Татьяна Кокарева: Наш поезд был последним, который вошёл в Ленинград обратно со всеми детьми, потому что нас не могли провезти
Фрагмент из интервью с Кокаревой Татьяной Айзиковной о жизни в блокадном Ленинграде. Интервью было проведено 31 мая 2004 г. сотрудницей Центра устной истории Международного Мемориала Ириной Степановной Островской в рамках проекта «Дети АЛЖИРа». Татьяна Айзиковна Кокарева, 1930 г.р. – дочь репрессированных родителей, на момент ареста матери и отца ей было 7 лет, после ареста родителей жила с тёткой (сестрой матери) в Ленинграде (была удочерена ей), после освобождения матери с 1946 жила с ней в Вышнем Волочке.
Т.К. – Когда начала приближаться война, у нас тут было так. Во-первых, тётка же работала заведующей яслями прямо напротив дома. Мы жили на улице Декабристов. Она, не знаю, называется ли сейчас Офицерская или нет. Ближе к Мариинке. В центре. У неё когда-то работала нянькой, потом медсестрой, молодая женщина, которая выучилась на врача и вышла замуж за военного. И видимо, она знала… Галя её звали, отчества, конечно, я не помню.
Была ведь ещё Карело-финская война. Галя с мужем были на границе. И перед самой войной она тетке написала, что не снимайте дачу, а я приеду и возьму Таню, у нас здесь хорошо. И она меня взяла.
И.О. – И куда же?
Т.К. – К самой финской границе. Ну, я не знаю, почему так получилось, я вам не могу этого объяснить. Но я помню, что начали ночью бомбить, под утро. А там такая деревенька финская. Мы жили в доме. Галя ходила в часть, а у нас было молоко и то и сё, и было очень хорошо. Очень хорошо! И детей там было много и всё. А мне 10 лет. И вдруг нас бросают в грузовую машину.
И.О. – Всех-всех или только детей?
Т.К. – Галя-то военнообязанная. Ну, кто-то там был из родителей. Безо всяких вещей, как стоишь. И на мне было белое платье, я очень хорошо помню, а тётя Женя мне здесь вот вышила ягодки. Очень красивое платье, которое всем очень нравилось. И увозят. «Война!» «Война»! Мы слышим взрывы.
Нас везут в сторону Ленинграда. А по дороге, как только самолеты и нас из машины выбрасывают, в буквальном смысле слова. Это полуторка, она ведь небольшая и солдаты на нас ложатся. И привозят так в город. И вот мы ехали. Если туда он вёз нас на машине (у Гали муж был командир полка) и мы ехали, может быть, часа полтора или два. То оттуда мы добирались, чуть ли не больше недели. Вот так вот.
И.О. – Короткими такими перебежками.
Т.К.- И когда мы приехали, уже в Ленинграде были окна, (как сейчас помню!) все заклеены вот этим. И школы эвакуировали. И на первый эшелон (тётка же не знала, когда я приеду) нужно было какие-то вещи собрать, и я опоздала. Она опоздала меня.
И.О. – То есть тот эшелон, к которому вы были приписаны, он уже ушёл.
Т.К. – Он уже ушёл. И пошёл второй эшелон. Вот во втором эшелоне мы поехали. Я не помню, куда мы доехали, не могу сказать. Но куда-то недалеко, потому что всё время бомбили, и мы всё время выскакивали из этого поезда и ложились на землю. Наш поезд был последним, это было в сентябре. 8 сентября началась, уже закрыли блокаду. То ли в конце августа, то ли в начале сентября. Наш поезд был последним, который вошёл в Ленинград обратно со всеми детьми, потому что нас не могли провезти. И мы приехали обратно, и я стала ходить в свою школу, 28-ю на канале Грибоедова. Месяца через два эта школа закрылась, нас перевели в другую школу. Ну как мы учились, нас там несколько человек, и мы почти не учились. Потому что стреляли, ходили, я помню, с Верочкой, когда горели Бадаевские склады, мы приносили землю, в ней сахар же был. Голод начался ведь очень быстро. Очень быстро начался голод. Запасов-то никаких ни у кого не было.
