Всё о культуре исторической памяти в России и за рубежом

Человек в истории.
Россия — ХХ век

«Историческое сознание и гражданская ответственность — это две стороны одной медали, имя которой – гражданское самосознание, охватывающее прошлое и настоящее, связывающее их в единое целое». Арсений Рогинский
Поделиться цитатой
27 января 2014

Свидетельства о блокаде в архиве Центра устной истории Международного Мемориала

Зима 1942 в Ленинграде. Источник: fototelegraf.ru

В память о 27 января 1944 г. – дне снятия Ленинградской блокады, «Уроки истории» дают подборку материалов из архива Центра устной истории Международного Мемориала. Несколько лет сотрудники центра в рамках проектов «Последний свидетель» и «История семьи» интервьюировали пожилых людей о их судьбах. Ниже публикуются фрагменты бесед, в которых отражены воспоминания о жизни в осаждённом Ленинграде с 8 сентября 1941 по 27 января 1944 г.

Воспоминания Сканченко Надежды Ивановны, 1913 г.р. Интервью было записано в 2004 г., беседовала сотрудница Центра устной истории Островская Ирина Степановна. Далее в тексте: Островская – О., Сканченко – С.

О. А когда блокада началась?

С. Блокада началась почти, считай, сразу, в 1941 году. Когда у нас война – 1941-й да? И сразу после войны уже в магазинах то этого нет, то этого, потом карточки, то хлеб убавили. А я пошла, мама моя дома была, она всё говорила: Пойдём в ополчение. А я говорю: Мама, куда тебе! Во-первых, возраст твой, во-вторых, ты больная. Что мы будем там. Никакой пользы, только мешать будем. А здесь я работала на окопах, в госпитале, потом в Райисполкоме немного была. Ну, в общем, вот так вот, куда пошлют.

О. Как же можно было выжить?

С. А как выжить! А вот мама не выжила.

О. А Вы забрали маму к себе?

С. Как к себе?

О. Во время войны.

С. А! Так мы же разменялись в одну комнату.

О. А! Вот у вас на Большом проспекте на Плуталова, да, вы здесь вместе с мамой жили, у Вас было две комнаты?

С. Одна большая. Юра был часто в командировках. Ну, вот, а потом, что потом? Потом мама умерла, у нее дистрофия сильная была. О туберкулезе я забыла, что у меня туберкулез

О. А у Вас только одна карточка была на двоих? У мамы не было карточки?

С. Была, как же! Как иждивенка. Мама, как иждивенка, у меня была, как, какая она у меня была? Я уже не помню. Рабочая или служащая?

О. Ну, служащая, наверное, ну, что там – 125 грамм?

С. Нет, ну, давали побольше вначале. 125 грамм потом стали давать.

О. А мама вообще до войны была грузная или худенькая?

С. Нормальная.

О. Но она очень быстро истощилась?

С. Ей было 64 года было, во-первых.

О. Ну, и что такое 64 года! Вот Вы со своей сегодняшней точки зрения вспомните себя в 64 года.

С. Так умирали-то не только в 64 года, умирали и в 30 лет, умирали в 15 лет, и в 12 лет, все умирали. Все умирали.

свидетельство о смерти Солдатенковой Дарьи Васильевны, матери Надежды Ивановны Сканченко, выдано 06.04.42, причина смерти —  дистрофия

О. А Вы смогли её похоронить?

С. Я хоронила, как хоронила? Я отвезла её в больницу Эрисмана, там был приёмный пункт. Я её одна везла.

О. Зимой?

С. 4 апреля.

О. На чем же?

С. На саночках.

О. А ещё снег был? Ещё можно было?

С. Где снежок, где поменьше. Такой.

О. А какой у Вас был этаж?

С. У нас был первый.

О. И как же Вы её донесли при вашей дистрофии до саночек? Спуститься вниз…

С. Ну, как спуститься вниз, а чего же на первом этаже.

