«Свои или чужие?» Эвакуированные ленинградцы в Челябинске (1941 – 1948 гг.) / Мария Шардакова
«Снова горе, снова слезы…»
К востоку от Уральских гор на берегу реки Миасс дымил трубами мощных, только что построенных заводов город Челябинск. В 1941 году он был крупным советским городом с населением 276 тысяч человек. В ходе индустриализации 1930-х годов город существенно изменил свой облик: из небольшого торгового городка он превратился в один из индустриальных центров СССР, в котором работали ГРЭС, тракторный, абразивный, цинковый, ферросплавный и другие заводы.
По этой причине ему суждено было стать одним из центров эвакуации во время Отечественной войны. По решению эвакуационной комиссии 1941 года, городские предприятия уже в первые месяцы войны стали принимать оборудование и людей из западных регионов страны (Харьковского тракторного, Ленинградского Кировского и других заводов).
А теперь перенесемся в Ленинград. В воспоминаниях блокадников, собранных Д. Граниным и А. Адамовичем в «Блокадной книге», читаем: «У всех мечта: эвакуироваться. Уехать из Ленинграда. Куда угодно, только бы получить кусок настоящего хлеба. Эвакуация давно прекращена: нет пути, по которому можно увозить людей, – но люди сладко мечтают об этом, сидя в темноте своих морозных комнат, шагая пошатывающейся походкой по мертвым, заснеженным улицам города, стоя в очереди у пустых полок магазинов, на работе, в столовых».
Пианистка М. Н. Берх (после эвакуации осталась работать в Челябинске), пытаясь спасти подругу – молодую мать, в условиях голода помогала ей кормить малыша, обрывая со стен обои, соскребая с них засохший мучной клейстер и из этой массы готовя ребенку «болтушку». Сами они питались листьями фикуса, Матильда Наумовна потом всю жизнь не могла есть зеленый лук, ей казалось, что у него такой же «горестный вкус». Страх смерти и стремление выжить заставляли людей бросать обжитые места и ехать в неизвестность.
«На станцию дожидаться отправки…»
Какие категории граждан подлежали эвакуации из городов, находящихся под угрозой оккупации, в том числе из Ленинграда? Эвакуация прежде всего касалась предприятий, с которых снимали оборудование, а также инженерно-технических работников, служащих и рабочих этих предприятий. А уже со специалистами и рабочими выезжали члены их семей.
Эвакуация Кировского завода началась в конце июня 1941 года, то есть в первые дни войны, и продолжалась почти до конца 1943 года. Только на Челябинский тракторный завод было эвакуировано 7,5 тысяч ленинградцев, а массовая эвакуация населения Ленинграда началась с 23 июля 1941 года. Эвакуация по ледовой трассе и воздушным путем продолжалась вплоть до прорыва блокады.
Помимо производственных объектов на Урал эвакуировались и культурные ценности, хранящиеся в ленинградских музеях. В Свердловск в составе двух эшелонов было отправлено более миллиона произведений искусства. Продолжалась работа по упаковке третьего эшелона, когда вокруг Ленинграда замкнулось кольцо блокады. В эвакуации сотрудники музеев несли дежурства в помещениях, где хранились экспонаты, не прекращали научной деятельности – делали доклады, писали статьи и читали лекции в госпиталях. Во время эвакуации не пропал ни один экспонат.
Особенно тяжело проходила эвакуация детей: как я выяснила в ходе исследования, это были детские дома, интернаты, ремесленные училища, школы и детские сады. Бывали случаи, когда родители утром отводили ребенка в детский сад, а после работы выяснялось, что его эвакуировали. Эвакуации подлежали и детприемники, куда попадали дети, у которых погибли родители. Но многим детям повезло – они приехали на Урал вместе со своими родителями.
Вот одно из воспоминаний воспитанника интерната, прибывшего в Челябинск, Виктора Горбачева:
«Приехали – мороз трескучий! Но что мне навсегда запомнилось – по приезде нас сразу же вымыли в бане, хорошо накормили и обогрели… потом, конечно, всякое бывало, но запомнилось только хорошее. Урал спас нам всем жизнь»
Самсонов В. Ф. Память о подвиге и славе (По мемориальным местам Челябинска). –Челябинск, 2005. – С. 143. .