И.О. – А тётка, дядька где?
Т.К. – Дядьку сразу же, он в порту. Ему было уже много лет на военном этом самом, [казарменном положении]. А тётка была в яслях. Мы выжили за счет чего? К ней привозили всяких детей, которых находили, маленьких. Она же в яслях была. Там нужно было в 6 утра подавать сводку, если они умирали за ночь. Она их в шесть утра ставила живыми, что они умрут, подавала несколько раз в день. Умрут там к 12 часам дня. [пауза]
И.О. – Оставалась норма завтрака?
Т.К. – Да. Были все худые, жгли книги, сразу перестало работать это… [отопление и водопровод]. Морозы были жуткие. Я ходила с девчонками за водой на Неву, там мы черпали эти самые [ведра]. Пока донесёшь, там вот столько. [совсем мало]. Дядька иногда приносил что-нибудь нам поесть. Он в порту на казарменном положении был. Потом ясли закрыли, тётка пошла работать в госпиталь, Максимильяновская больница. Оттуда мы воровали дрова.
И.О. – А как? Далеко было идти?
Т.К. – Нет, идти было недалеко.
И.О. – А вы что делали?
Т.К. – А мы ходили в школу. (телефонный звонок)
И.О. – А в госпитале, что она должна была делать?
Т.К. – В госпитале уж я не помню, кем она работала, тётя Женя. Или кастеляншей, или завхозом, или что. Я только помню, что мы оттуда воровали дрова.
И.О. – А как это можно было своровать дрова?
Т.К. – Я вам могу сказать как. У неё какая-то кладовка была на первом этаже. Я ночью приходила, метровые дрова, метровые. Она мне в окно даст, никого же нет на улице, и я их несла.
И.О. – А если бы вы встретили коменданта?
Т.К. – Откуда я знаю.
И.О. – Это было, наверное, какое-то подсудное дело.
Т. К – Конечно.
И.О. – У вас была договоренность? Известно было, к какому времени вы приходите, к какому окошку подходите. Все отрепетировано.
Т.К. – Ну а как же?
И.О. – А ночью не страшно было?
Т.К. – Нет, я вообще ничего не боялась. Единственное, что нас никогда нельзя было, вот я девочка Надя [нрзб].
И.О.- Это кто? Подружки?
Т.К. – Это были мои подружки с первого класса. – Нас нельзя было загнать в бомбоубежище. Потому что на наших глазах бомбоубежище затопило нечистотами. Ну, какие там были бомбоубежища? И больше нас загнать в бомбоубежище – никакими силами! А кто мог [загнать]? Ну побежали, пошли, грязные. Кто пойдёт? Кому какое дело? Мы ничего не боялись. Мы жили на пятом этаже. Комната тёти Жени была на пятом этаже. А по лестнице стояли завёрнутые трупы. У кого во что.
И.О. – А почему стояли?
Т.К. – А потому что, чтобы пройти можно было. По ступенькам вниз, лифта-то не было.
И.О. – Просто стояли как мумии?
Т.К. – Конечно. И никто не боялся.
И.О. – Ну их чего боятся, они ничего плохого не сделают.
Т.К. –Да. Ну вот. Нечистоты выливались из окон. А кто понесёт? Жгли книги. Были чёрные рынки, купить можно было всё.
И.О. – А деньги откуда?
Т.К. – На хлеб. Воровство ведь тоже было. Кто-то там воровал…
И.О. – В смысле на хлеб покупать, не деньгами, а на хлеб!
Т.К. – Да, на хлеб, на продукты.
И.О. – А откуда вы знаете? Вы были на этих рынках? И что там было?