О. И все же это этаж, несколько лестниц.

С. А ко мне пришла вот эта маринина сестра, она шла на работу. Прямо на саночки, двое санок связала я, в одеяло завернула, и всё, подушечку вниз положила, санки привязала и пошла. А был у нас ещё мальчик, вот с этим я умирала, выше этажом. Отца на фронте убило, а мать умерла с голоду, девочка умерла, мальчик умер, самый поменьше остался. 14-летний умер, 12-летний остался один, вся семья умерла, 12-летний остался. Мама говорит: Надя, давай возьмем, пусть хоть тут может быть немножко теплее. Взяли его, и через неделю он умер тоже. Мы его повезли с мамой вместе. Знаете куда повезли? Серафимовское кладбище, знаете? Вот с Петроградской на Серафимовское пешком. На санках.

О. Ещё и зимой, да?

С. Да, это была, да… Были ещё так мы одеты…

О. А чего надевать можно было, Надежда Ивановна? Чем топить? И как топить?

С. Привезли его, пришли туда посмотрели. Рвы такие, положили его и пошли домой. Мама говорит: Надя, я не могу идти. «Садись на санки». Она села на санки, а повезла обратно её домой. Вот и всё. Привезла. А как-то она мне говорит: Надя, а что вот я думаю, Вот умирают здесь люди, а вот человеческое мясо можно есть? Я говорю: Мама, это же не годится, наверное. Она говорит: А я бы съела. И вот как-то, значит, мы с ней поговорили, а я потом и говорю: Мама, а вот помнишь, мы с тобой шли, мужчина лежал вечером? А утром прошли, а там мягкие места все отрезаны. Чего ты не отрезала и не съела? Она говорит: Надя, я ведь только потому, что не хотела, чтобы у тебя в памяти осталось вот такое на всю жизнь. А ещё говорю, что Андрюшка умер. Ну, у Андрюшки ничего же не было, одни кости. Потом один раз прихожу домой, лебеду варили, завтракали лебедой. Лебеду съели. Чего-то там подгорело вроде. А дрова таскали – дома горели, где чего, таскали. То стулья жгли, то чего.

О. А воду откуда?

С. Воду в проруби.

О. А летом? Весной?

С. Весной там это кто был, кто с Невы таскал. А потом вот я оставила это самое, и налила туда водички, залила, ну, кастрюльку после лебеды. А! Там чего-то подгорело, а я взяла положила туда, как её, вот только хотела сказать и прямо вышло из головы. Золу. Золы положила и залила водой, думаю: пусть немножко золой отъест кастрюльку. Приходу домой, мама лежит. Я говорю: Мам, а ты чего вылила что ли из кастрюльки? Нет, а я съела. Как съела? Чего ты съела? А чего там было? Я говорю: Там зола была. Она говорит: А я не поняла. Вот. Вот такие были случаи. Я лежала, она двигалась, я лежала, у меня голодный понос был, я лежу и думаю: Господи, ну, что делать? Вот я умру, как мама одна будет? И вот не было абсолютно, как будто вот умереть, как будто это уснуть. Чувство такое было. У меня в голове не было, что вот о себе подумать, что я умираю, там или что. Нет! Я просто лежала и думала: вот я умру, как мама останется без меня? Я думала только о ней, как она останется без меня. Вот когда узнали, что Юра умер или погиб там.

О. Пришло письмо?

С. Она мне говорит: Вот Юры нет, ты одна. Ну, что, вот если я умру, не оставайся одна. Одной очень тяжело. Я говорю: Мама, а почему ты не вышла? Я не хотела, – говорит, – чтобы у тебя отчим был. Ну, потом я ничего такого не нашла, чтобы для тебя. А потом в первое время я всё думала, что, может быть, мы встретимся с отцом. Она первое время мне никогда не говорила о том, что как они там разошлись, как что. И вот теперь можно сказать, я больше всего я узнала уже из её записок, когда она прочитала. А эти записки я нашла у неё под подушкой, когда уже стала разбирать, в Ленинграде.

