них отправили в армию в инженерные бригады на должности командиров саперных взводов. Каждая четвертая из них не вернулась с фронта.

Прабабушка попала в 3-й взвод, Вера Теплоухова в 4-й, а Клава Поносова во 2-й. Командиром 3-го взвода был лейтенант Сидельников. Молодым курсантам выдали военную форму: брюки, гимнастерку, солдатский ремень, сапоги, шапки-ушанки и шинели. А денежное довольствие было всего 9 рублей. Конечно же, этого не хватало, и через некоторое время Евгения обратилась с просьбой к своему другу Владимиру Сюткину, чтобы он послал ей «денег, всего 10 рублей, а он послал целые 200!». Накануне войны, 21-го июня, прабабушка рассталась с ним. А 22 июня написала ему письмо и пожелала служить на благо Родины, а за измену «первую пулю в лоб получить». «Дура же была, надо же так написать». Но связь с младшим лейтенантом Василием Сюткиным прабабушка Женя не потеряла, изредка переписывались. Именно к нему и обратилась она за помощью в трудную минуту. «Вот за всю мою жизнь мне никто больше рубля не давал. Спасибо ему огромное, а я вот после войны с ним так и не рассчиталась». Возможно, именно эту историю с Василием Сюткиным прабабушка имела в виду, когда написала, что в жизни ее были ошибки, о которых сейчас она стыдится даже вспоминать.

Однажды Нина Михайловна спросила у прабабушки: «Евгения Степановна! Мы всегда восхищались, когда Вы приходили в школу в военной форме: подтянутая, в ремнях, портупеях, красивая». Прабабушка ответила: «Taк ведь это от необходимости. Просто у меня не было другой одежды, кроме военной формы». А ведь это были уже 50-е годы!

«Чтобы прошлое никогда не повторилось»

Автор: Павлова Ангелина
Руководитель: Пьянкова Людмила Георгиевна
пос. Половинка, Чусовской р-н

В последние годы выяснилась еще одна небезынтересная грань трагической истории советских немцев военных лет — «дезертирство наоборот», то есть побеги из концлагерей на фронт. Голоду, издевательствам, унижению человеческого достоинства и, в конечном итоге, неизбежной гибели самые решительные и волевые предпочитали побег на фронт. Даже если шанс на удачу был минимальным и грозил расстрелом.

Счастливчики Шахт, Венцель, Рихтер Мунтаниол, Зайдель, Шмидт прежде чем добраться до фронта, должны были к своим фамилиям добавить русские окончания, или вообще их заменить на любое, кроме немецких. Для того, чтобы получить право умирать не за колючей проволокой, а в честном бою. Так появились Шахтов, Вендов, Смирнов, Мунтониолов, Иванов, Ахмедов, Тиссенко и др. Не следует забыть и выдающихся советских разведчиков Рихарда Зорге и Рудольфа Абеля».