Воспоминания Сергея Ильича Берлина, в годы Ленинградской блокады санитара госпиталя для тяжелораненных
С. И. Берлин родился в 1920 г. Интервью с ним проводилось 20 сентября 2008 г. И. Островской, сотрудницей Центра устной истории Международного Мемориала. Фрагмент воспоминаний касается периода блокады, в 1940-е в Ленинграде Сергей Ильич работал санитаром в госпитале для тяжелораненых.
Биографическая справка
С. И. Берлин родился в 1920 г. в Гомеле и в начале 1930-х вместе с семьей переехал в Ленинград. В 1937 г. арестовали его отца, мачеха с младшим сыном по предписанию о выселении уехали из города, а по поводу Сергея, который учился в 10 классе, они обратились с ходатайством позволить ему остаться в Ленинграде и окончить учебу в школе. Ответа на ходатайство не было никакого: ни положительного ни отрицательного. Сергей остался в городе, поменял комнату, перешел в другую школу и потерялся. По окончании школы в 1938 году Сергей поступил в 1-й медицинский институт. С самого начала войны и всю блокаду Сергей проработал санитаром в госпитале для тяжелых раненных. Он считает, что эта работа спасла ему жизнь, он практически прожил все время блокады в госпитале, где было тепло, была вода и какая-то кормежка. В свою не отапливаемую с выбитыми окнами комнату он заходил крайне редко. После снятия блокады Сергею предложили поработать врачом в госпитале для дистрофиков.
В мае 1943 года вышел указ о мобилизации всех студентов-медиков. Сергей успел доехать до места и тут же вдогонку вышел другой указ об ускоренном обучении студентов старшекурсников. Сергей окончил курсы усовершенствования врачей, получил диплом врача общего профиля.
Осенью 1943 года он попал младшим врачом в санитарную часть 42-й армии. От Пулкова с боями дошёл до Латвии, где и встретил Победу. Был ранен, контужен, дослужил до звания майора медицинской службы.
Фрагмент интервью
С.И.: В тридцать седьмом я поступил. Значит, тридцать девятый, сорок/, да, но не на третьем курсе, а – перед третьим курсом. Перед третьим курсом ещё. За третий курс я не сдавал – я зимой сорок второго/ сорок первого года не ходил… в институт.
Я летом пошёл, рядом со мной был госпиталь на Старо-Невском, и я решил, что надо где-то как-то – жить надо. И я пошел, сказал, что я вот, готов поработать. И меня взяли санитаром.
И.С.: Это когда уже война началась?
С.И.: Да, да. Первые дни войны – там дней через десять после начала войны. Меня взяли санитаром, и это меня, конечно, спасло. Потому что ведь холод был нестерпимый, а там было тепло. Там меня научили играть в преферанс. Поскольку я был студентом, медиком.
И.С.: А, больные?
С.И.: Не больные, а врачи. Больные – нет, больные меня ничему не научили. Больные – нет, у нас госпиталь был очень тяжёлый, потому что там были – брюшная полость и грудная клетка – они были все не ходячие, их надо было носить.
А в «Александроневской армии» был эвакоприемник, значит, всех туда поездом привозили, а там сортировали по госпиталям, привозили нам на трамвае. На эти, знаете, палки подвешивали носилки, в трамвае палки – с обеих сторон, так, которые держались. И подвешивали носилки и, значит, ставили на пол. А мы подъезжали с колясками такими, и пред каждой школой всегда был такой – палисадничек. На коляски ставили носилки, ввозили в эту школу, там в/ в приемном покое было/, значит, ну, был дежурный врач, там кто там? Мойщики, там, дежурный фельдшер, всё это дело оформляли. Наше дело было принести и унести наверх, куда/ в то отделение, в которое надо было носить.
(Пауза).
Было три этажа. На третьем этаже была,
(пауза),
была очень симпатичная буфетчица, которая пригрела меня, а я пригрел её. И она меня подкармливала.
И.С.: Молоденькая?
С.И.: Молоденькая. Лет под тридцать.
И.С.: У вас была любовь?
С.И.: Лет под тридцать. Ну, никакой любви не было. Какая любовь? Так вот – молодой парень, всего двадцать лет, двадцать два. Двадцать лет.
Ну вот, и вся жизнь.