<…>

О. Надежда Ивановна, а как же вы выехали из Ленинграда, а?

С. Эвакуировали, я же очень плохо себя чувствовала.

О. Вы уже совсем были в дистрофии?

С. Я была в таком состоянии, что я считала, что мне уже там делать нечего. 

О. А как же Вас вывезли? Уже сняли блокаду? Или ещё была блокада?

С. Нет, блокаду позже сняли.

О. А как же Вас вывезли? По «Дороге жизни»?

С. Блокада, по-моему, была. Да, мы ехали через Вологду.

О. Не по озеру?

С. Нет.

О. То есть, блокаду уже прорвали?

С. Мы ехали не по озеру, мы ехали через Вологду с Финляндского вокзала.

О. Но всё равно, раз выезд был, значит, можно было уехать.

С. Ну, наверное.

О. И куда же Вы приехали?

С. Я приехала, вот через Калинин не пускали нас.

О. А Вы хотели обратно к себе в деревню?

С. Я хотела в деревню, да. Ну, а куда же? Обратно в Ленинград?

О. А просто в Ленинграде остаться не хотели уже?

С. Я уже не хотела, потому что это было уже сложно, а потом уже через несколько дней и квартиру разбомбило, и всё уже. Вот.

О. А как разбомбило квартиру, Вас дома не было?

С. Меня не было, я уехала.

О. А откуда же Вы узнали, что её разбомбили?С. А я не помню уже, кто-то мне сказал.

О. А что Вы сказали, что у Вас в поезде украли чемоданчик?

С. Да.

О. Вы отстали, что ли от поезда?

С. Нет, было так, значит, когда я собралась уехать, во-первых, так: мама ещё была жива. Мне на Ленфильме предлагали поехать сопровождающим груз в Алма-Ату. И я бы поехала, может быть, но во-первых, мама не могла ехать уже и, во-вторых, сама не поехала бы, одна, зачем я одна поеду, маму оставлю. Мама мне говорит: Ну, ты езжай, чего ты будешь здесь, езжай. А я говорю: Я без тебя не поеду. А когда я стала говорить, чтобы мама могла поехать, двоих нельзя, не можем. И поэтому я не поехала.

О. ну, а как же Вы уехали?

С. Поехала я вот по туристической, фу ты, у меня уже в голове. Давали этот самый, как его..

О. Эвакуация . А кто это давал? Была какая-нибудь комиссия?

С. Райисполком.

О. Надо было прийти и что сказать?

С. Я пришла и сказала, что я себя плохо чувствую, может быть, вы меня эвакуируете? И вот мне дали эвакуационный лист. Да. Поезд, сказали какой поезд и все, билет. И через Финляндский вокзал я поехала. Интересно! Я получила уже, паёк стали давать, крупу. Я получила кило или полкило крупы просо, ну, как оно – пшено. И вот я думаю, что, а денег-то у меня нет, и вообще чего там делать. И думаю, ну, раз я еду, пшено я не буду в вагоне варить, а перееду, там уже не нужно будет это на Большой земле пшено. Ну, вот, до поезда оставалось какие-то полчаса, час, я не помню, сколько.

О. Ну, в общем, мало.

