«…Лишь бы не было войны» (Жизнь северной глубинки после войны) / Ольга Онучина
Военное детство
Герои моего исследования родились и выросли в северной глубинке, а детство их пришлось на Великую Отечественную войну. Ида Алексеевна Лис (в девичестве Мартемьянова) родилась 2 июня 1935 года в деревне Лельма Няндомского района Архангельской области. Всего в семье было 6 детей.
Отца, Алексея Филипповича Мартемьянова, Ида Алексеевна помнит плохо, так как он ушёл на фронт почти сразу после начала войны; вскоре его не стало, в 1943 году он погиб под Ленинградом. Но Ида Алексеевна помнит проводы на фронт. Позднее, на фронт ушёл и старший брат Иды Михаил. Сначала его отправили в Архангельск на полугодовые курсы по обучению военному делу, а затем – на фронт. Получилось так, что поезд, на котором везли военнослужащих, проходил через станцию Лельма. Таким образом, Ида Алексеевна ещё раз увидела своего брата.
Письма-треугольники… Их писали на любой бумаге, какую только можно было найти, писали чернилами, химическими и другими карандашами. Такие письма получала и семья Мартемьяновых от своего сына Михаила; также письма-треугольники с фронта регулярно получала и семья Владимира Павловича Онучина от отца и старшего брата.
В основном эти письма содержали самые простые сведения о себе: жив, здоров, служу так же, всё хорошо, вопросы о том, как поживают близкие. Но были и такие, которые, несмотря на военную цензуру, содержали прямые сведения, где и в каких боях принимал участие автор. Иногда это делалось иносказательно (текст песни, где указывалось наименование города или местности). Весточку от отца семья Иды Алексеевны получила весьма интересным образом. Когда состав проходил мимо станции, он выбросил записку, привязав её к железной кружке. Кто-то подобрал и передал семье.
Жила семья Иды в казённом двухэтажном доме. Из мебели в квартире лишь полати из досок, устроенные под потолком между печью и стеной (чтобы было теплее), обычный деревянный стол и железная кровать. Матрацы и подушки для удобства набивали соломой.
Мама, Серафима Владимировна, чтобы прокормить семью, работала в Шожме на вывозке сена. Как говорит Ида Алексеевна, она в то время уходила на работу около 5 утра, а приходила ближе к полуночи. Работа эта сильно изматывала, но что было делать, ведь семью как-то надо было кормить. Хлеба было очень мало, на всех не хватало, ведь по карточкам выдавали всего около 200 г. на человека. Ни сахара, ни каких либо других сладостей не было. На обед в семье было лишь немного картошки, да небольшой кусочек хлеба. Трудно было купить соль, муку, спички, керосин.
22 августа 1941 года было принято постановление о введении карточек на хлеб, сахар и кондитерские изделия. Позднее были введены карточки на мясо, крупу и др. товары, но постоянно проходило снижение продовольственных норм по карточкам.
Карточная система централизованного снабжения нередко «недодавала» 70-80 % от положенного по норме. Люди, пережившие войну, вспоминают голод, чёрный рынок и скудное снабжение продовольствием, помнят это и почти все герои моего исследования. Моя прабабушка зимой, чтобы прокормить семью, покупала на гончарном заводе, находившемся неподалёку, горшки, блюдца и т.д., и ходила по ближним деревням, обменивала эти изделия на хлеб и муку. У старшего брата деда был фотоаппарат, который был обменян на три буханки хлеба. Также на хлеб обменяли и патефон.
Зимой Серафима Владимировна сторожила склады у магазина. Приходила она под утро вся замёрзшая, особенно сильно мёрзли ноги, ведь морозы были лютые, а одежда плохая: новой было взять негде, вот и приходилось ставить заплатки, перешивать да перекраивать поношенные вещи. Дети были одеты ничуть не лучше: младшие донашивали вещи старших, а старшие – перешитые вещи родителей. Валенки были одни на двоих, но и они были все в заплатах.
Младший брат Иды Алексеевны Евгений ходил в детсад. Вместе с сестрой Ида носила ему на обед ломоть хлеба и немного молока, но получалось так, что по пути голодные девочки отламывали небольшие кусочки от хлеба. Поэтому до садика доносилась лишь половина ломтя хлеба. Воспитательница, конечно, замечала это, но ничего не говорила, ведь Женя ещё маленький – ему хватало и кусочка поменьше.