За полгода войны в Челябинскую область прибыло 123 детских дома (14 722 человека), 78 интернатов (5 878 человек), 65 детских садов (6 148 человек), 15 домов ребенка (1 473 человека), 5 детсанаториев (647 человек), а всего с домами собеса – 29 565 человек
Некоторые начальники пытались воспользоваться служебным положением и вывезти свои семьи. Так, в телефонограмме наркому путей сообщения Л. М. Кагановичу от 24 августа 1941 г. уполномоченным Северного фронта Илларионовым сообщалось:
«19 августа втихомолку был составлен список в начале на 17, а затем доведен до 25 человек командиров и политработников Волховстроевского отделения узла, семьи которых решили эвакуировать. Подготовили вагоны, завезли продукты из райтрансоргпита большое количество, подали вагон-кухню и ночью стали грузиться. Наутро об этом узнали рабочие паровозного депо и открыто стали высказывать возмущение, заявляя: мы просили вагоны для семей – не дали, а себе взяли, нам продуктов не выдают, а себе берут, такие руководители нам не нужны»
Хрестоматия по истории СССР. 1917 – 1945: Учебное пособие для пед. ин-тов. – М., 1991. – С. 491. .
Поэтому рабочие просили привлечь их к ответственности, даже отобрать партбилеты и особенно настаивали разобраться, откуда были получены продукты.
Разными были моменты расставания с родным Ленинградом. Например, А. П. Иванова в своих воспоминаниях писала:
«Мой отец работал на Кировском заводе. Завод стал эвакуировать своих рабочих и их семей. Отец, мама и я стали собираться в эту дальнюю и долгую дорогу. На работе все сотрудники мне завидовали, и называли счастливой. А счастье со слезами. Оформила увольнение, побывала на Невском проспекте, во многих местах. На улицах продают книгу Стендаля «Красное и черное», в кинотеатрах идет фильм «Маскарад». Это я прощалась с городом и моей «родиной». Кировский завод не весь был эвакуирован в Челябинск, часть его работников в годы блокады продолжали выпускать продукцию. Остающиеся считали отъезжающих счастливчиками. Но многие понимали, что уезжают надолго, если не навсегда.»
Те, кому пришлось покидать город в более позднее время, вынуждены были преодолевать гораздо большие трудности.
Но и первый период эвакуации прошел очень тяжело:
«Летом и осенью 1941 не было достаточной настойчивости, твердости, последовательности в эвакуации населения, это пришло позже, в условиях несравненно более трудных, зимой, когда пришлось вывозить (и даже выводить пешком на сотни километров!) около миллиона женщин, детей, ослабленных голодом людей, в морозы, и все под теми же бомбежками и обстрелами», – так характеризуют ситуацию авторы «Блокадной книги».
В организации эвакуации была масса недочетов, неразберихи.
«Ехали долго, целый месяц…»
Какими путями люди покидали свой город? Ленинградцев, как и других беженцев, эвакуировали по рекам на баржах, катерах и пароходах, самолетами, автотранспортом, но преимущественно по железной дороге. Формировались специальные эшелоны. Эвакуационная комиссия Ленинграда, как и других городов, была обязана назначать в каждый отправленный состав начальника эшелона, старших по вагонам, а также врача и медицинскую сестру, ответственных за доставку и обслуживание эвакуированных до места назначения. На бумаге это были четко спланированные действия, организованная система. Но в действительности это не отнюдь всегда удавалась сделать.
Чаще всего вагоны не были утеплены, люди не получали горячего питания в дороге. Преимущества получали составы, перевозящие военные грузы и ценности, «госпитали на колесах» (санитарные вагоны, везущие раненых с фронта) и только во вторую очередь – перевозящие мирное население. Поэтому вагоны с эвакуированными надолго задерживались на станциях. Условия, в которых они находились, были ужасающие.
В большинстве воспоминаний описывается одна и та же картина: холодные вагоны, отсутствие еды, воды, болезни, смерть, настигавшая людей прямо в дороге.
Во-первых, это была дорога долгая, во-вторых, лишенная каких бы то ни было бытовых удобств, в-третьих, голодная, добавим в-четвертых, что еще и небезопасная. Переезд в далекий тыл тянулся в среднем около месяца.