И так продолжалось до/, значит, до зимы, наверно, сорок второго года. Зимой сорок второго я пошёл сдавать экзамены за третий курс. И первый экзамен, который я сдавал, был «Гигиена». Я пришёл, профессор сидел без перчаток, как у кондуктора трамвая, чтобы считать деньги.
И.С.: «Митенки» такие, да?
С.И.: Срезано, да. «О! Как Вы уцелели? Как Вы живы?» Я говорю: «Вот, профессор, я работаю санитаром в госпитале». «А как Вы дезинфицируете воду?» Чего-то, сейчас я уже не помню, тогда я знал, как называются эти таблетки, которые опускаются в воду, чтобы дезин/ – я ему назвал. Он говорит:
«Давайте зачетную книжку. „Зачёт”, всё, идите». Вот так я сдавал первый экзамен, потом второй, потом третий. И я поступил на третий курс, когда я перешёл на третий курс, то мать моей соученицы по классу, по группе/. А, я уже попал не в свою группу, а моя группа уже ушла, потому что она уже сдала давно. Она уже перешла на четвертый курс, а я ещё третий только заканчивал.
И.С.: А, у Вас год потерян был?
С.И.: Потерян был год. И она работала врачом. На Невском была такая гостиница «Гермес», напротив «Октября», с правой стороны – «Октябрь», кинотеатр, с левой стороны чуть ближе сюда к Московскому вокзалу была гостиница «Гермес».
И.С.: Ага.
С.И.: И в этой гостинице «Гермес» в сорок втором году, после того как по льду пошли уже эти самые – продовольствие, когда немножко стало полегче, там организовали больницу для дистрофиков. И меня, как студента уже третьего курса, взяли врачом на самый верхний этаж, на самых легкораненых/ легкобольных. И я там, значит, вот копался с ними, делал им не то, что надо, конечно. Причём, когда я приходил в институт и рассказывал, что я делал, мой какой-нибудь воспитатель говорил: «Послушай, ты же с ума сошел! Что ты делал? Там не так надо было делать – вот так!» Ну, что делать. Вот там я проработал, значит, почти/ целый год почти – целых девять месяцев.
И.С.: Скажите, пожалуйста, в самый этот тяжёлый год, первый, Вы на улицу-то много выходили? Или Вы, как заступали на эту смену, так там сидели и/?
С.И.: Вы знаете, я выходил. Я не то, что выходил – первое время тётка, вот эта самая, которая/ муж которой был главным врачом «Свердловки», он уехал, вывезли в декабре месяце. И она мне сказала, я к ним пришёл: «Мы улетаем, значит, нам дают самолет. У меня осталось немножко крупы, вот, возьми, пожалуйста, такую крупу». (Хлопает в ладони). У меня сразу появилась крупа.
И.С.: А тётка Полина?
С.И.: А тётка Полина уже эвакуировалась. Она эвакуировалась раньше немножко, по-моему. Сейчас, надо вспомнить.
И.С.: Ну, в общем, не оставалась в блокаду?
С.И.: Нет, нет, она уехала. Она первые пару месяцев была, потом началась эвакуация уже/, ребят уже взяли в армию её, и она уехала.<…>
Я жил на Исполкомовской/, а все мои, с кем я раньше учился/.
Когда я переш`л из этой школы в другую, потому что мне сказали, что надо поменять школу тоже. Чтобы я исчез вообще с горизонта. Как мой дядька Изя сказал: «Ты исчезай, чтоб тебя вообще не видели, не слышали». И я перешёл в другую школу. Вот на Плеханова, за Казанским собором была такая «седьмая городская школа». Я туда перешёл. И я пришел к своим друзьям по старой школе, туда, в начале Невского. И они там собрались втроем, утащив у преподавателя фармакологии кота. И этого кота/, они взяли доску разделочную, прибили там четыре гвоздя. Привязали кота за ноги к четырем гвоздям. И мой вот приятель, Изя Брэйда, который вот потом стал профессором по щитовидной железе, он, значит, мечтал быть хирургом. Он, значит, стал резать этого кота. А на кухне я, когда вошёл, то я вошёл в глубину этой кухни, там стоял буфет. Знаете, раньше были такие буфеты: верх, потом колонки, там внутри – зеркало и низ такой – тумбой. И вот, значит, прошёл к этому зеркалу, он был шкафом, а они там все рядом двери и над раковиной режут этого кота. А кот сорвался с гвоздей и стал метаться по кухне, они все выскочили за дверь, оставив только щелку, и, пытаясь через щелку кочергой добить этого кота. А я стоял у этого буфета, залез на буфет, и меня кот обдавал своей кровью, которая вот так/,
(смеется), от меня отскакивала. Я это посмотрел. Кот, значит, уже за/ за/ кончил свою жизнь. (Смеется). Спокойно. Ну, я ушел. Когда мне оставили эту крупу, я этому Брэйду говорю, (Понижает голос до шепота): «Исаак, Исаак, у меня есть крупа, приходи. Я устрою грандиозный обед – хоть поедим по-человечески».