Анастасия Фёдоровна Тихомирова жила в деревне Макаров Двор Кофкольского сельсовета Няндомского района. В школу она пошла с 10 лет (почти все ребята в то время начинали учиться с 9-10 лет) как раз перед войной и закончила всего 3 класса. Учились в деревне Котовская, до неё приходилось идти пешком. Уже в первом классе дети после уроков ходили рвать лён, а ещё до учёбы они помогали родителям по хозяйству, ходили на сенокос. В 1943 году в возрасте 53 лет умерла мать, Пелагея Ефремовна, и Настя осталась с сестрой Нюрой. Третий класс пришлось заканчивать в деревне Заболотье. Анна, работавшая трактористом, запрещала ходить младшей сестре в школу, а она делала это тайно. Уйдет, как будто гулять, а сама в школу. Из школы – к подруге. Там сделает уроки, оставит тетради и домой.
В деревне Макаровской был детский дом, и Насте казалось, что и одеты детдомовские были лучше, чем дети из семей, и в эти голодные годы лучше бы там жить, даже просилась в детдом. Но не взяли, сказали, что не полная сирота – сестра есть.
Уже с малых лет Насте приходилось самой заботиться о пропитании. Надо было возить навоз, рвать лён, а вечером в колхозе выдавали по 200 грамм зерна на трудодни. Из него можно было сварить кашу. Также собирали и различную траву: кислицу, клевер, щавель – их сначала сушили, потом толкли в ступке и пекли лепёшки. Моя бабушка, Вера Николаевна Онучина (в девичестве Курочкина), из посёлка Норменга Коношского района, тоже вспоминает, как пекли пироги из клевера. Собирали головки клевера, их сушили, а потом ели как конфеты. Весной, как только сходил снег, дети собирали гнилую и мороженную картошку на колхозном поле – из неё в основном делали лепёшки. Несмотря на все запреты (в 1932 году появился закон о борьбе с хищением колхозной собственности, прозванный народом «законом о трёх колосках» – за сбор даже нескольких колосьев предусматривалось наказание от 10 лет), люди всё равно подбирали оставшиеся колоски на колхозном поле.
Вся тяжесть воспитания детей из многодетных семей легла на матерей, которые очень тяжело работали. Мама Нины Васильевны Громцевой – Александра Яковлевна из Моши работала в рыболовецкой артели бригадиром; там были одни женщины, ведь почти все мужчины ушли на войну. Дети тоже ловили рыбу. Обычно они к концу рабочего дня заходили в камыши и ждали, когда пройдёт лодка с уловом, и матери побросают им по несколько рыб. Потом они и с другими ребятишками делились, чтобы те «не заложили».
Дом своего детства все женщины описывают почти одинаково. Убранство его было бедным: стол, скамьи вокруг стен, большой сундук; чтобы было удобнее спать, к скамьям добавляли доски, клали их на табуреты, в некоторых домах были железные кровати. Ни простыней, ни пододеяльников не было, одеяла – домотканые, их набивали ватой, купленной в магазине; матрацы набивали соломой.
Большие проблемы в войну были с одеждой и обувью. В деревне обходились обычно изделиями местных мастеров, которые катали валенки. Но и валенки с калошами были всё равно роскошью – одни на троих, вспоминает Нина Васильевна. Когда наступала осень – шили сапоги из овчинных шкур, но они были очень тонкие, поэтому на зиму не годились.
На маленькой железнодорожной станции
В мае 1945 года война закончилась. Домой возвращались демобилизованные солдаты. В Лельму вернулись лишь трое. Василий Иванович (отец Нины Васильевны) пришёл с войны в октябре-ноябре 1945 года рано утром. Все очень обрадовались, он обнял родственников, посадил Нину на одно колено, двоюродную сестру – на другое и попросил спеть частушки: ему не верилось, что, наконец, война закончилась и он вернулся домой.