Из воспоминаний П. П. Костина: «По сторонам железной дороги было много изуродованных вагонов – все время бомбили. Нас быстро погрузили в товарный вагон «Пульман» и отправили – повезли на Урал. Деревянный настил из досок, печка буржуйка, солома на досках. Ехали, вернее, везли нас долго, почти целый месяц. Мы больше стояли, пропускали санитарные эшелоны с ранеными и военные эшелоны. Было холодно, буржуйку топили по 2 человека и жгли лучину. Питались – кто что добудет, а иногда на больших станциях в эвакопункте давали хлеб и кашу».
Глубокий тыл
И вот эти люди, спасшиеся от голодной смерти и бомбежек, наконец-то прибывали в тыл, в далекий, незнакомый им Челябинск.
Я стою на перроне рядом с большим зданием нового вокзала, построенного уже после войны, в 1960-е, а чуть дальше расположено маленькое зеленое здание старого вокзала, которое с 1892 г. служило челябинцам и в военные годы было основным вокзалом города. Именно это неприглядное двухэтажное здание видели прибывшие в Челябинск люди, сходя с поезда.
Прибыли… Но что ожидало этих людей в чужом городе?
Из воспоминаний И. И. Чучановой: «Утром рано приехали. Челябинск поразил нас своей грязью, бараками, тем, что не было транспорта и большой толпой на эвакопункте. На узлах, чемоданах сидели эвакуированные, бегали дети».
В Челябинске начали работу эвакопункты, которые размещались в разных местах города. Первым принимал людей эвакопункт на вокзале. Его дежурные вместе с представителями горисполкома занимались регистрацией прибывающих и организацией их питания.
Именно отсюда с вокзала уходил маленький трамвайчик, полностью набитый людьми. Подъезжая к зданию, где вскоре разместится наркомат танковой промышленности (это нынешний магазин «Детский мир»), он сворачивал на восток и шел по улице Спартака (ныне это главный городской проспект). Трамвай следовал в соцгород ЧТЗ и так до заводоуправления ЧТЗ и других учреждений, где прибывших временно распределяли на эвакопункты.
«И вот мы в Челябинске. Идет мокрый снег с дождем. Холодно. Сильный ветер. Семья – в эвакопункте тракторного завода, развернутом в кинотеатре на 300-500 человек. Мебели нет, даже стульев. Такие же, как мы, скитальцы расположились прямо на полу, на своих вещах, в ожидании решения судьбы. Разносят чайники с заваренным чаем, булочки, бутерброды. Несмотря на скопление многих и многих, относительно тихо», – писал инженер Яков Гольдштейн.
Эвакопункт считался местом временного пребывания, люди терпеливо ожидали «решения судьбы».
Итак, свои или чужие? Вопрос пока остается открытым… До той поры, пока не открываешь архивные документы: на заседании парткома Кировского завода 19 декабря 1941 года выступил
«т. Петров: мы были в пути от Ленинграда до Челябинска 2 месяца. На станции Челябинск мы простояли 2 дня. В пути я потерял сына. Дочь большая, находится в течение 10 дней в клубе. Пищи нам не дают. Хлеб, например, сегодня еще не выдали. Дети голодные. Мы просим накормить наших детей»
Объединенный государственный архив Челябинской области (далее – ОГАЧО). Ф.124, оп. 1, д. 220, л. 293. .
Это декабрь, город уже переполнен эвакуированными и находится, судя по всему, на грани катастрофы.
«Не хватает мест для расселения…»
Мы стоим напротив школы № 48, где в 1941-1945 годах располагался один из эвакопунктов Челябинска. На фасаде этой школы открыта мемориальная доска, текст ее гласит: «Здесь в годы Великой Отечественной войны нашли приют ленинградцы, прибывшие в Челябинск на Кировский завод делать танки». Челябинцы уже после войны увековечили память о ленинградцах на подобных мемориальных досках. Значит, все-таки «свои»?
Первое время эвакопункты справлялись с прибывающими, успевали их размещать, но затем, из-за нехватки жилья в Челябинске стали возникать серьезные проблемы с расселением. В. А. Осипова вспоминала: «Жилье под нас подготовлено не было, и нас – ребятишек и девчонок – поселили в школе № 48, в большом зале, на первом этаже. Спали прямо на полу, под голову подкладывали наши узелочки с сухим пайком и другими вещами, на пол стелили шинели».
Из партинформации о работе эвакопункта ЧТЗ: «Работники жалуются, что не хватает мест для расселения. Скученность в значительной мере объясняется тем, что расселение приехавших (особенно семей), проводится медленно».