«А, у меня, – говорит, – есть мясо». (Хлопает в ладони). «Приходи». Он пришёл ко мне, я сварил из этой крупы большую кашу. Он принес какое-то, уже готовое, мясо. Мы всё это поели. Потом он говорит: «Ты знаешь, кто тебя съел?»
Я говорю: «Нет, не знаю». Он говорит: «Ты ел того кота, которого я резал».
(Смеется). Ну, ты знаешь, как голубь. Мясо в точности такое. Ну вот. Ну, что еще Вам рассказать?
И.С.: Ну, так скажите, Вы часто на улицу выходили? Или можно было: вот прямо туда заехал, и в госпитале оставаться?
С.И.: Во-первых, в госпиталь и ехать не надо было – это два шага от моего дома. Окна моего дома выходили почти на/, если бы не та стенка, которая перед ней, она выходила бы на госпиталь. У меня б/ рядом был хлебозавод. И, когда упала бомба, у меня вылетели все стекла, поэтому у меня комната была забита фанерой. А окна были забиты фанерой, ну, маленький кусочек был – стёкла, а всё остальное было забито фанерой. Я не ночевал у себя, я ночевал в госпитале, на койках тех врачей, которые уходили на дежурство. Они меня все оставляли: «Да, ночуй здесь». Они вообще ко мне относились очень хорошо, поскольку я был/, ну, всё-таки – студент-медик, знаете, так – всё-таки свой человек. Я говорю, они меня сажали четвёртым, играть в преферанс. Как говорится, «за дурака».
И.С.: «За дурака».
С.И.: Научили меня играть в преферанс. Вот, я так жил в этом госпитале до тех пор, пока не перешёл на третий курс. На третий курс я пошёл вот в эти, в это самое, в «Гермес». За третий курс когда сдал экзамен, я перешёл в «Гермес» вот в качестве уже врача. А к тётке я ездил, пока она была. Ездил очень просто. У меня была такая проволочка с крюком на конце и маленькие лыжи такие. Я не знаю, откуда они у меня взялись. Я вставал на эти лыжи, и выходил на Старо-Невский, цеплялся за машину. И она меня везла до Фонтанки. Там я отцеплялся и ждал машину, которая повезёт по Фонтанке до Обуховской больницы. Тётка жила рядом с Обуховской больницей. Я ехал до Обуховской больницы. Так я возвращался.
И.С.: Было ли много машин на улице?
С.И.: Грузовики ходили. Грузовики ходили.
И.С.: Всегда? Все время?
С.И.: Да, практически днём – да, вечером – я не помню, но днём/ – я ездил днём. Когда у меня не было дежурства по госпиталю. У нас же две бригады было: в одной бригаде был я, такой – Блинов, ещё был из старого медицинского института и два «белоберетника». У них не было на правой руке двух или трех пальцев – я не помню, сколько там. Вот, вчетвером мы обслуживали, значит – одна бригада. А вторая бригада была «в цикле». Кто там был, я даже не знаю, мы с ними не встречались. У нас были свои дни, у них были свои дни.
И.С.: А, скажите, пожалуйста, а – настроение у врачей?
С.И.: Вы знаете, я не могу Вам сказать. Ну, не знаю.
И.С.: А, на улице? Не знаете?
С.И.: Не знаю. Я могу Вам только сказать, что все играли в преферанс, и все смеялись. Ну, вот все. Понимаете, ну, не было такого, чтобы кто-то со мной вёл на эту тему разговоры.
И.С.: Не, ну, с Вами-то нет, но Вы ж разумный человек, Вы любопытный.