В 1947 году на станции Лельма появилась воинская часть. Солдаты начали строить магазин, водокачку, казармы. Жить стало немного легче: Ида стала помогать по хозяйству Клавдии Ивановне – жене одного из офицеров. В месяц девушке платили 10 рублей, которые она отдавала маме на хлеб – ведь буханка в то время стоила уже около 100 рублей. Жила Ида в этой семье, но на ночь всегда уходила домой. Обязанностей у совсем ещё молоденькой девушки было много: надо было и еду приготовить, и с детьми погулять, и в доме убраться, сходить на склад за продуктами, которые выписывали в штабе. Выносить тяжёлые корзины со склада помогали солдаты. Хозяйка – Клавдия Ивановна – почти всё время сидела дома. Офицеры, как говорит Ида Алексеевна, зарабатывали очень неплохо. Иногда мелкие деньги Ида Алексеевна во время уборки находила на полу, но никогда их не брала – всегда отдавала хозяйке. Работая в этой семье, девушка узнала, что такое пододеяльник и наволочка, до этого она никогда даже не слышала, что такие вещи существуют. Вообще, все участники моего исследования вспоминают, что никаких постельных принадлежностей, кроме матрацев, которые набивали соломой, изредка – ватой и домотканых одеял, очень долгое время не было.
Летом Ида отправлялась в лес за ягодами и грибами, которые потом продавала у поездов. Вырученные деньги она отдавала маме. Одеть, как и в войну, было нечего. Она вспоминает, как мама сшила ей платье из белого мешка, окрашенное луковой шелухой. По меркам послевоенного времени, говорит Ида Алексеевна, получилось очень красиво. Мой дед Владимир Павлович вспоминает, как сразу после войны в Норменгу пришёл состав с вещами из Германии. Эти вещи (порой уже изрядно поношенные) выдавали семьям погибших на фронте солдат. Такие вещи получила и семья Владимира Павловича. По его словам, сестра Надежда, примерив платье, которое было всё в заплатах, сказала: «Я царица». Даже таким старым вещам, радовались все, ведь носить было нечего.
Смотришь на фотографии первых послевоенных лет и понимаешь, что все девушки носили примерно одинаковые платья, которые шили сами. Стараясь их как-то украсить, нашивали различные пуговицы и бусинки (иногда сделанные из круп), делали цветочки и бантики из материи другого цвета. Юбки на платьях старались делать в складку или расклешёнными. Тёплые же вещи вообще почти не отличались: валенки или полусапожки, тёмные пальто с воротом и шерстяные платки, сшитые своими руками. Но у многих и такой одежды не было, поэтому девушки, собираясь на танцы или просто фотографируясь, одалживали одежду у своих подруг. Так, говорит Вера Николаевна, Шура Алфёрова, подруга, фотографировалась в её платье. Просмотрев фотографии, я заметила, что девушки и верхнюю одежду носили почти одинаковую: фуфайки, платки, валенки или сапоги, иногда резиновые.
21 мая 1953 года Ида Алексеевна вышла замуж за Михаила Владимировича Лиса, он в то время был военнослужащим. На праздничном столе было немного бражки, консервов и картошки. Такой скудный праздничный стол был почти у всех советских пар того времени. Но почти также было и у Нины Васильевны, которая вышла замуж уже в 1962. А у Веры Николаевны и Владимира Павловича праздничный стол был собран лишь через полгода после регистрации брака, так как ни денег, ни продуктов не было.
В деревне
Послевоенная жизнь деревни первоначально мало чем отличалась от военных лет. В это время в колхозе ещё существовали трудодни: денег никогда не давали, вместо них – зерно. Его мололи на каменных жерновах в сарае. Даже не верится, что это происходило в середине 20 века! В то время достаточного количества тракторов ещё не было, поэтому вся пахотная земля обрабатывалась при помощи лошадей. По-прежнему, как вспоминает Нина Васильевна, дети собирали щавель и клевер – их сушили, толкли в ступке и делали лепёшки. Весной на колхозных полях, как и в войну, собирали гнилую картошку, её сырую толкли и делали лепёшки. Также, несмотря на закон «о трёх колосках», собирали горох, овёс, рожь и пшеницу.
В 1950 году Василий Иванович – отец Нины Васильевны, после обучения в Ленинграде, устроился редактором в районную газету «Лесной рабочий». Но пожив немного в Няндоме, семья вернулась обратно в деревню. По словам Нины Васильевны, жить там было лучше, так как у каждого деревенского жителя имелось своё хозяйство. Но детей баловать было нечем, кроме как леденцами и карамельками – подушечками.
Уже с 12 лет она вместе с подругой возила колхозное молоко на Игринский молокозавод, бочки с молоком были очень тяжёлые (примерно 40 кг), но поблажек никто не давал: приходилось носить по 10-15 бочек в день. Дети же по младше помогали взрослым боронить. Молока в семье было немного (большую его часть сдавали), но из него постоянно делали простоквашу, творог, сметану, из сливок – масло, которое сдавали в качестве налога.