С. Я в поезде оставила все вещи свои, а меня провожала соседка, я и говорю, у меня была гитара, я оставила и гитару, в общем, вот тебе на память гитара. Она меня поехала сопровождать на Финляндский вокзал. Ну, и осталась в вагоне она. А я взяла это пшено, полкило или кило там было, не помню, и решила это пшено продать. Думаю, я продам пшено, и у меня будут какие-то деньги на первый случай. На поезд или на машину, что там будет, ехать. Или где-то пообедать. Вот идёт женщина такая, вашего типа, и возраст примерно такой, с сумочкой. Я долго смотрела, кому предложить. Вот я ей предложу сейчас. Подхожу к ней, говорю: Извините, пожалуйста, меня, Вам не нужна крупа? Она: А почем? Я не знаю, сколько дадите. Давайте. Я ей даю крупу. Думаю, она мне сейчас достанет деньги, а она мне достает красную книжечку: пойдемте в участок, – говорит. Я говорю: Вы знаете, у меня вот билет, показываю ей, – мне надо ехать, поездом, я бы иначе не стала бы продавать. Вот я еду, у меня нет денег, у меня осталось, я хотела предложить. Я не могу. Ничего не знаю, пойдемте, вы там объяснитесь. Я говорю: Ну, представьте себе, у меня до поезда осталось всего несколько минут, я не смогу уехать. Вот у меня эвакуационный лист, ехать и все. И я должна ехать. Она: «ничего не знаю», – идёт и идёт. Начала немножко от нее отставать, что, думаю, интересно она сейчас будет делать. Схватит меня за руку, и будет вести или же. Я поняла и, слава Богу, что я ей крупу дала. Я остановилась, стою. Она головы не поворачивает, идет вперед, я отстала, повернулась, пошла. Давай бежать скорее, на поезд чтобы не опоздать.

О. Какая гадость!

С. Вот история! Она крупу забрала и пошла. Ну, не думаю, чтобы она меня пожалела. Она просто крупу пожалела, что она сейчас крупу взяла у меня. И все, пошла. Вот так вот. Я прибежала на поезд за какие-нибудь 3-4 минуты. Поезд пошёл, я поехала. А та пошла домой. Едем по дороге, одна кричит: Ой, не могу! Что такое? Я в туалет хочу. А мы едем в телятнике, там солома. Вот спускайся, там открыты двери-то. Ха! Она нагнулась, спустилась, а боится дальше спускаться-то, ещё упадет на ходу, да. Ой, держите меня. Мужчины держат (смеётся), кричит: Да спуститесь ты ниже, не могу, брызги летят. (Смеётся). Всю меня окатила, Господи! Страшно и смешно, да? И плачет. Вот так вот, а у нее понос. Представляете, что это такое?

В вагоне одна женщина умерла. Доехали мы до Вологды что ли, там остановка у нас была, там пункт, ну, в общем, чего-то нам дали поесть, там уже ждали. Ну, вот. Поели, поехали дальше. Приехали мы в Иваново, в Иваново там то же самое чего-то можно было закусить. Я отнесла, а нести мне было тяжело все вещи, там-то мне помогли в вагоне, а тут надо пересадку делать на Ярославль, там вот кругом проехали на Иваново, с Иваново на Ярославль. С Ярославля уже по дороге сюда на Максатиху. В Максатихе, вот у меня была как раз двоюродная сестра, муж на почте работал в Максатихе. В Калинин не пускали.

О. Это чья дочка, двоюродная сестра?

С. А это она была дочь Ивана. Дочь Ивана. Она будет тетка Лиде. Ивана, в общем, дочь. И вот я думаю, а вот как раз она, работала, когда я послала документы-то на работу в РОНО. Это она уже. Уже муж переехал в Максатиху. Ну, вот, я отнесла самые вещи, думаю, если останутся – Бог с ним! Эти я отнесла, чемодан я отнесла туда и сумочка у меня там осталась, такая большая сумочка, там были более приличная одежда, и фотографии мамины и отца – всё осталось там, в чемодане. Медаль серебряная мамина за корсеты, когда училась, серебряную медаль она получила. Она говорила: Если бы я знала французский язык, я бы получила золотую, вот, а мама серебряную получила. Медаль там осталась и вот это всё, что было более дорогое, я оставила там. Были фотографии отца, там, наверное, штук 5 фотографий, всё убрала туда. И пошла, поезд стоял, и я пошла на вокзал. Взяла этот узел, дошла только вот, ворота открыты еще были, ещё поезд не шёл, ворота открыли, стою это самое, и как нарочно, прямо перед мной, вот так раз – и закрыла ворота женщина, ну, дежурная. Я говорю: Пустите меня, у меня там находятся, вещи мои там, пустите. «Иди в те двери». Следующие там двери. Пока я до следующей двери добежала, поезд и ушёл, пошел, и я не успела. Я в милицию, слезы, всё – ушел поезд, мои вещи, мои документы в сумочке. И вот мой чемодан, мои вещи – всё. Ну, не волнуйтесь, поедете следующим поездом, мы скажем на следующей остановке, чтобы остановили, то есть, какой вагон, мы перенесём в милицию, и вы придёте и возьмёте. На следующем поезде я поехала. Пришла в милицию, они мне дают сумочку с документами, а чемодана не было. Вот всё, что там было, а там у меня был альбом Парижа, это мамины, это мама привезла.