С.И.: Да, Вы знаете, любопытство, любопытство началось позднее, когда уже, так сказать, я немножко повзрослел. А тут еще никакого любопытства не было. Ну, жил-жил, жил-жил, ну, мог поесть там. Приносили ведро, в котором плавало три/, ведро пахло горохом. И плавало три лавровых листа. И выдавали это ведро на весь приёмный покой. И весь приемный покой жрал из этого ведра, то есть он, конечно, разливал себе и/. Вот это было то, что нам давали. Что нас подпитывало. И потом там всегда можно было помыться. Это было величайшее счастье, потому что вода была, и душ работал! Можно было зайти в душ/.
И.С.: Тепло было?
С.И.: Тепло было. Поэтому я там ночевал – у меня в комнате был ледяной холод. Я приходил в комнату только взять какую-то вещь, которая мне нужна была. Я даже там стирал кое-что.
И.С.: О том, что у Вас пустая комната, и Вас там нету, никакое там – воровство, мародёрство?
С.И.: Какое воровство?!
И.С.: Нет, а, вообще, в принципе? Говорили, что мародёрствовали.
С.И.: Мародёрство было в более центральных районах, конечно, чем на Старо-Невском, там. Там – нет. И неподалеку на Старо-Невском, жила вот моя приятельница, с моей группы, которая/, мать которой меня устроила в «Гермес» работать. Вот, я к ним ходил, там отец был зубной врач, и он делал из столярного клея холодец. И мы с удовольствием его ели. Это я помню хорошо.
И.С.: Ну, хорошо. А, скажите, пожалуйста, что значит: «всех/, не дали сдать экзамены, всех взяли в армию» тридцатого мая?
С.И.: Очень просто. Был приказ Сталина о том, чтобы, значит, вот снять бронь со всех учебных заведений. Поскольку было «со всех», то сняли с медиков тоже. У меня такое впечатление, что Жданов обратился к Сталину с тем, чтобы сохранить медицинский персонал, поскольку Ленинград/ ленинградский фронт нуждался во врачах. Ведь извне не поступало. И другие врачи, скажем, там с Урала, с Сибири не приезжали в Ленинград.
И.С.: Ну, да, они просто не могли.
С.И.: Значит, надо было воспользоваться своими кадрами. А для того чтобы воспользоваться своими кадрами, надо было дать им кончить. (Хлопает в ладони). Поэтому какая-то часть закончила, вот та, в которой я учился, закончила в сорок втором году. Осенью в ноябре. Их взяли всех, и они стали заурядврачами, получили дипломы, сдали госэкзамены, и их забрали. А я ещё через полгода только, поскольку я эти полгода не делал ничего, бездельничал, то я, значит, оказался/.
И.С.: Годом позже.
С.И.: Годом, не годом, а полугодом позже. Всего полугодом. В мае тридцать/ двадцать пятого или тридцатого мая мне выдали такую бумагу, о том, что я прослушал пять курсов, и на этом всё закончилось. И нас послали в запасной полк, в Токсово.
И.С.: И Вы – кто?
С.И.: Заурядврачи.
И.С.: Заурядврачи.
С.И.: Окончивший пять/, сдавший экзамен за пятый курс. В Токсово/, а взяли со всех институтов: Первый Медицинский, Второй Медицинский и Педиатрический – со всех, со всех. Сколько курсов было, со всех взяли. В Токсово нас построили. Так, человек восемьдесят – сто было всего, наверно, так, около этого. Не помню сейчас, может быть – меньше. Построили и спросили: «Кто умеет рисовать?» И я сделал шаг вперед. Поскольку я до этого рисовал какие-то там/.
И.С.: Плакаты.
С.И.: Да. И я сделал шаг вперед. Значит, нас трое или четверо сделало несколько шагов вперед. Нас оставили, их послали, они чего-то там: рыли окопы, чего-то ставили/. Пять дней они занимались военной подготовкой. А мы пять дней рисовали разные плакаты. «Долой фашизм!» Там что-то еще, и тра-та-та-та-та-та. Значит, на четвёртый или пятый день мы узнаём, что есть приказ о том, чтобы старших, там попали разные курсы, то старшие, к которым мы относились, вернуть на курсы усовершенствования медсостава. И что какая-то из наших/, часть уже вра/, часть людей уже ушла/ уехала. Мы пошли узнавать и выяснили, что: да, действительно, нас утром собираются отправить, поскольку есть приказ вернуть нас на курсы усовершенствования медсостава/.