Люди в деревне были зависимы от местных властей, работали там, куда пошлют. Например, Анастасию Фёдоровну в 1949 году сельсовет отправил вместе с одногодками в лес на Талмозеро, а весной – на сплав в Канакшу. Работа была тяжёлой для девчонок, и они однажды сбежали, да только пришлось вернуться. Когда сезон сплава закончился, Анастасия Федоровна твёрдо решила уйти из деревни в город, в Няндому. И сделала это очень удачно.
К счастью у неё был документ, который мечтали иметь многие её деревенские подруги – паспорт. Вся беда была в том, что колхозники паспортов не имели по закону 1932 года. Деревенская молодёжь могла получить его только при выезде на учёбу. Но сначала надо было добыть справку из сельсовета для предъявления в паспортный стол, который находился в Няндоме. Анастасии Фёдоровне повезло, работница сельсовета пожалела сироту и справку эту выписала. И вот пешком Настя отправилась в Няндому, обратно тоже своим ходом. Из-за ошибки в справке пришлось сходить дважды, но паспорт был получен. И, когда стало уж совсем тяжело, девушка решила уйти в Няндому, к сестре, которая жила в районе Уксусного завода. И очень вовремя: на утро председатель хотел отправить её на работы в лес, но было уже поздно.
Только в 1953 году начали выдавать бессрочные паспорта тем, кто старше сорока, на десять лет – тем, кому было от двадцати до сорока, и на пять лет – тем, кому было от шестнадцати до двадцати. А были ещё паспорта на полгода. Для колхозников, завербовавшихся куда-нибудь на работу. Срок кончился – изволь сдать паспорт и живи как раньше.
В мае 1950 года Анастасия Фёдоровна устроилась на Уксусный завод пилить дрова, которыми топили котлы. А затем девушку отправили в Архангельск на 3 месяца учиться на кочегара, на этой должности она работала в течение 5 лет.
Жизнь людей улучшалась медленно. Так, Нина Васильевна Громцева вспоминает, что после окончания школы в 1956 году, работала дояркой, затем нянечкой в детском саду, заведующей клубом. Первой её купленной вещью была плюшевая жакетка. Её Нина приобрела примерно в 1958 году. Чтобы купить такую жакетку, необходимо было сдать примерно 300 яиц; также каждый день сдавали молоко, раз в месяц – масло, сбивали его специальной деревянной мутовкой.
Молодые люди, не обремененные семьёй и хозяйством, стремились вырваться из деревни. Нина Васильевна в 1960 году тоже уехала из колхоза, несмотря на протест отца, на станцию Шестиозерье к своей тёте, но, так как паспорта у неё не было, устроиться официально никуда не смогла. Её пожалела заведующая пекарней и взяла на работу без оформления. Получала девушка примерно 80 рублей, но все эти деньги у неё забирала тётка, ей было обидно, ведь на эти деньги можно было купить себе хоть какие-нибудь вещи. Нине всё равно пришлось вернуться в колхоз, так как её уже стали искать. Девушку пожалел приятель отца, ведь все сверстники к тому времени уже получили паспорта и уехали учиться, одна Нина осталась в деревне, и выдал справку о том, что она в колхозе не работает. По этой справке девушка и получила паспорт, причём не на год и не на два, как обычно выдавали, а сразу на десять лет. После этого в деревне девушку больше ничего не задерживало: получив паспорт, она сразу уехала в Шестиозерье.
Как видим, многие молодые люди решали изменить свою жизнь, уезжая из деревни, но сделать это было не просто, т.к. колхозники не имели права на свободу передвижения. У них не было паспортов. Правительство намеренно затрудняло выезд молодёжи из деревни, иначе кто же там будет работать.
За лучшей жизнью
В 40-х – 50-х годах на производстве не хватало рабочих рук, поэтому по стране специально разъезжали люди, осуществлявшие наборы рабочих. Но многие и сами уезжали в большие города, надеясь на лучшую жизнь. Когда брат Михаила Лиса, живший в Москве, предложил молодой семье поработать на стройке, они решили отправиться в столицу. В Москве, как говорит Ида Алексеевна, строили много и быстро. Рабочие съезжались со всех концов страны, в основном это были юноши и девушки. Жили они в бараке. Получилось так, что в это время Михаил получил травму на производстве: его положили в больницу, а в новом жилье не было ни окон, ни дверей, но была хотя бы железная печка, которую Иде Алексеевне выдали на стройке.