Людей прибывало больше, чем предполагалось ранее. Так, в сводке о прибытии поездов из Харькова указывается, что за период с 1 октября по 17 ноября 1941 года в Челябинск прибыло 24 эшелона с рабочими завода № 75, из них собственно рабочими, которых так ждали городские цеха, оказались 2 571 человек, а другие 6 816 человек являлись членами их семей
В хранилищах ОГАЧО содержится огромное количество документов, в которых отмечается полная антисанитария на эвакопунктах – не было кипяченой воды, не хватало еды и одежды.
«Машины для перевозок к эвакопункту зачастую получают не вовремя. Бывает, что хлеб и продукты привозят очень поздно, это создает большие очереди (как под новый год в первом часу ночи). Так же вопрос снабжения продуктами эвакуируемых, находящихся на эвакопункте, усложняется еще тем, что продукты получают и семьи тех, кто уже давно не работает на заводе, но проживает на эвакопункте».
Итак, что мы видим? Уже несколько месяцев прошло с начала эвакуации, люди уже успели, поработав на ЧТЗ, перейти на новые места, а живут они все еще на эвакопункте!
Не везде было радио, а те газеты, что получал эвакопункт, читали единицы. Не хватало медикаментов и персонала для обслуживания эвакуированных граждан.
Из доклада товарища Савельева на заседании парткома ЧТЗ мы видим, что положение в эвакопунктах «исключительно плохое»: некоторые семьи находятся там 15 – 20 дней, взрослые и дети не получают горячей пищи, много больных, есть смертельные случаи, медобслуживание не организовано, работники ЖКО бюрократически относятся к людям. Это происходило повсеместно.
Каков же был статус эвакуированных, после мучительной дороги оказавшихся в уральских городах? Перед эвакуацией, при освобождении от работы в предприятиях и учреждениях в трудовых книжках должна была производиться запись об «освобождении от работы в связи с переездом в другую местность». То есть, ни слова об эвакуации. Для приезжающих на новое место жительства были разработаны временные правила регистрации. 13 августа был издан приказ «О прописке граждан, эвакуированных из прифронтовой полосы». На новом месте необходимо было прописаться в течение суток. Те, кто не имел паспорта, получали специальные удостоверения сроком на три месяца, действительные только в пределах данного населенного пункта.
«Потом мы жили как одна семья…»
И вот спустя некоторое время наших скитальцев с эвакопункта распределяют на постоянное жилье, кого в бараки, общежития, а кого на подселение к местным жителям. Чтобы увидеть, где приходилось жить эвакуированным, нам надо пройти в «соцгород» – комплекс однотипных четырехэтажных домов, или на «плановку», где располагается частный сектор (недалеко от нее расположена и наша школа). Общежития и бараки находились на территории соцгорода и возле территории завода.
Людей расселять было просто некуда – поэтому приняли решение «о разгрузке города от эвакуированного населения», по которому всех, кто не имел отношения к производству, стали размещать в сельскую местность. Для размещения оставшихся в городе строят времянки, используют под жилье любые помещения: территорию завода, подвалы, чердаки, помещения клубов, школ, техникумов. Вводились строения упрощенного типа – бараки, полуземлянки и землянки.
События на фронте летом и осенью 1941 года ухудшались с каждым днем. Было ясно, что эвакуированным придется зимовать на новых местах жительства.
Руководство Совета эвакуации «вспомнило» о суровых зимах на востоке страны с большим опозданием. Только 12 ноября 1941 года родился приказ:
«В целях скорейшего расселения эвакуированных рабочих на предприятиях НКЧМ приказываю:
а) немедленно приступить к строительству землянок в количествах и сроках, согласно приложению № 1;
б) по согласованию с местными, партийными и профсоюзными организациями использовать на строительстве землянок рабочих в свободное от работы время, эвакуированных рабочих, а также домохозяек и членов семей;
в) работы вести в две-три смены»
Егоров А. Сталь Победы // Ватандаш. – Уфа, 2008. – № 5. .