О. А как же дневники сохранились?

С. А я положила в этот мешок.

О. Вот с которым Вы и шли?

С. С которым я шла. Тоже вроде тяжело было всё, я в чемодан положила, а это всё положила в этот, как менее ценное. Вот это я привезла, а эти вещи, это самое. Ну, я говорю, тут были фотографии, ну, я и положила: часы положила, Юрины, по-моему, часы, мамина медаль, потом, фотографии туда положила, потом вещи, ну, всё, что одеть, платье там, в чемодан все туда. А эти вроде все положила сюда.

О. А как же Вы эти медаль во время блокады не поменяли на еду?

С. Нет, нет. У меня даже в голове не было поменять. А что там поменять, что бы мне дали?

О. Пшено.

С. Килограмм пшена? Не знаю, а кому медаль? Да кому там медаль нужна?! Господи, когда люди, как говорится, вот кусок хлеба. Да, в день смерти маминой я понесла сапоги резиновые, чтобы купить хлеба на рынке. Прихожу, столик такой небольшой, маленький такой столик, сидит на ящике, ну, столик, там вроде ящика такой столик. И на ящике разрезан хлеб, вот такими кусочками, вот половина вот этого, вот так вот. Вот такие кусочки лежат. Сидит дед, ну, дряхлый дед, может быть, лет 60-70, а может 40, там не поймёшь. И хлеб. Я ему предлагаю сапоги резиновые новые. Да, нет, мне не надо, зачем они мне, не надо. Сапоги, нет, не надо, я не беру сапоги. Ну, возьмите, ну, пригодятся, снег пройдёт, будет вода и всё, я говорю, наводнение, пригодятся сапоги-то. Ну, ладно. Взял сапоги и вот этот кусочек хлеба дал мне. Я больше не дам. Поставила сапоги, пошла к маме. Прихожу, мама уже такое состояние, уже лежит. Я так: Мама, мама, я хлеб принесла. Знаете, я сейчас вспоминаю, как ребенок. Прибежала: Мама, мама, хлеб! Вроде бы этот хлеб спасёт, да? Я сую кусочек хлеба в рот. Она отталкивает. Смотрю, слёзы у нее на глазах появились. Ничего больше мне не сказала, только языком отпихивает хлеб и слёзы текут. Смотрю, она уже успокоилась, уже совершенно становится такой, холодеет. Я согрела воду, думаю, помыть её. Вот так вот, нагнула её – х-х-х-х. Я, Господи, ожила. А это у нее, не ожила, а воздух, который набрался там, выдавила и все, ну, вот. Это было 9 часов вечера.

О. Под Пасху?