В семье Лисов оба вместе зарабатывали 200-300 рублей, поэтому и в столовой приходилось брать одну порцию на двоих. Однажды повариха это заметила и пожалела молодую пару, постаралась побольше положить. По фотографиям можно заметить, что даже в 50-х годах люди были одеты плохо. Так Ида Александровна Лис сфотографирована в платье, которое ей подарила хозяйка ещё до замужества, а муж её на многих фотографиях в гимнастёрке и галифе, хотя уже давно демобилизовался.
В Москве семья Лисов мало на что могла рассчитывать – только на это комнату в бараке, т.к. нуждающихся было очень много, да и частичная потеря трудоспособности главы семьи заставила семью Лисов вернуться на станцию Лельма.
Проза жизни
Я обратила внимание на то, что было очень много многодетных семей – по пять шесть детей, и не только до войны, но и после. Со слов женщин я поняла, что количество детей обычно не планировали как сейчас, средства контрацепции не были широко распространены, как и санитарное просвещение.
Как говорят Нина Васильевна и Ида Алексеевна, в деревне женщины делали подпольные аборты, бывало и так, что даже умирали от них; вызывали преждевременные роды и закапывали только что родившихся детей. Ведь и до войны, и во время войны, и даже после большое количество женщин умирало от подпольных абортов.
На мой взгляд, государство вообще не волновал вопрос морали или забота о женском здоровье. На повестке дня стоял вопрос людских потерь во время войны, необходимости восполнить население, и это надо было сделать любым путём. А что было сделано для улучшения жизни людей после рождения детей? Ведь матерям надо было выходить на работу. Все мои собеседницы говорят, что уже через несколько месяцев выходили на работу, оставляя детей на бабушек или отдавая грудничков в ясли.
Когда я интересовалась уровнем снабжения продовольствием, товарами ширпотреба, все обычно говорили, что в 60-е и 70-е годы в магазине всё было. Но при разговоре выяснялось, что приезжая из Москвы, Ленинграда, Архангельска (больших городов), привозили баранки, сушки, конфеты, сыр, колбасу, одежду для детей… Из этого можно сделать вывод, что на самом деле почти ничего не было, но люди жили скромно, ведь они привыкли к лишениям войны, к голоду, к отсутствию одежды… Многие, как семья Лисов, отказывали себе во всём, но детей старались одеть получше, но купить эти детские вещички можно было только в больших городах, а где-нибудь у нас в глубинке любой пустяк был в дефиците. Советский человек довольствовался малым. «Лишь бы не было войны!» – говорили мои собеседники.
В 50-е годы в квартирах советских людей стали появляться телевизоры, но в более отдаленные от центра места телевидение пришло гораздо позже. В семье моего деда это случилось примерно в 1967 году, но в назначенную дату он показывать не стал, объяснили это тем, что не успели поставить телевизионную вышку. Через несколько дней Владимир Павлович, находясь в кабинете у начальника, увидел, что телевизор (находившийся в кабинете) стал показывать, совещание на этом прервали, а дед тут же позвонил домой и сообщил о начале телевещания. Вера Николаевна, бросив все дела, села смотреть телевизор. Как она говорит, показывал он плохо – «снежил», т.е. по всему экрану как будто летели снежинки. Чтобы он показывал лучше, стали ставить самодельные антенны.
Во время работы над этим исследованием в моих руках побывало много фотографий. Рассматривать их очень интересное занятие. На пожелтевших карточках такая уже далёкая для нашего поколения эпоха.
Я обратила внимание, что многие фото подписаны. Возможно, подписывая фотографии, люди старались сохранить память друг о друге. Молодёжь 40–50-х годов, жившая в деревнях и сёлах (как и герои моего исследования), в послевоенное время старалась уехать в город, так как никаких перспектив в деревенской жизни в ближайшие годы не наблюдалось. Поэтому, часто самым близким и родным, приходилось расстаться, порой, на долгое время, а современных видов коммуникаций ещё не было. Именно поэтому люди и подписывали фотографии, оставляя их дорогим сердцу людям и надеясь, что «настанет счастливое время» и они вновь встретятся.