Подобная ситуация была и в других ведомствах. Документы челябинского архива подробно описывают все строительные проекты и их реализацию. Партком Кировского завода 17 декабря 1941 года подверг жесткой критике и даже передал дела в прокуратуру на ответственных за строительство бараков и землянок в соцгороде ЧТЗ, так как наркомстроем не было выполнено постановление СНК СССР от 6.10.1941 г. «О строительстве облегченного типа жилья рабочих Кировского завода». В решении ОСМЧ предписывалось уже в декабре построить 30 брусковых и 5 шлакобетонных домов, закончить бараки на 10 тысяч человек, а в первом квартале 1942 года еще на столько же. Интересная статистика обнаружена нами в этом документе: указывается, что в ноябре 1941 г. уже расселены в соцгороде ЧТЗ 11 тысяч работников Кировского и других заводов, но требуется расселить еще 12 тысяч «кировчан»! Характерно, что на здании заводоуправления ЧТЗ расположена памятная доска с гораздо меньшими цифрами. Пока нам не удалось установить наиболее точные сведения, это требует дополнительных изысканий.
Большую же часть эвакуированных обеспечивали жильем за счет уплотнения местного населения.
«Подселение»… Это слово не вызывает приятных воспоминаний у многих людей. Конечно, челябинцы к приехавшим относились по-разному, многие с сочувствием и состраданием. Например, так об этом пишет П. П. Костин:
«На другой день (после прибытия) меня и Фому Шелехова с человеком из домоуправления и милиционером повели на подселение, на улицу Тракторную. (Подселение проводили при помощи милиционеров, так как некоторые граждане не были довольны, что в их квартиры подселяют чужих людей). Можно было и без милиционера, потому что хозяева Марамзины и тетя Наташа встретили нас приветливо, когда им сказали, что мы из блокадного Ленинграда. Потом мы жили как одна семья. Они очень хорошие люди».
И мы чувствуем уважение к этим людям. Чужую беду приняли как свою, особенно узнав, что пострадавшие – ленинградцы.
Но вот в архиве натыкаемся на ранее неопубликованные документы и видим, как много горя людям принесло это «подселение»! Как часто, оказывается, проявлялись раздражение, недовольство к эвакуированному населению, вплоть до агрессии.
«При вселении в дома по уплотнению, отношение некоторых местных жителей было явно враждебное. Смотрели, как на приехавших из другого государства, которые нарочно приехали – мешать жить», – отмечалось в документе
ОГАЧО. Ф. 124, оп. 1, д. 224, л. 7. .
Очень злое отношение. Скорее всего, это своего рода нервный срыв некоторых местных жителей, взрыв от досады. Ведь еще свежи были в памяти годы скитаний по баракам и землянкам. И вот, только, казалось бы, зажили, получили теплые, частично благоустроенные комнаты, и вновь масса неудобств и стеснений.
Жилищные взаимоотношения иногда накалялись до такой степени, что инспекторы по устройству эвакуированных отмечали случаи прямого выживания с жилплощади квартирохозяевами: «запирают на замок квартиру на целый день, заставляя живущих лезть через окно, методически травят и угрожают».
Встречаются и такие случаи, зафиксированные в документах:
«Работающий мастер, орденоносец тов. Волков был вселен на 7-м участке в доме 21 кв. 31 ком. 2 к гражданке Ходовой, которая с момента въезда (с середины ноября) по настоящее время ведет травлю семьи тов. Волкова. Из-за отсутствия питания жена тов. Волкова не может кормить досыта грудного ребенка, последний плачет, происходят скандалы. Нарочно открываются форточки, расклеены окна. В результате ребенок находится в тяжелом болезненном состоянии».
«Рабочий товарищ Мардарьев вселен в дом № 14 ул. Инорса кв. 18. Основной съемщик, гражданка Порошина создает невыносимые условия житья, заявляет, что вы будете жить в моей квартире до 1 мая, что вы дезертиры из Ленинграда, приехавшие скрываться от войны и т. д. В таких же условиях находятся рабочие т.т. Васильев, Алексеев и еще целый ряд рабочих», – бесконечно сообщают нам докладные записки в партком завода и вышестоящие организации.
Люди, которых размещали в общежитиях, также сталкивались с бытовыми проблемами. В записке секретаря Кировского завода Дрыжева отмечается, что состояние общежитий самое скверное: «1. Грязно, у половины живущих нет матрацев, спят на досках, отсутствует кипяченая вода, нет столов, стульев, совершенно нет тумбочек. 2. Уже как месяц все не были в бане, потому что нет смены белья, мыла, полная вшивость. 3. Не было организованно питание. Горячей пищей обеспечивались один раз в сутки, ужином и завтраком не обеспечивались».