Т.К. – Были. Да, всё что хочешь. Мы же девчонки так пробежим, да и всё. 125 грамм хлеба была норма, пайка. Я до сих пор не могу,… Верочка моя живет недалеко от Пискаревского кладбища. А ведь мы же видели, как оно создавалось. Нам же везде нужно было быть. Мальчишек почти не было, они все померли. Они быстрее умирали, чем девчонки. Потом женские школы у нас были, женские. В 1942 году весной как начал лед таять, по всем каналам трупы плыли.… Ну и что? Их вылавливали солдаты, везли их в грузовиках, слегка прикрытыми брезентом. Торчали руки-ноги. Я до сих пор не могу войти на Пискаревское кладбище. У меня такое чувство… Мне становится плохо, во-первых, я вся белею. Мне становится плохо, что все кричат: «хлеба, хлеба, есть, есть, есть!» Я не могу войти, я один раз была, и меня оттуда еле вывели.
<…>
Ходили в госпиталь напротив Исаакиевского, тогда в бирже там был госпиталь большой. Что мы там делали? Писали письма, читали стихи, скатывали бинты. Мы работали, у меня трудовая книжка осталась. Работали в сельскохозяйственных лагерях, нас вывозили. Мы пололи там морковку и всё. Но потом я заболела. Была покрыта вся…
И.О. – Это когда во время блокады можно было выехать куда-то на работу?
Т.К. – Нас вывозили на Лисий нос уже в 1943 году, 1944 год. Когда Миша пошёл в 315 школу (теперь её куда-то перевели) и показал трудовую книжку, они попросили: «Ой, снимите нам ксерокопию, у нас такой даже нету, мы в музей оставим».
<…>
Т.К. – На Невском, 13, где надпись: «Эта сторона при артобстреле наиболее опасна» – я никогда не хожу по той стороне, инстинктивно, понимаете… Я не могу идти по той стороне. Мне неприятно.
<…>
Т.К. – У нас в школе был очень хороший учитель географии, он без руки пришел. У нас была женская школа. Это здание стоит треугольником, выходит на Александровский садик и Исакий. Теперь Исаакий огорожен, а тогда ведь он не был огорожен. И на колоннах там выемки есть – снаряд пролетел. Он разорвался рядом с нашей школой. А у нас двери были дубовые в школе. Не вс` время там была школа, теперь там нет школы. Это назывался «со львами», там львы стояли.
И.О. – Да, это дом, в котором два фасада – с одной стороны и с другой стороны.
Т.К. – Мы вышибли дверь. Стоял учитель… Снаряд разорвался здесь, а другой в Александровском саду, там Адмиралтейство. Он кричал нам: «Девочки, всё уже, всё! Снаряд уже разорвался!» Вышибли дубовую дверь, вылетая на улицу, понимаете? А он стоял за столом, бледный как бумага и кричал: «Девочки! девочки!» А мы потом, значит так, выглядывали. [показывает, как выглядывали]. А вот Надюшка, которая умерла, Верочкина сестра. Они жили на улице Союза связи, теперь она называется Почтовая. А там идти от Исакия прямо вот… по прямой. У них дом в глубине стоял. Во дворе у них разорвался снаряд. Окна большие и Надю поранило стеклами. У нее до конца жизни остались шрамы на лице, глаза целы. На лице шрамы растягиваются, но видно всё-таки было.
А нас же в школе подкармливали. Солодовое молоко давали, хвойные напитки давали, потом еще что-то. Подкармливали, подкармливали в 1942 и в 1943 году. Вот мы ждём, ждем её, [Надю] нужно молоко получать, а её нет. Мы ждем её, и вдруг она идет. Мы с Веркой так испугались, заревели, вся голова вроде красная. А это её забинтовали там, а она, чтобы нас не пугать, красными галстуками голову завязала. (плачет) «Я завязала, чтобы вы не испугались».
А вот почему у меня нет медали за оборону Ленинграда. Ведь школьников награждали, мы ведь работали в сельхозлагерях. А я заболела, и меня увезли с нарывами. Ну, это всё от дистрофии.
И.О. – Да, от бескормицы. А куда увезли?
Т.К. – В больницу в Ленинграде же. В больницу положили. Ну вот, и когда в школу пришла, я спросила, почему Вера получила, а я нет, и Надя и Рая. «Таня, ты во втором списке. Второй список будут награждать, и ты в этом списке есть». У меня есть еще одна ленинградская приятельница, мы с ней все смеемся: «Ну, как там второй список?!» [смеется].