С. Да, под Пасху, как хотела. Значит, она взлетает… Может, действительно так, а мы ничего не знаем. И верить и не верить. Да. Так вот и всё. На третий день я её повезла хоронить. На Серафимовское я её везти не могла, сюда. А эта мне она помогла уличкой немножко, отвезла, остальное я сама одна везла туда. Привезла, положила, покрестилась. Думаю: Ну, всё. И долгое время, вот мы с этой Мариной, с троюродной сестрой, ходили на Серафимовское, потому что я считала, поскольку мы там были, вот хоронили мальчика, что она там, мы там похоронили её. И даже предполагала, наверное, рвы-то я видела, думала. Ходили мы туда к священнику, он говорит: Знаете что, возьмите в любом месте земельку, положите в любое место, там, он посветил, положите, выберите местечко, какое вам понравится, положите её там и будете ходить туда. Ну, так я и думала. Потом мы с мужем, вот с этим Григорием, поехали в Ленинград и решили, а автобус, ну, короче говоря, взяли билеты на автобус.

О. На экскурсию?

С. На экскурсию, да. И поехали с этой экскурсией в Ленинград. Вот значит, экскурсовод говорит:

<смена кассеты>

…на всех кладбищах. По февраль 1942 года хоронили вроде на всех кладбищах, кто куда возил. А вот после, с марта, хоронят только на Пискаревском, хоронили только на Пискарёвку привозили.

О. Со всего города?

С. Да. Я так и подумала. Тогда мама у меня, выходит, не на этом Серафимовском, а на Пискарёвке. Пошли мы с мужем на Пискаревку, пошли туда. Там нам то же сказали. И примерно указали, какое место, в каком месте, какой ров был. Вот они нам сказали, и с тех пор я хожу на Пискаревку. А вот тут как-то в прошлом году ездила, на всякий случай, ну, не на всякий, всё равно там много похоронено и на Серафимовском, и туда сходила.

О. Вы же ездили и в этом году…

С. В этом году на Серафимовском не была, а была только на Пискарёвке. Вот я ездила сейчас. В этом году пошла туда, и вот мне дали этот.

О. Они это могли все восстановить?

С. Это я говорила, не я говорила, а она говорила, что она должна быть на Пискарёвке, поскольку она умерла в апреле месяце. Да. Значит, она там. А они уже там решили, что если в апреле, примерно вот эта могила. А вот в этом году, нет, в прошлом году я ходила на кладбище, они мне там сказали, что будут продавать вот такие памятки. Это, прошла, и вот они мне выдали.

О. Ну, что ж, они молодцы, они правильно сделали. Да, Ленинград – это, квартира один, правильно. А Вы не знаете, когда у мамы день рождения, да? Дата, у неё есть дата?

С. Как не знаю?! 1 апреля, она родилась 1 апреля, а 4 апреля умерла.

О. Надо же!

С. И причём умерла как раз, как она сказала, как она и хотела.

27 января 2014
Свидетельства о блокаде в архиве Центра устной истории Международного Мемориала

Похожие материалы

21 июня 2011
21 июня 2011
К годовщине 22 июня urokiistorii публикуют рассказ о судьбе Евгения Черногога, фронтовика, блестящего офицера, арестованного после войны и реабилитированного после смерти Сталина.
5 июля 2010
5 июля 2010
Одна из работ школьного конкурса, посвящённая повседневной жизни Москвы времён Второй Мировой. Работа основана на дневниках Н.К. Вержбицкого.
19 ноября 2014
19 ноября 2014
26 – 30 ноября 2014 г. в Москве в ЦДХ будет проходить 16 Международная ярмарка интеллектуальной литературы non/fictio№, посвященная памяти социолога, переводчика Бориса Дубина (1946-2014). На стенде J-42 Международный Мемориал представит итоги своей издательской программы. Кроме того, в рамках мемориальской программы – круглый стол «Диалог с Другим. Памяти Бориса Дубина» (Совместно с издательством «Новое литературное обозрение»), презентация лучших книг Мемориала 2014 г., экскурсии по выставке «Папины письма».
15 февраля 2013
15 февраля 2013
Патетическая, лишённая аналитики статья британской газеты, отражающая, однако, энтузиазм союзников по отношению к СССР в 1943 г.

Последние материалы