Многих эвакуированных расселяли в бараках, которые не были снабжены горячей водой, отоплением и освещением. Из воспоминаний В. А. Осипова:
«После школы № 48 нас определили на постоянное жилье в шлакоблочных бараках на задах клуба строителей, где жили в основном рабочие из Средней Азии – узбеки, таджики и другие. Горячей воды не было, спали на железных двухъярусных кроватях».
Большинство людей, проживающих там, не имели теплой одежды и обуви. Некоторые поэтому не выходили на работу.
«Выбора нет, направляли куда нужнее…»
У людей, эвакуированных с заводами, не стоял вопрос о поиске работы – их устраивали на производство туда, куда перебазировали их завод. Члены их семей, эвакуированные с ними, чаще всего устраивались туда же. «Оформилась на работу на завод ЧТЗ, в литейный цех. Выбора нет, направляли куда нужнее», – писала А. П. Иванова. Часть людей отправляли работать в колхоз. По воспоминаниям В. А. Молчановой:
«Мама и все женщины в колхозе работали от восхода солнца до заката, и в огородах все и в поле. Мы помогали как могли маме и колхозу». Некоторые устраивались в госпиталь. З. П. Осипова в своих воспоминаниях писала: «В Челябинске, я пошла работать шлифовальщицей, но по болезни пошла работать в МСЧ, в санаторий санитаркой».
Конечно, в Челябинске не было слышно выстрелов, но война каждый день давала о себе знать.
«Работали без выходных дней по 12 часов, а при переходе на выходной (пересмену) по 18 часов» – вспоминал П. П. Костин.
Многие блокадники свидетельствуют, что к эвакуированным на работе относились с пониманием, знали, что им пришлось пережить:
«Мастер Николаев был глуховат, он очень жалел нас, ленинградских, старался всячески помогать», – рассказывала мне Изабелла Иосифовна Чучанова.
Вместе с тем, многие челябинцы проявляли и раздражение, непонимание, досаду по поводу того, что для эвакуированных они должны были «подвинуться».
«Считают себя «белой костью…»
Челябинец К. П. Беляевский вспоминает:
«Многократно тиражированные в печати рассуждения о благостном радушии и гостеприимстве местных жителей явно приукрашены».
Причины этого он видит, с одной стороны, в бытовой антисанитарии, грубости и некультурности местных жителей, а с другой стороны, в высокомерии и привередливости приезжих.
«Кстати сказать, понятие «эвакуированные» для многих из местных было труднопроизносимым и часто в качестве «синонима» использовались слова «жиды», а в лучшем случае «москвичи», – вспоминает К. П. Беляевский.
Для нас это было очень странно, так как подавляющее большинство приезжих были ленинградцами, а не москвичами.
Факты говорят о высокой численности приехавших в Челябинск евреев (прежде всего среди инженерно-технических работников, ученых, медработников, преподавателей Киевского медицинского института, положившего начало челябинскому медицинскому институту и др.). В обстоятельном исследовании «Разные судьбы – общая судьба (из истории евреев Челябинска)» Г. И.Ерусалимчика – челябинца в четвертом поколении, приводятся сведения о том, что, по косвенным данным ряда источников, число евреев Челябинска достигало 42–45 тыс. человек, а вместе с довоенным превышало 50 тыс.
Конечно, у большинства жителей Челябинска не было опыта общения с таким количеством представителей интеллигенции, они, безусловно, были другими, «непонятными» для местных, подавляющее большинство из которых еще недавно занимались сельским хозяйством и являлось горожанами в первом поколении.
В ходе своего исследования я встретила и некоторые другие синонимы, употреблявшиеся местными жителями: «белая кость», «переселенцы», «беженцы» и даже «дезертиры».
«Старожилы косятся на приезжих, приезжие, особенно ленинградцы, считают себя «белой костью», а исконных челябинцев – лапотниками», – вспоминал инженер Я. Гольдштейн.
Иногда происходили и серьезные конфликты между представителями разных социальных групп. В первые дни прибытия Кировского завода, когда все были заняты размещением и переоборудованием производства, которым с утра до ночи (да и ночью тоже) были заняты новые управленцы завода под руководством заместителя наркома И. М. Зальцмана, секретарь Тракторозаводского РК ВКП (б) Ф. И. Савин назначил заседание бюро райкома, а с завода никто не пришел. Тогда он, как сообщается в его заявлении, «попросил дать трубку телефона т. Зальцман, которого я пригласил принять участие в работе бюро Райкома или отпустить на бюро главного инженера. В ответ на это я услышал следующее заявление т. Зальцман: «Я на заседание не пойду и никого не отпущу, в делах МХ-2 я разберусь и без бюро Райкома». При всём разговоре по телефону находились члены бюро РК и секретарь Горкома по Машиностроению т. Середкин. Обменявшись мнением с членами бюро вопрос с повестки дня был снят, так как решать его без представителей дирекции по нашему мнению нельзя». Конфликт углубился после того, как Савин отправился решать этот вопрос на завод и сказал Зальцману, что доложит о происшествии в обком, здесь уже дело дошло до прямых оскорблений.