На Васильевском острове это что ли было? Я не помню сейчас уже. На Васильевском, по-моему. Или на Петроградской? Нет, на Васильевском, по-моему, на Васильевском. И нас, значит, вернули. Да, и нам сказали, что мы можем уйти. Мы ночью ушли по шпалам – мы боялись, что переменят приказ, и нас пять человек ушло ночью. На эти курсы. Мы к ним пришли тогда в два часа ночи. Там были страшно удивлены, что мы пришли, и/ и вот мы там пробыли, значит, весь июнь и июль – два месяца. За два месяца мы сдали за пятый курс, сдали госэкзамены, (пауза), и получили ди/, в начале августа получили диплом.
И.С.: А, у Вас есть какая-то специализация, или тогда это не имело никакого значения?
С.И.: Никакой роли. Врач общего профиля – никакой специализации. Тогда это никого не интересовало вообще – специализация.
И.С.: Ну, и дальше – что?
(Пауза).
С.И.: Дальше мне говорит брат моего соученика Миши Ялецкого о том, что его отец работает в нейрохирургическом госпитале на/ в районе Володарского моста. Там далеко туда. И что он может с ним поговорит, чтобы мне сделали вызов в нейрохирургический госпиталь. Я говорю: «Я согласен». Не помню – на следующий день, через день, тут уж трудно сейчас сказать, я встречаю заместителя моего отца по медицинской службе на Кировской железной дороге, такого – Дорона. И он мне говорит: «Ой, как хорошо, что я Вас/ тебя встретил. Как ты поживаешь?» Я говорю: «Вот, я кончаю». «Слушай, – говорит, – тоже одна из работников, работавших с твоим отцом, сейчас работает начальником медицинской службы сорок второй армии. Я с ней сегодня же переговорю. Она вышлет тебе вызов, возьмет тебя в сорок вторую армию». Я говорю: «Ну, давайте». Она делает мне вызов, и её вызов приходит на день раньше, чем вызов в/ туда.
И.С.: В нейрохирургию.
С.И.: В нейрохирургию. И я оказываюсь по ее любезному приглашению.. младшим врачом стрелкового полка, ни больше, ни меньше, ниже меня врача уже не бывает. Ниже меня – только батальоны с фельдшерами. Так что она мне хорошо удружила. И я пешком иду под Пулковские высоты. С этим направлением.
И.С.: Это – осень сорок третьего?
С.И.: Это – числа пятнадцатого августа сорок третьего года. Прихожу в этот полк, который стоит под Пулково, а полк этот был из московского ополчения, который стоял под УИЦКом и под Стрельней. И, когда он там выдержал всё, что можно было выдержать, его перевели под Пулково. Поэтому я попал в полк, который, в общем, был создан на базе московского ополчения. Они меня очень хорошо приняли, ничего не могу сказать. Мне было всего двадцать три года, всего-навсего. Двадцать три или двадцать/, двадцать два. Подождите, какое? Сорок третий год/.
И.С.: Сорок третий год. Ну, еще нет, двадцать два с половиной.
С.И.: Двадцать два с половиной, да, ещё двадцати трёх не было. Ну, вот. И весь мой этот самый. А потом с этим полком нас сняли из-под Пулково и перевели под мост Володарского. Где нас держали в течение, наверно, трёх – четырёх недель. Там где-то они проводили учения всякие, а я ещё домой сбегал. Снял форму и сбегал домой, поскольку это было недалеко от моего дома. Потом я пошёл в кино посмотреть «Два бойца» – я же нахальный был ужасно. «Два бойца» шли на Невском проспекте, я в штатской одежде поперся смотреть. Меня могли взять на улице запросто. Правда, документы у меня при себе были. И я пошёл, посмотрел «Два бойца», потом вернулся обратно. И, значит, вот к началу освобождения Ленинграда нас перевели под Пулково, держали вот втором эшелоне. Когда прорвали первую оборону, то мы пошли, мы пошли под Павловск. И там стояли, значит, развернули свою палатку. И под градом шрапнели, которая падала на палатку, принимали раненых, а полк наш брал Павловск. И, когда я был сейчас в Ленинграде, первый раз после этого, то я поехал в Павловск посмотреть, что осталось от Павловска. А, когда первый раз пришёл, так это были зияющие окна, голые стены и абсолютно пустое место. Всё. А сейчас всё – музей.