Действительно, районный партийный начальник до появления ленинградцев считался очень важной персоной среди местного населения и, видимо, в октябре 1941 года еще не понимал всей серьезности военного положения. А И. М. Зальцман к этому времени эвакуировал самый большой в стране завод, устанавливал станки на новом месте и менее чем через 2 месяца выпустил – очень дорогой ценой! – танки. А Ф. И. Савин через некоторое время предпочел уйти на передовую, на фронт и там геройски погиб в 1943 году. Его имя носит одна из улиц района.
Иного рода конфликты происходили в цехах завода. На одном из партийных собраний в декабре 1942 года на повестку дня был поставлен вопрос «О факторах проявления бандитизма в цехах литейного корпуса», на котором выступающий Алексеенко сообщил:
«У нас на Кировском заводе начинается настоящий бандитизм. Этого не было за все 150-летнее существование завода… Как можно допустить, чтобы рабочих раздевали среди белого дня и оставляли голодными».
Правда, следует заметить, что в документе четко указываются «авторы» подобных бесчинств – заключенные ИТК № 3, которых в большом количестве направили в литейный цех. Конечно, это был особый контингент – уголовники, которых использовали для выпуска военной продукции. В том же протоколе говорится о трех убийствах в цехе и 48 кражах и прочем, что приводило к тому, что «рабочие боялись ходить по цеху».
Была создана широкая сеть информаторов, которые регулярно сообщали обо всех проявлениях недовольства. Так, в ноябре 1941 года «среди рабочих и проживающих в посёлках ЧТЗ за последнее время распространяется слух, провокационного значения о том, что якобы рабочих Тракторного завода переселят в город Новосибирск. Враждебные элементы этим самым пытаются сеять панику». Слухи о переброске в другой город могли взорвать ленинградцев, ведь только худо-бедно обустроились! В ответ на это было принято решение «повести с рабочими разъяснительную работу о вредности всевозможных слухов, о повышении бдительности в период войны»
«как сообщает секретарь парткома тов. Сафьянц, среди некоторых эвакуированных Ленинградцев появляются мысли, в связи с победами на фронте, немедленно уехать обратно в Ленинград. Всё это создает временные настроения и не мобилизует на самоотверженную работу в выполнении задания для фронта. Партком при помощи индивидуальных бесед, показом самоотверженной работы эвакуированных устраняет временные настроения».
Но многие местные жители понимали и признавали, что благодаря эвакуированным Челябинск за эти годы поднялся и достиг уровня самых развитых промышленных городов. Ведь впоследствии многие предприятия полностью или частично остались и продолжали функционировать и развиваться на челябинской земле.
Авторы подавляющего большинства приводимых в работе воспоминаний, в военные годы были детьми.
«Ко второму году войны в нашем классе было до 30% эвакуированных. Многое в них поначалу раздражало. Все-таки, условия жизни в Москве и других крупных городах и тогда были лучше, чем в Челябинске. Это уже через пару лет они пообносились и уравнялись с нами. Их манеры, лексикон отличались от местных. Они были более коммуникабельны и эрудированны. Помню, в пионерлагере наши дико хохотали над девчонкой из эвакуированных, которую известную всем «картовную» кашу назвала диковинным словом «пюре». А меня чуть не избили за то, что я это подтвердил. Ежедневное общение, в конце концов, повлияло на многих из нас положительно», – рассказывает Константин Петрович Беляевский.
Приезжие, впрочем, так же как и местное население, сталкивались с огромными проблемами. В ходе эвакуации население Челябинска резко увеличилось, практически вдвое, городские учреждения не справлялись. В магазинах выстраивались длинные очереди. Граждане, особенно пережившие блокаду, запасались хлебом – сушили сухари, скупали крупы, муку. «Ленинградцы, по привычке из магазинов хлеб и продукты несут под одеждой» – все же блокада оставила на них суровый отпечаток. Население скупало товары первой необходимости.
Больницы также находились в трудном положении: санитарные условия не соблюдались, не хватало медперсонала, больные вовремя не могли получить медицинскую помощь, и это в период роста эпидемий.
В столовых завода творилась полная неразбериха – рабочие торговали карточками и талонами на продукты, процветало воровство, имелись случаи недовеса. Отметим, что эвакуированным в бытовом отношении приходилось гораздо труднее, чем местному населению, имевшему какое-то подсобное хозяйство или родственников в деревне.
«Запретить возвращение без разрешения…»
Уже после разгрома немцев под Москвой среди эвакуированных началось радостное оживление – скоро домой! Однако за подписью наркома И. Тевосяна на все заводы черной металлургии 10 мая 1942 года был послан приказ:
«В последнее время имеют место случаи возвращения работников на заводы, с которых они ранее были эвакуированы, по распоряжению отдельных работников наркомата, а также по инициативе директоров эвакуированных предприятий. В связи с тем, что многие из этих переводов являются необоснованными, а в отдельных случаях приносят прямой ущерб делу, ослабляя важные участки работы, приказываю: запретить возвращение эвакуированных работников без моего личного разрешения или разрешения заместителя наркома тов. Бычкова».
Правительство было заинтересовано в том, чтобы часть эвакуированных навсегда осталась на Урале, в Сибири, Казахстане, Средней Азии. Ранее в эти края хороших специалистов из западных районов, тем более из столиц, направить можно было только принудительно, а тут сразу масса квалифицированных рабочих, инженеров, руководителей силой военных обстоятельств оказалась в местах, где, по понятиям центра, могут жить лишь судьбой обиженные или властью наказанные. Неслучайно наркомат и в 1942 году настойчиво возвращается к идее индивидуального жилищного строительства.
И неслучайно появляется постановление Совнаркома СССР «Об освобождении жилой площади местных советов и предприятий, занимавшейся ранее рабочими и служащими, эвакуированными на Восток». У людей возникают вопросы:
«Как будет доставляться имущество?
Кировский завод считается ли эвакуированным?
Каким порядком можно будет выехать в Ленинград, если разрешен выезд из Челябинска?»
Настроение эвакуированных резко ухудшилось: «Нас обманули», «Постановление об имуществе – это грабеж», «Теперь имущество отобрали, жилплощадь отняли. Что же мне защищать?», «Создали условия хуже крепостного права», – такие выражения мы прочитали в документах.
В мае заводам выделяются средства для кредитования желающих обустраиваться в восточных районах. Директорам поручено широко оповестить рабочих и служащих эвакуированных предприятий о льготах, предоставляемых правительством. Вновь предлагается организовать выделение участков, оказать помощь в строительстве домов транспортом, местными материалами.
Многие работники Кировского завода после прорыва блокады захотели вернуться в Ленинград, но им отвечали отказом, так как «могут пойти слухи и паника». «Несмотря на внимательное отношение, мы не хотели оставаться в Челябинске. Просили, требовали, умоляли администрацию завода отправить нас в Ленинград, все бесполезно», – вспоминала М. С. Семик.
После войны тоже не всем удалось вернуться в родные города, многим пришлось остаться, так как этого требовало производство. К тому же, чтобы вернуться домой, зачастую требовался вызов. А куда было возвращаться, если дома у многих были разрушены, близкие родственники погибли? А. И. Патова делится своей историей:
«В Ленинград вернуться не смогли, никто нас не вызвал, дом наш в Пушкине сгорел, и мы остались в Челябинске».
* * *
В ходе своего исследования я выяснила, что самое большое количество эвакуированного в Челябинск населения составляли ленинградцы, по приблизительной оценке – более 20 тысяч человек.
Постоянно размышляя над вопросом о том, как взаимодействовали и как воспринимали друг друга эвакуированные ленинградцы и местное население, я пришла к выводу, что это зависело от ряда обстоятельств: от приказов государственной власти, от организации и организаторов эвакуации на местах, от конкретного человека, даже от стечения обстоятельств или случайностей.
Я понимаю, что тогда все было подчинено интересам военной целесообразности. Страдания населения в расчет не принимались. О людях никто не думал. «Все для фронта, все для победы», но не меньшей ли ценой досталась бы победа, если бы руководители страны больше заботились о людях?
